Не оставляй отпечатки на этом теле

Город растекается липким маревом, капает расплавленным солнцем с золоченых куполов церкви, вязнет над асфальтом в дрожащем воздухе. Над фонтаном пляшет радуга, и куча шумных ярких детей копошатся в светящейся воде. А вода техническая. Красными буквами тянется надпись по круглому гладкому боку. Людно и звонко – кричат прохожие и ошалевшие от боли виски. И никто не смотрит под ноги. Когда такое небо случается в начале июня грешно пялиться в пыльную тротуарную плитку. Разве что можно отвлечься на мальчиков-скейтбордистов, оккупировавших площадь по ту сторону от фонтана. Без маек и комплексов. Синее. Такое, что глаза слепнут от его холодного оттенка, а не от взрывающегося солнца. И я задыхаюсь от его глубины. Словно кто-то опрокинул море над моей головой. Марианской впадиной над макушкой. А внизу, в тени, в оборванных ветром листьях, пачках от чипсов и мелких камушках валяется смятая банкнота. Пять тысяч. Мою руку перехватывают в паре сантиметров от бумажки. Если бы мама не ловила меня вот также всякий раз, когда я вхожу в ванну, я бы не смогла вывернуться. Из большой горячей липкой ладони с кольцом-черепушкой на безымянном. - Кто первый встал, того и тапки, - он улыбается приветливо и по-настоящему. Настолько неожиданная реакция на меня, что я даже отшатываюсь. Под пальцами мнется в тугой шарик билет нацбанка, оставляя черные полосы пыли. - И не думай, что я буду делиться. - Не думаю. Что-то мне подсказывает, что такой палец в рот не клади. Отгрызешь по лопатки. В черном царстве длинных волос мечется пойманный ветер. И в хвост не собрать – и на стрижку не тянет. Из-за мигрени вокруг загорелого лица скачут звездочки. Точь-в-точь как в комиксах. И не видно глаз. - Студентка? - Пенсионерка. - О, да у тебя отличный пластический хирург. Не подскажешь адресок или номер? Вдруг и мне чего подправит? Я ненавижу тайны. Если их становится слишком много, они рассаживаются на языке, как сутулые тетки из очередей в поликлиниках, и только и ждут, когда сбежать наружу. Чертовы парашютисты-камикадзе. Мне никогда не хотелось их сдерживать. - Мицкевича 119. Городской или мобильный? В парне что-то меняется, быстро и почти не заметно. На нас падает облачная тяжелая тень, и теперь видно, что он щурится и грызет щеку. А по краю губ – красная закусанная полоса. И мешки под глазами с синевой. - Ты можешь позволить себе консультации у Корсака, и подбираешь деньги на дороге? - Это единственное, что я могу себе позволить. Радужки вспыхивают ярко-серым, прежде чем снова наваливается солнце. Пожалуй, только клиенты одного психиатра не радуются при встрече, как «своим». Не удивительно, когда ненавидишь даже собственное отражение, уставившееся на тебя из зеркала в холле клиники. Я запускаю обратный отсчет до его ухода. Он далеко не первый, кому я брякнула этот адрес. Может быть, именно поэтому мама так и не дождется внуков. А время идет. Дважды по шестьдесят, а он не движется. - Я же сказала - делиться не буду. Он копается в сумке, натягивает на майку ярко-зеленую робу. Над ровными буквами «контролера» болтается хлипкий бейдж с фотографией и именем – отсюда не разглядеть. - Надеюсь, хотя бы на проезд тебе хватит. - Я хожу пешком. - Тем лучше. Он запер ветер в себе, и роба надувается зеленым парусом, когда он ищет выход из высокого загорелого тела. Я знаю, как это, когда ищет сквозь кожу выход беснующаяся взаперти вода. И поэтому ноги стучат быстро-быстро, чтобы обойти этого парня стороной.