Благие намерения

Головокружение и тошнота отступали медленно. Некоторое время Екатерина сидела на полу, ухватившись за чужие руки и беспрерывно сглатывая. Присутствующие смотрели на бледную и вспотевшую королеву с беспокойством и несколько раз порывались позвать на помощь, но она останавливала их. К черту врачей и все остальное. Она должна найти детей. Моргнув и осторожно встряхнув головой, поддерживаемая стражей Екатерина поднялась на ноги. Слабость была невыносима, и все же она решительно двинулась вперед. Королева пересчитывала каждую каменную плиту под ногами, давя в себе страх и нетерпение. Нельзя поддаваться панике и бездумно истерить. Чтобы отвлечься и успокоить разум, она тихо зашептала молитву, жалея, что не носила с собой четок − перебирание мелких шершавых шариков заняло бы руки, уже нервно исцарапанные ногтями до крови. За своим занятием она не замечала, какие коридоры сменяли друг друга, а потом вдруг резко остановилась, вынудив стражу налететь на нее сзади и чуть не сбить с ног. Екатерина услышала смех. Хорошо знакомый детский смех. Не веря своим ушам, она прислушивалась снова и снова, прежде чем броситься в комнаты, откуда исходил заливистый хохот. Влетев внутрь, королева замерла на пороге, теперь не веря глазам. Маленькие Генрих, Эркюль и Марго сидели на полу в окружении игрушек, которые с улыбкой и забавно состроенными рожицами передвигала Мария. Екатерина только сейчас осознала − это были покои невестки, они лежали на пути к покоям короля и тронному залу, поэтому она и оказалась рядом, спеша к Франциску. − Что это значит? Почему мои дети здесь? − с трудом сдержавшись, чтобы не напугать малышей, поинтересовалась она и подошла ближе к ним. Дети уставились на нее недоверчиво, хорошо чувствуя гнев, раздражение и еще не успевший отступить страх. Она же не могла найти силы успокоить их и просто стояла, вглядываясь в каждую родную черточку: напряжение и столь неожиданная разгадка похищения лишили ее способности мыслить здраво. Главное, они были здесь, живые и здоровые, даже смеющиеся и счастливые. − Сегодня утром в детской меняли мебель, и я предложил племяннице самой поиграть с детьми. Она это любит, а в тех комнатах еще не успели убрать как следует, − из-за укрытой пологом кровати, появился дядя поднявшейся на ноги Марии, герцог де Гиз, и Екатерина неосознанно сделала несколько новых шагов к малышам, чувствуя угрозу и стремясь их защитить. Слова герцога объясняли и пропажу детей, и веревки на полу детской, но почему-то королева не верила ему. Материнское сердце подсказывало иное, пусть никаких других объяснений случившегося не было. − В чем дело, Ваше Величество? Вы выглядите испуганной… и бледной. − Почему мне не доложили? Никто не имеет права забирать моих детей без моего разрешения, − подавив гневное сопение, бросилась в атаку уязвленная гадкой усмешкой герцога Екатерина. Шок и страх отступали, сменяясь целой палитрой чувств, отчетливо нервируя малышей. Смышленый Генрих и совсем крохотный Эркюль притихли, а впечатлительная Марго вцепилась в ее юбку и, казалось, собиралась расплакаться. − Не доложили вам? Королева Франции должна отчитываться перед вами? − ядовито возмутился де Гиз, вполне четко расставив акценты. «Королева Франции не должна отчитываться перед шлюхой мужа» − ясно читалось и в его глазах, и в глазах Марии. − Хотя, конечно, мы осознаем, как дороги вам дети и как вы, должно быть взволновались. Кто же знал, что сегодня вы решите покинуть постель? Мария бы просто поиграла с детьми, а потом они вернулись бы в свои покои в сопровождении всех кого нужно. Неприятно получилось, − герцог виновато покачал головой, словно только сейчас осознал свою ошибку и ощутил неловкость, но Екатерина поняла все, что крылось за вежливыми объяснениями. Не случайно. Это было не случайно. Мария никогда не любила братьев и сестер мужа настолько, чтобы озаботиться перестановкой в детской и заботливо забрать их к себе. − Простите за недоразумение, Екатерина. Я не хотела тревожить вас лишний раз. Я знаю, вы только поправились и политические заботы уже захватили вас с головой, − наконец-то подала голос Мария, глядя на нее раздосадовано и смущенно, и ее слова подарили Екатерине зацепку. Смутное подозрение, зачем устроили странное похищение, окончательно окрепло. − У фаворитки короля всегда множество дел, − хладнокровно уколол Екатерину герцог, и она вспыхнула от ярости и стыда. Как они посмели? Как они только посмели? − Не смейте обсуждать это при детях, − предупредила она, и напуганные шипением матери малыши бросились к ней, словно приняв ее злобу на свой счет и стремясь задобрить. − Не вздумайте использовать их, − голос сочился угрозой, но Мария лишь промолчала, опустив глаза, а герцог откровенно ухмыльнулся. Екатерина гладила то одну детскую макушку, то другую, осмысляя − так ей дали понять, что не потерпят ее власти, не смиряться с ее присутствием в