***
За год до поездки в Чернобыль. Серые очертания зловещего здания нагнетают неумолимый страх и ужас: до дрожи в коленях, до «разрезающей на части» боли в висках, до замирания сердца... В голове возникает вопрос: что он сотворил, за что поплатился собственной, теперь переломанной судьбой и без того покалеченного человека? Мотаюсь около двери, ведущей в кабинет старшего следователя. Мать обеспокоенно смотрит в одну точку, сжимая в ладонях затёртый до дыр листок бумаги, и заплаканный платок. Как бы я не старалась привести её в чувства, она холодеет ко мне, бубнит что-то не членораздельное и отталкивает меня куда подальше. Прошёл час, а меня так и не пригласили дать показания по поводу случившегося инцидента - пока только лишь маму. Сердце порой пропускает удары, а немая, необъяснимая боль щимит с укором душу: хотя, до сих пор не могу понять, в чём виновна я? Входная дверь отворяется и из прохода выглядывает коричневые волосы матери и отца. - Прошу вас, Анна! - обращается пухлый следователь. Папа смотрит и даёт понять, что не стоит волноваться, а мамы, будто и нет - по-прежнему глядит в одну точку, в объятиях отца. - Итак, вы видели, кто принёс то письмо? - Нет, понятия не имею! - А содержимое этого листика, вам известно? Отрицательно качаю головой - не знаю, но хотелось бы! Узнать наконец, почему мать так относится ко мне, и что стряслось, что она лишь присутствует в этом мире, а не живёт? Следователь внимательно заглядывает мне в очи, на расстоянии вытянутой ладошки, и протягивает мне тот самый лист бумаги. Неуверенной хваткой забираю его, и читаю: «СПАСИ!» - гласит надпись на обратной стороне фотографии, как выяснилось позже.***
C того самого момента прошло много времени - мать повздорила с отцом из-за чьей-то нелепой выходки с фото Лены, обвинив во всём его, с ней у нас, мягко говоря, натянутые взаимоотношения, что меня изредка приводит в шок: как можно выбирать между собственными детьми? Это ирония, злая шутка судьбы. Именно с этого дня я жила в одиночестве на съёмной квартире. Пока я пребывала в состоянии смятения, то не заметила, как я под командованием оперативной группы КГБшников, приблизилась к двери, на которой слишком, как мне показалось, пёстро выделялись буквы: «Допросная». - Войдите! - доносится леденящий голос за дверью. - Можно, товарищ полковник? - интересуется один из сопровождающих «шестерок» - Антонову привели? Заводите, и прикройте дверь с обратной стороны! - командует неизвестный. Дрожь сковала тело, - когда нас выкинет обратно? Один шаг отделяет меня и мой, так называемый «приговор». Несмело ступаю вперед, однако сговорчивые вояки подпихивают меня локтём в бок, отдавая на растерзание своему непосредственному начальству. Мужчина, вальяжно развалившийся на деревянном стуле, с интересом рассматривает свору свалившихся бумаг. Не отрывая взгляда от документации, он подзывает меня присесть поближе. Кажется, ничего такого, что вызвало бы ужас и страх не происходит, но сердце предательски «уходит в пятки». - Ну что же, - начинает беседу полковник, - может расскажешь? - Мне нечего говорить! - отвечаю ему. - Зачем ты со своим дружком взорвали трубу? - на удивление тихо осведомляется брюнет. - Авария! - выдавливаю из себя слова. - Говори мне всё, слышишь? Адреса, пароли, явки... - Мы старались предотвратить катастрофу! - шикаю я. - Ты несешь немыслимый бред!!!! Правду давай! - полковник явно на взводе. После получаса бестолковых изъяснений, мужчина сдаётся, сжав голову руками. Его прежде бледное лицо, принимает красный оттенок, из глаз «вылетают» искры, нос жадно вбирает кислород, тонкие губы теперь трескаются. Словом, жуть! - Я говорю правду! - стою на своём. - Ты мне на блюдечке всё преподнесешь, паршивка! Полковник в растерянности: добиться правды любой ценой? Да! Он бьёт кулаком по деревянному столу, не задумываясь о последствиях. Позже, проходя мимо меня, он задевает мой пуховик своим плечом, показывая, возможно, своё превосходство, над униженной, морально убиенной мною... Металлический корпус двери зазвенел, замыкаясь. - Теперь говори! - требовательно говорит он, хватая меня за воротник куртки. - Я всё сказала! - жалобно скулю. Кто бы мог подумать, что чужие вопли могут быть приятны для чужих ушей? Моё лицо утыкается о глухую железную опору, а тело, скорее теперь оболочка, вжимается в стену. - Будешь говорить? - Нет! Множество ударов приходится в живот. Я попросту истекаю кровью, корчась от накатившей боли. Тяжёлая рука задевает алую мягкую щёку, и та, точно вспыхивает. - Будешь? - Нет! Нога обидчика резко покрывает собой всё туловище, нажимая под дых и сдавливая кровеносные сосуды, жизненно важные артерии. Веки тяжелеют, становится труднее дышать - искаженное сознание даёт понять, что я за гранью реальности, но не исчезаю, как вы бы подумали, нет, просто я отключаюсь, и виной тому - вопли с примесями крови и дикая всепоглощающая боль. - Не отключайся! - так же дерзко говорит полковник. В нос ударяет знакомый всем противный запах, теперь свободно заполоняющий комнату повсеместно - нашатырный спирт. Беспомощно нащупываю то место, где нахожусь: всё та же комната, те же «персиковые» стены, деревянный стол, стулья и фигура мужчины, что теперь навевает непреодолимый кошмар. - А если я скажу, что Паша пострадает? - шепчет мужчина на ухо, склоняясь надо мной. - Что? Нет, только не он! - протестую. - Говори! - требует он. - Но, я правда всё вам сказала! - хрипло отзываюсь. Звонкая пощёчина, резкий толчок по ногам, сковывающие запястья, надетые кандалы на онемевшие руки.***
Я открываю глаза и тут же жмурюсь от яркого света. Хочу прикрыть глаза рукой, но каждое движение отзывается болью. Должно быть, на моей коже нет живого места после продолжительного избиения. Глаза слепит яркий свет - прилегающий к ногам свет лампы. Хочу закричать во всё горло, что это несправедливо, неправда, неприступная человеческому разуму фальш, но вместо криков выходят сдавленные рыдания, заменяющиеся изредка порывами поступающих удушений и боли. Меня вновь привели в камеру - я заключённая, непокорная узница, которая непоколебимо двигается против тоталитаризма*, жестокой расправы уполномоченных над неповинными людьми. Истерзанная, побитая...такая какая есть... Единственной мыслью, что повторно мучает голову: где Паша? Что с ним? Внезапно мои веки смыкаются, к горлу подступает ком, а припухшая в синяках плоть растворяется в пространстве, перемещаясь во времени. Продолжение следует!