Не оставляй отпечатки на этом теле

Женька ведет меня какими-то обходными путями, ноги вязнут в сугробах, но я понимаю его выбор: чем меньше надгробий - тем лучше. Я сыта смертью по горло, и, ей-богу, когда встречусь с ней, разобью к чертовой матери ее костлявую физиономию. И свою тоже следовало бы. Советчица хренова. По щекам снова бежит соленое, тут же замерзает. Лицо сплошь в жесткой корке обветренной кожи, но парень чересчур заботливо вытирает слезы, укутывает в шарф и капюшон, трещит что-то про теплый дом и чай с ромашкой. Он теперь не выпускает моих рук. И почти не спит. И все еще не верит, что больше «никакого рок-н-ролла». Дома ни ножей, ни бритв. Он уже зарос щетиной, так что выглядит не лучше меня. Мы не подходим для этих похорон, запоздало понимаю я, замечая в секторе куда большую, чем ожидалось, толпу. В сторонке, тоже не вписавшись в траурные ряды, стоит Паша. - Рядом с родителями… Рано они… - бурчит Женька, пытаясь сопоставить даты. В морозном воздухе чувствуется привкус ладана. Над черными головами то и дело взлетает кадило. Вот уж действительно, нет невозможного, есть правильные цены. Я вынимаю пальцы из настороженной ладони и иду к чуть покачивающемуся на носках шизофренику. Хруст снега почти перекрывает ноющий текст отповеди. - А говорил, что не знаешь, - все же срываюсь на упрек, и Паша смотрит на меня так, что снова чувствуется эта невозможная пропасть в возрасте. - Разве не правильно? Игги уже тогда был не жилец, поверь мне. Он бы все равно ушел за братом. Когда лет с трех только с ним… Он и так продержался куда дольше, чем я думал… Это самая длинная тирада, что я слышала от Корсакова «googl’а». Паша хмыкает и усаживается на кривую лавку у совершенно не той могилы. Я скольжу глазами по граниту. Снова и снова. Толпа уже движется к машинам и автобусам, черным морем колыхаясь на не чищенных дорожках. Я панически, остервенело роюсь в свежих венках и цветах, путаясь в пошлых лентах, пока не откапываю из этой пластиковой и тряпичной дряни прибитую к кресту табличку. - Ника, ты в порядке? В Женькином голосе слышится только безмерная усталость. «Игнат Языджи».