Seven Devils

Прошедший день был несколько суматошным и мрачным. Похоронная процессия павших эйнхерий произвела на меня впечатление, не такое сильное, как лже — похороны Фригги, но отпечаток, всё же, остался. После неё Лафейсон посетил хранилище, вернувшись оттуда с двумя склянками. В одной была частичка тессаракта, а в другой — Эфир. Эта древняя материя, пояснил он, и есть та самая пресловутая сила, бывавшая в двоих. Малекита считать сосудом нельзя, ибо он являлся её первородным носителем. Стоя на балконе и любуясь огромными, яркими, ни на что не похожими звёздами, я ожидала трикстера, который обещал вознаградить меня за моё терпение и поведать о тенях своего прошлого. Закатав рукав платья, я взглянула на всё ещё зудящую руку. Очертания змеи покрылись красными пятнами. Видимо, настал период линьки, о котором я совсем забыла. Ибит будет сбрасывать кожу впервые после моего возвращения в первородную ипостась. Я чуть пошевелила пальцами, чувствуя легкое щекотание. Змея медленно сползла по руке, избавив кожу на ней от зудящего дискомфорта. Сейчас ей нужно будет укрытие, потому что в период линьки Ибит становится слабой. Надеюсь, она найдёт укромное и тёплое место в наших покоях, а не где — нибудь в чертогах Одина или Фригги. — У Ибит линька? Его голос мягко коснулся моего уха, заставляя резко обернуться. Лафейсон устроился в кресле, закинув ногу на ногу и сцепив руки в замок. Едва заметная печать усталости виднелась на его лице, а блеск лукавых глаз сейчас был тусклым и безжизненным. — Надеюсь, обитатели дворца лояльны к змеям и не кинутся на неё в случае обнаружения в тёмном уголке. Я покинула балкон, возвратившись в спальню. Здесь царил полумрак, рассеиваемый лишь слабым лунным светом. Эта темнота стала привычной. Она будто перекликалась с тьмой в наших собственных душах. Иногда она казалась такой густой и непроницаемой, что протяни руку — и ощутишь её мягкое прикосновение кончиками пальцев. Иногда она была вязкой, липкой и тягучей, как смола. Темнота ласкала тело мерзкими прикосновениями холодных щупалец, заставляя его покрываться мурашками от отвращения. А иногда тьма была совершенно лёгкой и невесомой, словно саван, окутывающий с ног до головы, даруя спокойствие и блаженство. И сейчас этот полумрак вобрал в себя различные проявления тьмы, прочно сковав их цепями тишины и опустив их на наши плечи. Ночь всегда развязывала языки даже самым молчаливым и скрытным людям, побуждая их выпустить своих демонов, обнажая при этом душу. Ночные разговоры стали нашей первой семейной, если можно так выразиться, традицией. При свете дня все тайны вмиг теряют былой шарм, превращаясь в нечто совершенно банальное, становясь обычной фразой, которую до этого момента никто не произносил. Но тайны же, поведанные ночью, словно облекаются в форму. Их можно опробовать на ощупь, живо представить себе ту или иную картину, подбросив дров в костёр воображения. Тайны начинают жить собственной жизнью, связывая при этом своего бывшего владельца и того, кому отныне принадлежит поведанный секрет. Мы с Лафейсоном связаны не только узами брака, но и собственными тайнами, которые теперь будут тенью следовать за обоими преимущественно потому, что рассказаны они были именно ночью. — О чём тебе поведала Сиф? — Локи вскинул голову, чуть тряхнув смоляными кудрями. — О твоей слабости, — протянула я, медленно направляясь к нему. — Она рассказала мне историю самой большой слабости — твоей любви. Лафейсон сжал губы в тонкую линию. — Я жажду обещанных тайн, — шепнула я ему на ухо, приблизившись. Трикстер не шелохнулся, ни один мускул на его лице не дрогнул. — Не стой над душой, — бросил он, кивком головы указывая на кровать. Я чуть улыбнулась в предвкушении новой нити, которая крепче привяжет меня к нему. Я устроилась на кровати, скрестив ноги. Руки сами собой обвили живот, в котором уже теплилась новая жизнь. — Ты права, Паллада. Любовь — величайшая слабость. И эта слабость позволила мне потерять Сиф. Я не был в восторге