Благие намерения

Теперь Екатерину держали все трое. Она вырывалась, брыкалась, царапалась, не желая глотать разъедавший рот яд, и кто-то надавил ей под подбородок. Жидкая дрянь проскользнула в горло, обжигая, раздирая его. Королева закашлялась, причиняя еще больше боли самой себе, раскачиваясь на стуле и не замечая, как отпустили ее тело чужие руки. Ей срочно нужно было вырвать, чтобы вывести хотя бы часть отравы, но каждый раз, когда её сотрясали рвотные позывы, палач вновь зажимал Екатерине рот. Действие яда она могла сравнить с прикосновением железа, которое узнала так хорошо: внутри все горело, как будто королева выпила чистый кипяток, пищевод жгло и кололо, и она обхватила живот, с трудом сдерживая слезы. Внезапно все прекратилось, и Екатерина испуганно замерла, прислушиваясь к своему телу. Боль осталась, но не такая явная, а ощущение, что она подобно длинной змее ползет сверху вниз − от губ до пяток, исчезло совсем. − Еще есть время подумать, − палач склонился к ней, едва не касаясь носом ее лица. − Прочистите желудок, выпьете уксуса пополам с вином, и через некоторое время все закончится, − пообещал он, вновь наматывая волосы Екатерины на палец. − Оно и так закончится. Вы не убьете меня, − отчаянно и решительно встречаясь с ним взглядом, бросила она. Было страшно. Ожидание муки пугало даже больше самой муки. Екатерина знала действие яда, и от того сердце заходилось еще быстрее. Совсем скоро ей станет очень, просто невероятно плохо, и она ничего не сможет сделать. Бешеный пульс, временное нарушение зрения, отделение влаги, рвота, судороги, а потом и галлюцинации. Смерть ей действительно вряд ли грозила − такого инквизиторы себе не позволят, но жуткие страдания вот-вот овладеют ею окончательно. А если в бреду она сболтнет лишнего? В здравом уме она никогда не выдаст им признания, ведь это лишит ее всего, но вот в плену у видений... Екатерине хотелось рыдать от безвыходности положения. Палач поймал ее в ловушку. − Но боль будет невыносимой. Такой же, как от клещей, а может, и испанского сапога. Некоторые считают, что боль внутри гораздо сильнее боли снаружи. И действеннее, − он посмотрел вниз, туда, где она лихорадочно вдавливала пальцы в потихоньку начинавший скручиваться от дискомфорта живот. − Я не собираюсь идти на поводу у вас и тех, кто вас нанял. Кем бы они ни были, − начала она и осеклась. Время пришло. Екатерина почувствовала, что потеет. Потеет с такой силой, будто ее снова облили водой, уже через пару минут она была полностью мокрая − пот стекал с нее в три ручья. Но, несмотря на сквозняк, в этот раз королева не ощущала холода: она горела, как в лихорадке. − Это ваш выбор, − равнодушно отозвался палач, наблюдая за ней. Екатерина согнулась, пытаясь унять бешено стучащий в висках, шее и запястьях пульс. Казалось, сердце выпрыгнет из груди, просто разорвав ее. К лихорадке добавилась дрожь, словно королеву бил простудный озноб. Она распахнула слезящиеся глаза, надеясь отвлечься, но перед ними все плыло неразборчивыми цветными пятнами − наверняка и зрачки у нее теперь были размером с монету. Королева собиралась ответить палачу какой-нибудь колкостью, но именно в этот момент ее настигла боль. Живот скрутило диким спазмом, и, не успев ни о чем подумать, она рухнула со стула на пол, чудом не встретившись лицом с сапогами палача. Боль нарастала, то ноя, то давя, то разрывая все внутри, шкварчащим маслом прожигая даже те органы, которые раньше никогда не давали о себе знать. Екатерина свернулась калачиком на ледяных каменных плитах, пытаясь облегчить пытку, но это почти не помогало, и тогда она впервые с момента похищения заплакала, зарываясь носом в собственное плечо. − Теперь вы на своей шкуре прочувствуете муки ваших жертв, − заметил палач, ткнув королеву в бок, будто проверяя, не собирается ли она и в самом деле помереть. Екатерина закусила губу, не позволяя вырваться наружу совершенно животному вою. Сейчас ей казалось, что она наелась битого стекла − так резало желудок и кишки. Стараясь не думать о боли и о том, почему остатки ее нижней одежды стали такими же мокрыми, как смоченная и не отжатая в воде губка, она вспоминала, как несколько Римских Пап отравили толчеными изумрудами, выдав их за лекарство. Дорогой и мучительный способ умереть. Интересно, если бы дядя Климент был жив, он бы позволил так обращаться с родной племянницей? Несмотря на его вечное желание продать последнюю законную наследницу Медичи подороже, Екатерина знала, что он все-таки любил ее. Пожалуй, только сыном Алессандро он дорожил больше. − Вы вызываете у меня смешанные чувства, − палач грязной тряпкой вытер влажный лоб и кровь в уголке губ королевы. − Такая стойкость, такая сила воли, − Екатерина отвернулась, когда он погладил ее посиневшее от холода и внутреннего кровоизлияния плечо. Зубы бешено стучали, и приходилось стараться не угодить слегка распухшим языком между ними, − и все похоронено в королевской постели. Это там вы тренировались терпеть боль? − он встретился взглядом с заволоченными страданиями почти черными и неестественно огромными глазами. − Что он с вами делал? Только сек? Или бил тоже? Резал? Колол? Ваш испорченный и избалованный сын, никогда не знавший отказа матери. − Король причинял мне боль, потому что она была нужна мне. Я умоляла его об этом. Нам обоим это нравилось, − она