2012

ночь с 6 на 7 декабря, Джесси Монро   - …Я не знаю, все было более или менее хорошо, а потом он потерял сознание. Да, я уже везу его в больницу… Лора, не говори глупостей. Что бы изменилось, если бы ты была рядом? Не переживай, ничего с ним не станет, у него большой опыт в этом деле. Стой… кажется он очнулся, хочешь трубку ему дам? Джесс… Джесс, мама на проводе. 
- Ммм? - Скажешь ей, что ты в порядке? - Я… временно дезактивирован…   Я проснулся от чего-то острого. Что-то сломалось… Что-то ударило по адреналину. Холодный пол под ногами, ледяной воздух, ладонь уперлась в упрямую дверь… А, может быть, я не проснулся? Темнота, скрип, проблеск… - Эй… Вы куда собрались? Что-то теплое и человеческое в моих объятиях. - Ну-ка давайте обратно в палату. И не смейте вставать. - Домой? - Домой, домой… идемте.   * * * 
- Ты послал цветы ее родителям? - Цветы? - В знак соболезнования. - Пап, ты серьёзно?  Я говорю тебе о том, что умерла девушка, а ты спрашиваешь про цветы? Он пожимает плечами. Утренняя газета ложится на столик рядом с лампой, а очки в тонкой оправе остаются на носу. - У всего есть свой этикет. Даже у трагедий. - Я не верю в цветы, - я забираюсь в кресло с ногами. Одеяло создает хрупкое чувство комфорта. – Нет, в самом деле, если бы умер я, тебе было бы дело до цветов? - Если бы умер я, я хотел бы, чтобы маме кто-нибудь послал букет белых лилий. В знак соболезнования. - И какой в этом смысл? - Это спрашивает человек, который обучает детей? - Я учу их настоящим ценностям, а не правилам приличия. - Так вот почему у нас конфликт. Перебранки с отцом входят в настоящие ценности? - Они не входят в правила приличия… - Зато тебе стало лучше.   * * * 
- Я тебя не ненавижу.   * * *   Я проснулся от запаха гвоздики. Терпкий и холодный, он летал по комнате, приправляя ощущение беспокойства. Если это была комната. Глаза заслезились от света. Я облегченно сглотнул, когда его загородила размытая фигура. Хотелось снова закрыть глаза и погрузится в липкие бредовые сны. Любопытство пересилило. - Этот запах… Что это? Говорить оказалось не так просто. Зато мне что-то ткнулось в руку, в глаза засветил фонарик, а потом под носом оказался стакан. Вода на вкус как пластик… - Поздравляю, вам определенно лучше. Звонкий голос ударил по барабанным перепонкам. Я неуклюже потер висок и сделал попытку сесть. Забинтованные запястья… И плечи болят, впрочем, как и все остальное тело:
 - Мне бы вашу уверенность… Бредовые сны были уютнее. Реальность то и дело уходила под воду, и голос загадочной фигуры слышался то далеко, то близко. И было еще что-то… Нечто кроме запаха, но связанное с ним, словно воспоминание. То, что вызывало дискомфорт. - Вы находитесь в больнице, вы помните? Я тупо кивнул. Я не помнил. Но почему-то знал. - Хорошо, сейчас вам проведут некоторые процедуры и переведут в другую палату. Зато я помнил, что что-то сломалось. - Что-то не так… - я не мог сосредоточиться и сформулировать вопрос. – Что неправильно? Что случилось? - Эпидемия гриппа в городе. Вы временно в карантине. Я огляделся по сторонам, пытаясь дойти до сути. - А где все? Нет… как я здесь оказался? Назойливое гудение нарастало, сдавливая сердце. - Вас привез какой-то мужчина. К сожалению, ему повезло меньше.   * * *   Говорят, нормально представлять свою собственную смерть. Не знаю, что говорят о смерти близких людей… Может быть, это защитные механизмы – представлять, как узнаешь о смерти дорогого человека. В моих фантазиях о папиной смерти сообщала мама. Не знаю, почему я был так уверен, что она его переживет. Может быть, сказывалось влияние статистики. Но это неизменно происходило дома. У мамы были покрасневшие глаза, и она теребила кольцо на пальце. 
На этом фантазия заканчивалась, потому что я не знал, как реагировать. Заламывать руки как в плохой драме и восклицать «О нет!»? Быть мужчиной и успокаивать ее? Молча уйти в свою комнату? Я не знал, как реагировать, я еще не придумал. 

