Благие намерения

Екатерина сдавленно застонала и пошевелила затекшей рукой. Сердце еле-еле стучало в груди − так, словно собиралось остановиться. Настолько плохо она не чувствовала себя никогда в жизни. Вокруг стоял страшный грохот, отчетливо мешавшийся с крепкими ругательствами. Королева никак не могла распознать, чьи это голоса, почему они такие громкие, что происходит. По щекам текли слезы боли и бессилия. Хотелось кричать и молить, лишь бы кошмар прекратился, но с губ с трудом срывалось даже мычание. − Держите их! Хоть один мне нужен живым! Шевелитесь! − она искренне пыталась осознать эти вопли, но рассудок отказывался подчиняться. Она должна взять себя в руки. Нужно бежать. Бежать, пока возможно. Хотя бы оглядеться. Открыть глаза. Перед глазами все плыло, но по цветным пятнам и слабо доносящимся до нее голосам Екатерина поняла, что теперь здесь присутствовали ее сын, Нарцисс и сопровождающие их солдаты. Радости не было. Лишь облегчение. Совсем слабое − тело взрывалось волнами боли, не давая расслабиться ни на минуту. Дышать приходилось с настоящим боем, внутри все пылало в лихорадке, лицо стало совершенно мокрым от пота, грудь подергивало, а между ног снова чудились грубые пальцы кузена. Франциск не должен узнать об этом, о том, что другой мужчина касался ее, пусть и всего мгновение. Он должен узнать совсем об ином. Она должна сказать ему. − Франциск, − просипела королева, пытаясь передвинуться на звук его голоса и поднимая ослабевшие руки, чтобы добраться на ощупь. Глаза видели только плотную белую пелену, − Франциск, − она расплакалась, запутавшись, куда ползти, и почти отчаявшись. − Я здесь, мама, − он отбросил меч и кинулся к ней, опускаясь рядом на ледяной пол и приподнимая. Губы Екатерины словно онемели и никак не хотели произносить столь необходимые слова. − Я не сбегала… Я ничего не сказала им… Я никогда не наврежу тебе… − она закашлялась, содрогаясь, стуча зубами и рискуя откусить себе язык. Франциск смотрел на ее слабое, почти крохотное тело и не знал, что делать. Состояние матери было намного хуже, чем он рассчитывал, и как добраться с ней до замка, он не представлял. В карете долго, а на лошади неудобно и опасно. Все остальное резко стало неважным. И похитители, и жажда мести, и страх. Только желание спасти. Как угодно. Он и сам не знал, чего ждал после трех дней, проведенных матерью в плену. Чего угодно, но только не этого. Он не мог поверить, что ее пытали, по-настоящему пытали, и все же состояние матери кричало в подтверждение нелепой теории. Королеву Франции пытали день за днем в жалкой лачуге всего в нескольких часах езды от королевского замка. − Франциск, дело очень плохо. Нужно ехать, не теряя ни минуты. Мы можем не успеть даже доскакать до замка. Нельзя медлить, − тяжелая рука Нарцисса опустилась ему на плечо, и, слушая встревоженный, искренний как никогда голос, растерянный король не заметил вольности, допущенной по отношению к нему графом. Тот назвал его просто по имени, без какого-то ни было титула, но сейчас Франциска это не волновало: Нарцисс явно знал, о чем говорил, и в данном случае следовало прислушаться к его словам. Он прав. Нужно срочно возвращаться. С погоней справятся и без него. − Мы уезжаем, мама. Скоро тебе станет легче, − пообещал король, закутывая мать в предложенный кем-то теплый плащ и поднимаясь вместе с ней на ноги. Ее глаза закатились, грудь тяжело вздымалась от усилий всего лишь дышать, а из носа вдруг потекла кровь. Сердце Франциска сжалось от боли и ужаса. Как он допустил это? Он обещал сделать мать счастливой, но спустя несколько часов ее уже пытали, в конце концов замучив до полусмерти. И даже тогда она думала о нем, о том, чтобы не навредить, не предать... − Слава богу, ты приехал. Когда ты со мной, я счастлива, − запрокидывая голову и захлебываясь кровью, ответила на его мысль мать. Франциск поддержал высвобожденной на мгновение рукой ее затылок, не позволяя задохнуться. Присутствующие в доме смущенно опустили глаза в пол, словно стыдясь признания женщины, годами проявлявшей себя лишь безжалостной и холодной королевой. − Я люблю тебя. Люблю, Франциск, − и солдаты, и даже Нарцисс склонились еще ниже. Все неожиданно легко осознали, о какой любви шла речь. Не только о той родственной и безмолвной, с какой всегда бросалась королева на защиту своих детей, порой рискуя жизнью. Не только о той, которая давала ей хоть немного власти милостью короля, воспылавшего к ней страстью. Вместе с остальными Франциск уловил в ее слабом, прерывающемся на хрипы голосе признание, давно ставшее самой заветной мечтой. Она любила его как мужчину. Как любила когда-то его отца. Как должна была любить, ложась с ним в одну