Не оставляй отпечатки на этом теле

«Не ходи по битому стеклу, девочка моя. У настоящей женщины должны быть красивые ноги». - Хорошо, мама, - в полусне обещаю я и опускаю ступни на свободный от осколков пятачок ковра. Кот, развалившись на всю подушку и сонно приоткрыв один глаз, вертикальным зрачком, порталом выходящим во тьму той подворотни, где я его подобрала, требовательно смотрит на меня. - Что… Куда? – рука Игги требовательно хватает запястье, оно глухо отзывается болью и отсвечивает синевой. Он тоже заспанный. Но, наверное, просто отключился – в правой у него все еще зажата книжка – он честно пытался не уснуть, но усталость взяла свое. - Одеться, - глупо ляпаю я первое, пришедшее в голову, хотя с ним нагота не то что не смущает – не чувствуется. А под пальцами все-таки острое – уже впилось в кожу. Я не страдаю амнезией, так что прекрасно помню очередную сладкую «да-да-да, мамочка, все замечательно» байку, напетую утром по телефону, очередную попытку сбежать из тела и Игги – бледного, должно быть, насмерть перепуганного Игги – вытаскивавшего меня из ванной. Знаю, смотрелась я жутко. Но кто устроил в моей квартире ледовое побоище, не представляю. Может, я к тому времени уже отключилась. Парень притягивает меня обратно, Кот недовольно ворчит: должно быть, у него с Игнатом свои правила, чувствует мужчину и даже не пытается вытеснить и его с подушки. Игги не зудит о том, что у девушки должны быть длинные волосы, его устраивает и имеющийся на моей голове кавардак. И почему-то он безумно любит прятать лицо в этом крапивном запахе. - Поваляемся? Я потом уберу. Извини, я расквасил твою секцию. - Ну и черт с ней. Ну в самом деле – стекляшки и дерево – что жалеть? Пальцы. Его распухшие и покрытые царапинами и шрамами пальцы. На такой большой и уверенной руке. Он ведь теперь не сможет снять свое кольцо, даже если очень захочет. Я чуть-чуть хватаю его ладонь губами, по-прежнему не чувствуя ни излишней пошлости, ни ненужной пафосности. С ним естественно все. Так, как бывает только со своими. И плевать, если свои – шизики. - Кто надоумил? – и я даже не сразу понимаю, о чем он. - Сама. Нет, правда, кто ж тут советы будет давать? Просто… подумала как-то, что мама… ну, она должна знать, что я «уехала», понимаешь? Это тоже жестоко, но если бы меня через месяц выловили в Немане, было бы хуже. Ну, а камни… Люди же крепкие. Блин, ты просто не представляешь, на сколько! Если тебе скажут, что самое живучее животное – таракан, не верь. Тут ни одна земная тварь с человеком не сравнится! – хорошо, что он тоже со своими чертями, в черепе и может смеяться. Вот так звонко и чисто, словно Игги лет тринадцать, и жизнь не вытрясла из него душу. – Надо было себя придавить, ну, чтобы не трепыхалась… В первый раз, конечно, ничего не вышло… Вот тогда я руки и стала связывать. А то… Блин, даже не подозревала, что смогу эти камни сбросить вот так запросто! Ведь на этаж свой еле подняла. Приготовлений уйма, и в морской узел приходится сворачиваться, чтобы… инстинкт самосохранения никто же не отменял… Но если бы ты не пришел, в этот раз все бы точно вышло… - я не слышу в собственном голосе и тени той обычной гордости, из-за которой Павел отправил меня к Корсаку, посчитав безнадежной. - У нас с мамой теперь такой аттракцион для соседей, - я позволяю себе едкий смешок, от которого он еще сильнее вжимает меня в свою рубашку и уже знакомо часто целует макушку, - она мои булыжники с балкона сбрасывает, а я их снова притаскиваю обратно. Уже все руки ободрала. Запястья все еще ноют, но сегодня обошлось не так уж и плохо – без вывихов и порезов. Немного синяков и содранной кожи. - Все равно не понимаю, как ты так умудряешься, - чувствую, как Игнат качает головой и прерывисто выдыхает, теплый воздух щекочет ухо, и тело снова наряжается гусиной кожей. Странное человеческое тело: еще недавно оно билось в предсмертных конвульсиях, а теперь вот готово трястись в не менее сильных судорогах от руки, легшей на низ живота. - Я гибкая. Правда, не ржи. - Что тебя гнетет? – это тот единственный раз, когда Игги пытается вытянуть меня на откровенный разговор. - Ничего. Меня… тянет. Я… я сдохнуть пытаюсь, не потому что мне здесь так хреново, а потому что… мне туда нужно. Это другое, понимаешь? И почему-то он понимает. Без нотаций и отповедей. Только укрывает одеялом, и от его успокоившегося дыхания едва-едва шевелятся волосы и совсем как у подростка горят щеки.