мстительно улыбнулась, вновь надавив на слабое место палача, по каким-то причинам не переносившего шлюх. − Тогда и сейчас вы должны испытывать невероятное удовольствие, − поборов приступ ярости, неподдельно рассмеялся палач. − Ваша любимая боль в убойных дозах, − он перевернул королеву на спину, не давая вновь схватиться за охваченный ядовитой агонией живот и рассматривая с головы до ног. − Сейчас вы намного красивее, чем когда мы доставили вас сюда, вы знаете об этом? Боль действительно красит любую шлюху, − его передернуло, и он взялся за изодранное запястье сдавленно заскулившей королевы. − У вас кровь идет из носа, − доверительным тоном сообщил он, и она отвернулась, отчего кровь немедленно затекла и в рот. − Она без сознания, − один из кардиналов склонился над подергивающейся Екатериной, отмечая ее закатившиеся глаза. Она могла бы возразить, но поняла, что не в состоянии даже пошевелиться. Тело жгло ядом внутри и холодило каменным полом снаружи, а у нее не было сил просто перевернуться на бок. Екатерина то горела в огне, то замерзала во льдах. Руки и ноги саднило, грудь зудела, кожа чесалась, нос и рот кровили, живот крутило. Ни одна часть тела не осталась свободной от боли. Будучи любовницей Франциска, она полюбила ее, но та боль была другой − сладкой, острой, полной тайного удовольствия. Эта же состояла из страданий, она горчила желчью в горле и отдавала соленой кровью на языке. − Так дело не пойдет. Мы не должны давать ей отдыха, − сердито пробурчал палач, и в следующую секунду королеву снова обдало ледяной водой. − Что вам нужно? Вы уже мучаете меня пыткой, − срываясь на сипящий хрип, прошептала она и выгнулась дугой от колющей боли внизу живота. Раньше страдали органы пищеварения, теперь же яд словно добрался и до того, что делало ее женщиной. Между ног ныло, и она с трудом подавила желание просунуть туда руку. − Вы знаете, что нам нужно, − вкрадчиво ответил палач, присаживаясь рядом на корточки. − Признайте, что еретичка, что вынуждали своего сына проявлять лояльность к протестантам, что изменили вере, которая течет в вашей крови, − он в который раз ухватил ее запястье и провел пальцами по ярко выделяющимся под кожей синим венам. − Это ложь. Ложь! Будьте вы прокляты! − рыдая от боли во всем теле, крикнула Екатерина. Она остервенело дернула ногой, и ее тут же замутило. Ко всем страданиям прибавилась рвота, изливавшаяся из нее в услужливо подставленный палачом таз. Видимо, именно в этом и заключались для нее здесь привилегии королевы. Или ему просто не хотелось пачкать сапоги. − Давайте поговорим, чтобы отвлечь вас, − прекрасно разыгрывая заботу, предложил палач. − Расскажите мне о себе. Вам в детстве дарили подарки? − вопрос выбил из Екатерины воздух, и она судорожно начала хватать его губами, чтобы почти сразу понять − это не от неожиданности, не от жестокого приема мучителя, это еще одно действие яда, последнее перед бредом и галлюцинациями. − Мне подробно рассказали вашу биографию. Сирота, много лет прожившая в монастыре. Заложница всю свою жизнь. − Екатерина попыталась отвесить ему пощечину, но стала задыхаться по-настоящему, и он резким движением усадил ее, перехватывая под грудью. − В этом причина вашего распутства? Вы ублажаете сына за несколько слов любви и ласковых прикосновений. Соглашаетесь на все. Терпите все. Как грязная дешевая шлюха. Вы не думали, что поэтому оказались здесь? Богу надоело смотреть на ваше бесстыдство, и он решил наказать вас. Палач говорил что-то еще, перемежал оскорбления с чересчур личными вопросами, давил на совесть, попрекал грехом, но Екатерина почти не слышала его. Перед глазами плыло, мутило, воздуха не хватало, и в конце концов у нее начались судороги. Руки и ноги неистово колотились об пол до синяков и открытых ран, и только ее голову, защищая от смертельного удара, удерживал на своих коленях палач. − Господь милостивый, да она отходит! − в ужасе завопил один из кардиналов, глядя на совершенно синюю, с черными губами, задыхающуюся, беспрерывно молотящуюся о каменные плиты королеву. Второй тоже подскочил к нему, и помещение наполнили громкие, неразборчивые молитвы. Возможно, самые искренние в жизни этих жадных до денег и милостей проходимцев. Агония не прекращалась, и Екатерина ждала облегчения из последних сил. Похитители сами сказали, что не убьют ее, но действие яда и не думало заканчиваться, а никакого противоядия ей явно давать не собирались. Она выкручивалась в немыслимых позах снова и снова, пока наконец-то не потеряла сознание. − Сколько она уже лежит так? − вдруг послышались голоса кардиналов. Екатерина видела только темноту, никак не ориентируясь в пространстве и бесшумно плача от облегчения. О комфорте и речи не шло, и все же ей по крайней мере больше не резали ядом кишки. Она действительно думала, что умрет, но запасы жизненной силы в ее слабом и не слишком красивом теле оказались поистине неисчерпаемы. − Всю ночь, − спокойно ответил палач, и по звуку она поняла, что он поставил на стол что-то тяжелое. Затем королева осознала и собственное положение − она лежала на боку, лицом к стене и дрожала от холода. − Я уж думал, померла, но король неплохо натренировал свою шлюху − полагаю, скоро она окончательно оклемается, − палач фыркнул и протащил по полу тяжелую табуретку, ножом пройдясь по ушам Екатерины. − Ты уверял, что