В королевстве у моря

             - Добрый день, мистер Коллинз, чудесная погода, не находите? - Добрый день, миссис Уэлш, - Кастиэль весьма любезен, - июль очень хорош в этом году. И, ради бога, отодвиньте от меня ваш шезлонг, иначе я разобью вашу голову о край бассейна прямо сейчас… Последнюю фразу Кас вслух не произносит, разумеется, а лишь позволяет мелькнуть ей в голове, хотя ему кажется – еще чуть-чуть и он всё выскажет толстой ведьме. Та, бросив попытки околдовать своими пышными формами самого профессора, теперь обратила нерастраченную вдовью нежность на Дженсена и каждый их визит к бассейну маленький сердцеед получает от нее подачки. Щедроты сыпятся на рыжеволосую голову как из рога изобилия – миссис Уэлш богата и гигантские порции мороженого, сладких булочек, усыпанных разноцветным драже и засахаренных фруктов манят его и заставляют крутиться у шезлонга «милой старушки» день деньской. Молодежи почти нет, отель совсем не предлагает увеселений для шестнадцатилетних персиковых мальчиков и Дженсен скучает. - Перестань трескать сладости, научись отказываться, в конце концов! - сердится Кас и предлагает, - давай выйдем из гостиницы и посмотрим город. - Неа, - лениво тянет Дженсен, развалившись на кресле, - мне и здесь хорошо. Кожа уже бронза, а узкие плавки – Кастиэль знает - скрывают невозможно белую полоску эпителия, как спереди, так и сзади, и куда так и тянется рука. Мисс Уэлш машет им и плывет, приближаясь неумолимо к их лежбищу, шлепая по искусственной траве слоноподобными ногами. - Ах, вот вы где, профессор, - кивает Дженсену и машет официанту, - еще одну порцию мороженого, для прелестного воспитанника мистера Коллинза, пожалуйста… Дженс облизывается, а Кастиэль в который раз хочет убить толстую каргу. Они третий день в отеле. Дженс все время проводит на крыше, у бассейна и перезнакомился со всеми. Его узнают. И он солнечно тянется к рукам, которыми люди – женщины, мужчины, немногочисленные дети – так и норовят потрепать его по вихрастой голове, дернуть за плечо, грубовато пихнуть в бок… Он магнитом притягивает улыбки, прикосновения, возгласы, похвалы чужих, незнакомых им постояльцев и Кастиэль ревнует. Некоторые взгляды на его мальчика вполне заслуживают вызова на дуэль или даже сразу выстрела в голову, но это видно только ему. То, как заласканный солнцем Дженсен, с подкопченными плечами и узкими бедрами, вызывает во взглядах на себя неясную дрожь или трепетание ноздрей: так ярко светится его кожа, отполированная ладонями Кастиэля и весь он - его лихорадочный блеск зрачков, приглушенный ресницами и низковатый хриплый голос – будто сладостный отзвук того, чем занимались они еще не далее, как час назад в их номере. Дженсену необходимо отдышаться, чтобы не иметь такой затраханный вид, рассматривая его, думает Кас. Но маленький чертенок тащит его к бассейну немедленно и на четвертый день профессор уже ненавидит: и этот отель, и голубую лужу, и милую миссис Уэлш, и еще с десяток новых знакомых и приятелей, с которыми ему приходится общаться, чтобы не выглядеть в глазах общества нелюдимым букой, да и почти Синей бородой. Сфера влияния его солнечноволосого демона непостижимым образом расширяется и вот уже портье, и мальчишки носильщики, и степенные дамы у лифта – все улыбаются и кивают сверкающему веснушками подростку, а наиболее наглые из них, Касу кажется – с припадочной похотливостью – заговаривают, чтобы исподволь коснуться в разговоре, проверяя на ощупь сияющий жар его кожи. Перекатывая во рту липкий ком жвачки Дженсен, расхлябанно дергая коленкой, охотно общается, рассказывает небылицы и флиртует неосознанно, просто согласно своей шестнадцатилетней природе, когда возраст диктует нам – как себя вести. Он вовсе не стеснителен и подростковая несуразность – её и нет почти вовсе - в движениях, в диалогах поразительно мила, и его некоторая провинциальная некомпетентность играет ему на руку: его зовут во все компании, предлагая показать, научить, расширить кругозор. Насколько