Не оставляй отпечатки на этом теле

Я ложу перед Пашей пачку «Winston΄а» и только что купленную зажигалку. Столики в приемной из прочного прозрачного стекла, сквозь крышку я вижу потертые Пашкины джинсы, все в пятнышках грязи и репейника – вчера был дождь, а он всегда ходит подворотнями и закоулками. Он бережно пододвигает «взятку» к себе, ногти сгрызены под корень и видно, что пальцы ему часто ломали. Паша из тех, что у Корсака на реабилитации. Ему не повезло, его папаша сбагрил его в «дурку» при первой же возможности. Мне трудно определить, сколько ему лет и кем бы он стал, если бы не болезнь. Пальцы, дрожащие даже когда он берет мобильный, с сигаретой расправляются очень уверенно: медленно прокатывает между большим и указательным, а после вдыхает табачный запах и не спеша прикуривает. Все, теперь можно говорить – я попала в поле его внимания. - Привет. Паша кивает. То ли дает понять, что он меня слышит, то ли соглашается, что «привет» - то, с чего следовало начать. А может, у него просто тик, кто его знает… Конечно, его не уперли в Новинки, но тут скорее был вопрос денег, а не адекватности. - Ты не знаешь, тут парень ходит… Высокий. Волосы темные. Загорелый. На пальце кольцо с черепом. А, вот: курит очень редко или не курит вообще, - чуть было не забываю я самое главное. Слышно, как заходятся в грудной клетке, животе, затылке и висках отбойные молотки пульса. Штукатурка мыслей не выдерживает этого натиска и снегопадом слов осыпается со стен пустой головы. Какие-то слоги цепляются за язык, оседают давящим налетом, и я бессвязно мычу, пытаясь вспомнить еще что-нибудь стоящее, хотя это уже не важно: сигарета в Пашиных пальцах не движется, он уставился на фильтр, и я понимаю - парень уже не здесь. Не знаю, в какие дебри своей головы он ушел. Говорят, шизофреники могут не выходить оттуда целыми днями. Мне совсем не хочется проверять на практике, и я вешаю на плечо сумку, собираясь слинять – больше в клинике мне делать нечего. Паша – единственный толковый информатор. Со всеми остальными придется выслушивать двухчасовые (и это если повезет) лекции по идеям преобразования это паршивой планеты и меня ничтожной в частности. - Нет. - А? Паша по-прежнему пялится на сигарету, она почти прогорела, он вот-вот сожжет себе пальцы. Но на случай, если подкупленный все-таки говорит не сам с собой, я остаюсь. - Его нет. Такого никого нет. Мне описание кажется вполне типичным – едва ли не каждый второй подходит под эти мерки. - Уверен? - Не курит. Таких нет. - Я просто не чувствовала от него запаха… Знаешь, у тех кто дымит, такой специфический запах и вкус тоже… - Тем более. - Он знает Корсака. - Все знают Корсака. - И наш сленг. - Наш? - Да. Именно этого места. - Если он и приходил, то когда меня не было. Спроси у Енота. Енот сидит через стол и слаживает оригами. Бумажными фигурками уставлен весь стол, они валяются на креслах, на полу, цветные бумажки торчат из его кармана и еще несколько из-под задницы – он сидит на стопке листов и не замечает этого, только сопит так, что и здесь слышно. Но все это чепуха, потому что самое важное сейчас – журавлик. Фиолетовый журавлик, над которым Енот мучается со своими распухшими от таблеток пальцами. - «И пусть весь мир подождет…» - выдыхаю я. Ему сейчас пофиг на все расспросы. Даже молоденькая помощница Корсака, вышедшая, чтобы позвать его в кабинет, сусликом застыла у стенки – уж она-то знает, почему здесь крышки из небьющегося стекла и намертво привинченные к полу кресла. А Паша улыбается и без очереди идет на прием. Енот сопит уже выше и легче – он приступил к лягушке.