постель. − Кто-нибудь, скачите вперед и предупредите всех в замке. Покои королевы должны быть готовы, а врачи пусть заранее подберут лекарства, − приказал Франциск, и один из солдат тут же бросился к дверям. − Я могу повезти Екатерину. Вам будет легче, − предложил Нарцисс и затих на полуслове, стушевавшись под гневным взглядом короля. − Я повезу ее, − Франциск поудобнее перехватил мать и тоже двинулся к выходу. Остальные проследовали за ним. Лошади, переступавшие с ноги на ногу на улице, поприветствовали их раздраженным фырканьем. По-хорошему, им стоило дать отдохнуть, но времени на отдых не осталось ни у кого. Чтобы влезть на лошадь, Франциску пришлось на мгновение передать мать Нарциссу, и даже этого мгновения хватило для ощущения паники и животного страха. Нет, он никогда больше не отпустит ее. Никогда. Удивительно, как изменилась погода − всего три дня назад они с матерью гуляли в солнечном и тихом саду, но с момента ее похищения на улице дул исключительно ледяной ветер, едва не обмораживая нос и руки. Жалея, что не поднял воротник повыше, Франциск гнал во весь опор, порой намного опережая свою свиту. Мать, усаженная на лошади перед ним, с трудом держалась на месте и беспрерывно поскуливала, заставляя переводить взгляд с дороги на красное и влажное даже под ветром лицо. − Помоги, − вдруг забормотала она, и Франциск похолодел − таким страшным и полным отчаяния был материнский голос, − умоляю, помоги мне. Я не могу больше. Мне нечем дышать, − шепот стал громче, мать зашевелилась, рискуя скатиться с лошади. Франциску пришлось крепче перехватить королеву под грудью, еще больше усложняя ей дыхание. Мольбы о помощи сводили с ума − он ничего не мог сделать, по крайней мере, сейчас. Только скакать час за часом, рассказывать матери все, что приходило на ум, отвлекая, и молиться. Спустя еще какое-то время у королевы начался горячечный бред. Она громко бормотала что-то снова и снова, плача, а порой и крича, пока Франциск все сильнее натягивал поводья, вглядываясь в темноту, выискивая в ней мрачные очертания замка и совсем позабыв о тех, кто скакал позади. Минута шла за минутой, лошадь давно уже хрипела, взмылившись и измучившись, но король мчался напролом, уговаривая их всех потерпеть − и лошадь, и себя, и мать. Он изловчился, потрогал ее лоб и едва не вскрикнул от ужаса − она горела, горела в такой лихорадке, какой он в жизни не видел. Было время, Франциск сам часто болел, поэтому недуги уже давно не пугали его, но этот жар… этот жар не походил на обычную болезнь. Франциск не помнил, как они выдержали последние пару часов пути, очнувшись только тогда, когда каким-то чудом спешился с лошади с матерью на руках. Слуги и стража вопросительно глядели на него, предлагая доставить королеву куда требуется, но он только кивнул, молча приказывая всем расступиться. Двери замка были распахнуты заранее, и Франциск поспешил к покоям матери. Внутри оказалось намного теплее − она слегка притихла, уткнувшись носом куда-то ему в камзол. Оставалось совсем немного, однако на пути короля вдруг возникла преграда. − Где вы были так долго? − поинтересовалась Мария, и впервые Франциску захотелось приказать ей замолчать. Она, казалось, уловила его настроение, и внимательно посмотрела на дремавшую у него на руках свекровь. − Что с ней? − Ее пытали, Мария, − сдерживаясь из последних сил, ответил Франциск. Конечно, жена не знала всех подробностей, но сейчас ему было вовсе не до ее вопросов. − Ей срочно нужен врач. − Но… Что случилось? Это действительно была инквизиция? − как и он сам в первые минуты, Мария никак не могла поверить, что настоящая инквизиция и в самом деле пытала королеву-мать Франции, а Франциск вдруг почувствовал неспособность вести беседы с женой. Он слишком устал, слишком переволновался. Не толкать же ее с дороги, чтобы пройти. − Полагаю, сейчас не время для разговоров, Ваше Величество, − неожиданно подоспел на выручку наконец-то нагнавший их Нарцисс. − Ее Величеству нужен врач и отдых. Вы ведь получили наше послание? Все готово? − граф говорил твердо и уверенно, возвращая присутствующим спокойствие, почти разрушенное страхом и удивлением. − Да, конечно. Покои Екатерины готовы. Врачи уже там. Служанки тоже… − она осеклась, услышав тихий, но отчетливый стон свекрови, вновь заворочавшейся на руках у короля. Тот не стал больше терять время и почти бегом кинулся к материнским покоям. Стоило его матери оказаться на кровати, служанки принялись отмывать и переодевать свою королеву, чтобы почти сразу уступить место лекарям. За скоплением народа Франциску было сложно разглядеть что-либо, и он терпеливо ждал, размышляя. Он допустил это. Он позволил этому случиться. Он не смог сберечь