это не опасно для ее жизни, а мы чуть было не стали убийцами королевы Франции! − вспылил один из кардиналов, и она услышала звуки разгоряченной возни и шороха одежды, словно кто-то схватил кого-то за ворот. − Я не ожидал, что она будет терпеть так долго перед ядом. Я надеялся, нам вообще не придется его применять. Я думал, она будет молить о противоядии. Но эта женщина упряма и превосходно переносит боль, − сдержанно и в то же время раздраженно отозвался палач. − А еще она любит. Любит этого мальчишку и защищает, − добавил он уже тише, и Екатерина прижала одну руку к самому сердцу. Почему-то сейчас оно подсказывало ей, что последние слова палача грозят ей большей опасностью, чем все перенесенные пытки вместе взятые. − С пробуждением, Ваше Величество, − кто-то неожиданно коснулся ее щеки, уловив движение, и королева прокляла себя за несдержанность − она ведь могла бы получить передышку подольше. − Вставайте, − подоспевший палач в который раз подхватил ее подмышки и усадил на стул. Екатерину тошнило. В ней наверняка уже не осталось никакой пищи и даже желчи, но само нутро рвалось наружу, раздирая горло рвотными спазмами. Она обхватила руками саднившие после конвульсий на полу плечи, сотрясаясь от холода: в доме словно похолодало сразу на десяток градусов, хотя камин, казалось, горел намного ярче, наполненный дровами до предела. − Могли бы сказать спасибо. Я стер с вас всю ту мерзость, которую исторгло ваше тело, − палач усмехнулся и протянул Екатерине стакан воды. Она недоверчиво скосила на него глаза, но пить хотелось страшно, да и вряд ли ей подложили бы новый яд, когда она только что едва не отдала богу душу от старого. − Возможно, за это вас повесят быстро, − пробормотала Екатерина, осушая стакан и замечая полный ненависти взгляд собеседника. Он не ожидал от нее упрямства даже сейчас. − Теперь, когда вы обессилены болью и усталостью, самое время поговорить. Мы будем говорить час за часом, пока вы не сознаетесь, − не скрывая угрозы и гадко улыбаясь, объявил палач. Екатерина издала короткий смешок, посчитав, что, не сдавшись после испытания на выносливость и пытки ядом, легко перенесет любую болтовню. − Прошло почти двое суток после вашего исчезновения. Вы полагаете, вас кто-то ищет? − Екатерина только фыркнула, оперевшись о стол и рассматривая свои изломанные, почерневшие от забившейся под них грязи ногти. − Просто подумайте, королевы Франции нет в замке два дня, никто не знает, где она, но, могу вам поклясться, я не видел ни одного королевского солдата во всей округе, пока вы лежали без сознания. − Расскажите мне, где мы находимся, и я объясню вам, почему, − Екатерина не особенно надеялась на честный ответ, но молчать не хотела. Ей действительно было интересно, где ее спрятали. Место, несомненно, надежное, хорошо укрыто и всего в нескольких часах езды от замка, но… где оно? На ум не приходило ни одного варианта. − Потому что вы никому не нужны. Абсолютно, совершенно никому, − палач криво усмехнулся, разглядывая съежившуюся на стуле Екатерину. − Конечно, если бы они… если бы король точно знал, кто вас похитил, вас бы непременно искали. Но знает ли он? Поверил ли, что разговаривавшие с вами люди − настоящие инквизиторы? А может быть, они лишь помогли вам сбежать. Сбежать туда, где собственный сын не насилует вас каждый день, колотя перед этим. Стал бы он искать вас, решив именно так? − он склонился ближе к ее лицу, и королева дернулась, выдавая гнев и пока еще слабый страх от осознания его слов. Неужели Франциск правда мог подумать, что она сбежала от него, что сговорилась с кем-то, что уехала вовсе не с инквизицией? Палач действовал интуитивно, вспомнив брошенное случайно признание, и лишь поэтому говорил о ежедневном насилии, но ведь Франциск… Франциск действительно долго владел ей против воли самой Екатерины, он знал, как она противилась греху, как решилась предать, лишь бы прекратить их отношения. Мог ли он посчитать, что она сбежала? Мог ли отпустить так просто? Или он уже похоронил ее? И Мария наверняка нашептывает ему, будто его мать оказалась предательницей, а потом и вовсе погибла от рук каких-нибудь разбойников вместе со своими сообщниками, поэтому и искать ее не стоит. Ведь более удобный случай отделаться от соперницы для Марии вряд ли представится. − Даже если он решит, будто я сбежала от него, он никогда меня не отпустит. Он найдет меня, чтобы наказать. Я в этом не сомневаюсь и вам того же советую, − огрызнулась Екатерина, стараясь верить в свои же слова и поглаживая ноющие колени. Никогда прежде она не жаловалась на суставы, но сейчас чувствовала себя старухой, у которой ломит кости в плохую погоду. − Наказать? Вы же знаете, каким будет наказание. Конечно, смерть. Смерть для изменницы. Судя по вашей уверенности, он уже наказывал вас. Понимаете, почему? − палач взглянул ей прямо в глаза, и у Екатерины все внутри перевернулось. − Вы для него просто любовница. Женщина, к которой он испытывает лишь самое низменное желание. Обычную мужскую похоть. Он не доверял вам, когда вы были рядом с ним, а теперь не доверяет и подавно. Он не ищет вас. Вы ему больше не нужны. Он не верит в вашу любовь и не любит сам, − он говорил так спокойно, размеренно и со знанием дела, что Екатерине хотелось возражать ему с кулаками. Бить и разукрашивать царапинами, заставляя молчать, а еще