жизни короля, не простят удачи, сделавшей ее из матери и любовницы полноправной королевой. И Мария, и де Гиз признавали только одну королеву, и давно павшая в грязь Екатерина ею не являлась. Они прекрасно знали единственное уязвимое место жестокосердной итальянки − дети. Все дети, включая Франциска, но если его они, безусловно, никогда не тронут, остальные могли оказаться разменной монетой во вспыхнувшей в замке войне женщин короля. − Что случилось, мама? Мне доложили, Генрих, Эркюль и Марго пропали. Тогда почему вы все здесь? − недоуменно поинтересовался он, ворвавшись в покои жены. По его лицу Екатерина сразу вычислила, с какой скоростью он избавился от аудиенций, занимавших его совсем недавно. Он бросил все, спеша на помощь ей и своим братьям с сестрой. Такое проявление любви вызвало в ней трепет и благодарность. − Произошло недоразумение, Франциск, − елейным голосом ответила она, беря короля за руку и посматривая то на разглядывающих его с интересом малышей, то на встрепенувшихся Марию с де Гизом. − Мария и ее дядя забрали детей, чтобы провести с ними время, но не захотели меня тревожить и не сообщили… − Екатерина позволила проявиться грусти и легкому страху, показывая сыну свою растерянность. Ее руки снова погладили детские макушки, демонстрируя любовь и заботу. − Мария, нужно было предупредить мою мать. Ты же знаешь, она только поправилась, ей нельзя беспокоиться, − Франциск осуждающе покачал головой, и на этот раз ухмыльнулась Екатерина. Если бы не малыши, она не постеснялась бы испуганно прижаться к нему, обнять крепко, пустить слезу − тогда в ответ бы Мария с дядей увидели куда больше любви короля с его фавориткой. − Это случайность, Франциск, она больше не повторится, − виновато отозвалась Мария, внезапной правдоподобной искренностью заставив Екатерину задуматься, насколько осознано она была вовлечена в этот спектакль, что наговорил ей умелый интриган де Гиз и что пообещал. Произошедшее требовало тщательного осмысления, и она обязательно займется им на досуге. Тем для общих разговоров не осталось, и, испепелив друг друга на прощание взглядами, присутствующие мирно расстались − Мария с дядей осталась в своих покоях, Екатерина с детьми отправилась в детскую, а Франциск поспешил вернуться к прерванным делам. Он бы обязательно утешил мать после перенесенного волнения, но он не солгал ей тогда − у него действительно день был расписан по минутам. Он и так прервал важную аудиенцию. Он навестит королеву вечером и покажет необходимую заботу. Сейчас же приходилось снова заниматься политикой. Ему предстояло множество встреч сегодня, но самой важной оставалась встреча с Нарциссом. Граф обещал доложить о том, какие сведения нашли королевские поверенные в уцелевших документах инквизиции. Палач по-прежнему грел пол в казематах, и Франциск испытывал странное удовольствие, представляя его ужас и тревожное ожидание товарищей по орудию, которые явились бы и проводили его в пыточную. Они так и не приступили к своей работе, потому что королю показалось, время терпит, а пытка мучительным ожиданием достаточно эффективна. Пусть палач решит, будто его не тронут, сохранив в качестве единственного важного свидетеля, и испытает животный ужас, когда в один прекрасный день ему без предупреждения начнут дробить кости. Нарцисс как раз представит доказательства вины Ватикана, столь долго обещаемые и столь, по его словам, важные. − Добрый день, Ваше Величество, − граф, по-видимому пребывавший в замечательном расположении духа, нашел Франциска даже раньше, чем тот рассчитывал: не в тронном зале, а в обычном коридоре. Впрочем, это могло быть и очередной уловкой − Нарцисс прекрасно знал, что все сказанное в тронном зале мгновенно приобретало официальный характер. − Вы разобрались с документами? − кивнув в знак приветствия, поинтересовался король, размышляя, как использовать новые улики, чтобы поскорее выставить родственников матери. − Да. В ворохе бумаг нам удалось отыскать несколько важных деталей переписки инквизиторов с Козимо Медичи, − Нарцисс замолк, словно выжидая театральную паузу и наслаждаясь своим успехом, − но все это меркнет перед обгоревшим и тем не менее уцелевшим обрывком письма Папы, где упоминается имя вашей матери. Одного этого достаточно, чтобы он плясал под вашу дудку до конца дней, − граф усмехнулся, оценив побледневшее и растерянное лицо Франциска, пока тот пытался осознать услышанное. Конечно, он был счастлив обрушившейся на него власти, но сомневался, что готов к ней. Да, он рассчитывал на влияние, авторитет, приобретение решающего веса голосу, но вертеть Ватиканом, как вздумается, без малейшей оглядки и опасения… Не слишком ли это много? Справится ли он? Его опыт слишком мал, однако… Однако у него есть мать, которая родилась, чтобы править, и, возможно, учитывая столь непростое стечение обстоятельств, им суждено править вместе. − Это хорошая новость, и