от собственного промедления, но был благодарен Тору за её спасение. Какое — то время. Пока она не влюбилась в братца. Этого следовало ожидать. Но, вот только когда худшие опасения сбываются, боль заглушает всю гордость и восхищение собственным предчувствием. По началу я ей не верил. Кто обратит внимание на щуплого и бледного младшего принца, когда рядом с ним — рослый красавец брат? Правильно, Паллада, никто. А она обратила, после, разумеется, того, как её заметил я. Не то, чтобы раньше она была для меня невидимкой. Тор считал её обычным боевым товарищем, даже когда Сиф из нескладного ребёнка, похожего на мальчишку, стала превращаться в девушку с тяжёлой косой и округлыми формами. Братец, будучи подростком, никогда не отличался сообразительностью. Его манили битвы, слава, трон. Пока отец не изгнал его в Мидгард. Но об этом он с превеликим удовольствием расскажет тебе сам, не забыв при этом упомянуть о своём ратном подвиге в Ётунхейме перед изгнанием. То, что было между мной и Сиф нельзя назвать любовью, такой чистой, светлой и далее по списку. Обычная подростковая влюблённость и ничего боле. Возможно, привязанность. Вот только для нас, тогда подростков, это виделось именно любовью. Именно из — за неё я не смог тогда вытащить Сиф с обрыва. Я позорно испугался потерять её. С годами это забылось, пошло на спад, наверное, даже умерло. Мы подросли, и Тору уже был уготован трон. Но, как видишь, он его не получил. Ледяные великаны пробрались в хранилище, в котором находился Ларец Древних Зим, охраняемый Разрушителем. Я спровоцировал Лафея, зная о его страстном желании вернуть этот артефакт. Разрушитель уничтожил ётунов, сохранив ларец. Много позже, когда я восстанавливал Асгард после нападения Малекита, мать сказала, что я не имел права идти на подобную провокацию, ведь тогда я не был обременён властью. Но ведь этого бы не случилось, будь Ётунхейм не заинтересован в возвращении своего артефакта. Лафей объявил войну Асгарду после похода своенравного братца в мир ледяных великанов. Именно там я понял, что со мной что — то не так. От прикосновения ётуна кожа на моей руке посинела, в то время как Вольштагг выл от обжигающей боли. А потом Один сказал мне правду. Я был гарантией мира между Асгардом и Ётунхеймом, только и всего. Он впал в сон, мать передала власть в мои руки. Я заманил Лафея в чертоги Одина и убил, тем самым обезглавив его армию, ведь мы находились в состоянии войны. Я не желал возвращения Тора, поэтому отправил в Мидгард Разрушителя с приказом не дать брату вернуться. Заметь, я ни слова не сказал про его убийство, но был не против, если Разрушитель уничтожит всё. Но он не справился, а Тор вернул утраченную силу и возвратился в Асгард как раз тогда, когда я намеревался уничтожить Ётунхейм, чего он и желал перед изгнанием. Завязалась драка. Я не хотел его убивать, хотя такая возможность мне предоставлялась несколько раз. Пока мы сражались, Радужный мост рос, уничтожая Ётунхейм. А братец решил спасти расу ледяных монстров и разрушил Бифрёст. Мы летели в пропасть, пока Один не схватил Тора за ногу. Он вовремя пробудился. Я говорил ему, что у меня бы всё получилось. Но он усомнился в этом, сказав мне нет. И я отпустил Гунгнир, за который держался. Я рухнул в бездну без конца и края, без шансов вернуться из неё. Ну что, рассказ Тора был таким же увлекательным и правдоподобным? За время рассказа трикстер впервые взглянул на меня. По ходу повествования и обнажения души его взгляд был пустым и устремлённым вдаль. — В этом искусстве он с тобой не сравнится, — замявшись, проговорила я. Его тайна вышла какой — то асимметричной, с тёмными прогалинами и язвами. — А что делала Сиф во время изгнания Тора и твоего правления? — спросила я, опуская ноги с кровати и намереваясь подойти к трикстеру. — Она последовала за ним. Чего тоже следовало ожидать. Меж его пальцев промелькнул язык пламени. За внешним спокойствием скрывалась целая буря эмоций, которая рвалась наружу и требовала