лучше забрать свои слова назад. − Это чушь! Я отдалась ему на глазах у всех, чтобы спасти! Он забрал у меня все, потому что я позволила ему! Я спасала его жизнь и корону всегда! Я люблю его! Я никогда не предавала его! Он не бросит меня! − в приступе ярости она вскочила со стула и тут же упала на пол − опухшие ноги просто не держали. Сразу захотелось разрыдаться и что-нибудь разбить. − О, вы не знаете, что чувствуешь, когда женщина предает тебя, − палач склонился над ней, поворачивая на бок и зачем-то прощупывая пульс. − Я собирался жениться на одной, был в ней уверен, но она посчитала, что в борделе ей будет лучше, чем с бедным кузнецом, − Екатерина замерла, осознавая его историю − ей рассказывали, в борделях сейчас живется едва ли не более сыто, чем в дворянских замках. Шлюхи − самый стабильный доход в нищей и голодной Франции уже много лет. Похоже, возлюбленная палача выбрала самый выгодный путь. − Наверное, так даже лучше. Мы оба нашли себя. Она шлюха, а я палач. Но предательство… Я его хорошо помню. Это чувство. Вы наверняка тоже его знаете. Но вот ваш сын. Если он усомнится в вас, что он сделает? Екатерина замерла, вспоминая, как поступил с ней сын, когда она предала его в прошлый раз. И ведь у нее было оправдание − она сходила с ума в отчаянии и страхе, она стыдилась самой себя и реакций собственного тела, она не могла есть и спать… и она не желала вреда сыну, только передышку, короткую передышку. Если теперь ее выставят предательницей, как он отреагирует? Нет, он не поверит. Она не виновата. Ни в чем. − Это она? Она вас послала? − стоило палачу усесться рядом, прислониться к стене и примостить Екатерину себе на колени, поинтересовалась она. Он посмотрел на нее с недоумением, и королева досадливо поморщилась. − Это Мария наняла вас? Я и представить не могла, что она так меня ненавидит, − не то чтобы Екатерина была уверена в своем предположении, но ее измученный рассудок никак не желал находить имя обидчика. Почему бы обманутой жене не отомстить сопернице? Почему не избавиться от нее так надежно и хитро? Мария обладала достаточной недальновидностью, чтобы не подумать, чем это грозило мужу и его королевству. − Королева Мария? − с тем же недоумением в голосе произнес палач, а потом вдруг рассмеялся. − Думаете, жена вашего любовника дошла до такой степени отчаяния? Интересная мысль. Она ведь не вы. Не маленькая бесправная герцогиня. Да, пожалуй, она могла оскорбиться настолько, чтобы, наплевав на риск, запытать вас до полусмерти и оговорить на весь мир, − он почти любовно погладил королеву по голове. − Но нет, это не она. А вы уже было принялись рассчитывать, как, выбравшись, обвините ее и окончательно приберете к рукам сына? − на такое заявление Екатерина гневно засопела. Возможно, она бы и опустилась до подобных мыслей, но сейчас слишком устала и слишком хотела знать, кого винить в своих бедах. Самочувствие лучше не становилось, и королева не находила сил даже сбросить удерживающие ее пальцы. Мерзавец хорошо это осознавал, стараясь каждое касание сделать максимально дискомфортным, пока Екатерина ощущала, как становится все слабее. Она не смогла бы сказать, сколько прошло времени, прежде чем она отключилась, сколько она провела в состоянии между сном и явью, сколько еще предстояло выдержать. Не менялось только одно − он так и прижимал ее к груди, вцепившись намертво. Она засыпала в этих жутких объятиях и просыпалась в них же. Казалось, ему было совсем несложно час за часом сидеть на полу, прислонившись к стене и практически не шевелясь под весом сидевшей на нем женщины. Палач теснее прижал к себе Екатерину. Одно такое прикосновение лишало ее надежды больше, чем все пытки вместе взятые. Она не желала чувствовать эти грубые и жестокие руки. Лучше бы он так и бросил ее в углу, лучше бы снова окунул в чан с водой. Екатерина чувствовала, как горит. Она помнила, что в доме было очень холодно, но сейчас мучилась от жары − жуткой и удушливой. Почему? Причина заставляла беспокоиться, но не доходила до сознания полностью. Если бы только Франциск оказался здесь, если бы помог, облегчил страдания хоть немного... − Вы думаете о нем? − палач запрокинул голову Екатерины, вглядываясь в подернутые пеленой боли и усталости глаза и нездорово розовые щеки. − Смиритесь. Он не придет. Он бросил вас умирать. Вы для него лишь игрушка. Красивая, покорная, сладкая, но уже все равно испорченная, − он кивнул на вздымающуюся изуродованную грудь королевы, едва прикрытую корсетом. − Я же говорил, вы для него больше не представляете интереса. Признаетесь вы или нет, он будет верить в ваше предательство. Я все для этого сделаю, если понадобится. − Вы… не переубедите… меня… Я ничего вам не скажу, − упрямо возразила Екатерина, дернувшись и ощутив следом болезненный спазм в животе. − Он не любит вас, − широко улыбаясь, сообщил палач. − Если бы любил, надругался бы? Опозорил бы на весь свет? Все это его вина, − он откинул волосы с влажного лица королевы, гневно засопевшей даже несмотря на слабость. − Любит. Я знаю, что любит, − она осознала, что он больше не держит ее крепко, но сил просто приподняться не осталось. Хотелось плакать и кричать от бессилия, унижения и страха. Она терпела так долго, испытала такие муки, но все словно позабыли о ее существовании. Сколько прошло? Сутки? Двое? Еще больше? И никого, никого