Сейчас я не знал, как реагировать, потому что не был уверен, что это правда. Потому что какая-то незнакомая медсестра – это не мама. Она не может знать наверняка. - Папа умер? – переспросил я, недоверчиво глядя на нее. - О… это был ваш отец, - осознав свою ошибку, она бросила мне извиняющуюся улыбку и полистала какие-то записи. – Уильям Монро, 59 лет. После серии вопросов «Вы уверены?», я перешел к: - Я хочу его видеть. - Мне очень жаль, это невозможно, - твердо возразила она. Слова звучали отшлифовано и плоско. 
- Тогда как я могу быть уверен? Она склонила голову на бок и глухо повторила: - Мне очень жаль. 
По правде говоря, фантазия была куда правдоподобнее реальности.   7 декабря, зона карантина, палата 506, Ева Лоренс   Все стены больницы были светлые, почти белые. Но белизна давила сильнее. Казалось, что по сравнению с ней, все люди не такие как прежде. Вирус словно сделал свое дело - отнял у них что-то. И эта белизна была угнетающей. Все было нездоровым и чужим. Я брела в тумане, ослепленная этом местом - солнечные лучи заставляли стены светиться, и их белый цвет казался здесь самым живым. Гораздо живее людей.
Еще большее недоумение вносили рождественские украшения. Я даже на секунду замерла, смотря на этот желтый колокольчик на красном бантике… 
Этот красный бантик с золотым колокольчиком я уже видела там, куда меня привезли вначале. Наверное, он принадлежал предыдущему пациенту. Как и эта игрушка – маленькая собачка с желтой шерсткой и розовым бантиком, которая стояла на тумбочке в нескольких метрах от меня. 
Я неподвижно лежала и смотрела в глаза собачки. Воображение рисовало портрет того, кому принадлежала эта игрушка. Вновь чувствовала, как по щеке скатилась слеза, а затем другая. Медсестра, заметившая это, успокаивала меня. Взяла ватный тампон и осторожно вытерла мне глаза. - Все хорошо будет, - ласково говорила она, но ее голос дрожал, - потерпи еще немного… А мне было страшно и больно. Не за себя, а за того, кто оставил тут эту игрушку. И еще за множество других людей, кто чувствовал ту же боль, что и я. Другую, но такую же. 
Я вновь открыла глаза, когда вокруг меня появилось несколько врачей. Укол был не слишком больной, или же я просто спала. Да-да… я спала… Мне снился родной дом, и отец тоже снился, а в остальном сон был прерывистый и непонятный. Я за кем-то ходила, кто-то ходил за мной. И было жарко. Сны выглядели всё ярче и ярче, а потом утихли… * * *   В отделении царила атмосфера чего-то нервного. Смятение – кругом было смятение – в каждом лице, которое я видела. Рядом шла медсестра, неся мою карточку. Я должна была чувствовать избавление – сейчас, когда, то, что должно было меня убить, отошло на второй план. Но вместе с тем как будто никакого избавления и не было. 
Все стало еще более запутанным. И вот где-то тут стало по-настоящему страшно. Таким страхом, когда вокруг тебя незнакомые люди, когда все вокруг чужое, и нет ни одной знакомой вещи. И ты совсем один…   Медсестра деловито стала объяснять правила… Правила – мне стало смешно от одного этого слова. Но с каждым ее словом веселье сменялось еще большим беспокойством. Личные вещи пока не вернут. Звонки временно запрещены. Перемещение на нижние этажи запрещено. Никаких разговоров на свободную тему с персоналом. И еще какие-то правила о поведении, которые уже просто не хотелось слушать и понимать. А потом, сказав номер палаты и указав на «прямо по коридору – влево – вправо», прекратила всякие объяснение. Дальше начиналась так называемая «запрещенная свободная тема». Я шла по коридорам, то и дело встречая пациентов, и чувство одиночества лишь усиливалось. Хотелось увидеть отца или хотя бы услышать его голос… Все ли с ним хорошо…
Нет, все должно быть хорошо. Единственное, что мне хотелось сейчас – узнать об отце. И я надеялась, что слово «временно» позволит это сделать как можно быстрее. Табличка с номером была чужой. Когда, открыв дверь, я увидела мужчину, сидящего ко мне спиной, но поспешившего повернуться, я немного растерялась. Та ли это палата? Мужчина, кажется, тоже растерялся, даже хотел сказать что-то. - Извините, - коротко выпалила я и поспешила закрыть дверь. Да нет, всё верно. Я смотрела на табличку 506 и раздумывала, как такое могло произойти. Наверное, ошибка. Скорее всего ошибка. Что-то тихо щелкнуло, и единственное, что я придумала – броситься наутек. И по возможности сказать о такой ошибке медсестре.