женщину, которой обещал любовь и защиту. Он даже нашел ее с трудом, и если бы опоздал хоть чуть-чуть… Она едва дышала у него на руках… Что было бы тогда? Он был королем, но это не спасло его мать от пыток. Его любовь ничего не стоила. Она доказывала ему свою любовь раз за разом, а он не дал ей ничего, кроме мук. − Как вы нашли ее? − совсем рядом вдруг раздался голос вернувшейся Марии, вопросительно сложившей руки на груди. Франциск смотрел на жену и впервые думал, какие чувства она испытывает. Она не останавливала его, когда он отправлялся на поиски матери, не говорила ничего неприятного и непозволительного, не злилась, но сейчас он отчетливо ощутил, что она не рада. Не рада возвращению опасной соперницы. Пока король не знал, как относиться к этому ощущению. − Мы бы не нашли. Они хорошо ее спрятали. Жители покинули ту деревню, опасаясь чумы, но в суматохе про этот клочок земли просто забыли. Забыли, что он существует, что он пуст. Нигде в документах это не зафиксировано, а у чертовых мерзавцев оказались большие связи во Франции. Они выбрали идеальное место, − Франциск отвлекся от рассказа, услышав надрывный кашель. Сердце снова сжалось при виде больной матери, в чье горло уже вливали очередную порцию снадобий. − Мы бы не нашли ее. Если бы я не приказал следить за ее кузеном. Я сделал это из-за Дианы, но когда мне доложили, что он движется к нашей границе, мне показалось, он может дать нам подсказку. Жаль, мне не удалось лично свернуть ему шею, − с болью добавил Франциск, вспоминая разбежавшихся во все стороны похитителей и скрючившуюся на полу мать. − Зато ты не развязал очередную войну. Он ведь правитель Флоренции. К тому же Медичи всегда были мстительны, − Мария ободряюще погладила его плечо, ласково улыбаясь и стараясь успокоить. − Она тоже Медичи! И чем она провинилась, чтобы сделать с ней такое? − Франциск кивнул в сторону королевы, теперь громко стонавшей от усилий врачей втереть какие-то мази в ее отекшие руки и ноги. − Они заплатят. Но ты успеешь остыть и все обдумать, − слегка обиженно заметила Мария, и Франциск почувствовал себя виноватым. Она пыталась его поддержать, несмотря на то, что с лежащей в кровати женщиной он каждый день нарушал клятву, данную перед алтарем. Он должен остыть. Она права. − Ваше Величество, − позвал его один из лекарей, заставив забыть о переживаниях и двинуться к нему и матери. − Мы сделали все возможное. Отеки пройдут к завтрашнему дню, возможно, к послезавтрашнему, но вот лихорадка… и грудь королевы… − лекарь замялся, подбирая слова, а Франциск замер, ничего не понимая. Он так переживал за мать, так торопился доставить ее домой и помочь, что не разглядел толком последствий ее пыток. Только жар напугал его до полусмерти. − Что с ее грудью? − шепотом спросил король, вдруг ярко представив, какие ужасы могли сотворить инквизиторы со столь нежной частью тела его матери. Лекарь откинул край одеяла, и сердце Франциска пропустило удар. Это не пытки инквизиторов, это следы его собственной страсти багровыми воспалившимися полосами уродовали сейчас тело королевы. Оставленные плетью полосы выглядели по-настоящему жутко, отчетливо свидетельствуя о наличии заразы. Они словно расползлись в стороны, набухнув и пойдя некрасивыми рваными рубцами. Где-то проклятые отпечатки плети подсохли на краях, а где-то, казалось, едва сдерживали сочащийся из-под кожи гной. Они разукрашивали когда-то красивую грудь хуже аккуратного и маленького розоватого клейма. Он подарил их ей. Он сам. Он заставил ее страдать еще и так. Франциск прижал ладонь ко рту, не в силах справиться с тошнотой и чувством вины. В душе творилось нечто невообразимое − боль, отчаяние, гнев сплелись в тесный клубок, мешая дышать. В стоявшем на кровати подносе с лекарствами король разглядел свое красное, совершенно шокированное лицо с огромными испуганными глазами и попытался хоть немного взять себя в руки, пока ничего не подозревавший лекарь утешал его, понося инквизиторов и их жестокость, обещая сделать все необходимое, чтобы вылечить мать Франциска, и это незнание, страх не справиться и стремление поддержать убивали короля еще надежнее. Новый приступ кашля сотряс тело королевы, вынудив выгибаться на кровати и инстинктивно зажимать рот − она все еще была без сознания. Лекари опять засуетились вокруг, шепча что-то о том, как часто нужно давать ей пить, служанки бросились за чистыми полотенцами и кто-то осторожно попросил Франциска выйти. Совершенно растерявшись, он послушно покинул материнские покои и даже лично прикрыл двери. В голове было пусто. Шок оказался слишком силен. Он не рассчитывал на такое. Все эти дни он думал, что найдет мать, доставит в замок и накажет ее обидчиков, пока она