выхода. — Сделай это, — проговорила я. Локи одарил меня недоуменным взглядом. — Тебе нужно выплеснуть часть эмоций. Это принесёт облегчение, Лафейсон. Не говоря ни слова, Локи выпускает огненный шар в стену, оставляя на ней следы копоти. И тут меня буквально осенило. — Мне нужно твоё пламя, — сказала я, спуская с кровати. — Считаешь моё сердце обманутым? — вмиг догадался он. — А ты так не считаешь? Трикстер поднялся и чуть пошевелил пальцами, зарождая меж них язык пламени. Вот он — мрак обманутого сердца. Отыскав склянку, я приблизилась к Лафейсону. Он аккуратно опустил маленький язычок пламени внутрь. Огонь слегка потух, но не погас. Я перевела взгляд на трикстера. — Нам нужно отнести склянку Модсогниру и забрать готовые цепи. Сначала Лафейсон хотел собрать все ингредиенты, а уж потом передавать их цвергам, но я переубедила его. Аид мог напасть внезапно, но у нас ещё было время — осталось два демона, раньше нападения которых битве не бывать. Мне не хотелось рисковать, поэтому после моих ярых убеждений Лафейсон принял неизбежность частых визитов в Нидавеллир, и мы спускались туда каждый раз, когда добывали новый ингредиент, стараясь с этим не затягивать. — Навестим его завтра, после небольшого дела, — ответил он, пряча склянку в прежний тайник. — Что ты задумал? — Терпение, Паллада, и ты всё узнаешь. *** С тех пор, как я узнала, что стану матерью, моими постоянными спутниками стали ночные кошмары. Виной тому был не Аид, по крайней мере не напрямую. Моё подсознание играло со мной в ужасающие игры разума, рисуя леденящие кровь картины, облекая их в сны. Каждый сон сводился к одному — страху. Я до дрожи боялась, что Аид узнает о моём положении и использует мою слабость против меня. Мотив сна был одинаков каждую ночь — Его загробное величество забирает моего ребёнка в своё царство с намерениями, которые мне неизвестны, но из кошмара в кошмар я понимала, что они отнюдь не добрые. Меня же он подвергает мукам, которые не сравнятся с муками душ в Тартаре. А пособником во всех его тёмных делах является Локи. Пусть пророчество Нюкты ясно дало понять, что Лафейсон предавать меня не намерен, но где — то в глубине души я всё ещё сомневалась в этом. Вот и сегодняшней ночью я проснулась после очередного кошмара в холодном поту. Лафейсон не замечал моих метаний и крепко спал, что было мне на руку. Я тяжело дышала, потирая шею, убирая прилипшие к ней волосы. Очень надеюсь, что трикстер не чувствует моих волнений перед каждым отходом ко сну, потому что у меня нет ни малейшего желания обсуждать это. Выскользнув из — под одеяла и спустив на холодный пол босые ноги, я стёрла со лба бисеринки пота. Мелкая дрожь била всё тело. Мне нужно было успокоиться, и я решила наведаться к Модсогниру. Тайный путь в Нидавеллир я уже знаю, а вот знания языка цвергов мне не требуется. Они не проронили ни слова в наши прошлые визиты, лишь молча кивали, забирая ингредиенты, и споро принимались за работу. Надев простое платье, которое оставляло открытым лишь шею и ключицы, я обулась, накинула плащ и заглянула в кабинет Лафейсона. Выудив из тайника склянки со слезой Сиф, Эфиром, тессарактом и пламенем трикстера, я заметила, как на одной из полок, за двойным рядом сосудов с зельями, что — то шевелится. Приглянувшись, я поняла — Ибит нашла себе укромное местечко на время линьки. Скоро мы начнём находить чешуйки её кожи в самых неподходящих местах. Закрыв тайник, я крепко сжала склянки в ладонях и постаралась как можно тише покинуть наши чертоги. Мне ужасно хотелось спать, но уснуть я уже не могла, поэтому лучше потратить время с пользой, облагораживая почву моей мести. Ночная вылазка прошла удачно — я передала Модсогниру склянки, но цепь из пряди волос Паллады была ещё не готова. А вот цепи из крови Тора и клочка земли были на подходе. Уже выходя из пещеры, я почувствовала, как моё горло будто сдавило. Стало трудно дышать. Наверное, жар и духота пещеры дурно повлияли на моё состояние. Выбравшись на поверхность, я