 Страха стало меньше.   * * * Медсестра на посту смерила меня настороженным взглядом. Может потому, что я чуть запыхалась, когда решила пробежаться по коридорам, отчего закружилась голова, и я поспешила прислониться рукой к стене. - Простите, пожалуйста, - обратилась я к женщине с темно-зелеными тенями на глазах, - Вы… там произошла ошибка, видимо. Меня отправили в палату… а там… там, понимаете, там, – я замялась на некоторое время, не зная как сказать, чтобы выглядело не слишком… забавно, - там… мужчина. Она как-то странно посмотрела на меня. - Фамилия? -  Лоренс, - ответила я, подойдя чуть ближе. - Видите, - она ткнула пальцем в мою карточку, на которой красовалась цифра «506», - ошибки быть не может. - Но… но как же так… - я решила не сдаваться. Мне было неловко.
Медсестра как-то агрессивно выдохнула. - Палата 506, у нас нет никаких средств, чтобы переводить вас из палаты в палату. Радуйтесь, что вас пятой не подселили на раскладушку, - отчеканила она, видимо привычную фразу. - Хорошо… а можно мне позвонить? – не добившись от медсестры исправления ошибки, я вспомнила о своем недавнем желании. Медсестра вздохнула еще более напряженно. - Звонки запрещены, - все же ответила она. - Временно? – быстро добавила я. Она уже смотрела на меня косо. А я цеплялась за ее взгляд и слова и прогоняла от себя страх. И одиночество. - А скажите… - вновь начала я, задумчиво рассматривая еще одну карточку с цифрой 506. На карточке значилось имя – Джесси… Монро. О! Так это совершенно меняет ситуацию! Я даже улыбнулась. Ну, хотя бы я буду не одна с этим мужиком. И даже если это будет старушка… Да нет, думаю, может даже моя ровесница. Тогда совсем повезет. - Спасибо, что ответили, - отозвалась я и поспешила назад, спиной чувствуя взгляд милой медсестры. 
Ну, можно чуть постарше – да. Лет так на пять… или на шесть. Ну, на семь тоже можно…
Я вновь стояла у двери. Теперь все выглядело как-то по-другому, и я даже более смело вошла в палату. Тот мужчина был на месте. А это? Ещё один? 
Я даже подошла ближе к кровати, чтобы удостовериться.  
- Это… это вы… Джесси Монро? – вопрос как-то сам возник. Хотя вполне можно было его не задавать. 
Новый сосед по палате, оказавшийся парнем,  вздрогнул, приоткрыл глаза и тут же прикрыл их ладонью. 
- Нет… я не умер, - невнятно пробормотал он. Я переглянулась с другим мужчиной поодаль, молча следящим за этой сценой. 
- В самом деле? - я подошла еще ближе, стремясь удостовериться, что он был не в слишком тяжелом состоянии. О том, что это не смерть, Джесси Монро уже успел сообщить сам.
 Риторический вопрос остался без ответа. Он усмехнулся, как-то злобно и едко. Отвернулся спиной к солнечному свету, так близко придвинулся к стене, что почти уперся в нее лбом. 
- Вам точно не плохо? - все же некоторое беспокойство было. Вдруг у него болит голова или еще что-то, и ему нужна помощь. А говорить просто не хочет.
 Он неожиданно пнул стену: 
- А вам, $*%#@, хорошо?! Кажется, Джесси хотел повернуться, но передумал на полпути, переходя на виноватый тон:
 - Простите... я в порядке. Я вернулась к своей кушетке, попыталась улыбнуться, но вышло, наверное, не очень правдоподобно:
- Да, ничего... кому сейчас хорошо… 7 декабря, зона карантина, палата 506, Джесси Монро   На пару секунд стало легче. Все то время, пока она была там, было такое чувство, что где-то на заднем плане врубили песенку «It’s a small world». И в песне нет ничего плохого, если она звучит в правильном месте в правильное время. Сейчас это было настолько неправильно, что я мысленно скреб ногтями по стене. Это было так же неправильно, как ванильный зефир с гвоздикой, который не заглушал гвоздику, а смешивался с ее запахом отвратительным образом. 