вокруг. Даже следов, даже опасливых шепотков инквизиторов о рыщущих рядом королевских солдатах. Где он? Где ее сын? Сын, ради которого все еще билось измученное сердце у нее в груди? Неужели она умрет здесь, всеми забытая и брошенная, как ненужная больше игрушка? После того, как полюбила. Полюбила, несмотря на насилие и боль. После того, как сопротивлялась во имя Франции и короля. Она ни в чем не виновата. За что ей это? − Ну-ну, что-то вы совсем раскисли, − палач похлопал Екатерину по щеке, смазывая стекающую по ней слезу. − Подумаешь, не любит он вас. Вы всегда знали, что никому не нужны на этом свете, − он вновь сказал страшные слова так просто, словно они обсуждали всего лишь меню или наряды Екатерины, и ей стало еще больнее. Он ведь прав. Никто никогда не говорил ей, что она нужна. Разве только, чтобы родить наследников, чтобы добыть необходимые деньги и связи, чтобы спасти Францию и бог знает для чего еще. Только не просто так. Даже Франциск когда-то давно обронил, будто бы надругался над ней ради их общего блага. Ради общего блага разрушил жизнь собственной матери, из королевы превратив в покорную ему любовницу. Падшую женщину. Обычную шлюху. − Разве для вас это когда-нибудь имело значение? Месть куда слаще, чем любовь. Вы ведь знаете. Отомстите за то, что с вами сделали, и вам станет легче. Заставьте их страдать так же, как страдали вы. Просто подпишите, и вы отомстите за свою поруганную честь, − Екатерину снова замутило, и на секунду ей показалось, лучше так и сделать. Месть и правда так часто грела ее, так часто глушила все, что терзало душу. Она ведь имеет право. Имеет право отомстить. − Я знаю, вы не хотели становиться такой, − склонившись, прошептал палач ей в ухо, и она вспомнила. Вспомнила, как он душил, топил и пытал ее, называя грязной шлюхой и жалкой потаскухой, обещая замучить до смерти. Он лжет. Он ненавидел таких, как она. Он никогда бы не стал сочувствовать ей. Он играл с ней. − Нет. Нет, − в ужасе зашептала Екатерина, опустошающим рывком скатываясь с его коленей и груди на пол и осознавая, что секунду назад чуть не предала собственного сына. С трудом соображая и почти ничего не видя, она поползла по полу, калеча еще и локти, только бы оказаться подальше от этого жуткого человека, сбежать от непрекращавшегося кошмара хоть куда-то, хоть на мгновение. − Какая же вы все-таки упрямая, − в пару шагов догнав помутившуюся рассудком Екатерину, палач почти ласково пожурил ее и снова обхватил за талию. Вставшая было на четвереньки королева повалилась обратно в его смертельные объятия. − Невероятно. После всего от вас по-прежнему приятно пахнет. Не потом, не грязью, не мочой. Пахнет королевой, − он по-хозяйски усадил ее в прежнее положение, вернув их обоих к стене, и потерся щетиной об исцарапанную и красную от перенесенного удушья шею. − Зачем вы это делаете? − едва не расплакалась Екатерина, не готовая к новой попытке вырваться. Да и толку от таких попыток было мало − ей не убежать. Она не понимала, решительно не понимала, почему палач сменил изуверскую жестокость на подчеркнутую заботу. Боль, издевательства, оскорбления дарили ей силу, а это... это бросало в слезы и животный страх. Она не знала, чего ждать, как сопротивляться. − Делаю что? − палач очертил багровые полосы на ее груди, явно высчитывая, насколько опасно воспаление, расползавшееся по коже все шире. − Трогаете меня так. Говорите все это. Вы ненавидите меня. Вам противно даже невзначай меня касаться, − пробормотала Екатерина, сдерживая очередной рвотный позыв. Теперь ее бил озноб. Она едва не колотилась спиной о своего мучителя. Живот крутило, а голову заволакивало странным дурманом − то ли сумасшествия, то ли болезни. Учитывая, сколько она провела здесь, в холоде и грязи, болезнь могла оказаться любой, да и сумасшествие не стоило сбрасывать со счетов. У нее не получалось думать связно, и это пугало, вызывало желание орать и молить о помощи. Она не могла. Не могла больше. − Вы падки на ласку. Я поддерживаю вас по-отечески, и вы не плюете ядом, а заливаетесь слезами и разговариваете со мной, − он вновь погладил Екатерину по голове, будто сидящую у него на коленях маленькую девочку. − Я словно ваш отец. Я бы научил вас кататься на лошади, показывал, как правильно натягивать поводья, вставлять ногу в стремя, − мягко зашептал он, и Екатерине начало казаться, что она и правда спятила. Происходящее напоминало фарс, иллюзию, бред. − У тебя талант, моя маленькая Катерина. Ты будешь лучшей наездницей. − Вы сошли с ума! − закричала она, уже совсем слабо понимая, где игра, а где реальность, где правда, а где ложь. Екатерина рванулась вперед, чуть не рухнув головой вниз, но чужие руки надежно стиснули ее под грудью, мешая дышать и думать. − Не торопись. Разве твои учителя не говорили тебе, что воспитанная девушка не должна быть непоседой? Ты ведь все схватываешь на лету. Мы выберем тебе самого достойного мужа, − на этот раз она даже не пыталась сдерживать крики. Екатерина вопила от ужаса и ощущения полного безумия, окружившего со всех сторон. Рядом не было никого, кроме того, кто силой держал ее на своих коленях… Кто он? Она ведь знала, но сейчас не могла вспомнить, рыдая и крича от нереальных слов, лившихся ей в уши. − Я и твоя матушка. Сейчас мы придем домой, и она расчешет тебе волосы, а потом снова будет учить