быстро поправится, окруженная его заботой и мольбами о прощении. Он ошибся. Ошибся во всем. Он нашел мать полностью пораженной болезнью, он упустил ее похитителей, он не знал, что делать. Как теперь быть? − Завтра же утром созвать всех присутствующих при дворе послов, особенно посланников Ватикана, показать им королеву, потребовать объяснений, поугрожать расплатой и возможностью выйти из-под опеки католической Церкви на законных основаниях, − потерявшись в размышлениях, последний вопрос он произнес вслух, и поджидавший короля в коридоре Нарцисс немедленно подсказал ему ответ, выталкивая слова четко и уверенно, словно подобрал их уже давно. − Выйти из-под опеки Церкви? Вы же убежденный католик, − вяло огрызнулся Франциск, уже понимая правоту графа. Случившимся нужно воспользоваться, нужно отомстить во всех смыслах, продемонстрировать свою силу и ярость. Мать все равно не оценит пустые слезы и бесполезное бдение у ее кровати. − Это политика. Франция укрепит свои позиции, и по большому счету это никак не помешает мне и дальше быть убежденным католиком, − усмехнулся Нарцисс и похлопал короля по плечу в знак поддержки. Франциск не особенно доверял честолюбивому графу, но сегодня тот дал больше полезных советов, чем кто-либо другой, вызвав нечто похожее на благодарность. Думать о том, какое материальное выражение этой благодарности потребует потом Нарцисс, совсем не хотелось. Франциск согласился и отправился к себе. С матерью по-прежнему возились лекари, а он сам с ног валился от усталости после трехдневной погони и всевозможных переживаний. Мария тесно прижалась к его спине, стоило только лечь в кровать, и Франциск мгновенно уснул. Сон был тяжелым и беспокойным, пусть и достаточно долгим. Мысли и страхи обличались в кошмары, не позволяя отдохнуть полноценно, поэтому проснулся он в отвратительном настроении. Приятными новостями о здоровье матери его не порадовали, зато вызванные послы собрались быстро и без единого возражения − слухи разлетались по двору мгновенно. Это было странно: стоять в материнской спальне под аккомпанемент ее тяжелого и громкого дыхания с кучей народа вокруг. Врачи, послы, влиятельные дворяне, Нарцисс и Мария − все толклись рядом, делая просторную комнату тесной и маленькой каморкой. − Мы позвали вас для того, чтобы выразить свое недоумение. Франция состоит в тесном союзе со всеми странами Европы и ни разу не нарушала своих обязательств. Однако в обмен на военную поддержку и активную торговлю она получила это, − Франциск сделал паузу, рассматривая напряженные лица. Продолжать не хотелось, хотелось лечь рядом с матерью и не отпускать ее. − Королеву-мать Франции похитили и пытали вопреки всем соглашениям и обыкновенному здравому смыслу. От нее добивались признания в ереси, хотя она не раз вставала на защиту католической Церкви и вряд ли в ком-то из нас найдется больше веры, чем течет в ее крови. Она племянница Папы… − Это частные разборки семьи Медичи, и Европа с папским престолом не имеют к ним никакого отношения, − смело возразил посланник Ватикана с неприятно бегающими глазками, с ненавистью посматривая на бледного, словно смерть, и не знавшего, куда деваться посла Флоренции. − Уверен, скоро королева поправится, и о неприятном инциденте можно будет забыть. − Это вовсе не неприятный инцидент. В нем замешана настоящая инквизиция, посланная из Рима. Кое-кого из нее нам уже удалось схватить, но мы доберемся и до остальных. После такого инцидента у нас нет никакого желания продолжать религиозную травлю. Мы обвиняем протестантов в ереси и жестокости, когда католическая Церковь пытает коронованную королеву до беспамятства… − под нарастающий гул голосов продолжил Франциск, ощущая всю зыбкость почвы, по которой пытался идти. Слишком громким было его заявление, интересам слишком многих оно противоречило. Только английский посол и послы нескольких немецких княжеств обрадовано и заинтересованно закивали головами, уже предвкушая новый союз с протестантским уклоном. За всей этой суматохой Франциск даже не испугался раскрытия маленькой лжи − ни одного из похитителей матери схватить пока не удалось. − Теперь я сомневаюсь в том, стоит ли дорожить ее опекой. − Немного боли королевской фаворитки не стоит многовековых отношений, − обозлившись, ринулся в бой посланник Ватикана, вызывая во Франциске ни с чем не сравнимую ярость и желание убить на месте. − С чего вы взяли, что ее пытали? У нее жар? Она могла простудиться в дороге. Кто знает, куда она собиралась. Она хитра и много раз обводила всех, включая вас, вокруг пальца. Почему мы должны верить в изуверские пытки? Может быть, это просто уловка вашей любовницы, − помня, что лучшая защита − это нападение, продолжил