принялась хватать ртом сухой и колючий воздух. Тщетно — облегчения это не приносило. Причину удушья я поняла тогда, когда почувствовала, словно в шею вонзились чьи — то зубы. Инстинктивно схватившись за шею, нащупывая очаг боли, я поморщилась. Отняв руку я отметила, что крови нет. Локи. Это его боль. Но вот только как он мог подпустить к себе того, кто способен причинить ему её? Со всей возможной быстротой я добралась до прохода меж Нидавеллиром и Асгардом. Шею неприятно саднило, а дышать было по — прежнему трудно. Вернувшись домой, я прямиком направилась в спальню. Кончики пальцев начинали неметь, складывалось ощущение, что силы утекают из меня. Толкнув тяжёлые двери, я замерла на пороге. Лафейсон по — прежнему лежал в постели, а на нём, как наездница сидела … я? Нечто в моей личине жадно припало к его шее, по которой стекала алая струйка крови. Вот откуда эта боль. Эмпуса. Отшвырнув демона от Лафейсона лёгким разрядом молнии, я заметила, что трикстер чуть бледнее обычного. Кожа на шее была искусана в кровь, в одном месте даже не хватало кусочка плоти — эмпуса уже начинала пожирать его тело. Я бросилась к Лафейсону, проверяя его состояние. Да, он бессмертен, но этот демон в женском обличье способен погубить даже бога. Удостоверившись, что трикстер хотя бы жив, я обернулась к своему ночному гостю. Эмпуса, приняв свой истинный облик, поднималась на мощные ослиные ноги, слизывая свежую кровь с потрескавшихся губ. — У него божественная кровь, — протянула она, откинув голову назад и слизывая капли крови с пальцев. — Ты пробовала его кровь без моего разрешения. — Мне не нужно разрешение, ты ведь знаешь. Мне всегда нужно лишь тело. Тихий стук копыт — эмпуса направилась ко мне. — И ты его не получишь, дрянь. Мерзкое отродье. Ты — выродок, эмпуса. Падальщица. Она скривилась, зажав уши руками. Против эмпусы есть простое, но верное средство — ругань. Обрушь на неё поток гневных речей — и она уже исчезла, стремясь вернуться в подземно царство. Демоница скрипнула зубами, чувствуя, что дальше ей не продвинуться — брань выжигала на ней клеймо каждым словом, заставляя пятиться назад. Её тянуло к открытому окну, и она покорно следовала этому зову, не в силах сопротивляться. Вот только уйти ей не удалось. Огненный шар в мгновенье ока настиг её, превращая в горстку пепла. Запах серы и горелой плоти ударил в нос. Я резко развернулась. Лафейсон стоял у ложа, держась за покусанную шею. Регенерация уже начала действовать, а трикстер — приходить в себя. — Достаточно было пары грубых слов, чтобы обратить её в бегство. К чему превращать наши покои в кладбище? Я глубоко дышала, сведя брови к переносице. — Она покушалась на мою жизнь, за что должна заплатить отнюдь не бегством. Что это за демон, и почему она смогла возыметь надо мной власть? Да ещё и в твоём обличье? — трикстер присел на кровать, недовольно оглядывая испачканные кровью пальцы. — Это эмпуса, женщина — демон, низший обитатель подземного царства. Она нападает на спящих, высасывает их кровь, а затем поедает и плоть. Эмпуса способна изменять свою внешность на тысячу ладов. И она была шестым демоном. — Я сначала ничего не заподозрил. Она была твоей точной копией во всём. Но с каждым её поцелуем моё тело немело, я даже не мог пошевелиться. Потом она добралась до моей крови. А где была в это время ты, Паллада? Я скинула на пол плащ и присела рядом с трикстером, оглядывая ущерб, нанесённый эмпусой. — Мне не спалось, и я решила отдать Модсогниру новые ингредиенты. — Вот так вот просто «не спалось»? Не забывай, кому ты лжёшь. Я отвернулась, пытаясь скрыться от взгляда этих пытливых глазах. — Мне снятся кошмары, Лафейсон. Один ужасней другого. Из раза в раз Аид забирает у меня его, — я положила руку на живот, — ведь он — моя слабость. А я боюсь, что Его загробие воспользуется этим, сокрушив меня. — У нас с тобой договор, Паллада. Аид не сокрушит тебя, потому что я на твоей стороне. И тебе повезло, что отродье под твоим сердцем моей слабостью не