играть на лютне. Я не считаю это полезным занятием, но она так его любит, особенно когда ты поешь под ее мелодию. Поэтому я не против. Я ведь люблю вас обеих. Мадлен прекрасна, но ты мой самый лучший подарок, моя маленькая Катерина. − Хватит! − она забрыкалась, царапаясь и визжа, стараясь не забыть, как здесь оказалась, не поддаваться жару, раздиравшему голову, не верить тому, что у нее есть родители. Отец, который учил бы ее кататься верхом и водил бы за руку по родному дворцу во Флоренции. Мать, которая бы расчесывала ей волосы и читала на ночь сказки про прекрасных принцев. Сказки… У нее ведь уже давно свои дети, которым она сама читала сказки. У нее сын, которому она отдала сердце… Или это только мечта? Ложась в кровать и засыпая, она часто мечтала о принце и сыне от него − светловолосом и голубоглазом, словно ангел. Такие всегда бывают в сказках. Няня иногда по-доброму смеялась над ней, спрашивая, откуда она знает, какого цвета волосы у ангелов, а Екатерина не отвечала. Она просто знала. − У тебя мои глаза, но вот волосы… − снова зашептал приятный мужской голос ей в ухо. Она расслабилась, будто против воли, и погрузилась в картины, мелькнувшие в голове. − Мамины, − продолжила за голос Екатерина, вспомнив, как в детстве тетя Кларисса рассказывала ей о родителях. Колыбель Екатерины стояла между их гробами, но от отца она унаследовала волевые глаза и подбородок Медичи, а от матери золотистые волосы, так ценившиеся у французской знати. Герцогство Урбино в Италии, графство Овернь во Франции, еще несколько земель, десятки сундуков с золотом да пара фамильных черт − вот и все, что осталось ей от отца и матери. − Да, моя дорогая. Ты у меня красавица, − сильнее вытягивая ноги и удобнее усаживая обмякшую Екатерину себе на колени, признал обладатель все того же голоса, и она шало улыбнулась. Наверное, отец и правда говорил бы ей такие слова. Шептались ведь, что ее родители радовались рождению дочери так, будто это был сын. Она нахмурилась, пытаясь понять, почему при последней мысли ощутила смутное беспокойство. Словно «сын» царапнул где-то глубоко внутри. Она попробовала разобраться до конца, но кто-то поцеловал Екатерину в макушку, и она переключилась на жар, душивший и заставлявший обливаться потом и мучиться от головной боли. − Я хочу посмотреть, как ты научилась писать. Мне сказали, ты делаешь большие успехи. Ты покажешь мне, как пишешь свое имя? Напишешь его для меня, Катерина? − мгновение спустя она оказалась за столом, на котором стояла чернильница с опущенным в нее пером и лежала чем-то исписанная бумага. Кто-то, на чьих коленях она сидела, обхватил руку Екатерины и поднес к перу. Она капризно поморщилась − ей так тяжело, зачем они заставляют ее это делать? Даже дядя Климент никогда не заставлял ее учиться, когда она болела. Она снова нахмурилась: какой еще дядя Климент, если это отец просил показать, как хорошо она научилась писать? О да, она научилась. Все хвалили маленькую герцогиню за усердие. Ей совсем несложно написать свое имя. − Мне неудобно, папочка, − пробормотала она, не дотягиваясь до бумаги так, чтобы вывести размашистые буквы в правом нижнем углу. − Конечно. Сейчас я помогу, − раздалось в ответ, и бумага словно по волшебству придвинулась ближе к ней. Екатерина посмотрела на нее заворожено, как будто увидела настоящее чудо. − Пиши, − нетерпеливо напомнили ей, и она занесла смоченное в чернилах перо над желтоватой страницей. Что-то громко стукнуло, затем упало с невероятным шумом, забренчало, металлическим скрежетом отдавшись в ставших невероятно чувствительными ушах. Екатерина отбросила перо и закрыла их ладонями, только потом посмотрев туда, откуда донесся грохот. Странный туман в голове слегка развеялся, и она с удивлением уставилась на взволнованных мужчин в красном, замерших у распахнутой двери и неразборчиво шептавшихся на итальянском. Екатерина приоткрыла рот, не понимая, кто это и почему они вдруг так сосредоточенно на нее посмотрели, повернулась, огляделась и встретилась взглядом с темными, совершенно непроницаемыми глазами. Озарение пробежало по телу вспышкой, заставив на миг согнуться пополам и вновь зайтись в рвотных позывах. Она вспомнила. − Ублюдок! Будьте вы прокляты! Гореть вам в аду! − королева вскочила с чужих колен, ухватившись за край стола, ловко увернувшись от рук палача. Он обманул ее, внушил иллюзию − такую сладкую и реалистичную, какой она никогда в жизни не видела. Как еще сыграть на чувствах круглой сироты, никогда не знавшей любви? Екатерина признавала, что ни при каких обстоятельствах не догадалась бы до того решения, до какого додумался палач. Сейчас ей было больно, страшно, погано, но больше всего − стыдно. Ее родители, наверное, в гробах перевернулись после такого поступка дочери. Она назвала этого мерзавца «папочкой», и если бы не ворвавшиеся вовремя кардиналы, подписала бы признание, угрожавшее ее собственному сыну. Она действительно сошла с ума. Разрыдавшись, Екатерина рухнула на колени, сотрясаясь в ознобе и презрении к самой себе, пока все присутствующие откровенно пялились на потерявшую последнее самообладание королеву. Даже палач замер на месте, то ли слишком сильно огорчившись неудачей, то ли растерявшись. Она всхлипнула, и один из кардиналов наконец приблизился к ней, так и не избавившись от странно испуганного выражения