Солнцеворот

Замок приближался с каждым шагом. Аллен чувствовал это буквально кожей, понимая – это все ненадолго. Будто иллюзия. Он привязался к Ичиго. К его манере спокойно и добродушно язвить, молчать как–то необременительно, к взрывному характеру, к тому, что он на самом деле – очень добрый… А еще – жутко упрямый и напыщенный идиот! Например, отобрав у Искателя карту, он еще в паре часов от города отправил его обратно, даже не объясняя причин. И самое противное – Лави не попытался вступиться за беднягу, да и он сам спорить не стал. Будто признавая Куросаки главным. А в оправдание под испытующим взглядом Лави лишь буркнул: «Не нравится он мне…» И – будто так и надо. Удивительный человек. Он сумел и с будущим Историком сойтись. Если попросить, Ичиго много чего рассказывал и показывал. Не особо стремился общаться, конечно, болтуном его точно назвать нельзя было – но рассказчиком он был отличным. Будто картины встают перед глазами – яркие, живые, очень подробные, гладко слетающие с губ. Удивительный человек. Куросаки много объяснял, показывал. Учил… Возился с ними, будто был намного старше. Привык, видимо – у него же младшие сестры есть. И Аллен ему даже не завидовал – радовался вместе с ним. Будто вот так, через его рассказы, мог почувствовать это родное тепло. Уолкер уже говорил? Ичиго – удивительный человек. И удивителен он уже тем, насколько, при всей его колючести, ершистости и манере все говорить в глаза, доходящей до абсурда прямолинейности – он был удивительно солнечным. Рядом с ним хотелось быть. Другом, братом, товарищем – только не врагом. Потому что Ичиго был силен – настолько, что попросту не умел сдерживать собственную силу. Он в этом признался – очень легко, просто так… А в ответ на вопрос Лави: «Почему ты нам так доверяешь?» Куросаки лишь нахмурил брови сильнее. Отвернувшись и бросив будто невзначай: – Вы мне напоминаете щенков бездомных. Ничего хорошего от людей не видели, огрызаетесь, пытаетесь фальшиво хвостами вилять или безразличные мины делать – вот только не выходит. Слишком хотите тепла. И ничего больше не прибавил – ушел вперед, быстро и молча. И еще долго не реагировал на внешние раздражители. Как он умудрился понять этих, таких похожих на первый взгляд и таких разных на все остальные мальчишек? Легко и просто заглянул в души удивительно теплым взглядом под вечно нахмуренными бровями и ушел себе дальше, будто ничего не случилось. И в то же время – вспыльчивый, словно порох. Яркий, шумный, веселый… Живой. В его присутствии хотелось шалить, дурачиться и делать пакости – как ребенок, честное слово! Лави с его славой «хулигана» и рядом не валялся. Впрочем, он тоже вполне активно участвовал в шутливых пикировках и проказах – впрочем, обижаться в ответ на ехидный взгляд Ичиго, когда тот шутил над ним самим, было решительно невозможно. Особенно обрадовался Аллен, с удовольствием припомнивший роспись на лице. Ромашка на брутальной повязке, нарисованная зубной пастой, смотрелась очень симпатично. Аллен не мог удержаться и хихикал каждый раз, когда недоуменно–обиженный Лави поворачивался к нему, светя кривоватым цветком. Только после того, как Ичиго все же сжалился и рассказал, будущий Историк догадался о причинах смешков. Он старательно оттирал повязку в кустах, грязно, но тихо ругался на пяти языках и долго ходил мрачный. Минут пять. Все же на Куросаки не получается долго обижаться. Да и пакость–то… Мелкая совсем. А еще… Аллен не стал говорить никому, но он начал видеть душу Ичиго. Будто на переводной картинке постепенно проступают чужие черты лица – и вот уже видны карие, от охры до молочного шоколада, просто роскошные глаза. И рыжие, торчком стоящие волосы, растрепанные и невозможно яркие. И упрямый подбородок, и насупленные брови – и, в отличие от Канды, его невозможно представить без этой детали. Даже когда улыбается или смеется – ничего не меняется. Впрочем, это бывает очень редко – но все эмоции с головой выдают все те же яркие глаза. – И с чего ты вечно брови хмуришь? – полушутливый вопрос Лави, и внезапно – тишина. Резкая и давящая. – Привычка, – неохотно отвечает Ичиго наконец, разрывая давящую тишину. Касается лба, кончиками пальцев проводит по нахмуренным бровям и недоумевающе смотрит на пальцы. Будто вспоминает что–то, о чем давно забыл. И Лави послушно замолкает, следя внимательным взглядом. О нет, он вовсе не забыл о своей цели, даже не надейтесь. Просто… Почему бы не узнать этого парня получше? А еще он абсолютно не умеет разводить костер. И не приспособлен к жизни в лесу – не знает и не умеет, это видно – настоящий неженка. И еще – он полуночник. Допоздна не может уснуть, разговаривая обо всем на свете, а потом