я полагаю, вы уже готовы озвучить ту награду, которую желаете за свои труды, − собравшись с мыслями, спросил король, уже давно терзаясь вопросом, что потребует Нарцисс за свою хитрость и безотказность в последние недели. За сегодняшнее достижение он точно попытается добиться какой-нибудь выгоды. − Не отрицайте, вы ведь ради этого помогали мне. − Не отрицаю, − усмехнулся граф, протягивая Франциску пачку перевязанных бечевкой писем и старательно расписанный отчет. − Я желаю место канцлера Франции, − вмиг избавляясь от улыбки, добавил он, и король замер, ошарашенный его признанием. − Вторую после монарха должность в государстве? Это абсолютно исключено, − отрезал он, впившись глазами в так резко прекратившего паясничать Нарцисса. Тот только покачал головой, словно слово короля для него ничего не значило. − Одних только разъярившихся Гизов будет достаточно, чтобы… − Самое время избавиться от них. Вы прекрасно знаете, что они больше всех виновны в том, как Францию раздирают на части дворянские кланы и как неуклонно падает ваш собственный престиж. Они жаждут трона не меньше Бурбонов. Они опасны. Вам пора лишить их власти. Не бездумно, конечно, а все предварительно просчитав, но все же, − Нарцисс выпрямился и посмотрел куда-то за плечо Франциска, будто опасаясь подслушивания или случайных свидетелей. − На самом важном посту в государстве я принесу вам куда больше пользы. − Но моя жена состоит в родстве с Гизами… − возразил король, в какой-то мере признавая правоту графа. Гизы пользовались родством с Марией и лезли во власть все активнее и грубее, стремясь для поддержки подчинить подавляющее большинство дворян. Он был бы не против избавиться от них, но дело не решалось так легко, как старался расписать его Нарцисс. − А ваша мать? − вдруг бросил тот, пристально взглянув на Франциска и подходя ближе. − Вы хотите подарить ей власть, когда она окончательно поправится. Вы чувствуете вину. Вы любите ее. Желаете привязать к своей кровати навсегда. Но разве родственники жены позволят вам это? Вы не допускаете, что они могут извести ее? Или использовать вашу связь против вас. Пока она лишь королевская шлюха, им нечего боятся, но когда вы разделите с ней не только постель, но и трон… Они не потерпят этого, − жестко закончил Нарцисс, и, несмотря на очевидный смысл в его словах, король почувствовал себя задетым за живое. Гизы давили на него, пользуясь родством с Марией, но Нарцисс будет давить не меньше, пользуясь дружбой с его матерью. Рискнуть всем, чтобы сменить одно ярмо на другое. − Я для вас куда выгоднее. Вы не можете не признать, что мои советы помогали вам много раз. Даже своей любовницы вы добились благодаря мне. Сделайте меня канцлером и продолжайте прислушиваться ко мне. Вместе с вами и вашей матерью мы возродим Францию и добьемся многого, − граф прикрыл глаза, явственно представляя, чего именно добьется лично он, не допуская мысли об отказе короля, и это разожгло гнев Франциска еще сильнее. − Вы думаете, я буду слушать убийцу и лжеца? − возмущенно бросил он в лицо ухмыляющемуся Нарциссу. Король ненавидел идти у него на поводу и делал это в исключительно редких случаях, считая, что уже подарил графу достаточно власти, и сейчас тот просил слишком много и слишком нагло. − Кто из нас убийца и лжец? − самодовольно протянул Нарцисс, распрямляя плечи. − Я хотя бы не скрываю свое прошлое. А ваша фаворитка знает, что вы убили ее мужа, собственного отца? − он застыл, словно вдруг осознал нечто важное и потенциально выгодное. − Или вы убили его поэтому? Я всегда полагал, вы сделали это, чтобы остановить безумство Генриха, но... Может быть, вы просто польстились на его жену? Так же, как он польстился на вашу. Потрясающее сходство! − Нарцисс рассмеялся, вскидывая в воздух руку и с искрами веселья в глазах глядя на обомлевшего короля. − Моя мать прекрасно знает, что я убил отца, чтобы спасти ее честь и жизнь. Ее и Марии. Свою собственную. Возможно, даже вашу и каждого в королевстве. Мой отец сошел с ума, и если бы вы заботились о Франции, как уверяете меня, уже выяснили бы, почему, − король подавил желание что-нибудь расколотить и раскричаться, словно впечатлительная служанка − Нарцисс умел действовать на нервы. − Странно, мы никогда с ней это не обсуждали, хотя довольно много общались, когда вы бросили ее на произвол судьбы и растерзание своим дворянам, − граф задумчиво почесал затылок, и было совершенно невозможно сказать, поверил ли он в слова Франциска или легко распознал в них ложь. − Заметьте, я не выдал вашу тайну ни ей, ни кому-либо еще, − вдруг добавил он, вновь испытывающе взглянув на короля и заставляя лихорадочно сжимать кулаки. − Зато вы стрясли с меня тот чертов Эдикт, из-за которого католики и протестанты окончательно возненавидели друг друга. И это вы называете полезными советами? − на этот раз усмехнулся Франциск, а граф недовольно поморщился − пусть он