лица. − У нее жар. Настоящая лихорадка, − дотронувшись до лба королевы, сообщил он то, что никак не хотело укладываться у нее в голове. Действительно, ведь именно поэтому ей было то жарко, то холодно, поэтому бил озноб, поэтому помутился рассудок. Она простудилась в этом холодном, выстуженном доме… тем более из небытия ее часто вытаскивали при помощи ледяной воды. − Мы взяли тебя, потому что ты обещал все сделать аккуратно, но сначала чуть не убил ее ядом, а теперь она едва соображает от простуды! Или ты снова недооценил ее упрямство? В прошлый раз ты уверял, что просто не рассчитал ее силы! − проведя ту же логическую цепочку, накинулся кардинал на по-прежнему невозмутимого палача. − Если бы вы не ворвались с таким грохотом, она бы уже подписала, а мы делали ноги. Ведьма сошла с ума, но вы привели ее в чувство, − раздраженно зашипел он, отпихивая Екатерину в угол потеплее. − Прости, что помешали, − язвительно протянул второй кардинал, плотнее закрывая дверь. − У тебя было три дня, когда мы рассчитывали, что с лихвой хватит и двух. Пока ты тут играл в заботливого папочку, мы услышали то, что всем нам грозит смертью. Торопились сообщить тебе. Он скоро будет здесь, − в один миг понизив голос и побледнев, добавил он, и в комнате воцарилось вязкое молчание. Прислонившись к стене, Екатерина пыталась понять, о ком они говорили. Явно о ком-то, кто внушал им страх. Она тихо ахнула, вдруг предположив, что это тот, кто заказал ее похищение. Неужели он приедет сюда? Он? Это мужчина? Королева потерялась в потоке резко обретенной информации. − Что? − ошарашено переспросил палач. Она впервые видела его таким растерянным и даже напуганным. − Когда? − он смахнул со стола бумаги, словно те показались ему опасными уликами. − С минуты на минуту. Не дождался результатов от тебя и захотел лично встретиться с ней, − кардинал кивнул в сторону Екатерины, и все снова уставились на нее, а потом принялись окружать, будто опасного, загнанного в ловушку зверя. Она сглотнула, путаясь в смешавшихся от лихорадки мыслях и не зная, готова ли встретиться с тем, кто подверг ее таким страданиям. − Она бы подписала. Если бы вы пришли на минуту позже, она бы подписала, − сокрушенно пробормотал палач, и она ядовито улыбнулась в ответ. Кольцо вокруг нее сужалось, заставляя нервничать все больше, когда снова хлопнула входная дверь. Высокий человек, закутанный в темный плащ с объемным капюшоном, размеренно прошел внутрь. Екатерина застыла истуканом в своем углу, не узнавая этого странного путника. − Ну здравствуй, дорогая кузина, − благожелательно поздоровался он и сбросил капюшон. Она никогда не встречалась с ним лично, но сразу вспомнила слегка косящие глаза с портрета, который ей прислали из Флоренции давным-давно. Конечно, это был он, еще один прямой потомок Лоренцо Великолепного, Козимо Медичи. − Я могла бы и догадаться, − досадливо поморщилась королева, оглушительно чихнув следом. − Нужно было заподозрить неладное, когда я только услышала, что эта ведьма живет во Флоренции, − она чихнула еще раз и высоко задрала голову, бросая вызов объявившемуся родственничку. − Паршиво выглядишь, − не обращая внимания на ее слова, заметил Козимо и подошел ближе, − но, видимо, недостаточно паршиво, чтобы сказать то, что от тебя требуется, − он скользнул взглядом по измученному лицу, истерзанной груди, опухшим рукам и ногам. − Да, ты точно из нашего семейства. Интересно, твой сынок такой же? − Козимо задумчиво поскреб подбородок. − Ничем не хуже, поверь мне. Даже лучше, − огрызнулась Екатерина, которой через ярость прибавилось немного сил. − А ты не изменилась. Сколько лет прошло, а все такая же упрямая… и тощая, − он скептически посмотрел на кузину, в последние месяцы ставшую немногим толще, чем перед свадьбой двадцать пять лет назад. − И обожаешь этих свиней Валуа. Чего мне только не рассказывал про них наш братец Алессандро, пока ты таскалась за муженьком, как собака. Так привязалась, что теперь таскаешься за его сыном? Помню, говорили, будто и старый Франциск в тебе души не чаял. С чего бы это? Какое фанатичное желание служить Валуа душой… и телом, − Козимо оглушительно загоготал, отбрасывая в сторону дорожный плащ. Рядом с кузеном Екатерина ощущала, как загорается ее жаркая итальянская кровь. Она давно уже научилась контролировать себя, но сейчас словно стала типичной вспыльчивой и агрессивной Медичи. − Не смей так говорить о них! Какой ты судья? Я слышала о жутких оргиях, которые ты устраиваешь в своем доме. И после этого ты осуждаешь нас? − выплюнула Екатерина и сжала руки в кулаки, наблюдая, как белеет от злобы лицо кузена. − Молчать! − крепкая пощечина обожгла ей щеку, а в волосы впились чужие пальцы. − Если ты слышала об оргиях, должна знать, что с женщинами я не привык церемониться. Только попробуй что-нибудь выкинуть. Я придушил за блуд собственную дочь, не позволив испортить репутацию семьи. Что мне стоит придушить тебя? − Козимо ухватился за ее шею и ощутимо надавил, подтверждая свою угрозу. − Теперь мне терять нечего. − Что тебе нужно? − поспешила отвлечь кузена Екатерина, сражаясь с мешающим соображать жаром и стараясь не замечать усталости. − К чему весь это спектакль? Чем я тебе помешала? − она и правда до сих пор не понимала, зачем он затеял все это, когда много лет их не связывало ничего, кроме самых обычных