Осенний вечер

Yuki ma yori usumurasaki no meudo kana[2]

Сто... нет, уже полтораста лет назад всё было точно так же, только мобильных не было. Были воробьи, синицы, канарейки - они влетали в дом и принимались носиться по нему с заполошными воплями, будя спящих и покрывая пол помётом. Наконец, маме надоело отмывать от гонцов полы, и она купила у какого-то голландца мухобойку. Жили они в ту пору на Карасуяме, Вороньей Горе. Тэнгу стали там селиться с тех самых пор, как сёгун Токугава сделал Эдо своей столицей, и вслед за ним потянулись люди - сперва самурайская верхушка, потом весёлые девки, а потом и мастеровой люд. Новый город расцветал ярким причудливым цветком, он, казалось, сулил счастье и процветание, новую эру мира - чистый, людный весёлый... Конечно, и ёкаи пошли вслед за людьми - так львы и тигры переходят с места на место, следуя за стадами оленей и буйволов. Сам Нурарихён объявил Эдо своей территорией, бросив лисьим шавкам старую Столицу, как кусок тухлого мяса. Тогда их папенька, Карас Тэнгу, был в зените своей славы. Те, кто раньше смеялся над ним - как же, такой взрослый, а не может даже облик человека принять как следует - теперь трепетали перед правой рукой самозваного Владыки Нечисти. Лучшие женщины горы Курама, позабыв своих мужей, бегали за ним, умоляя подарить хоть одну ночь, дразня белыми шеями и пёстрыми перьями. Лучшие воины спешили присягнуть ему, молили вести их куда угодно... Карас Тэнгу выбрал неприметную горушку в дне пешего хода от нового города - поросшую мрачным ельником и мухоморами, с разрушенным храмом на вершине. Там они и поселились - папенька, его воины и их жёны. Не прошло и десятка лет, а люди уже начали обходить гору стороной, оставлять дары и жертвы у её подножия. А через двадцать лет придворный картограф, рисуя карту окрестностей Эдо, уверенно поименовал гору Вороньей и ещё примечание написал: «здесь водятся тэнгу». А их мама жила здесь, в Кумамото, на маленьком острове. Тогда её называли иначе - не Нурэгарасу, а Нурэонна, Сирена. Она пела песни, и люди шли на её голос, и падали на острые скалы, и мама ела их. Такова была её природа: она была ёкаем, а ёкаям, что бы ни говорил господин Рикуо, свойственно есть людей. Тогда мама тоже ждала - гьюки. Ведь нурэонны всегда охотятся с гьюки в паре. Он принимает облик юной красавицы, а она - ребенка. Её песня превращается в плач - люди не могут устоять, они подходят и берут дитя на руки. И дитя становится в один миг тяжелым, как камень (потому нурэонны носят ещё имя “исоонна” - “женщина-камень”), убивая своим весом сердобольного человека. А нурэонна и гьюки могут поесть вдоволь. Но у мамы не было гьюки, и ей приходилось петь на холодном ветру, пока в горле не начинало першить, и потом, рискуя собой, скользить по скалам, добираясь до еды. И хорошо ещё, если та не падала в море: тогда приходилось ложиться спать на голодный желудок. Здесь, на острове, путники были нечасты, да и старый фокус с воском в ушах, по заветам Юриваки, знающие люди помнили. Она была по-настоящему прекрасна в те годы: юная дева с длинными волосами, стелившимися по земле на три шага позади неё, с белой кожей, нежной, как лепестки диковинного, неведомого цветка, с глубокими глазами... и с длинным, блестящим хвостом, пёстрым, чешуйчатым хвостом, таким ухватистым, таким крепким - самые острые камни не могут причинить ему вреда... Но её сердце было пустым и холодным, как её пурпурная змеиная кровь. Она не знала любви и не знала, зачем любовь может быть нужна, она не знала надежды и не видела в жизни радости. Она только сидела, и пела, и ела - и не думала ни о чём. - В те годы я была, как бездумное животное. Красивое бездумное животное с длинными волосами, которое слушает журчание вод и грохот прибоя да подпевает им, ест, когда попадается добыча, и голодает, когда охота не удаётся. Так живут птицы, рыбы и звери... так жила и я. Только изредка брезжило что-то - смутно, как брезжит заря над неспокойным морем. Я ведь когда-то была человеком - или богиней? Впрочем, все мы кем-то когда-то были... Они - первое поколение - рождались из мертвых людей и забытых богов, поднимались из Ада и спускались с Небес. Второе поколение просто рождалось. Наверное, потому, думалось Сасами, владыка Нурарихён и его внук никак не могут понять друг друга: они слишком разные. Для одного путь теней и страха - то, что он выбрал сам, осознанно или нет. Для другого - то, что дано ему судьбой, то, что выбрали за него. Одному - кара за грехи, пусть и неведомые, а другому... а другой просто родился, как иные рождаются белыми или неграми. Или дело в том, что времена меняются? Ведь Сасами и её братья тоже были ёкаями просто по рождению, но они принимали мир и свою судьбу как есть, не пытаясь ничего изменить. Они просто не знали, что нужно, что можно что-то менять. Они просто жили, и господин Рихан просто жил. Им было всё равно, господину Рихану было больно, но они шли путём ёкая следом за своими родителями. А господин Рикуо с него свернул и велел всем идти за собой. Неудивительно, что многие взбунтовались. Но ведь и раньше не всё шло так, как положено! Ведь нурэонны должны вступать в союз с гьюки, а не с тэнгу. Ведь когда владыка Нурарихён пришёл в Кумамото, гьюки с ним был - прекрасный, сильный гьюки. Любая нурэонна отдалась бы такому с радостью, ведь это обещало бы ей удачную охоту и сытную жизнь, и Страха столько, сколько она бы пожелала. Ведь вокруг Карас Тэнгу были сотни прекраснейших женщин его рода, любая из которых была бы горда и счастлива высиживать его птенцов. А если не они - то разве придворные дамы и девицы из весёлых кварталов обходили молодого тэнгу своим вниманием? Выбирай любую или всех их скопом, женись или просто веселись - открыты все пути, для правой руки Владыки не могло быть запретов, и ни одна женщина на свете не могла отказать тэнгу, который желал её страсти... Таковы были их пути, от века предопределенные, начерченные ещё тогда, когда ёкаи родились то ли из божьего хохота, то ли из божьих слёз... А они выбрали друг друга. Она пела - он слушал, он говорил - слушала она. Сама постепенно начинала говорить - слово за словом, фраза за фразой. Он дарил ей платья, она ему - венки из водорослей и водяных цветов. И говорили, говорили, говорили... Так и остался господин Гьюки совсем один, а нурэонна стала Нурэгарасу. И родила троих детей своему пернатому муженьку, троих прекрасных птенцов. А потом владыка Нурарихён позвал - и Карас Тэнгу впервые оставил свой дом, чтобы вернуться и вновь уйти. В школе Сасами узнала, что это было законом в ту пору: мужчины должны были жить в Эдо, их женщины - в провинции, в поместьях. А если мужчинам одиноко - так веселые кварталы никто не отменял, хоть в Ёсивару ходи, хоть в Сакаи - все дороги открыты. Но от этого было не легче.