и терпеть не мог протестантов, вынуждая короля подписывать Эдикт, на такие опасные трения он не рассчитывал. − Вы и без этого нахватали больше поражений, чем побед. Кроме того, начав новое царствование столь опасным способом, вы не позаботились даже о том, чтобы продлить свой род, обеспечив себе тем самым хоть немного стабильности на троне. Возможно, стоит обсудить все подробности ваших деяний с вашей матерью, если только она в силах повлиять на вас, − Нарцисс хищно оскалился, зная, куда бить и на что давить. − Обсуждайте что хотите. Она знает о том, что я убил отца, и вы не сможете шантажировать меня этим, − Франциск развернулся, взмахнув подбитой мехом мантией, и поспешил оказаться от графа подальше. Он солгал, смело, уверенно и отчаянно, но солгал. Его мать не знала, кто в действительности сделал ее вдовой. Франциск никогда не думал, что таким образом освободил себе дорогу в ее постель, ведь после безумной выходки отца, чуть не забившего жену, до убийства его нынешним королем прошли всего сутки. Франциск не мог за столь короткое время погрязнуть в порочной страсти. Он был уверен в этом, но сейчас, после слов Нарцисса, король вдруг испугался, испугался новой мысли − неужели он пошел на отцеубийство не только ради спасения всех и каждого, но и для того, чтобы заполучить жену отца? Нет, это безумие, бред, плод больного воображения и попытка манипуляции от излишне сообразительного Нарцисса. Нужно пресечь его потенциальные россказни. Мать не должна узнать об этом поступке Франциска. Он ведь сам не позволил ей... Нет, она не узнает. Король сделал все, чтобы оградить мать от опасной информации, одновременно стараясь защитить ее от тех, кто рвался воспользоваться столь выгодным влиянием королевской фаворитки. Но если сборищу подхалимов в лице различных послов и дворян он мог отказать в визите к ней, с представителями семейства Медичи все было куда сложнее. За следующие несколько дней они умудрились прорваться к Екатерине не один раз, и она чувствовала себя совершенно вымотанной и обессиленной после этих встреч. Они не имели возможности давить на нее, но отказывались признавать это, врываясь снова и снова, угрожая и откровенно оскорбляя. Екатерине потребовалась немалая выдержка, чтобы успешно отбиваться от бесконечных нападок. − Все еще сопротивляешься? − кузина уже привычно присела на кровать рядом с Екатериной. Королеве слегка нездоровилось с самого утра, но она упрямо поднялась, натянула на сорочку теплый халат и не сказала ничего сыну. Он с ума сойдет, если узнает, а ей не хотелось снова собирать у кровати десяток врачей, лучше она сама позовет кого-нибудь понадежнее и опытнее бездарных лекарей. − Ты продолжаешь поддерживать стремление короля Франции отомстить Папе и твоей семье. Мы обсуждали это, Катерина. Сколько еще раз мне прийти сюда? − Сколько еще раз мне сказать, что я не буду помогать вам? Я не настраиваю Франциска, но он и без моих советов понимает, что нам выгоднее воспользоваться этим... случаем. Вы уже стребовали достаточно, − Екатерина плотнее закуталась в халат, чувствуя себя неуютно под внимательным взглядом сестры. Та осматривала ее с головы до ног, будто видела впервые, уделяя странное внимание волосам, лицу и груди. Она явно что-то замыслила, и это королеве совсем не нравилось. Екатерина не собиралась сдаваться. Тем более, Франциск наконец-то сам соглашался с ней, сам стремился извлечь выгоду из произошедшего. Ей даже не приходилось убеждать его, и за такой неожиданно взрослой мудростью ей виделось чужое влияние. Например, Нарцисса, посещавшего ее на днях и довольно ухмылявшегося. Она не должна отдавать ему власть над королем − хваткий интриган и без того умудрился воспользоваться болезнью Екатерины в своих интересах. Раньше Франциск терпеть его не мог, но сейчас почти не скрывал благодарности. Это необходимо исправить. − Похоже, ты теперь думаешь не головой, а совсем другим местом, — некрасиво рассмеялась Франческа, подхватив Екатерину за подбородок. − Ты всегда мечтала о внимании и о власти. Твой сын дал тебе и то, и другое. И ты действительно изменилась. Щенячьими взглядами на него и отказом помогать собственной семье ты полностью оправдала свой статус королевской шлюхи. И даже внешне ты стала невероятно на нее похожа, Катерина, − вертя ею то в одну сторону, то в другую, добавила она и снова вгляделась в посвежевшее лицо, пальцами отмечая и едва заметные морщины в самых уголках губ, и нежность белоснежной кожи, и красиво спадающие на лоб блестящие волосы. − Я устала от болтовни. Даже если ты придешь еще десять раз, я не передумаю. Я не стану уговаривать его, − вырвавшись, громко заявила Екатерина. Болезнь почти отступила, это видели все и ждали возвращения королевы − каждый со своей целью. Родственники радовались тому, что она не отдала богу душу так некстати, но ее упертость вынуждала их нервничать все сильнее. Они полагали, одно