somehow so

Намджун от Хосока тупо прячется. Он и раньше не очень попадался на глаза и пытался не пересекаться, а теперь вообще как будто исчез. Хосок спрашивает два раза у Юнги. Первый раз старший даже не замечает, во второй — ничего, кроме наигранного удивленно-заинтересованного взгляда, и встречного "Зачем он тебе?". Хосок бы не искал, но Намджун из кухни выбежал с расстегнутой ширинкой, утром у ванной отпрыгнул, как от прокаженного и уже полдня вне зоны. Хосока это беспокоит. Намджун Хосоку нравится. Звучит даже по-дебильному, но парень с собой честен всегда, и если нравится, то так оно и есть. И отрицать он ничего не собирается, и не будет. Как так получилось, или чем таким однажды бомбануло, Хосоку не интересно — просто, как-то. Его больше интересует, что у Намджуна кожа мягкая с густой россыпью родинок на теле, и то, как парень сжимается и краснеет, когда Хосок касается их подушечками пальцев. Как дергается и выворачивается, когда щелкает пряжка ремня, и Хосок тянет за резинку боксеров. Тогда Намджун глаза закрывает, веки зажмуривая сильно-сильно, носом утыкается Хосоку в шею, будто прячась, и прижимается сильнее, цепляясь длинными пальцами за плечи. Он никогда не царапает, вцепляется крепко, но никогда Хосок не видел на своем теле синяков или отметин от ногтей — Намждун боится сделать другим больно. Намджун слишком притягательный, а еще кажется Хосоку очень хрупким и нежным. Ровно неделю назад Намджун — отличный лидер, товарищ по группе и хороший, но не близкий друг. Человек, с которым интересно не только потрепаться, но и поговорить, который скажет открыто и никогда не будет льстить или врать, чтобы случайно не зацепить чувства, тот, что со стороны крутой репер, но, держите меня четверо, потому что даже просто вздохнув, очень случайно могу что-нибудь поломать. Что тоже простой человек и устает, и психует — редко, правда, и обижается, и кроет матами, но все же простой человек и отдали. И именно отдали, потому что близко — это чуть больше мышечных сокращений сердца в минуту, четче образ в голове, сковывающее чувство ответственности и ломающее желание защищать. Намджун очень резко сменил место своей дислокации и теперь, близкий, очень, что рядом, родной и свой — Хосоку страшновато становится, когда он останавливает себя, чтобы не взять Намджуна за руку, или не обнять, когда тело автоматически дергается. Выглядело бы мало что странно для их положения, но страннее то, что рядом с парнем Хосок чувствует себя по-настоящему живым. Скамейка у аллеи напротив многоэтажки, на четвертом этаже которой их общежитие — не лучшее место для назначения "свиданий" и вовсе не подходит Хосоку, который до дрожи в коленках боится темноты, но — что есть, то и имеем. Намджун приходит на полтора часа позже, чем было указано в СМС, но это неважно, Хосок же написал, что будет ждать до победного. И Намджун все же пришел, хотя Хоуп не очень и надеялся, и теперь стоит в двух метрах от него, переминается с ноги на ногу, опустив голову, и молчит. Красная толстовка, желтыми буквами на спине которой нашито "Chicago Bulls", очень небрежно, что совсем не похоже на Намджуна, повязана на поясе, а белая футболка испачкана в чернилах шариковой ручки — так же, как и намджуновы ладошки и пальцы — Хосок в этом уверен. А еще в том, что безумно хочет его поцеловать, и чтобы долго и губы болели. Хосок поднимается со скамейки, подходит к Намджуну вплотную, берет его за руку и тянет к себе. — Ты почему от меня бегаешь? Намджун с радостью бы провалился куда-то в ад, например, там Хосока нет, что в глаза смотрит, когда спрашивает, а еще целует, когда ему вздумается. Там бы он придумал, как выкарабкаться из трясины, в которую затянуло, и научился бы качественно врать, ибо Хосок не тупой. А так только веки прикрывает, когда старший руки не отпускает, чтобы Намджуну по привычке ладонями лицо закрыть, ведь он смущается, сильно, что пухлые щеки краснеют, а шея белыми пятнами покрывается. — Я поговорить хотел, — Хосок улыбается, тянет Намджуна к себе и прижимается своими губами к его, а сердце в груди биться с утроенной скоростью начинает. Только Намджун вырывается почти сразу же и шипит. — Ты что делаешь? Мы же на улице! Увидят... — Да не парься ты, здесь темно, — уверяет парень, но все же оглядывается по сторонам, — И жутко. Никто не увидит. Я об этом, кстати, и хотел поговорить. Если у нас всё так, то я хочу, чтобы... — Давай не будем говорить об этом, — Намджун проговаривает на одном дыхании и отступает на два шага назад, а Хосок наконец-то отпускает его руку. — Я не хочу этого. Хосок не знает, что именно, но внутри него что-то поломалось, где-то в груди, потому что резко закололо и дышать стало очень тяжело. Наверное, там было что-то хрупкое. Он опускает взгляд на намджуновы руки, смотрит, как тот дергает за шнурок на капюшоне толстовки, и только вспоминает, что Намджун никогда не подходил первым. — Твою мать! — Намджун закрывает глаза ладонью и выдыхает протяжно и шумно — он впервые совсем не знает, что сказать, да и стоит ли. И поэтому злость внутри накалилась до белого и начинает плавиться. И, наверное, очень нужно посмотреть на Хосока, ибо это дохрена неуважительно, он ведь с ним разговаривает, а сам взгляд отводит, глаза закрывает и отворачивается. — Забей, я понял. Пару раз подрочили друг другу — не повод, — Хосок выдавливает из себя улыбку, когда говорит, и начинает пытаться поверить тому, что сам же говорит. — Тем более, с кем не бывает. — Я не... — Я же сказал — не парься. Все путем, я больше не буду... лезть к тебе. Ты только на мороз не падай. У Хосока улыбка широкая и глаза-щелочки. Он хлопает Намджуна по плечу перед тем, как уйти и говорит, чтобы тот долго не стоял и возвращался домой, поздно ведь. А Намджун понимает, что подкожно и до тошноты ненавидит эту их жизнь перед камерой, эту их игру, различные гримасы и эгьё, потому что лучше бы Хосок ему врезал. Только Хосок давит в себе обиду, страшную, что изнутри ест, вгрызаясь, мышечные ткани рвет — обиду на самого себя. Смотрит на свою ладонь, большой палец которой в чернилах, и понимает, что Намджуна целовать хочется еще сильнее.