Не оставляй отпечатки на этом теле

У Кати отдышка, аритмия и совершенно идиотский розовый бантик на голове. И никаких подруг. Мы сидим в кафе напротив Корсаковой обители. Не знаю, что здесь появилось раньше, но вместе это смотрится несколько экзотично. То ли здесь предусмотрительные хозяева, то ли это такая ирония дизайнера, но столики из того же крепкого небьющегося стекла. В чуть затемненные окна бьет не по-Августовки яркое солнце. Там, на плавящемся асфальте растекается грязной лужицей мороженное, и мальчишка в полосатом комбинезоне, напоминающий маленькую копию Мак-Дональдского клоуна ревет над этим раскисшим свертком, не обращая внимания на суетящуюся вокруг мамашу. А здесь не слышно никаких отзвуков этой Великой Трагедии – только безликая попсовая песенка и слившийся в ком неразборчивого бормотания разговор девчонок за соседним столиком. - Н-наверное… это неудобно, сидеть вот так вот, здесь, да? Мне… н-наверное, неловко, у всех на виду-то? Посидели бы там, там хорошо… Паша угощает меня сигаретами. Он хороший. Паша курит только «Winston», – добавляет Катя так, словно это предмет ее личной гордости – марка сигарет, которую выбирает самый симпатичный, но едва ли не самый чокнутый завсегдатай приемной. Конечно же, ей больше нравится там, где все свои. За месяц посещений она привыкла торчать в холле чуть ли не каждый день. Дома, она рассказывала, делать нечего. Катя вздыхает, долго кашляет, ковыряется в мороженном, делая вид, что ей вовсе не хочется дышащей холодом пирамидки сладкого льда с изящными шоколадными узорами, но все-таки сдается и, набив рот, продолжает: - Но… этфо кфуто, фто ты… меня пригласила. Правда. Очень вкусное мороженное. Я не отвечаю и просто подталкиваю к ней и свою порцию. В ее расширенных темных зрачках чуть слезящихся глаз светится щенячья преданность, и видно, как шестеренки в голове передвигаются, переводя меня из разряда знакомых в лучшие друзья. Я не умею говорить, как эти натасканные девочки-психологи, светящиеся улыбками так, словно им в универе вживляют в головы лампочки по сотне ватт, не умею вытаскивать на разговор и выведывать сокровенное. Я могу только портить работу своего психиатра. Конечно же. Портить. Вряд ли я способна на что-то другое. Хотя, Катиной фигуре повредить может ну разве что асфальтоукладочный каток. Конечно же, ей нельзя шоколада. Конечно же, ей нельзя мороженного. Ей вообще нельзя сладкого, если уж на то пошло. Но я не могу разговаривать, а в кафе нельзя курить – официант уже одернул нас, так, как это получается только у здешнего персонала: мол, я вас, психов, знаю, но на работе положено быть вежливым. И мне нужно узнать. Совсем немного. Я чувствую, как остывают на лбу капельки пота и отлипает от спины промокшая блузка. Я тоже нервничаю рядом с ней, но Кате хуже – я в ее представлении «опасная». Она снова судорожно откашливается. Я знаю, как нас воспринимают остальные. Так, словно я прямо сейчас могу выйти сквозь окно на проезжую часть. Не то, чтобы мне не приходила в голову такая мысль, просто окна здесь чуть ли не пуленепробиваемые. Я улыбаюсь испачкавшейся в шоколаде Кате. Выходит не так дружелюбно, как хотелось бы – совсем нервно и вымученно. Но я начинаю: - Ты в приемной почти постоянно, так ведь? Она кивает. Довольная. Ее знают. Ее помнят. Она теперь не просто толстая девчонка, которая не может взять себя в руки и попросту не набиваться до отказа. Она – информатор. Она – Важная. Напускает на себя сосредоточенный вид и вытирает лицо влажной салфеткой, уничтожая остатки скверного макияжа. Я не выдерживаю и скороговоркой вываливаю заученные приметы: - Загорелый, мой ровесник, не курит, высокий, темные волосы, кольцо на пальце с черепом. Катя заражается моей нервозностью и начинает выстукивать пальцами по крышке стола – наверняка у Енота подхватила эту привычку. Может, он кажется ей красивым или крутым – черт ее знает, что в этой круглой голове творится. - Н-нету. Вроде бы. Ну… я-то не видела… Ты у Паши спроси. - Ты с утра до ночи тут торчишь, как ты могла его проворонить?! – я кричу так, что хозяин кафе, симпатичный мужчина за тридцать вопреки обыкновению останавливает официантов, готовых вышвырнуть меня к чертовой матери. Должно быть, выгляжу я хуже некуда. У девчонки дрожит подбородок, глаза напоминают фонтаны, ее лицо кривится, как бывает в комиксах, и платок елозит по этим слезам, оставляя тут и там темные разводы туши и шоколада. Теперь она выглядит очень смешной и жалкой, и я искренне извиняюсь: - Прости. Не знаю, что на меня нашло. Просто был очень тяжелый день. И мне очень нужно встретиться с этим парнем. Правда. - Т-ты любишь его, да? – слезы уже не текут, и я не могу сдержать смешков. - Нет. Просто переспали. Глаза у Кати округляются еще больше: то ли на нее так действует это магическое слово, то ли сам факт таких отношений… Я повторяю: - Переспали. Реакция повторяется. Смешная. - Н-не надо. Я… - Ладно, ничего. Боже, а слово-то вполне безобидное. Катька жует губу, забыв, что могла бы уплести еще одно мороженное, правда, оно теперь, совсем как и новая хозяйка – в откровенно дерьмовом состоянии. Ее взгляд становится лихорадочным. - А… А как это? Круто? - С ним? - В-вообще. - Секс? – издевательски протягиваю я, наслаждаясь вспыхнувшими щеками «информатора». – Отлично. Попробуй. Ручаюсь, тебе понравится. - Ну… не… нельзя же просто… с кем-то… без любви… - Ну, тебе же Паша нравится? – тот единственный раз, когда я попадаю в точку. - З-заметно? - Просто у меня глаз наметан. Вот его и раскручивай. Авось и срастется, - в этот раз улыбка дается куда легче. Совсем искренняя. Кто знает, может, Корсак ей действительно поможет. Катя кашляет в превратившийся в тряпку платок, и мы уходим, оставив на столе положенную сумму и немного сверху – за «нервы» и отпугивание клиентов. Я не собираюсь устраивать пышное прощание и провожать ее до клиники, просто киваю в знак признательности, и «Информатор» семенит в сторону перехода. Закуриваю, но на жаре удовольствие от сигарет почти не чувствуется. Не знаю, зачем я оборачиваюсь. Катька стоит на краю «зебры» и не решается идти, хотя машин почти и нет. Я делаю два шага назад, понимая, что нужно перевести, а то так и проторчит тут до вечера… И тут она падает на бок, грузно и неуклюже – совсем не так драматично и красиво, как это случается в фильмах… И вдруг заходится оглушительным кашлем, захлебываясь собственной кровью.