слово Екатерины и проведенная ею ночь с королем способны заставить его передумать. Скорее всего, они были правы, и Екатерина упивалась обретенной властью: не впервые положение Медичи зависело от нее, но впервые она могла безнаказанно им отказать. − В конце концов, Папа не обеднеет, если пойдет на сделку с нами. Мы с Франциском уже обдумываем ее условия. Так что лучше уговаривай Папу согласиться. И мы все останемся довольны, − залпом выдохнув короткие предложения, королева прислушалась к себе, ожидая кашля, но тот так и наступил. Похоже, она и правда почти поправилась. Еще несколько визитов в купальню, и она выздоровеет окончательно. − Бедная маленькая Катерина. Ты так и осталась сущим ребенком, сестра. Тебе кажется, ты нашла влиятельного покровителя и он защитит тебя от всего, − королева замерла, услышав эти слова и разом позабыв про кашель. Разговор пошел в неожиданном и неприятном русле. − Так же ты думала тогда, в монастыре. Надеялась на Папу, мирно восседавшего в Риме. Но у него было куда больше проблем, чем беспомощная наивная сирота, − Екатерина отодвинулась подальше, пытаясь взять себя в руки и придумать достойный ответ. Кузина давила на больное, на вечную мозоль, на воспоминания из короткого и безрадостного детства, и королева не могла дать ей такое грозное оружие, как собственная слабость и бессилие перед прошлым. − Чудесный экскурс в историю, но он не имеет отношения к сегодняшнему дню, − королева выверяла каждое слово, которое собиралась сказать, чтобы надежно увести разговор в сторону. Если Франческа заподозрит успешность своего приема, следующую неделю Екатерина будет слушать о том, как подверглась насилию и как никто не захотел помешать этому, подарив ей вечный страх и жажду оказаться нужной хоть кому-то. − Думаешь? − ядовито усмехнулась кузина, снова придвигаясь вплотную. − А твой сын знает, что ты была солдатской девкой? Знает, кого выбрал себе в фаворитки? Его отцу выбора не оставили, но у него он есть. Ты не утаила от него, как развлекала тех, кто пленил тебя во Флоренции? Много дней подряд. Похоже, ты всегда была всего лишь подстилкой. Как радостно будет королю узнать это. Какой большой опыт у его матушки в деле удовлетворения обладающих властью мужчин, − она замолкла, задумчиво качая головой и будто заботливо перебирая волосы королевы, потерявшей дар речи. Она прекрасно понимала, что скрывалось за этой тирадой. Шантаж − любимое оружие Медичи, которое они пытались использовать и сейчас. Внутри все перевернулось, перекрутилось и вернулось обратно. Она тщательно скрывала от Франциска свою тайну, хотя он не раз просил поведать о ней и наверняка уже догадался, пусть и не зная подробностей. Слишком говорящим было иногда ее поведение в постели. Именно это поведение, эти чертовы страхи и привели их в постель. И все же Екатерина держалась за самый главный секрет своей жизни, упрямо отнекиваясь, отказываясь признавать... Лучше бы она сказала, сказала сама. Теперь это могли сделать за нее, и никто не был в состоянии поручиться, что Франциск поймет и примет такую часть прошлого матери. Его вспыльчивость, порывистость, молодость... Она не представляла его реакцию. Особенно не в постели, не в нежных объятиях, не от трясущейся от страха матери, а от ее безжалостных родственников в тронном зале. Медичи решили пойти ва-банк, даже рискуя бесповоротно потерять единственного возможного союзника во Франции, и теперь ей тоже придется действовать быстро и уверенно. − Убирайся, − прошипела Екатерина, сбрасывая руки кузины и усаживаясь в кровати, словно на троне. − Пошла вон, − вложив в голос весь возможный лед, добавила она. Лицо Франчески исказилось ненавистью, и ее ладонь взметнулась в воздух, будто собираясь отвесить пощечину, но дверь снова распахнулась в самый неподходящий момент, заставив вспылившую кузину Екатерины склониться перед королем и убраться прочь в рекордно короткие сроки. Франциск приблизился к кровати, пока королева размышляла, как поступить. Стоило обезопасить себя и рассказать свой секрет на случай, если родственники и правда предпочтут утянуть ее на дно в отместку за проваленное задание Папы, но этот секрет… Она так привыкла хранить его. Конечно, тот ужас случился много лет назад, задолго до рождения Франциска, и все же… Вот так взять и рассказать, что еще до брака с его отцом ее безжалостно насиловали простые солдаты несколько дней подряд… Ей повезло даже с браком в целом, не говоря уж о браке с будущим королем, а теперь забытый благодаря сыну позор мог отвратить от нее Франциска. Фаворитка короля не должна обладать подобным прошлым. Тогда, много лет назад, слухи удалось пресечь, но если они всплывут сейчас, слишком многие попытаются ими воспользоваться. И Франциск… она понимала, что ему нравится полагавшаяся королевам невинность матери, причудливо сочетавшаяся с опытом, однако если он узнает, каким именно был ее опыт, сколько мужчин