sex, drugs and rock'n'roll.

Канна как никто другой знала их. Знала их всех. Абсолютно каждого в этой школе. Хоть по ней и не скажешь, но Бисмарк любила наблюдать, выжидать добычу, изучать повадки людей, словно хищник. Каждый из них был отдельно взятой личностью со своей жизнью, своими проблемами, слабыми местами и достоинствами. Кто-то раскрывал свой потенциал и становился лидером, а кто-то опускался до дна и коротал свою жизнь вместе с остальными низшими слоями этого общества. Отвратительно. Сдаваться вообще было не в принципах девушки, а уж опускаться до того, чтобы жалеть саму себя и пресмыкаться перед другими — последнее дело. В этой школе она была одними из тех, кто без особого потенциала стал лидером. У нее были задатки, но раскрывать их совершенно не хотелось. Но сила воли и те проблемы, которые были до этого, не шли ни в какое сравнение с обыденной школьной жизнью, поэтому Бисмарк не стоило никакого труда остаться сильной и по сей день. Она, пожалуй, жила за троих. За саму себя, за депрессивную Марион, за маленькую Матти. У них опускались руки. Но Канна ненавидит, когда кто-то распускает нюни и начинает скатываться, когда человек плюет на свою жизнь, а на самом деле у него и никаких проблем нет вовсе. Люди с тяжелыми болезнями и потерями сражаются, стараются выжить и превозмогают боль. Как и она сама. Они тоже стараются, но недостаточно. Бисмарк достала из кармана пачку сигарет — новеньких, очередная порция медленного самоубийства, — взяла одну, легонько стиснула зубы и зажала между ними сигарету, чтобы не выпала. Метафора. Хотя ей, наверное, далеко до этих всяких метафор. Она не может медлить. Зажигалки не было. Ох, черт, она же всегда должна быть под рукой! Позади послышались шаги. Твою же мать, не повезет, если ее кто-то увидит с сигаретой. Как никак, сейчас у них в школе разгуливают эти чертовы священники, свято верящие в то, что их Бог существует. Даже новый предмет ввели и молитву по субботам. Бисмарк часто прогуливала эту молитву. Обернувшись, девушка увидела Марко. Он стоял, насмешливо смотря на нее. Этот чертов Лассо начал надоедать ей еще с самого начала. Слишком уж много знал. — А, это всего лишь ты, — пренебрежительно сказала она. — Огоньку не найдется? — Кажется, школьникам запрещено курить, особенно на территории школы. Да и вообще. Это ведь медленная смерть, — пожал плечами тот. — Не твое дело, — отрезала Бисмарк. — Чем быстрее умру, тем быстрее моя тщеславная душонка отправится к вашему несуществующему Богу. — Это твой выбор, дитя, — выделил голосом Лассо последнее слово. — Но хотя бы во избежании проблем. Не стоит. — Хорошо, — немного обдумав, кивнула Канна, но сигарету не убрала. — В последний раз. — Как скажешь, — усмехнулся Марко и достал зажигалку. Такие посиделки стали для них слишком частым явлением. Несмотря на то, что они были совсем уж разные, Бисмарк все равно любила коротать время общением с ним. Когда Лассо не вел заученные лекции на тему веры и католицизма, он был вполне интересным человеком. Для нее. Но Канна бы все равно этого не признала. Чаще всего они молчали. Она выкуривала очередную сигарету, обещая, что это последняя сигарета на территории этой школы. А он наблюдал. И порой от этого было уж очень неловко. Канна привыкла сама за всем наблюдать, а когда появлялся кто-то, кто был совершенно таким же, она терялась. Но даже это не позволяло ей... раскрыть душу, что ли. Докурив, девушка поднялась. — Уже уходишь? — поинтересовался Марко. — Ухожу, — кивнула та. — Не забудь, что завтра утренняя молитва, — напомнил он. — Да, да, конечно. Не забуду. Приду даже раньше назначенного времени, — саркастически ответила Канна. И все равно ведь не придет.