общительный мальчишка тянется в толпу, настолько же и Кас старается сжать их маленький мирок до совсем крошечной сферы, где только он и Дженсен. Уже проклиная идею их недельных каникул в столь публичном месте, он боится, что неосторожный мальчишка ляпнет что-нибудь обличающее их своим новым знакомым, боится его легкомыслия, случайной влюблённости, наконец, и постоянно дергает и тащит его в номер, мучаясь оттого, что позволяет своим страхам портить Дженсену жизнь, как выражается сам Дженсен, говоря это с милой гримасой, когда верхняя губа его приподнимается одним уголком вверх и глаза закатываются. Этим он несомненно ещё больше усложняет себе ближайшие минут двадцать, потому что Кастиэль совсем не может сдерживать себя, когда видит такого сердитого и милого Дженси. Дженси, в свою очередь, вяло отмахиваясь от требовательных прикосновений, закатывает глаза вновь и стонет: - Да отстань же от меня, наконец, старый павиан! Фраза киношная, манерная и взята им из какого-то пошлого фильма. Насмотрелся… И Кастиэль даже не думает обижаться. Неделя пребывания, оплаченная им, кажется вечностью, но профессор не жалуется. Он прилежно таскается за Дженсеном по всем закоулкам гостиницы и пробует все развлечения, которые предлагает отель. И если дневные объятия приходится получать с боем, то вечером, удовлетворённый боулингом, кино или какой-нибудь глупой анимацией в холле, мальчишка благодарит его так, что Кастиэль бросает всякие мысли съехать оттуда немедленно.

***

К вечеру четвертого дня Кастиэлю удалось вытащить Дженсена в город, но дело ограничилось посещением пары магазинов и молочного бара, у которого Кас нашел Дженса, когда тот сбежал от него из тихой книжной лавочки. Зажав под мышкой пару книг на французском, надеясь оживить в памяти своего мальчика трепещущую грассацию, отдающую прямо в сердце, Кастиэль досадливо озирался, выйдя на улицу. Увидел Дженсена у витрины кафе и грустно усмехнулся названию – «Ледяная принцесса». Подошел, взял его за руку: - Я тебя чуть не потерял. Хочешь мороженого? - и неловко пошутил, уж так просилось на язык, - мой ледяной принц... Дженс шутку не оценил, угукнул и с пустым взглядом, с немного дебильным выражением унылой скуки на лице покосился на стопку книг, зажатую Кастиэлем под мышкой. - Я тебе купил, - почему-то тихо и интимно донёс Дженсену Кас, - думаю, нужно оживить твой французский. Дженсен только нос поморщил: - Фу-у. Я думал, мы пойдем сегодня в боулинг, нас же приглашали! Его приглашали, подумал профессор зло и устало, потому что мрачного красивого брюнета не особо-то хотели видеть в веселых смеющихся компаниях. Он вздохнул, соглашаясь: - Значит, пойдем в боулинг, Джей, - посмотрел как тот радостно кивает, и оборвал его восторг, предупреждая, - а почитаем позже, перед сном. Дженсен в момент поменялся, сообразил на лице обезьянью гримаску, которая должно быть означала, какой Кастиэль унылый и скучный ботан. Напоминание о порции мороженого вновь включило в нем солнечный режим и он потянул Кастиэля в «Принцессу». Там Кас снова потратился и сидя на клеенчатом диванчике, молился богу, чтобы его не стошнило от невообразимо приторного месива, попробовать которое ему предлагал его сладкий мальчик. Вишенка, разумеется, уже была растерзана острыми зубами и останки ее неаккуратно размазаны по его пухлым губам. Что ж, сердце профессора наверняка было в состоянии еще худшем, чем несчастная ягода. Чтобы понять, как хорошо им было в тихом Лоуренсе, непременно нужно было выехать куда-нибудь в более шумное и многолюдное место. Кас с тоской вспоминал их медленные вечера. Но, уже было попривыкнув к обязательному злу в лице миссис Уэлш и остальных жаждущих легкомысленного общества его фейри, Кас снова напрягся, когда на следующий день в их отель заехала команда пловцов из соседнего штата. Будто в Оклахома-Сити этот бассейн единственный, с досадой думал Кас и смотрел как рослые, накачанные и бескомпромиссно молодые парни в тесных плавках шумно плещутся в