осквернили ее, как это скрыли, чтобы выдать ее замуж… − Ты выглядишь напуганной, − заметил он, аккуратно снимая расшитый золотыми нитями камзол и укладываясь рядом с ней. Екатерина вымученно улыбнулась, наблюдая за его рукой, крепко обнимающей замотанное в одеяло тело. − Они угрожают мне. Ты ведь знаешь. Нам незачем притворяться, − мигом разомлев от прикосновения, прошептала она. Забота сына мгновенно пробуждала в ней доверчивую и хрупкую женщину, и в эту минуту Екатерине такая особенность показалась даже выгодной. − Они хотят, чтобы я повлияла на твое решение, − укладывая голову ему на плечо, добавила она. − Я знаю. Не бойся. Они не смогут ничего сделать тебе, когда все их благополучие зависит от твоей жизни, − Франциск погладил мать по голове, и она блаженно закатила глаза. Несмотря на все, что он когда-либо делал с ней, только с ним она чувствовала себя такой любимой и защищенной. Сын причинил ей много боли, вынудил жить так, как она никогда не желала, но… он любил ее, он спас ее и он готов был нести за нее ответственность. − Они собираются рассказать тебе кое-что. Обо мне. Вряд ли после этого ты захочешь ко мне прикоснуться. То, что они скажут, правда, но я не виновата в этом… Прости меня, Франциск… − сорвавшись на полуслове, попросила Екатерина. Она решилась. Решилась открыть тайну, чтобы больше ни у кого и никогда не возникло возможности шантажировать ею. Она опасалась, но после страшной болезни сын внушал ей неожиданно полное доверие. Она не чувствовала такого раньше, и сейчас, собираясь солгать, поняла, что не может, не имеет права. Пусть лучше он узнает, чем она будет мучиться еще и виной. − Тебе трудно говорить об этом, − ощутив легкую дрожь, сотрясающую тело матери, сделал вывод король и стиснул ее плечо. − Не говори. Не заставляй себя. Что бы они мне ни сказали, это ничего не изменит. У каждого из нас свои тайны, − услышав подобное, Екатерина подняла глаза на сына, смотрящего куда-то вдаль, и вдруг осознала − он тоже скрывает нечто, чем пока не в силах поделиться с ней. Она не представляла, что это может быть, учитывая его юный возраст и природную доброту. Только одной вещи за всю его жизнь она так и не нашла никакого объяснения − подписанному Эдикту против протестантов. Совсем недавно она подслушала странный разговор Конде о нем, и с того момента периодически размышляла над услышанным, так же, как и принц крови, не сумев докопаться до мотивов Франциска. Неужели в столь странном поступке действительно крылась какая-то тайна? Королева обязательно постаралась бы выяснить это немедленно, но… возможно, пока стоило воспользоваться тем, что Франциск хотел сохранить их секреты до тех пор, когда они оба пожелают открыться друг другу. − Моя любовь к тебе не изменится, поверь мне. Я уже видел, каково это − потерять тебя. Я не смогу жить без тебя. − Теперь все наладится, − она развернулась к нему, прижимаясь теснее и ощущая почти болезненную нежность. − Мы заставим Ватикан выполнить наши условия, ослабим напряжение между католиками и протестантами, принесем стране покой. Потом Мария родит наследника, и не останется ничего, о чем можно было бы переживать, − Франциск улыбнулся, а она снова отметила, каким прекрасным становилось его лицо в такие моменты. Голубые глаза сверкали еще ярче, без того изящные черты смягчались еще больше, и в сочетании с белокурыми волосами это делало его похожим на настоящего ангела. Когда сын был ребенком, она действительно считала его ангелом, посланным свыше за долгие годы ожидания и страданий. Проведя пальцами по заросшей благородной щетиной щеке, Екатерина осознала, что теперь стала видеть в нем не только по-детски трогательную красоту. Она видела в нем мужчину − достаточно сильного и привлекательного внешне. Мужчину, с которым делила постель и которому признавалась в любви. − Мама? − удивленно вздернул брови он, замечая, как она развязывает пояс своего халата, а затем отбрасывает ненужную одежду в сторону. Возбуждение в теле королевы взорвалось неожиданно быстро: ей захотелось доставить сыну удовольствие не потому, что он пришел за ним, а потому, что в ней самой вспыхнуло желание этой близости. − Мы не должны… − вяло возразил Франциск, пока она задирала его рубашку, чтобы прижаться губами к горячей коже. Он старался быть благородным и никогда не требовал ничего подобного во время ее болезни, даже не думал, королева не сомневалась, но сейчас… сейчас она в самом деле выглядела вполне здоровой. Вопреки мечтам родственников она ублажит его не ради выгоды. Франциск взялся за ее волосы, и она обвела влажным языком его сосок, а потом опустила ладонь ему на живот. Стоило скользнуть рукой ниже − возражения короля умерли неозвученными. Он называл тело матери чувствительным, но она знала, что он не менее чувствителен. Иначе почти невинные прикосновения языка и губ к мигом повлажневшим груди и животу не заставляли бы его громко