посланник, которому уже почти нечего было терять. − Королева Екатерина не просто королевская фаворитка. Она коронованная королева и мать короля. Она племянница покойного Папы, − вдруг вмешался Нарцисс, приняв оскорбленный и решительный вид, и вопреки всем разногласиям Франциск снова почувствовал благодарность за поддержку. − И вряд ли вы можете представить ее боль. Пытки, перенесенные ею, поражают своей жестокостью. Они унизили ее и как королеву, и как женщину. Они изуродовали ее, − прежде чем кто-либо мог возразить, Нарцисс в пару шагов оказался у кровати и сдернул с тихо постанывающей королевы одеяло. Франциск похолодел от ужаса и стыда, слыша шокированные и возмущенные голоса послов и Марии. Все увидели и распухшие конечности, пусть уже и не такие жуткие, как вчера, и исколотые гвоздями ступни, и исполосованную воспалившимися рубцами грудь королевы-матери, едва прикрытую ночной сорочкой. Поступок графа напугал Франциска и вызвал желание спрятаться от этого кошмара, представшего во всей красе теперь не только перед ним. − Это удар и по ее статусу матери короля, и по статусу фаворитки. Это удар по Франции. Настоящий вызов. Полагаю, теперь очевидно, что Его Величество имеет право на месть. Все вокруг зашептались еще громче, отчетливо разделившись на два лагеря. Возразить на заявление графа было нечего, и обсуждение новых союзов и возможных уступок уже шло полным ходом. Нарцисс оказался прав и прощупал слабость взятых врасплох посланников десятков государств Европы. Франциск видел, что определенной выгоды точно удастся добиться. Вопрос в том, какой и как быстро. − Я благодарен вам, хотя и не одобряю то, что вы сделали. Они не должны были… Все увидели ее такой… и эти жуткие следы, − признался король, стоило занятым пищей для размышления послам разойтись, а им с Нарциссом остаться в покоях лишь с занимавшимися королевой лекарями. Не разобравшаяся в своих чувствах Мария тоже поспешила выйти. − Они причиняют ей боль, но они же помогают Франции. Поверить не могу, − Франциск снова посмотрел на почему-то красную мать и тут же отвел глаза. Вина скручивала внутренности железными кольцами. Он виноват. Он, а не эти жадные до денег проходимцы из инквизиции. − Да, вовремя вы их оставили. Иначе все могло пройти не так удачно. Палач явно знал свое дело − почти все следы его пыток надежно спрятаны внутри Екатерины, − Нарцисс посмотрел испытывающе, тяжело, понимающе. Франциска прошиб холодный пот, когда он понял − граф знает. Знает о запретных утехах, творившихся в покоях королевы. − С чего вы взяли, что я… − все же попытался возразить Франциск, опасаясь давать ему еще один инструмент для шантажа и давления. В том, что Нарцисс попытается им воспользоваться, не было никаких сомнений. Мерзавец помогал ему, но о своих интересах помнил всегда. Не зря он упомянул об открывшейся ему тайне именно сейчас. − Я видел ее руки. Еще до всего этого. Я не осуждаю вас − я и сам не прочь иногда… Да и Екатерина создана для чего-то подобного, не могу не согласиться с вами, − он плотоядно усмехнулся, и Франциска передернуло от ревности и омерзения. Он предпочел бы никогда не слышать о вкусах графа и брошенного им мимоходом мнения о предназначении матери Франциска… сама мысль, что он думал о ней в таком ключе… Нет, она принадлежит только ему, только королю. Он ее господин, и следы на ее теле лучшее тому подтверждение. На секунду Франциск ощутил почти преступную радость от их наличия, от того, как подчинилась мать, согласившись принять плеть. − Не портьте впечатление о себе сейчас, когда я почти посчитал вас хорошим человеком, − скривился Франциск, недовольный своей реакцией. − Не переживайте. Я хорошо знаю, что принадлежит мне, а что нет. Она ваша. Если сможете спасти ее, − Нарцисс ухмыльнулся, легко уловив промелькнувшую на лице короля ревность и не спеша озвучивать свои истинные намерения. Склонившись в почти издевательском поклоне, крутанувшись затем на каблуках, он вышел, оставив короля наедине с матерью и врачами. − Ваше Величество? − неуверенно позвал один из них, и Франциск обернулся, мгновенно зацепившись взглядом за еще больше покрасневшее и вспотевшее материнское лицо. − Вы должны знать. Отеки действительно спадают, и даже грудь выглядит лучше. Мази и снадобья явно действуют. Но… лихорадка усиливается. Кроме того, мы обнаружили следы яда − рот королевы и ее… − лекарь замолк на мгновение, опустив глаза и позволяя догадаться о какой части тела шла речь. − Вся ее слизистая повреждена. В здоровом организме, возможно, яд и прошелся бы по телу без таких последствий, но королева больна. К подобной проблеме мы не были готовы. Боюсь, в одиночку нам не справиться. Я слышал, в Лионе есть