Цепи судьбы

       Франциск до дрожи боялся смены столетий. Он помнил, что когда-то нагадал страшные события, но вот какими именно они будут… Чем ближе был перелом, тем сильнее маялся и не находил себе места Франция.        Он стал вести себя непредсказуемо. Отстранился от Германии и не заметил, как под его носом Людвиг и Гилберт собрали свои до того разбросанные земли и начали представлять грозную силу, ведомую Бисмарком. «Железный канцлер» выводил французского императора на открытое противостояние, задевал, подначивал, бряцал оружием прямо под ухом и своего добился: вспыльчивый Наполеон III и вполовину не был так умён, как его дядя, поэтому легко заглотил наживку и разрешил обвести себя вокруг пальца. Результат не заставил ждать: маленькая победоносная война, полный разгром витающего в облаках собственных предчувствия Франции. Наполеон же умудрился в очередной раз подтвердить своё звание недалёкого правителя и угодил в плен, откуда Франциск, ощущавший, что всё больше и больше погружается в пучину тоски, не спешил его возвращать. Шумный и щепетильный совершенно не в тех мелочах, в каких нужно, Наполеон раздражал его и без того хрупкое душевное равновесие. Гилберт потом много раз со смехом вспоминал, какую «непризнанную, но крупную бездарность» удалось повязать немцам, хамовато хихикал Бонфуа в лицо, отпускал шуточки непристойного содержания, панибратски пихал его в плечо и с упоением ждал очередной стычки, на которые горячий Франциск обычно был исключительно щедр. Но Франция продолжал вести себя странно и непредсказуемо, лишь грустно улыбаясь в ответ на колкости и поддёвки.        - Не узнаю тебя, побитый молью жеребчик! Где запал, энергия, сила, в конце концов? Мне, конечно, нужны твои земли, но какой смысл в завоевании безвольного трупа?        - Пруссия, оставь меня одного. Забирай контрибуцию и иди строй свою империю. Ты ведь об этом мечтал.        - Ну тебя, зануда! Я же сказал, ищи в себе возможность драться со мной! Хоп-хоп! Пруссия никогда не отступает! – Гилберт скакал вокруг в боксёрской стойке и имитировал энергичный бой. Кулак со сбитыми костяшками так и мелькал перед аристократическим французским носом.        Франциска словно облили холодной водой. Он поглядел на Байльшмидта расширившимися глазами и загробным голосом промолвил:        - Если только Пруссия жив…        - Ты о чём? – Гилберт стал как вкопанный, перестал улыбаться и воззрился на Францию.        - Скоро, но не в этом веке, тебя не станет, так что пока радуйся тому, что имеешь… Скоро… Скоро…        Гилберт, не стал дальше слушать, выбежал из кабинета и что есть мочи заорал: «Несите холодную воду! Франция спятил!»        Но, увы, Франциск был всё в том же уме, что и до этого. Просто приступы удушливого прозрения случались всё чаще и чаще.