вздыхать и нетерпеливо браться уже не за ее волосы, а за шею. Ухмыляясь сыну в пупок, Екатерина ощущала себя развратницей, но ведь она уже все решила. Она любит его. Она может делать это. Она хочет делать это. Ее рука увереннее задвигалась между ног короля. Он продолжал шумно сопеть, пусть и не закатывал глаза от наслаждения. Она всегда считала неутомимым Генриха, но теперь ей казалось, никого более выносливого и неистощимого, чем Франциск, просто не существует. Он мог ласкать ее часами, мог выверено сечь, а потом не менее выверено овладевать, мог истязать ожиданием, и такая выдержка не стоила ему ровным счетом ничего. Его тело не было столь же мощным и мускулистым, как у отца, но стройность, жилистость и внутренняя сила являлись куда лучшими достоинствами. − Мама… − пробормотал он, впиваясь пальцами ей в затылок. Екатерина задрала сорочку повыше, оголяя ноги и обхватывая ими бедра сына. Ее губы теперь ласкали его шею, а свободная ладонь почти игриво поглаживала плечо. Франциск отозвался новым громким вздохом на сдавленный стон матери, когда его рука скользнула к низу ее живота. Они могли бы играть в эту игру вечно − чьи пальцы окажутся более умелыми между чужих бедер, но он вдруг дернул Екатерину за волосы и вгляделся в расширившиеся от страсти глаза. − Достаточно, − она почувствовала себя почти обиженной, но когда сын аккуратно опустил Екатерину на подушки, приподнял край сорочки повыше, толкнулся внутрь содрогающегося в желании тело и задвигался там плавно и размеренно, она осознала: он заботился о ней, считал, что болезнь отняла у нее много сил и нужно быть осторожным… Сердце королевы зашлось в очередном почти невыносимом приступе любви, и прежде чем задвигаться навстречу любовнику, она успела представить искаженное яростью лицо кузины − Екатерина исполнила ее пожелание и разделила постель с королем, однако не замолвила ни словечка за Папу или родственников. Пусть они захлебнуться своим ядом, пока Франциск наполняет ее властью снова и снова. − Думаю, самое время сходить в купальню, − предложил король, когда они, вдоволь утолив свой голод, устало разметались на постели. Больше всего хотелось просто уснуть, но нельзя было отказываться от лечения матери. Франциск ощущал вину за то, что поддался на эту провокацию. Он пришел вовсе не за плотскими утехами, но мать разбудила в нем долго дремавшую страсть. После недавних фантазий сопротивляться оказалось вдвойне сложно. Он пытался не проявлять привычную им обоим грубость и действовать нежно, и все же остался недовольным собой. Он потерял бдительность и размяк, встреченный неожиданной материнской лаской. Франциск не представлял, зачем ей понадобилось это сейчас, а проанализировать случившееся как следует не получалось от усталости и томительно-размаривающей неги. Мать нехотя согласилась на его предложение, и который раз за последние недели они отправились в купальню. Настроение короля испортилось в одно мгновение, стоило ему стащить с матери халат и усадить на скамейку. Ее присутствие здесь лучше всего доказывало его неспособность вовремя остановиться, позаботиться, поддержать в нужный момент. Он снова пошел на поводу у эмоций, когда всего пару дней назад стыдился одной лишь мысли о желании к больной королеве. И когда под воздействием пара она снова зашлась кашлем, отчаянно прикрывая рот рукой и сгибаясь пополам, Франциск ощутил еще и страх. Тот самый страх, который не давал ему спать несколько недель. Нострадамус сказал, ее может убить любая простуда… А если мать продует по дороге из купальни в покои? Если она выпьет что-нибудь излишне холодное? Если не закутается вовремя в одеяло после их долгих и жарких утех? Он смотрел на то, как она вытирает влажные губы и поднимает на него почему-то виноватые глаза, и понимал, что не вынесет это снова. Не вынесет ее болезни и уж тем более смерти. Этот ужас останется с ним навсегда, и не существовало способа надежно оградить их с матерью от непоправимой разлуки. Она словно уловила его мысли, но Франциск предпочел отнекиваться и просто отвести ее обратно в покои, чтобы лично уложить спать. Дождавшись, пока королева мирно засопит, он устало протер глаза и собрался было отправиться к себе, но у дверей ему передали записку от уже подзабытого Нарцисса. «По дошедшим до меня сведениям, Гизы собираются предложить Папе помощь с истреблением протестантов, используя королеву, если он поможет избавиться от королевы-матери. Как вы думаете, он согласится?» − в записке легко угадывался насмешливый тон и наглый шантаж, и Франциск влетел в свою спальню еще более разгневанным и взбудораженным, чем раньше. Конечно, Нарцисс мог и лгать, но озвученный им вариант вполне способен реализоваться в будущем, когда король поделится с матерью властью. Это походило на замкнутый круг − только он освобождался от одного давления, тут же возникало другое. Нарцисс жаждал могущества, а сам Франциск уже