спит – и если растолкать, получишь только полусонную ругань и ветки из лежака в лоб. Кстати, спросонья Куросаки ужасно меткий… А еще – сидя у костра, он спокойным, тяжелым голосом рассказывает истории. Не страшилки, нет – они ведь просто придуманы. А настоящую историю. Она когда–то была или когда–то будет – Лави пока не задумывается об этом. Сейчас он просто слушает, зачарованный столь любимой им магией слов. Ичиго не хотел ничего рассказывать. Тем более – детям. Тем более – такое. Это для них было… Слишком. Но после того вопроса он не смог смолчать. – Скажи, Ичиго… – чуть запнувшись на имени, тихо спрашивает Аллен. Он серьезен и избегает смотреть на него. – Ты ведь убил тех акум, да? – Да, – не видит причин отрицать очевидное Куросаки. Хотя интуиция твердит, что что–то здесь не так… – Но… Ты ведь не владеешь Чистой Силой, – закусив губу, уточняет Уолкер. И как он хочет сейчас поверить в чудо! – Нет у меня вашей Силы. И не было никогда. У меня есть ре–а–цу. Я шинигами. Не экзорцист, – досадливо, в который уже раз объясняет Ичиго. – Знаешь… Если убить акум чем–то кроме Чистой Силы, то и их души уничтожаются. Навсегда, не получая ни шанса на перерождение или Рай. Они же не виноваты в том, что так сильно любили… – кажется даже, что Аллен заплачет – хотя нет, он слишком силен для такого. Но почему его последние слова больше похожи на самооправдание? – Шинигами – бог смерти. Удар занпакто очищает душу, смывая все грехи, совершенные после смерти. А дальше душа отправляется в Ад или Рай – смотря как вела себя при жизни, – не поворачиваясь к Уолкеру, спокойно и размеренно отвечает Ичиго. Его уже давно не волнуют такие вопросы – убийство все равно остается убийством. Но чаще всего – оно не окончательно. Родится новая душа в мире живых или в Обществе Душ – какая ему, собственно, разница? Намного проще отбиваться тем, что это все равно не люди, чем признать себя убийцей. Да, он ни разу не убивал противника сам. Человекообразного, по крайней мере. Но… Из–за него – умирали. Тот Зависимый, Кария. Улькиорра, исполнявший приказ и не умеющий жить по–другому. Гриммиджоу, Король без подданных, с пронзительным одиночеством в синих глазах. Его фракцию уничтожили друзья Ичиго – и не оправдаться уже. Те дети, которые всего лишь хотели найти Рукию. Занпакто Мурамаса, безгранично преданный своему хозяину. Сенна, пожертвовавшая своей псевдо–жизнью Хранилища Воспоминаний. И если не считать их людьми – то кем он будет считать себя? Он убийца, и этого не изменить. Так что душа… Для него уже давно спорный вопрос. И единственное, что его волнует по–настоящему – сейчас. Не надо защищать живых. Не надо защищать души или шинигами. Надо защищать то, чем они являются сейчас – ведь если Рукия, рисующая кроликов Чаппи и раздающая подзатыльники направо и налево, в десять раз тебя старше – это же не повод не считать ее человеком? Ее он знает как шинигами – и вовсе не хочет, чтобы она менялась. А если она умрет – ее душа изменится. И будет уже другой человек, не Рукия вовсе. Поэтому – какая разница, душа или человек? Он все равно убийца. Но – ему есть ради чего быть таковым. Вот и все оправдания. – Значит, ты их не убил? Ты спас их души? – облегчение так и звенит в голосе Уолкера, заставляя раздраженно морщиться. Лави замечает недовольство Ичиго и решает ему немного помочь, отвлекая огонь на себя: – Вот вечно ты только об этом и твердишь… Акум нужно убивать. Это главное. А спасение душ… – он не успевает закончить. Уолкер вскидывается, сверкая глазами, сжимает руки в кулаки – сразу видно, что для него это больная тема. – Ты не понимаешь… Ты не видишь их, их страдания… – Но я видел их! Тогда, в замке Кроули! Но души – это уже умершие люди! Надо думать о живых, разве нет? Ичиго хмурит брови, понимая – это все не просто так. Интуиция набатом звучит в ушах. – Да вы все так… Не думаете совершенно о них! Они же страдают, они умоляют… А вам все равно – умрут они или нет, вы просто не желаете их замечать! Если бы вы только прислушались… Спусковой крючок – вот что отчетливо понял Ичиго. Эти слова стали именно спусковым крючком, пробуждая неприятные воспоминания. Тогда… Жаркий летний день, парк, желание набить этому идиоту морду… И враги, окружающие со всех сторон. И признание. Неожиданное, настолько – что обратно в колею не вернуться. И набить морду уже хочется только после того, как спасешь жизнь этому придурку. И встаешь с ним, спина к спине, защищая и его жизнь – а он, в обмен, защищает твою. А потом – еще картинка. Он стоит на коленях, смотрит в небо, обращаясь к самому дорогому человеку – и желание набить морду уходит. Как можно бить человека, у которого такое лицо? А потом, после уроков, Рукия