является. Я поджала губы, понимая, что пройдёт немало времени, прежде чем он хотя бы примет своего ребёнка. — О да, Лафейсон, мне несказанно повезло, — съязвила я, но решила закрыть эту больную для обоих тему, — что будем делать с пеплом? — Ингредиент? — Вряд ли. — Значит, развеем по ветру. *** Пепел мы развеяли той же ночью. Но глаз не сомкнули оба. Бессонную ночь решили провести с пользой — обдумывали стратегию и возможное поле боя. На рассвете меня сморило, а Локи удалился по делам государственной важности. Обещанное дело состоялось вечером, после ужина. Трикстер повёл меня в ту часть дворца, где я ещё не бывала. За массивными дверями, в просторной зале находилось огромное, невероятной красоты дерево. Его корни уходили глубоко в подземные ходы дворца, а вокруг ствола виднелось нечто вроде бортиков. В зале царила тишина, а немногочисленные асы и асиньи, находившиеся здесь, были величественно спокойны. Они оставили нас наедине по просьбе трикстера, прикрыв за собой двери. — Что это, Лафейсон? — Иггдрасиль — мировое древо. Все Девять миров — в его ветвях и корнях. Я пригляделась к дереву. Мощный ствол и раскидистая крона, в ветвях которой действительно видны сгустки космической пыли. Каждый мир испускает особое сияние, цвет которого кардинально отличатся от любого другого. Спирали космического полотна создавали причудливый узор из мириад звёзд, придавая каждому миру некий шарм. Потоки света прозрачными столбами проходили сквозь крону Иггдрасиля, листья которого ловили частички сияния миров, впитывая их в себя и отражая в иных оттенках. Голубоватое свечение вокруг этого невероятно живого древа придавало таинственности всей зале. — Это невероятно красиво, — заворожено выдохнула я. — Взгляни на ту крайнюю ветку. Я посмотрела в указанном направлении, замечая необычно изогнутую спираль со знакомыми созвездиями. От неё исходил тёплый изумрудо — голубоватый цвет. — Это Земля? — Да, Паллада, это Мидгард. А теперь взгляни на ветку. От спирали Земли я перевела взгляд на ветку, в которой затерялся этот кусочек ткани мироздания. Приглядевшись, я заметила, что ветвь оплетает гигантская змея. — Это Ёрмунганд, мировой змей. — Твой эксперимент? Лафейсон кивнул, а в его глазах промелькнула гордость с ноткой опаски. — Нам нужно его дыхание. — Он не похож на чудовище, — возразила я. — Когда придёт время Рагнарёка, поверь мне, он им станет. — Рагнарёк? — Конец существования всех Девяти миров. Закончив свои немногословные объяснения, трикстер принялся шептать непонятные заклинания. Могучее дерево словно вздрогнуло. Ёрмунганд медленно зашевелился, приподняв голову, будто пробуждаясь ото сна. Неповоротливо и неуклюже, змей с большим трудом начал спуск со своей ветки, обвивая толстыми кольцами огромный ствол мирового древа. Когда, наконец, его голова оказалась на уровне наших глаз, я смогла рассмотреть Ёрмунганда вблизи. Змей был невероятно длинным, его кожа — чёрной, с перламутровыми переливами, отливая синим, изумрудным, голубым. Чешуйчатый рисунок пересекали светлые кольца толщиной в ладонь. Взгляд его стеклянных глаз был леденящим, угрожающе — спокойным. Раздвоенный язык, поминутно высовываемый из пасти, был невероятно длинным и синюшным. Я хотела было прикоснуться к его гладкой чешуе, но Лафейсон перехватил моё запястье. — На нём морок, не рушь сетку заклинания. Я раздосадовано выдохнула и опустила руку. Трикстер тем временем аккуратно приблизился, поднося склянку к ноздре змея. Как только стекло запотело изнутри, он мгновенно заткнул горлышко и отошёл. Затем он принялся шептать новое заклинание, и Ёрмунганд послушно, но так же тяжело, начал движение наверх. — И в чём заключается его чудовищная сущность? — Во время Рагнарёка он пробудится, будет биться с Тором и падёт. Но и брату не выйти живым из этой схватки — Тор погибнет от его яда. Разве ты не видишь, Паллада: всё, что я породил — монстры. Он окинул мой живот презрительным взглядом и, сжимая в руке склянку до побелевших костяшек, вышел.