***

Совсем недавно Бисмарк узнала о нелегальной торговле всякими таблетками. Матильда. Черт, она просто прославилась и была излюбленной девушкой всех наркоманов и суицидников! Канна стиснула зубы. Она опять недостаточно следила. И если уж Матисс настолько смогла сдаться, то что говорить о Марион? В конце концов, отвечать за все их проблемы девушка не могла. Хоть они и семья с тех самых времен, хоть они и действительно близки друг другу как сестры, Бисмарк уже устала. Помочь одной, помочь другой, помочь себе. Она поклялась, что это будет последний случай. А после этого она перестанет тянуть на себе весь этот тяжкий груз. Устала уже. Как раз прозвенел звонок. Девушка поспешила к выходу. Ведь они договаривались на три, без опозданий. Канна вышла и осмотрела школьный двор. Фауна сидела неподалеку. Пока Бисмарк шла к своей "сестре", она мысленно подбирала слова и что они должны будут сделать. — Я думаю, нам нужно будет обговорить поведение Матильды где-нибудь в отдельном здании. Ты же знаешь, что она не такая уж и открытая. Недавно я узнала, что она состоит на учете. Ворует и незаконно торгует рецептурными препаратами. Мысли предательски спутались. Наверное, она действительно хотела помочь ей, Марион, кому-то еще. Всем. Она привносит прекрасные изменения в школу, класс, семью. Но ей, наверное, никогда не помочь самой себе. Поэтому Бисмарк была даже рада быть с Матисс в такой... тяжелый для нее период, что ли. Фауна понимающе кивнула. Наверное, она действительно все понимает, хоть ей и так мало лет.

***

— Знаешь, Канна, — тихо произнесла Мари и замолчала, словно обдумывая, стоит ли делиться своими мыслями. — Я... Что творится с Хорохоро? — Тебя это интересует? — вопросом на вопрос ответила она. Марион немного смутилась. Нет, он ей не нравился. Совсем уж другой тип у Усуи. Просто он выглядел таким опечаленным, разбитым, брошенным. — Нет. — Покачала головой Фауна. — К чему ты вообще завела разговор о нем? — поинтересовалась девушка. — Видела его сегодня. — Пожала она плечами и добавила: — Только и всего.