пообещал его матери. Если поделиться с обоими, как много останется от его собственной власти? Не отнимать же у чудом поправившейся королевы то, что он еще даже не успел ей вручить? Но и Нарцисс слишком опасен. Он, полезен, умен, изворотлив, готов прийти на выручку в трудную минуту, однако цена за это выставлялась непомерно высокая. Нарциссу изначально было известно его слабое место, и если понадобится, он ударит по нему не задумываясь. Франциск снова осознал: любимая мать навсегда сделала его уязвимым, и он не мог защитить ее полностью. − Так бывает, когда насилуешь и отбираешь чужую жену, − вдруг разорвал тишину знакомый до боли голос. Франциск моргнул, затем сглотнул, потом покачал головой, боясь повернуться на звук. Это невозможно. Он давно покончил с таким безумием. − Ты сам виноват в этом. Ты пытался изнасиловать ее. Со мной ей было хорошо, − выдавил король, собираясь с духом и в панике цепляясь за каждый узор причудливой спинки кровати. − Да, я видел, − в ставшем ненавистном голосе послышалась усмешка, заставив лихорадочно сжать кулаки. − Ты причинил ей столько боли, а потом заставил полюбить эту боль, чтобы она никогда от тебя не отвернулась. Хитро. Ты ведь понимаешь, что сломал ей жизнь и свел с ума? Это ты называешь любовью? − Не тебе меня учить! − рывком развернувшись, Франциск наконец-то взглянул в недобрые и одновременно смеющиеся глаза отца. Он не видел его уже давно − с тех пор, как взял женщину, поглотившую все мысли, и не представлял, почему отец явился снова и именно сейчас. − Из-за тебя она страдала много лет. − Она моя жена. Моя. Она принадлежит мне, − теперь отцовский голос звенел от ярости, а его лицо исказило то же безумие, что заставило Франциска решиться на убийство. − Я имею право делать с ней что угодно − использовать в постели как вздумается, бить сколько влезет, сдирать шкуру живьем. Я, а не ты. Но ты отнял у меня ее вместе с короной и жизнью! − почти истерически взвизгнул отец, надвигаясь на него, и Франциск инстинктивно попятился. − Ублюдок! Как я жалею, что не придушил тебя тогда! − То, что ты совершил с ней, толкнуло меня на убийство! Я защищал ее! − выкрикнул Франциск, не понимая, почему оправдывается перед призраком, тенью из загробного мира. Чувство вины давно притупилось, а о связи с матерью он не жалел никогда. − Неужели? А ведь совсем недавно она едва не померла от твоей заботы, − отец мстительно прищурился, пока Франциск медленно осознавал − да, из-за этих мыслей он все еще разговаривал с покойным королем. Ему не хотелось, чтобы тот считал сына жалким мальчишкой, который не только ничего не добился, но и чуть не прикончил мать следом за ним. − Я видел ее. Ощущал. Совсем рядом. Я тянул ее как только мог. Делал все, чтобы она вернулась ко мне. И она вернется. Совсем скоро. − Нет! − снова закричал Франциск, бросаясь к призраку и ощущая исходящий от него холод. Конечно, отец собирался утянуть мать к себе при первой же возможности, чтобы отомстить, довольно ухмыльнуться и продолжить измываться над ней даже в мире мертвых. Но он не позволит, не позволит ему, у него ведь уже получилось один раз… − Она все равно умрет, Франциск. Раньше тебя. И у тебя не останется от нее ничего, кроме воспоминаний. Воспоминаний о том, как ты издевался над ней не хуже меня, − бывший король рассмеялся жутким заупокойным смехом, от которого стыла кровь в жилах у Франциска и шевелились волосы у него на затылке. Нет, это невозможно. − Бедная жалкая шлюха Екатерина. Она заплатит мне за измену. Я встречу ее здесь с распростертыми объятиями. − Убирайся! − окончательно потеряв самообладание, приказал Франциск и швырнул в отца примостившуюся на прикроватном столике вазу. Та пролетела сквозь заливисто хохочущий призрак, врезалась в стену и разлетелась на мелкие осколки. Отец захохотал еще громче, едва не похлопывая себя по животу от удовольствия, а Франциск впился глазами в столик, ища, что бы бросить, разбить, разнести… Неожиданно его взгляд зацепился за мерцающий синим флакон, о предназначении которого он так и не догадался. Нострадамус говорил, он пригодится ему позже, когда неведомая мысль созреет в его голове, и сейчас король понял, какова эта мысль. Все резко стало на свои места, мгновенно погасив бурю, секунду назад бушевавшую внутри. Все просто и логично. Решение всегда лежало на поверхности. Оно покончит со всеми проблемами. Франциску хотелось петь от внезапно поразившей его идеи. − Ты еще долго ее не увидишь. Я привяжу ее не хуже обручального кольца, − замечая недоумение, заставившее отца прекратить паясничать, объявил он. − Она моя. Теперь моя, − Франциск взмахнул рукой с зажатым в ней флаконом, и отцовское лицо снова исказила ярость. Призрак что-то прорычал, потом коротко завыл, словно сокрушаясь поражению, и исчез так же резко, как и появился. Король победно улыбнулся и осторожно спрятал переливающийся в свете свечей флакон в ящик стола.