провожает его взглядом, отмечая бинты. И тихо, спокойно рассказывает его историю. А потом спрыгивает с парты и идет с тобой домой, молча. А ты уже не можешь выкинуть это из головы. А сейчас… Спусковой крючок нажат. И Куросаки поднимается, пересаживается так, чтобы глядеть им в глаза – и внезапно сталкивает обоих спорщиков лбами. – Ауч! За что?! – Ты с ума сошел?.. – в унисон возмущаются они. И, набрав в легкие воздуха, Ичиго кричит на них, надеясь, что хоть так до них достучится – криками, тумаками, чем угодно!.. – Да что вы о себе возомнили?! Решать, кто важнее?! Стали Богами? Самонадеянные мальчишки… Да вы хоть знаете, к чему это приводит?! – выдохнув, он разжал кулаки и отошел, вновь садясь у костра. Успокоиться, не срываться. Эти дети ни в чем не виноваты, они просто не понимают… – Что с тобой? Почему… – пытается снова влезть Уолкер, но Лави, забыв прения, наступает ему на ногу с тонким намеком. И пока он недоумевающе и обиженно смотрит на Историка, тот серьезно просит: – Расскажи. Куросаки, помолчав, произносит: – Уверен? Это не сказка для детишек. – Уверен. Я Историк, мне надо это знать, – кивает уверенно Книгочей, чувствуя, что подобрался к чему–то… Очень грязному. И очень интересному. Впрочем, когда в Истории были чистые места? Ее страницы всегда залиты либо грязью, либо кровью. – У меня есть один друг. Наверное, лучший. Мы не раз сражались спина к спине… Несмотря на то что он Квинси, а я шинигами. Знаете, в чем отличие? Квинси убивают души Пустых. Уничтожают их навсегда, нарушая баланс между душами и живыми людьми. А шинигами очищают эти души, отправляя их на перерождение, в Общество Душ. Аллен, ты искренне веришь, что Шинигами – хорошие, а Квинси – плохие? Уолкер растерянно замер, готовясь кивнуть – и не решаясь под тяжелым взглядом. – Зря. Двести лет назад всех Квинси поголовно истребили. И это сделали именно шинигами. Чтобы те не нарушали баланс. А знаешь, почему те так поступали? Квинси поначалу были группкой людей, родных которых уничтожили Пустые. Они охотятся на людей с высокой духовной силой – и ничего удивительного, что их родственники обладали ею. Они развивали ее, стремясь отомстить и защитить других – и уничтожали Пустых. Зачем спасать тех, кто убил твоих товарищей и друзей? Помолчав, Ичиго вздохнул и продолжил: – Тут нет правых и виноватых. Шинигами защищали мир – а Квинси своих родных. А потом… Дедушка Исиды тоже был Квинси. Он продолжал уничтожать Пустых. На него не обращали внимания – одиночки не угрожали балансу. И он мечтал о том, чтобы работать бок о бок с шинигами, ведь задача–то одна – защищать. Его убили Пустые, а шинигами… Прибыли слишком поздно. И Исида ненавидит шинигами. Ты все еще думаешь, что стоит заводить такие споры? Решать, что правильно – а что нет? Аллен подавленно молчал. А потом поднял голову и спросил: – Тогда почему этот Квинси – твой друг? Он же ненавидит шинигами. Или ты ему врешь? – Ненавидит. И он еще при первой встрече попытался меня убить. Только… Я поверил ему. А он мне. И еще… Я временный шинигами. А настоящих он по–прежнему ненавидит, – хмыкнул Куросаки. Лави покачал головой. Переплетения Истории… Все это миф. История циклична – она повторяется снова и снова, вот ее главный закон. И он может назвать не одну войну, как две капли воды похожих на рассказ Куросаки. Вот только… В предыдущих историях не было Куросаки. Интересно, он хоть заметил, что разорвал круг Истории? Лучший друг вместо смертельного врага. Можно только позавидовать. Хотя нет… Восхититься. Потому что завидовать уже не получается. Интересно, сколько еще Ичиго собирается его удивлять? Аллен же думал над словами Куросаки. Это все было… Неправильно. Не было какой–то одной стороны, не было виноватых. Все были правы. Но ведь так не бывает! Есть друзья, есть враги. Есть зло, есть добро. Есть ложь – и есть правда. Все просто? Как бы сложно не казалось, но все и правда просто. Очень, прямо–таки до смешного. Принцип бритвы Оккама – отрезая лишнее, получаешь простое решение всех проблем. Хотя… Ичиго тоже вполне вписывался в этот монохромный мир. Он был той самой переменной, иксом, который изменял окружающие его цифры просто до неузнаваемости – и это тоже было вполне правильно. Ведь что лучше подтверждает правило, чем исключение? – Знаешь, Ичиго… Ты прав. Я больше не буду судить других, – серьезно, почти обещая, произносит Аллен. Серые глаза горят решимостью. Все просто – Аллен Уолкер никогда не нарушает обещаний. Ичиго отворачивается, хмыкая, и небрежно бросает: – Посмотрим, Гороховый Стручок. И Уолкер только собирается возмутиться, как его нагло перебивает девичий голосок: – Ка–ак мило! Можно, я тебя всегда буду так называть, Аллен?