***

Они сидели в уютной кафешке, которая находилась где-то за углом и редко посещалась людьми. Очевидно, официанты были рады их видеть, поэтому крутились вокруг и всячески старались угодить. Канне не нравилось излишнее внимание, поэтому она заказала себе чашку кофе, а Мари ее любимого десерта. — Что-нибудь еще? — спросила миниатюрная брюнетка, приготовившись записывать дальнейшие пожелания посетителей. — Нет. В вашем заведении разрешается курить? — Да, конечно, — кивнула та. — Пепельницу? — Будьте добры, — одобрительно кивнула Бисмарк и девушка испарилась, побежав за заказом. Канна достала пачку сигарет — Мальборо, ее любимые — и вытащила одну. Марион неодобрительно посмотрела на нее, но ничего не сказала. В конце концов, у Мари есть свои загоны, по поводу которых Канна не делает ей никаких замечаний. Поэтому они обе в расчете друг у друга. Брюнетка пришла через семь минут их молчания. Она принесла американо, пепельницу и вафли со взбитыми сливками. — И почему же мы ничего не обсуждаем? — вздохнула блондинка. — Хотя нет, меня больше интересует, почему ты позвала именно меня на эту очень уж веселую беседу. Мне кажется, тебе стоит говорить именно с Матильдой. Меня не стоит пытаться вразумить. В больнице это сделают гораздо лучше, чем ты попытаешься. — Твои гневные тирады меня уже изрядно бесят, — в голосе Канны промелькнула нотка недовольства. — Если они тебя бесят, то могла бы прекратить всякие попытки общения со мной. Канна Бисмарк, я уже давно не ребенок, как ты думала лет восемь назад. Да и ты сама уже не подросток. Тебе девятнадцать. Пора уже перестать возиться со мной. — Ты опять? — устало пробормотала Канна. — Мы, кажется, семья, если ты этого не помнишь. И я пришла поговорить с тобой только из-за того, что у Матисс проблемы. — Ладно, — прекратила беспочвенную злобу Фауна и откусила кусочек от вафли. — Я так поняла, она на учете. Так поговори с кем-то, кого ей там назначат. Психолога найми. Узнай проблему. Найди корень. Хотя, это должна делать сама Матти. — Если бы все было так просто, я бы тебя не звала, — Канна придвинула пепельницу к себе. — Я не хочу, чтобы кто-то узнал о том, что у нас есть проблемы. — У тебя там есть какой-то клевый священник. Даже целая куча священников. Приведи Матильду на прием. Только и всего. Эти святоши будут безумно рады, что очередная заблудшая душа пришла к ним исповедаться, — парировала Марион. — Мари! Прекрати, — стиснула зубы Бисмарк. — Ты порядком мне надоедаешь. — У меня есть дела, — девушка отодвинула от себя тарелку с вафлями. — Я наелась. Спасибо, что оплатишь мой обед. — Ты куда собралась? Сядь на место. — Мне не о чем с тобой разговаривать, — покачала головой Марион и вышла. Канна осталась наедине со своими мыслями. Самое ужасное, черт его побери, чувство, когда ты остаешься с ними наедине и они начинают пожирать тебя изнутри. Хотелось встать, догнать Мари и высказать все, что она о ней думает, но Бисмарк не стала. Она не будет наваливать свои проблемы на других. Она не станет срываться и высказывать все, что накопилось внутри. Даже если и станет, то только не своей семье. Пусть и условной семье, ненастоящей, хрупкой и разламывающейся на части, но все же семье. Они самые дорогие для нее люди. Порой Канне казалось, что она стала слишком сентиментальной. Стала слишком много думать о благополучии других, придавать этому значение. Хотя раньше она была той еще стервой. Заставляла людей что-то делать против их воли, унижала, мучила. Просто так хотелось, чтобы все прочувствовали ту боль, какую прочувствовала она. Она бы не стала говорить, что ей было сложнее всех, но... Когда Марион и Матильда еще жили в том городе и беззаботно гуляли за руку с родными, Канна гнила в одиночестве в доме, где ей никто был не рад и где никто ее не ждал. В доме, где погибли все ее близкие и она осталась одна. Пожалуй, ей было нечего терять. Даже если бы террористы подорвали ее дом, то никто бы не жалел. А по ним бы горевали. Но судьба сложилась иначе и скорбить пришлось им. Наверное, тяжелее всего тем, кто остается. Тем, кто боролся и выжил. Плыть по течению и умереть от такого вот неудачного стечения обстоятельств — самое простое. Слабые люди всегда умирают. Потому что у них больше нет сил бороться. Но с другой стороны Бисмарк считала, что люди, которые сами убивают себя после всего того, что они прошли, сильные. Не то чтобы они зря старались или что-то вроде того. Нет. Просто они могут распоряжаться своей жизнью и их ничего не держит. Если их ничего не держит, то, должно быть, это самые одинокие и печальные люди на этой планете. Канну тоже ничего не держало. Она долгое время хотела избавиться от этого лагеря малолеток, которые бесконечно ревут о своих потерях. Бисмарк тоже хотела реветь. Отчаяться. Но ей не по кому было плакать. И никто бы не плакал, если она умерла. Выжили тогда немногие, но именно они старались, хватались за свою жизнь. Матильда и Марион. Они стали друг другу кем-то вроде сестер. Больше, чем друзья. Семья. Тогда у Канны внутри промелькнула какая-то искра. Наверное, именно тогда у нее появилось желание жить. Тогда она могла скорбить, если кто-то погибнет. Ей было по кому скучать и кого ждать. И они ждали ее. И ведь они... семья, черт побери. Отстойная, грешная, измученная годами, но семья. А в семье никогда никого не бросают. — Марко? Понимаю, что для тебя это в новинку, ведь я тебе вообще никогда не звоню, но у меня действительно есть к тебе важное дело.