политических дел. − Я отвечу, если ты подпишешь признание, − рассмеялся Козимо, но семейное тщеславие все же взяло верх, и он не стал дожидаться ответа Екатерины. − Мне тоже хочется немного абсолютной власти. Не всем повезло так, как тебе. Лично мне не хватает короны на голове. Я тут просчитал простенькую операцию − из герцога Флоренции стать Великим герцогом Тосканы. Я получу свою корону из рук Папы, − он говорил короткими рублеными предложениями, но уже изъеденному лихорадкой рассудку Екатерины стоило немалых трудов осознать суть слов кузена. − И тут я понял − ты болтаешься у меня под ногами. Наследница старшей ветви Медичи, наследница по отцу, а не по матери, королева Франции. Ты могла бы мне помешать. Хотя я не решился бы на все это, если бы не столь любимая тобой Диана де Пуатье, − он снова расхохотался ей в лицо, а потом встряхнул, замечая, как неестественно закатываются глаза Екатерины. − Она притащилась ко мне, обещая все на свете за мою помощь. Я понял, что это судьба, и мы вместе продумали план. Она хотела отомстить за разлуку с сыном, а я хотел убрать тебя с дороги. К сожалению, сходить с ума ты не пожелала, но аппетит приходит во время еды. И вот теперь ты здесь… − Где она? − сдавленно прошептала Екатерина, вдруг задумавшись, не стоит ли проклятая шлюха Диана прямо за дверью. Она потратила бы последние крохи жизни, остававшиеся в ней, чтобы выцарапать потаскухе глаза. − Плевать я хотел на дураков из нашей чертовой семейки, но твое признание мне нужно. Теперь у меня точно нет выбора. Так что заканчивай свое упрямство, − оскорбленный недостаточным интересом к своему рассказу кузен предпочел не отвечать на заданный вопрос, а вздернуть Екатерину над полом столь высоко, что она едва касалась его пальцами ног. − Ты уже достаточно смешала мне карты. Кто знал, что твой ублюдок пытает тебя на досуге и ты у нас ко всему привычная? − Отправляйся в ад! − взвизгнула Екатерина, сразу ощутив, как сжимается стальная хватка на ее горле. − Я ничего не скажу. − Скажешь, − Козимо криво усмехнулся, давно заметив лихорадку, быстро изъедавшую кузину, − или сдохнешь. Третьему не бывать, − не обращая внимания на предостережения палача и инквизиторов, он окунул Екатерину головой в уже хорошо знакомый той чан с ледяной водой, а потом бросил под окно, которое немедленно распахнул следом. − Заледенеешь до смерти, − хохотнул он, наблюдая за стремительно синеющей от холода Екатериной. − Сойдешь с ума и подпишешь что угодно. − Нет, − не в состоянии больше даже связывать буквы в простые слова выдавила она единственное всплывшее в памяти слово. Королева тряслась и ежесекундно клацала зубами, ощущая, как все тяжелее становится дышать, как ломит кости и сводит судорогой пальцы. − Ну и чем такая ведьма, как ты, привлекла смазливого сопляка? − снова разглядывающий ее кузен опустился рядом и вдруг резким движением запустил руку ей под юбку. Екатерина вскрикнула от острой боли между ног. Там все еще безбожно тянуло от едкого яда, и короткого грубого прикосновения оказалось достаточно для того, чтобы захотелось завыть от невыносимой рези. − Маленькая не только снаружи, − с усмешкой заметил Козимо, отстраняясь и наблюдая за корчащейся на полу от боли и лихорадки королевой. − Жаль, нет времени оценить всех твоих достоинств, дорогая кузина, − Екатерина предпочла поблагодарить за это Господа. Козимо славился похотью и жестокостью. Говорили, женитьба смягчила его нрав, но Екатерина прекрасно знала: чем дольше сдерживаешь зверя в себе, тем беспощаднее он, когда наконец-то вырывается наружу. − Полагаю, это любовь, − издевательски прохрипела она, отвечая на заданный недавно вопрос. На лице кузена отразилось искреннее веселье − казалось, он собирается выдать еще парочку сальных шуток, но потом понял, что она просто тянет время. − Нужно что-то сделать с твоим жаром, − прижав пылающий лоб к холодному полу, Екатерина призывала себя собрать все оставшиеся в ней силы. Она не была уверена, что они еще теплились в ней, но не могла сдаться после трех дней пыток. Немного. Еще немного. Она не представляла, до чего немного, но прокручивала эти слова в будто опухшей голове снова и снова. − Подыши-ка свежим воздухом, − мельком заметив перекошенные страхом лица палача и инквизиторов, уже сомневавшихся в том, что уйдут отсюда живыми и здоровыми, Екатерина вдруг оказалась наполовину высунутой из окна. Как безвольный мешок картошки, она перегнулась через подоконник, не в состоянии даже слабо оттолкнуться от него, хотя бы задеть локтем своего мучителя. Ледяной ветер ударил по ушам, и она едва не потеряла сознание от шока. Перед глазами поплыло, и высокие деревья перед домом слились для королевы в одну сплошную линию. Она умрет. Точно умрет. У нее болело и ломило все тело, в голове не осталось ни одной мысли. Только смерть. Смерть ждала ее. − Быстрее! − вдруг взорвалось в ее сознании колокольным звоном. Екатерина пыталась забрыкаться, хотя бы обернуться, понять, в чем дело, но выходило лишь вяло взмахивать руками и едва слышно мычать. Словно через десять слоев ваты до нее добралось ощущение, что ее держали уже не так крепко. Ветер со свистом взметнул дорожную пыль, мгновенно забившуюся в нос, Екатерина мотнула головой, не рассчитав сил, и неожиданно упала на что-то холодное и твердое, приложившись виском и провалившись в густую темноту.