***

       И Франция пристрастился к абсенту. Причём попытался подсадить на «полынную отраву» и соседей. Стоит сказать, что небезуспешно. Швейцария чертыхался и клял на чём свет стоит дурака Бонфуа, подарившему ему бутылку проклятого пойла, но запретил абсент на своей территории только в 1906 году, когда пьяный местный фермер расстрелял из ружья родню. После этого Цвингли покосился на свою двустволку, потом на милую сестрицу, крякнул и приказал полынную водку больше не продавать. Впрочем, дела соседей не мешали Франции искать истину в алкогольных парах. Напиваться до зелёных английских фей стало привычным делом. Причём в угаре было абсолютно всё равно, действительно ли бровастая волшебница в коротком платье из пожухлых листьев явилась поболтать о жизни, услаждая слух своим неожиданно басовитым и прокуренным голосом, или же заморский гость забежал на огонёк, пытался втолковать что-то о мировой политике, а потом махнул на всё рукой и за компанию принял стакан чудесного напитка, дарящего крылья. Рассматривать изумрудно-зелёную жидкость, предварительно распустив в нём сахар, политый водой, стало для Франциска каждодневным ритуалом. Ещё можно было просто полетать где-то далеко, ощущая лишь горечь полыни на губах и безмерную внутреннюю свободу.        Абсент превратился в культ. Напивались чернорабочие, надеющиеся на скорые перемены, аристократично пьянствовали дворяне, боящиеся потерять накопленные капиталы, цедили горькую под острое словцо поэты и писатели, не мыслившие своих сходок без нескольких бутылок «расширителя реальности». И все они глядели за грань, туда, куда Франциск уже давно путешествовал и страшился кануть окончательно.        Бодлер пел абсенту гимны, «зелёная фея» отвечала ему своей любовью и чуть было не довела до цирроза. Впрочем, поэта это мало волновало, он успел испробовать гашиш и коноплю.        С Рембо было пьянствовать особенно весело. Он не скупился на издевательские высказывания о скучном и болезненном виде своей страны. Молодой поэт, казалось, родился без одного важного человеческого качества – стеснения. Более того, он был искренне уверен, что любые его желания должны исполняться. Поэтому алкоголь, женщины и мужчины, Верлен как венец похождений и страстное желание творить несли этого демонического мальчишку вперёд на крыльях порока. Иногда он оглядывался, озорно улыбался Франциску, приглашая с собой, и снова шёл творить непотребства.        В один из особенно тяжёлых пасмурных дней Франция обнаружил себя за ломберным столом, крытым потёртым зелёным сукном, пьющим на брудершафт зелёную полынную водку вместе со слегка зеленоватым Россией. О своём внешнем виде Франциск предпочёл не задумываться. Оттенков зелёного ведь великое множество, и почти наверняка большинство из них сейчас присутствуют и на его собственном опухшем лице.        - Как давно пьём? – отдышавшись, спросил Бонфуа.        - Ну… Со вчерашнего дня точно… - Брагинский воздел глаза к потолку, словно искал на нём зарубки по числу проведённых в угаре часов.        - А почему я пью с тобой? – Франциск попытался собрать в голове остатки мыслей, но те упорно не желали поддаваться.        - Чёрт тебя знает, болезного, - беззлобно улыбнулся Россия. – Не нашёл собутыльника попроще, вот и позвал меня.        - Неужели я настолько безнадёжен? Мне больше не с кем проводить вечера?        - Я тебе даже больше скажу. Мы вчера устроили возлияние на троих и клялись друг другу в вечной дружбе и искренней поддержке, ежели чего.        - Мы это кто? – осторожно поинтересовался Франция и заранее испугался возможного ответа.        - Ты, я и Англия, - пояснил Россия. – Да ты не думай, Кёркланд – мужик хороший, только вредный.        - Надеюсь, я ничего не подписывал? С ним?        - С ним нет, - Брагинский снова улыбнулся, заметив, как облегчённо выдохнул Франциск, - а вот со мной очень даже подписывал. Соглашение о военно-политическом союзе.        - Ну хоть не о передаче земель, - хмыкнул Бонфуа и смутно припомнил, что абсентом наливаться они начали уже после торжественной церемонии, на которой чинно тянули вино и отпускали друг другу учтивые комплименты.        - А ты поистрепался, брат… - с печалью в голосе заметил Иван. – Что тебя гложет? Уж не то ли, что многое видишь, да сделать ничего не можешь?        - А ты откуда знаешь? – Франциска прошиб пот.- Неужели ты действительно из нечисти, как Артур говорит? Я и не верил…        - Нет… Кёркланд горазд поклёп возводить. Любая страна видит будущее. Просто кто-то больше, а кто-то меньше. Тебе, видать, много дано, но многое и спросится.        - И что же с этим делать?        - Жить, - просто заметил Иван. – Ты ведь это и делаешь, не так ли? Брось ты эту горькую дрянь, от себя самого она тебя всё равно не спасёт. А вот мозги последние вытрясет, помяни моё слово…        - Откуда такая забота? Я тебе всё-таки обещал отдать что-нибудь, например, Ниццу? – безразлично поинтересовался Франциск, поглядывая на уютного противника, с которым внезапно подписал договор о вечной дружбе.        - Просто… - Брагинский замялся и посерьезнел. – Будет мне лихо, ты людей моих не оставь. Глупые они, меня в тебе искать будут, но не найдут. А ты не дай им пропасть, впусти к себе, обогрей и накорми. Добро нести они будут, свет и силу. И тебе славу. А кто захочет, вернётся… Да только буду я уже другим…        Россия взял со стола стакан абсента и чайную ложку с кусочком сахара. Он опустил ложку в стакан, поджёг смоченный алкоголем комочек и, не потушив его, отправил в рот. Следом он одним движением опрокинул и абсент.        «Никогда не видел, чтобы кто-то так пил, - подумал Франциск. – Странно это и… страшно. Впрочем, похоже, его печаль ещё больше моей».        - А поехали к цыганам! – предложил Брагинский и широко распахнул объятия. – Тоску разгонять нужно, а то так и сдохнешь ненароком, добродетельный и постный.