один врач… − Напишите его имя. Его и всех, кого знаете. Я отправлю за ними сегодня же, − пообещал Франциск, глядя на в который раз закашлявшуюся мать и опускаясь рядом с ней на кровать. − Мама, ты должна поправиться. Ты не можешь… − он прервался на полуслове, больше всего мечтая, чтобы она открыла глаза хоть на мгновение. Внутри мгновенно все сжалось, словно скрученная до упора пружина. Слезы давили горло, руки дрожали, и, целуя мать во влажный висок, Франциск едва сдерживался. Почему это случилось с ними? Он хотел видеть ее счастливой, а не угасающей от болезни в собственной постели. − Приди в себя. Прошу тебя, − трогая холодной ладонью пылающий лоб, попросил он, но мать в ответ только зашлась новым приступом кашля − громким, мокрым и опустошающим. Франциску стоило немалых трудов не позволить слезам вырваться наружу. Лишь поднесенная лекарем записка с аккуратно выведенными на ней именами отвлекла его от безумного желания забраться к матери под одеяло и стиснуть ее в объятиях. Он должен помочь ей, а не бездумно горевать. Поэтому Франциск немедленно созвал свою стражу, раздал ей указания и отправил на поиски посоветованных врачей, поэтому послал служанок за самыми невообразимыми ингредиентами для лекарств в только-только оправившиеся от чумы деревни, поэтому весь день встречался с послами и дворянами, обсуждая дальнейшие действия и возможные союзы. Он сделал все, чтобы облегчить муки матери и укрепить Францию, как она просила. По крайней мере, на сегодня все. Уставший и совершенно подавленный он стягивал с себя сапоги, чтобы не ложиться спать прямо в них, как какой-нибудь выпивоха-простолюдин, когда жена совсем бесшумно опустилась рядом на кровать. Только сейчас он заметил, что она выглядела бледнее обычного и явно была чем-то расстроена. − Я ходила в лазарет, − тихо сообщила она, беспокойно стискивая колени. Франциск ощутил нечто похожее на настоящую панику. Если и жена оказалась чем-то больна, он просто не выдержит. − Думала, смогу порадовать тебя, отвлечь от… от того, что случилось с ней. Но я не беременна. Снова. Я так надеялась − подходящие признаки были, но… Я не могу зачать. Просто не могу, − она наклонила голову, дыша глубоко и явно стараясь не расплакаться. Эта наивная попытка поддержать, подарив самое желаемое, тронула Франциска больше многих красивых сочувственных слов и обещаний. Советники уже давно шептали ему, как сильно нуждалась королевская власть в наследнике, и в нем самом тоже росло беспокойство. Как и в Марии. Конечно, у него были братья, целых три брата, но они не свидетельствовали о его силе, его власти. Они оставались наследием отца − куда более крепкого и могущественного короля. Само их существование лучше всего показывало слабость и неумелость Франциска. Он не торопил Марию, не давил, терпеливо ждал и не чувствовал раздражения, и все же… Они нуждались в наследнике. Почти год после свадьбы, гораздо больше после их первой близости, и лишь одна неудачная беременность. Если бы только Жан родился у Марии… Однако сына Франциску подарила короткая и ничего не значащая связь. − Не расстраивайся, − он прижал жену к себе, поглаживая по волосам и наблюдая за мерцающей на стене тенью от свечи, − у нас еще будут дети. Все впереди, − она всхлипнула, и Франциск ободряюще улыбнулся, мягко беря ее руку в свою. − Я люблю тебя, Мария, − признался он, понимая, насколько правдивы эти слова. Только любовь к жене могла соперничать в нем с любовью к матери. Только она отвлекала его сейчас от мысли, что где-то совсем рядом его несчастная мать корчится в муках на постели, опозоренная им донельзя и брошенная на произвол судьбы в той жуткой лачуге. Мария выпрямилась, посмотрела на него с надеждой и ожиданием чего-то неизбежного, легонько толкнула, забралась сверху, прикасаясь нежным поцелуем к губам, и он не стал сопротивляться, когда она взялась за пряжки его камзола. Тревога ненадолго отступила, но следующим вечером Франциск снова стоял у постели матери, с трудом справляясь с эмоциями. Она отекла. Не так, как раньше. По-другому. Ее лицо нездорово налилось, словно в отместку за пришедшие в норму руки и ноги. Невозможно было смотреть на нее без боли − таким сиплым стало дыхание, и так тяжело вздымалась истерзанная грудь. Вчера врачи наложили особый компресс, чтобы вытянуть оттуда заразу, и им это удалось − приложенная ткань превратилась в желтую и испачканную слизью тряпку. Но все это не сняло лихорадки, продолжавшей пожирать королеву изнутри. − Ей нужно больше пить, но влить в нее жидкость практически невозможно. И легкие забиваются все больше, − подал голос незнакомый Франциску врач, кивая на со свистом втягивающую воздух королеву. − Она угаснет, если не найти