хлорированной воде. И в какой-то момент между двумя загорелыми телами его Дженсен оказался зажат так тесно, интимно, что Кастиэль застыл в некрасивой напряженной позе на своём шезлонге, смеющий лишь наблюдать. Мальчишки сидели на бортике бассейна и смуглый Тайлер, кажется, звонко хлопал его сокровище по опушенной золотистыми волосками ляжке, припечатывая свою ладонь к коже и наверняка оставляя след. Слева от Дженсена сидел другой хищник и его рука опиралась о кафель как раз позади атласной веснушчатой спины. Дженсен, совсем еще тоненький, узкий и грациозно ёрзающий между двух мощных тел имел вид - Кас вынужден был классифицировать, давно выучив все ужимочки своего мальчишки - напрашивающийся. Наверно, и сам не замечал, как прогибал по-кошачьи позвоночник, льнул к бугристым бицепсам и Кастиэль немедленно встал с места, как только заметил ответные поглаживания. Парень что-то шептал Дженсену и тот смеялся, запрокидывая голову и являя собой просто неприличную квинтэссенцию чувственности. Да что же это такое, чуть не плача подумал Кастиэль и цепко выхватил Дженсена за руку из всего этого нагромождения мышц, мускулов, бугров, среди которых выделялись отвратительно встопорщенные плавки агрессора слева… В номере пришлось орать. Орать, оправдываясь и оправдывая своё вынужденное насилие: - Ты не в летнем лагере! Не в лесу у тёти Элен, в конце концов! – кричал Кастиэль, пока мальчишка зло швырял свои трусы в угол, переодеваясь, - здесь публичное место, где не позволено такое поведение! Флиртовать с парнями? Подумай, как это выглядит? Кастиэль понизил голос, намекая Дженсену о том, готов ли он кричать на весь мир, что гей, но противный мальчишка только сопел и не выказывал никаких душевных терзаний по этому поводу. Озаботившись видимо только тем, как ущемлена его свобода личности самим Кастиэлем. - Тайлер позвал меня в бильярд, он ждет меня в холле в семь, - прошипел непослушно и зловеще добавил, - и если ты меня не отпустишь… Невысказанная угроза была вполне явной и Кастиэль устало произнес про себя, не в силах снова потакать: «Значит, война». Время до вечера тянулось медленно, в тягостном молчании. Кастиэль, приготовясь к битве, и тут же от неё отказываясь, лишь жалко смотрел, как Дженс прошествовал в ванну, и вдруг услышал оттуда тихие жалобы и робко произнесенное изменившимся голосом своё имя: - Кас, Кас… Пожалуйста… Ворвался в уборную, обнял, приподнял голову, обнаруживая пышущий жаром лоб и заломленные от боли брови на потухшем лице. - Что? Что? - ощупать, осмотреть, - хороший мой, что с тобой? Дженси, скажи, где болит? Где?.. - Голова... Везде... Кас, мне плохо. ...Двусторонний отит, заработанный Дженсеном в бассейне, избавил Кастиэля от ненужных споров, предотвратив назревающий скандал. Гостиничный врач прописал постель, покой, капли в уши и горячее питье. - Никаких купаний! – строго сказал он и Кас поспешил спрятать торжествующий взгляд. Дженсену было худо и он старательно выполнял указания доктора. Снова вынужденно оказавшись в изоляции от мира, он не покидал постель, пил лекарство и казался просто несчастным больным ребёнком. Кастиэль просидел у его ложа весь вечер и пока Джеснен спал, читал на французском, развлекая себя. К ночи больной проснулся, вяло поел и сообщил, что ухо уже не болит как раньше. Вымотанный Кас не отказался бы поспать сам, но Дженсен не отпустил. Затащил к себе под одеяло и умостился головой на плече. Кастиэль изо всех сил боролся со сном, изливая всю свою нежность в неслышных поцелуях, прикасаясь губами к мягким волосам своего мальчика. Тот лениво подцепил пальцами книжку, которую читал профессор, спрашивая – можно? – и раскрыл ее на случайной странице. - На французском? Да? – любопытно глянул, вдруг странно не замечая кучи глянцевых журналов, сваленных рядом на покрывале. Кас кивнул, предлагая: - Почитаешь вслух? Попробуй. …Он слушал с замиранием сердца, как Дженсен пробирается сквозь малознакомые речевые обороты, так безбожно коверкает слова и запинается на