Цепи судьбы

       - Так прямо в глаз? – Дюма восхищённо присвистнул и оторвал ножку от аппетитной жареной курицы.        - В глаз, - подтвердил Франциск. – Спасти Генриха было невозможно.        - Ну и дела… Об этом обязательно нужно написать!        «Генрих и Диана. Припишем им внебрачное дитя. Обязательно побольше интриги, пусть убийца короля ещё и любит его дочь. И никаких Нострадамусов, он создаёт лишнее напряжение в ненужном месте. Восхитительно!» - Александр Дюма-отец подчеркнул последнее слово в своих заметках и, по-кошачьи разгладив усы, довольно улыбнулся. Сюжет новой книги даже не пришлось выдумывать, он сам пришёл вместе с Франциском и быстрой вязью лёг на бумагу.        - Дюма, ты способен выжать слезоточивую драму из любой истории, даже если её там никогда не бывало. Порой меня коробит то, как ты обходишься с моими рассказами, - Бонфуа недовольно сверкнул глазами.        - Увы, увы, мой друг Франция, Дюма живёт слишком широко и бурно, чтобы успевать задумываться над тем, что где-то переврал историю. Никто ведь не докажет, что я приукрасил факты? Ты не в счёт, ты меня любишь. Деньги сиюминутны, ждать они не любят, но при этом оказываются очень нужны ровно в тот момент, когда их нет. Ты же меня переживёшь и расскажешь ещё кому-нибудь свою правдивую повесть. Договорились? А пока что успокойся и дай мне хорошо заработать! – Дюма беззаботно махал куриной костью, словно волшебной палочкой, и тянулся маслеными губами к щеке Франциска.        Бонфуа брезгливо отодвигался, но Дюма только озорно смеялся и предлагал половину, нет, четверть дохода за ещё одну хорошую историю для книги.        - Знаешь, Дюма, тебе не быть классиком.        - А кому же быть? – удивлению Александра не было предела. – Неужто зануде Виктору? Да от его описаний Парижа читатель засыпает быстрее, чем от аптекарских капель! Или толстяку Оноре? Тот вообще, кажется, влюблён в предметы! Какая мне разница, из чего сделан шкаф в комнате у героя, если герой к этому предмету мебели даже ни разу не подойдёт!        - Виктор создаёт чудесные характеры и очень чуток к пейзажу. А Оноре великолепен, когда рассказывает, почему люди совершили то или иное деяние, настоящий знаток человеческих душ.        - А как же захватывающий сюжет? – Дюма откровенно потешался. – Куда без него? Господа Гюго и Бальзак в этом далеко не так хороши, как я любимый.        - Слишком большое самомнение, - Франциск закатил глаза. – Даже у меня такого нет.        - Вот-вот! Кстати, тебе пора! Передавай привет красномордому Стендалю и жди выхода моего нового романа!        Дюма жизнерадостно вытолкал надоевшего гостя, заперся в кабинете и закурил. Его кто-то поучает… Дожили. Он всегда жил с Францией душу в душу, а тут Бонфуа раскапризничался. Да ещё и дельцом от литературы обозвал. Что себе позволяет этот рафинированный блондинчик?        Франциск не стал дуться на нелюбезность Александра и в следующее посещение сумасбродного писателя услыхал историю, достойную его же собственных книг. Дюма меланхолично рассматривал пустую чернильницу и как бы невзначай обронил:        - А знаешь, Франция, ты тут недавно чуть было не расстался со мной навсегда.        Бонфуа прислушался к ощущениям. Сознание было спокойно, над Александром не висела никакая опасность. Хоть когда-то предвидение полезно… Тогда почему же писатель намекает на свою неожиданную смерть?        - Костью подавился? Или перепил бордо? – поинтересовался Франциск, прекрасно знавший способность Дюма раздувать из мухи слона.        Не заметив сарказма, Александр продолжил:        - Я участвовал в необычной дуэли.        - И что же? Насколько уж твоя страна помнит, дуэли я просил запретить, и указа этого никто из моих правителей не отменял.        - Да ну тебя! – хихикнул вновь развеселившийся Дюма. - Тысяча лет, а доверчивый – как малый ребёнок! А ещё великим государством зовётся. Если человек хочет дуэль, он её получает.        - Так в чём же необычность твоего сражения? Заколол кого-то пером? Или облил ядом, капающим с языка? В ответ же, наверное, тебя сначала пытались закидать тяжёлыми, прекрасно кроящими дыры в голове чернильницами, а потом и тухлыми деревенскими яйцами?        - Нееет, - протянул Александр. – Я выбрал дуэль, в которой нет места возможности спастись. Проигравший в ней обязан был застрелиться сам, не дожидаясь выстрела противника.        - И? – не понял Франциск.        - Я проиграл, - честно признал Дюма.        - Тогда почему ты ещё жив?        - Потому что пошёл в свою комнату с пистолетом, выстрелил и…        - Не томи, авантюрист! – Франциск откровенно потешался над Дюма, похожим на толстого довольного кота.        - Вернулся к гостям и сказал, что стрелял, но промахнулся. Мсье Бонфуа, с высоты вашего тысячелетнего опыта, скажите честно: Дюма ведь гений? И пусть ему не быть классиком, но достойным сынишкой своей умилительной страны быть вполне по силам!        Дюма распахнул объятия и заключил в них Франциска. Все обиды забылись, хотя Франция не преминул шепнуть на ухо лоснящемуся гению: «А вот описание дам в «Трёх мушкетёрах» всё-таки пересмотри. Ты всё время путаешь, кто из них блондинка, а кто брюнетка». Дюма хрюкнул и что есть силы хлопнул Бонфуа по плечу. Франциск понял: если обнимаешь, так молчи, а критиковать можно найти и другое время. Что ж, в этом был свой резон.

***

       Франциск шёл по Парижу, улыбался дамам, краснеющим от внимания приятного во всех отношениях красавца, и давал возможность молодым людям почувствовать себя значительными, когда те стойко выдерживали оценивающий взгляд нахального тысячелетнего щёголя. Всё-таки хорошо, что в его окружении есть такие люди, как Дюма, Гюго, Стендаль и Бальзак. Можно быть спокойным за свою описанную историю. Любой из его «сынишек»-писателей способен сделать Франциска красивее, романтичнее, аристократичнее и ближе читателям, чем он есть на самом деле. И пусть художники слова немного врут… Просто быть ещё более красивым и ещё более романтичным никогда никому не мешало.