новый метод лечения срочно, − добавил он, и Франциск взвился от ярости, не желая признавать его очевидную правоту. − Как вас зовут? Я не помню вас, − поинтересовался король, лично следивший за тем, кто лечит его мать. Десятки лекарей побывали здесь за последние сутки, но этого он не видел. − Сен-Жермен. Меня зовут Сен-Жермен, Ваше Величество. Я приехал вместо моего заболевшего друга. Уверяю вас, я обладаю всеми его навыками, − затараторил лекарь, не понимая, почему разом побелело лицо короля, его жены и многих присутствующих в спальне. − Выйдете! Немедленно выйдете! − закричала Мария, заглянув в глаза мужу и увидев там нечто настолько страшное, какого не видела за всю свою жизнь. Франциск собирался сделать что-то жуткое, и она должна была помешать. − Вам заплатят вдвое больше обещанного, но немедленно покиньте замок, − Мария ухватила лекаря под руку и лично потянула к дверям. Откуда несчастному бедняге было знать о давнем предсказании, о том, что Екатерине предначертали умереть рядом с Сен-Жерменом. Долгие годы королева и все остальные полагали, что речь шла о замке, и она никогда не посещала его, веря в страшное пророчество, однако Сен-Жермен сам нашел ее. Мария не знала, желала ли ей смерти после всего, но Франциск… она не могла смотреть на его мучения, на то, как затухает его жизнь вместе с жизнью матери. Она не могла отпустить его. − Что ты делаешь? − выпроводив слабо сопротивляющегося лекаря, она кинулась к мужу, остервенело сдирающему с себя камзол и явно собирающемуся улечься рядом с матерью. − Я не оставлю ее, − искаженным эхом повторил он ее собственные слова, забираясь в кровать под нескончаемые возражения лекарей. − А если ты заразишься? − снова закричала Мария, не веря, что он и правда собирается рискнуть столь многим. − Ты ведь король, и у нас нет наследника. Ты не можешь, − почти плача залепетала она, наблюдая, как он прижимает к себе задрожавшую и застонавшую мать. − Я не смогу править без нее, − ответил Франциск, ненадолго отвлекаясь и кидая виноватый взгляд на жену. − Со мной все будет нормально. Выйди, Мария, − она хотела возразить, но по потемневшим и повлажневшим глазам поняла, что это бесполезно. Франциск смотрел на нее упрямыми и не знающими возражения глазами матери. Всхлипывая, Мария скрылась за дверью, в коридоре снова столкнувшись с собирающимся уезжать лекарем со столь страшной фамилией. − Мама, пожалуйста, − зашептал Франциск, прижимаясь к ней и чувствуя невыносимый жар, исходящий от ее тела. Она задышала еще тяжелее, царапнув ногтями его руку у нее под грудью, − мама, это предсказание ничего не значит. Его уже нет здесь, − словно она могла испугаться прозвучавшего несколько минут назад имени, заверил Франциск, зарываясь носом в ее влажные от пота волосы. − Я хочу, чтобы ты поправилась. Я все для этого сделаю, но ты должна бороться. Ты слышишь меня? − он хотел бы, чтобы она ответила слабым стоном, дрогнувшими веками или чем-то еще… Королева лишь громко выдохнула, зайдясь следом кашлем, выбившим у них обоих слезы отчаяния. − Я обещал сделать тебя счастливой. Ты должна позволить мне. Я люблю тебя, − признался он, вспомнив, что она сказала ему там, в том доме. Это не должно было произойти так. Она должна была сказать эти слова совсем иначе. Она должна была сначала смутиться, замолчать, а потом посмотреть на него решительно и продолжить, упрямо сверкая глазами и предпочитая убийственную честность ненадежной лжи. И он должен был ответить то, что уже говорил ей многократно − сказать, как сильно любит ее, как желает. Должен был нежно поцеловать, погладить по мягким волосам и осторожно отнести в кровать, где они должны были заняться самой ласковой любовью из всех возможных. Все должно было произойти иначе, но сейчас они лежали в постели, и его мать горела совсем от другого жара. Горела и стонала, заходясь в ужасающих приступах кашля. − Тебе станет лучше. Обещаю, − снова зашептал Франциск ей в ухо, не обращая внимания, есть ли кто-то еще в комнате или нет. Возможно, все давно вышли, оставив их с матерью наедине, а возможно, так и стояли здесь, наблюдая. − Ты поправишься, − уверенно повторил он, засыпая на знакомом плече, как иногда делал в детстве, когда ему снились кошмары, и мать позволяла ему прятаться от них у нее под одеялом. Она хотела вырастить его смелым и решительным, ничего не боящимся, но порой просто не могла противостоять умоляющему взгляду ярко-голубых глаз. Если бы только она посмотрела на него снова… Как угодно − с обидой, яростью, гневом, страхом, любовью… Она посмотрит, обязательно посмотрит. Никакие предсказания не сбудутся, он не позволит, не допустит. Нужно только подождать. Подождать совсем немного. Но ожидание не