особенно трудных; как иногда проскальзывает в его произношении что-то настолько чистое, французское, узорчато ложась на язык и облекаясь звуком; как южное, грохочущее грассирование доносит до слуха не только смысл иностранных слов, но и шум далёкого прибоя, крик чаек и шепот медленно ползущих вдоль побережья золотых дюн. Искаженная речь Дженсена поправлялась Кастиэлем машинально и он по-профессорски бурчал, останавливая его на особо грубом произношении: - Здесь нужно говорить - "sur le vélo"*, мягче, - он почти переходил на марсельский диалект и Дженсен вовсе переставал его понимать, и так еле вытянув из глубин своей памяти забытые уроки Мэри, - послушай, да, это место должно читаться так: "a appuyé sur le bout de la langue dans le coin de la lèvre supérieure, a repoussé pied et à nouveau balayé les motifs faibles de lumière et d'ombre".** Слышишь, с какой любовью он описывает девочку? Два тихих и спокойных последних вечера они провели в номере, где Дженсен немного злился на своё затворничесво и быстро выздоравливал в силу возраста. Сжалившись над ним, испортилась и погода, нагнав тучи на город и неожиданным для июля дождем прогнав загорающих с крыши. Решив четко спланировать дальнейшее их путешествие хотя бы на ближайшие две недели, Кас твердо заявил, что дальше они едут в Техас и даже забронировал им место в приветливой и сельской гостинице с собственным ранчо. Расписал прелести южного штата, пообещал Дженсену лошадей и с удовлетворением увидев заинтересованный блеск в глазах, добился вялой улыбочки, с которой мальчишка протянул «Ла-адно» и стал собирать сумку. Почти четыреста километров до Далласа Кастиэль намеревался проделать за день, но не вышло – спустило колесо и пришлось задержаться. Он привычно выцепил взглядом на дороге мигающую вывеску мотеля и свернул к небольшому зданию. После роскошеств оклахомского Гранд-отеля сарайчик придорожной гостиницы показался им убожеством и Дженсен, особенно убиваясь по этому поводу, презрительно ковырялся вилкой в омлете. В кафе было совсем немного народа – дальнобойщики, коммивояжеры, просто путешествующие по стране парочки. Их с Дженсеном компания ничем не отличалась от остального мира. Обыденность перепалок уже была привычной, ничего не значащей и Кастиэль наконец перестал чувствовать панические сжатия сердечной мышцы от ежечасных перемен в настроении мальчишки. Дженс вчитывался в новый путеводитель, купленный Касом, отмечая по обыкновению карандашом что-то и профессор усмехался, наблюдая, как приободряется его маленький компаньон. Дженсен смешно млел от одного лишь вида рекламных картинок, которые обещали, манили, зазывали, предлагая – дословно – «грандиозную распродажу, великолепный вид, гигантские порции, самые лучшие, большие, высокие, многолюдные…». Превосходная степень цепляла и притягивала его взгляд и даром, что грандиозная распродажа была всего лишь провинциальной ярмаркой глиняных изделий местного гончарного клуба – Дженс покупался. - Это же гран-ди-оз-но! – и смотрел круглыми глазищами на профессора, пытаясь донести истинное значение слова. Кас склонялся к книжонке и понимал – та еще западня: каждая достопримечательность, упомянутая в ней, маркировалась торжественным эпитетом и шансов избежать знакомства с самым большим мотком бечевки, например, у него не было. Этот придорожный мотель ничего грандиозного и восхитительного не предлагал, слава богу, кроме, может быть неплохого омлета с беконом, который Дженсен уничтожил с завидным аппетитом и тихого номера на отшибе, снятого ими, чтобы переночевать. И именно там, на безымянной дороге между двух штатов, Кастиэль понял, смотря, как Дженсен, снова пребывая в мечтательном расположении, болтает о далёких краях, как далеко забрался он сам. И эта картина перед ним, сметающая всю прошлую память - лежащий на кровати дешевого номера шестнадцатилетний мальчик, болтающий о новых городах, которые привиделись ему сквозь дымку дрожащего марева разгоряченного асфальта, какое отношение она