Когда я резко нажал на «стоп», песенка оборвалась. Сменилась на что-то заунывное и почти неслышное. И все встало на свои места. Потому что это было нормально. Стало легче, пока чувство вины не залило привычную дозу в вены, сковывая плечи и стуча молотком по лбу. Мой персональный яд – чувство вины. Дайте мне глоток, и я готов плясать на задних лапках. Только не сейчас. Сейчас я боялся пошевелиться, потому что каждый жест приводил в движение какую-то неведомую экосистему, которая образовалась вокруг. Как песок в банке с водой. Стоит ее задеть, и он всплывает на поверхность, превращая воду в мутное месиво. Что-то такое же примерно творилось сейчас у меня в голове. К сожалению, хаос зависел не только от моей неподвижности. Я не видел, но слышал, как мужчина встал с кровати, прошел до двери, колыхнул мифический поток песчинок и остановился. 
- Ты тут совсем одна? – полушепотом обратился он к девочке. Последовала короткая пауза. - Да. И снова какое-то оживление. Я представлял, как тонкие стебли потянулись к мужчине. Лаванда. У лаванды должны быть стебли. И аромат грустный, почти теплый, но грустный. 
- Не знаю, есть ли кто-то здесь, кого я знаю… - Наверное, это хорошо. Вздох. Напряжение растет… и лопается. - У меня здесь жена… была. Дочь до сих пор в интенсивной терапии. Еще одна пауза, наполненная сомнениями. Я поймал себя на мысли, что вина снова запустила свои щупальца. У него умерла жена, и дочь, возможно на пути туда… И скорее всего, он один из многих, кто оказался в таком положении.  - Я думаю, с вашей дочерью все будет хорошо. Вот увидите...
Теперь эти «лавандовые стебли» тянулись ко мне. Я почти чувствовал ее взгляд на себе. По спине побежали мурашки, словно кто-то рукой провел. Он сделал еще один ровный вдох. - Спасибо. Я молюсь за нее. Не верю в бога, но все равно молюсь… Я судорожно выдохнул, чувствуя, как намокают ресницы.   7 декабря, зона карантина, палата 506, Джесси Монро   - Обед, всем встать, - прогремел трубой угрюмый голос, выдирая обратно из уютного сна в грубую реальность. Перед глазами промелькнул поднос с чем-то серым и бесформенным, отдающим пластмассой. - Боже… будить ради такого обеда – преступление. Я не сразу понял, что произнес это вслух. Медсестра весьма внушительных размеров деловито подбоченилась и фыркнула в мою сторону: - Ты, будешь выступать - добавки принесу. Знаешь сколько у меня еще таких умников? Я слышал, как мужчина в палате изрек вежливое «спасибо» под ее ворчание:"Вот шпана пошла! Никакого уважения к чужому труду". Я не удержался и попытался как-то смягчить ситуацию. - Ничего личного. Не вы же готовили… это. Она окинула меня уж совсем свирепым взглядом, одновременно с трепетной заботой ставя поднос перед девушкой. Когда она отвернулась, я расслышал только что-то насчет того, что «мальчишки – ужасно невоспитанные создания». Я плюхнулся обратно на подушку, раздосадованный тем, что меня вытащили из такого приятного сна. Медсестра покинула палату, продолжая что-то ворчать под нос. Мужчина на соседней кровати монотонно стучал вилкой. - Неужели это съедобно? – спросил я, не поворачиваясь в его сторону. - Я вчера весь день ничего не ел. После этого, что угодно съедобным покажется, - оправдался он. - Пахнет как искусственный снег, - поморщился я, забирая с подноса сок, который казался наименее радиоактивным из представленного ассортимента. На «тетрапаке» было нарисовано яблоко. Я любил апельсиновый. Садиться было неохота, потому что голова приятно кружилась, и наконец-то наступило ленивое спокойствие. Я сунул трубочку в коробку и сделал несколько глотков напитка, который отдаленно напоминал яблоко. Но взгляд то и дело возвращался к подносу, содержимое которого напоминало мини-мусорную кучу – нечто из разряда вещей, на которые и смотреть противно, и взгляд отвести невозможно. 