помогло. Несколько следующих дней оказались мучительными и по-настоящему страшными. Ничего не менялось, разве что в худшую сторону, и король потерял сон, аппетит, потерял все, живя только надеждой, молитвами и изредка политикой, которая постоянно требовала его внимания. Он не потеряет еще и Францию. Только не сейчас. Ради той, которая столько за нее боролась. Франциск бесшумно прошел в покои матери, но даже приглушенных ковром шагов хватило, чтобы лекари и служанки бросили перешептывания и склонились перед ним в поклонах. Он ненавидел все это − сочувствующие взгляды, осторожные слова и запах страха, отчетливо расползавшийся по замку. Король уже понял: врачи ничего не могут сделать, они ищут, пробуют, советуются, рискуют, не приходя при этом ни к какому результату. Болезнь матери не желала отступать, вытягивая из нее последние силы. − Как она? − Франциск знал ответ и все же задавал вопрос снова и снова, с замиранием сердца и надеждой на чудо. − По-прежнему, Ваше Величество. Организм королевы борется, но пока хворь побеждает, − не поднимая глаз, отозвался лекарь, и он отвернулся от него побыстрее, усаживаясь рядом с кроватью матери. − Мама, − мгновенно позабыв о чужом присутствии, пробормотал Франциск и погладил ее по волосам. Она дышала тяжело и хрипло, с трудом напрягая разукрашенную следами плети грудную клетку и никогда не закрывая рот. За все время, прошедшее с возвращения, королева так и не пришла в себя ни разу, худея и истончяясь с немыслимой скоростью, а пару дней назад он заметил, какими неестественно красными стали ее щеки на фоне желтушной кожи. Не нужно было обладать особенным умом, чтобы понять - румянец носил вовсе не отпечаток здоровья, как обычно считается. Лекари мялись и жались, стараясь успокоить и отвлечь короля, но он не поддался, добившись в конце концов объяснения. У его матери не выдерживало сердце. Ей становилось хуже, несмотря на всевозможное лечение. Ни травы, ни мази, ни специально изготовленные напитки не помогали. Она задышала громко и мелко-мелко, а потом вдруг зашлась приступом дикого кашля, выгибаясь на кровати, хрипя еще отчаяннее и комкая в пальцах простыни. Из-под закрытых век потекли слезы, а изо рта вырвались желтоватые сгустки гноя и мокроты. Она кашляла и кашляла, окончательно срывая голос, задыхаясь и колотясь головой о подушку. Франциск крепко сжал ее руку, отмечая, какая она сухая и горячая, и едва не воя от бессилия. Он ничем не мог ей помочь, только сидеть рядом и смотреть, как болезнь делает ее все слабее. Жар, кашель, воспаление внутри и снаружи, отказывавшее сердце... Он нашел для матери лучших врачей, что были во Франции, но никто из них не справился с таким количеством последствий пребывания у инквизиции. Даже ее опухшие запястья и колени с трудом вернули в нормальное состояние. − Она умирает, − одними губами прошептал Франциск впервые озвучиваемую истину, когда мать наконец-то прекратила биться в изматывающих конвульсиях и замерла на подушках, побледнев до их цвета. Все присутствующие склонили головы еще ниже, желая попрятаться в темных углах, а лучше и вовсе стать незаметными. Атмосфера горя и отчаяния сделала воздух спертым и ледяным. Никто не представлял, чего ждать от почти обезумевшего в ужасе, безысходности и боли короля, не желавшего примириться с очевидным. Королева-мать умирала, наполняясь гноем изнутри и высыхая снаружи, и сейчас Франциск держал ее за руку, осознавая свое открытие. Никогда прежде он не думал о том, что останется один, без нее. Она всегда была рядом с ним, защищая и оберегая с самого его рождения, исполняя все капризы и порой рискуя ради него жизнью. Конечно, он помнил, как отец собирался казнить ее, но тогда она выглядела и чувствовала себя совершенно здоровой. Возможно, поэтому он больше сосредоточился на том, чтобы остудить пыл отца, и не ощутил до конца, каково это — остаться без матери. Ее нынешнее состояние скорее походило на то, в каком она пребывала во время родов близняшек, но даже тогда она не задыхалась, не горела в лихорадке, не отекала до неузнаваемости, да и Франциск был слишком мал, чтобы оценить и досконально запечатлеть все в памяти. Теперь же на него обрушились и детские страхи, и взрослое отчаяние. Он полюбил мать еще крепче, еще ярче, затащил в постель, сохранил свою репутацию, благодаря ее стараниям, использовал для самых извращенных утех... и не защитил. Не уберег. Не спас. Бросил умирать в муках сначала в какой-то сырой и выстуженной лачуге, а сейчас и в королевской кровати. Короткое время царствования сына стало для нее пыткой, одним лишь унижением и чередой навязанных постельных утех. Он не сдержал свое обещание. Не дал ни счастья, ни любви, ни власти. Она умирает.