имеет к нему, Кастиэлю? Она так далека от картины настоящего, придуманного им самим рая. Но вот случайно, вскользь Дженсен задевает знакомое: раскачиваясь на пружинах продавленного матраса, он упоённо размышляет о пляжах, о морской волне, приближая Кастиэля снова и снова к чему-то забытому им, к миражу счастья, до которого рукой подать. И представляя Дженсена бегущим по берегу моря, попадающим след в след его воспоминанию, Кас отчего-то не может отделаться от мысли, что американский мальчишка, ворвавшийся в его историю нахально и без спросу, уже давно заслонил собой всё то, что так долго лелеялось в душе и пело на чудесном, эльфийском. Отбрасывало ажурные тени. Полыхало кружевом опадающих листьев. Было поэтически возвышено и невесомо. Нынешний же демон, пропахший бензиновой Импалой, с пятнами от сладкой газировки на футболке, жующий вечную жвачку и коверкающий французскую речь, совсем не тот и как же порой хотелось придушить в себе порывы, рождаемые образом его солнечного нахалёнка – и жалость, и любовь и чудовищную нежность, от которой иногда сводило пальцы. Кастиэль прилагал всю строгость, даже грубость, которую еще мог изыскать в себе, чтобы одернуть себя вовремя и увидеть правдивый образ своей американской любви – в рваных джинсах и стоптанных кедах на босую ногу. Дженсена, орущего «грандиозно!» и «клёво!», свою недалекую провинциалочку, мечтающую о Голливуде. Дженсена, мальчишеской рукой которого беспощадно стирался романтический налет, поэзия и дымка прошлого, едва хватал он Кастиэля за предплечье, шепча жаркое: «Пожалуйста, ещё…». Неважно, что он просил или требовал на сей раз: лишнюю порцию десерта, сеанс кино, продолжение грязного объятия… Кастиэль, так непредвиденно поменяв веру и заделавшись язычником, молился всем богам, чтобы цепкие лапки его демона никогда не отпускали и держались за него очень крепко. И с безоговорочной любовью, фанатея от мельчайших подробностей и дивных нюансов, всё так же замечал на среднем его пальце заусенец, а на ладошке сладкое пятно. Уже ночью, лежа голым рядом со своим воспитанником, Кастиэль успокоенно размышлял, утратив страхи – разве стыдно так сильно любить? Дженсен уже не ребёнок. Почти не ребёнок и можно подумать о будущем не так обреченно, как думалось раньше. Можно заставить быть вместе, но не шантажировать безнаказанно, а обучать под себя и добиться того, что уже пятидесятилетним, седым и степенным джентльменом держать за руку вполне мужественного, статного красавца, не помышляющего о побеге от него в страну грёз. Стоит только посмотреть на Дженсена, и легко представить, каким он будет – за последнее время он вытянулся, забугрился мышцами и это отчетливо ощущается, когда он в настроении жадно толкается навстречу, демонстрируя силу молодого льва. Кас невольно сладко зажмурился, вспоминая: уж сегодня пришлось постараться, чтобы, заслонив образами предстоящих им приключений всю неказистую обстановку номера получить от недотроги порцию своего десерта. Тишина придорожного мотеля какая-то неземная – они на отдаленной, малолюдной трассе. Если выйти на улицу, наверняка можно увидеть множество звезд и глубокое небо, незамутненное искусственным освещением близких городов. Всхлип неожиданно взрезает блаженное молчание ночи и Кастиэль с ужасом, накрывающим его мгновенно, слышит как Дженсен плачет. Уткнув лицо в подушку, глуша особенно горькие рыдания, боясь разбудить, он захлёбывается слезами и Кастиэль чувствует, как трясется под ним кровать… Мысли, казавшиеся такими правильными минуту назад, сметает осознание того, что эти слёзы – не первые и Кас, добропорядочный мистер Коллинз, почтенный профессор английской литературы, вновь ощущает себя дрянью, сволочью и пожирателем детей. Честное техасское небо, пронзая потолок их убогого номера неоновым светом звезд, видит всё истинное в нём. И оно наполнено немым ужасом, отголосками всё ещё плещущего внутри тела недавнего сладкого спазма, полнейшим бессилием и невозможностью хоть что-либо изменить.