- Прошу меня простить, - я с большой неохотой встал с кровати, взял поднос, открыл окно, и до того, как мужчина успел среагировать «эй, что ты делаешь?» вышвырнул содержимое прочь. - Там же люди! – возмутился заступник больничной еды. - Ничего, это задний дворик, - я бросил поднос обратно на столик и вернулся в кровать с чувством выполненного долга. - Тебя накажут, - заключил он. - Как? Пришлют обещанную добавку? - Это так не обязательно! - мужчина снова покачал головой. - Зато это так успокаивает, - возразил я. - И все равно, - он рьяно пытался аргументировать, деликатно размахивая пластиковой вилкой. - Ситуация и без того сложная, если мы не будем соблюдать никакие правила приличия, то… - Правила приличия переоценивают. И вообще… Договорить я не успел, потому что в этот момент за спиной послышалось знакомое “плюх!”. Я повернулся к окну и с удивлением посмотрел на девочку, которая неожиданно последовала моему порыву. Что и говорить: дурной пример заразителен. Я победно вскинул руки над головой: "Плюс один в нашем клубе!" Мужчина все так же качал головой. - О чем вы только думаете? Я думал о том, что это был очевидный знак протеста. Нет, не против отвратительной еды. Мы протестовали от того, что нас здесь держат как преступников, не давая даже позвонить тем, кто за нас волнуется. За кого волнуемся мы. - Здесь люди умирают, а вы себя так ведете, - тихо добавил зануда, пытаясь нас пристыдить. Но ответом на его слова из-за окна донесся очередной “плюх!”
 - А мы живы, - с вызовом заявил я. Да, мы старались оставаться живыми. Не только физически, но и морально. Даже если за это приходилось расплачиваться внутреннему дворику… Я забрался с ногами на подоконник, ожидая, последуют ли еще победоносные «плюхи». - Меня, кстати, Ева зовут, - заявила девушка, шутливо ткнув себя в грудь. - Джесси, - представился я и снова отвернулся, с любопытством наблюдая, что происходит за стеклом. - Можешь называть меня Джей-Джей, если хочешь, Джеймс – среднее имя. Меня в честь Джесси Джеймса назвали, - я усмехнулся, видя, как во дворике появился уборщик и искренне надеялся, что у людей хватит благоразумия не кидаться обедом в него. – Не знаю, наверное, мама хотела, чтобы я был героем… или разбойником, я так и не понял до конца. Я сделал вдох, резко меняя тему: 
- Нам надо выдвинуть свои требования. Каждому пациенту по телефонному звонку. Мужчина с силой захлопнул книжку: - Бога ради! Да наберитесь вы терпения! Выпустят нас через пару дней, и звоните сколько угодно! – он явно злился, но я не был уверен, что его праведный гнев обращен именно в нашу сторону. – У меня дочь лежит в интенсивной терапии, а меня даже посмотреть на нее не пускают! И что мне теперь, по стенам бегать и всю больницу на уши поставить? Бинго. Источник бессильной злости обнаружен. Я повернулся в его сторону и твердо заявил:
 - Да. Он устало вздохнул, теряя уверенность в своей правоте. - Они не имеют права, - добавил я. - Они имеют право, - не согласился он. – Они врачи. Они знают, как будет лучше. - Лучше для кого? – я удивленно поднял брови. - Для всех. - Тогда почему всем плохо? Это не было пустыми словами. Я чувствовал эту грусть, боль и замкнутый страх, которые висели в воздухе и не давали дышать. Как этот дурацкий запах гвоздики. Дверь скрипнула, и вернулась та самая медсестра, которая не так давно заботливо приносила нам обед. Я физически ощутил, как температура в палате упала на пару градусов, когда она недобрым взглядом окинула наши подносы. - Где тарелка? – прогудела она в мою сторону; посверлила взглядом пустой поднос Евы, и лицо ее сделалось разочарованным. - И ты тоже… Мужчина молча вернул свой поднос, на что она удовлетворенно кивнула и снова обратилась к нам: - С вами разберутся. Совсем ни грамма совести. Люди тут стараются… - Не стараются, - прервал я, складывая руки на груди. – Нам не дают позвонить родным. Вот этому бедному человеку не позволяют увидеть свою дочь, хотя она здесь, в больнице. 
- И причем тут казенная еда? - она не очень аккуратно опустила поднос на столик, и откуда-то возникла мысль, что если эта дамочка решит оттягать меня за уши, то это будет ей под силу. – Тоже мне, бунтари поневоле… Вот позову главного, надает вам… Слезай давай со своих баррикад и возвращайся в постель немедленно. Я пожал плечами, не видя причин протестовать, спрыгнул с подоконника, постыдно пошатнувшись, и отправился в свой угол. - Обещаете? – переспросил я напоследок. – Позвать главного? продолжение следует...