Благие намерения

Обессиленная тяжелыми раздумьями, Екатерина возвращалась к себе. Она никак не могла принять решение − еще утром ей казалось, что о ребенке и речи идти не могло, а теперь отчаянно гнала картины того, как их с Франциском первенец становится королем. Безумие. Безумие, которым заразил ее сын, крепло, сминало рассудок Екатерины. Нет, она не пойдет на это. В конце концов, врачи запретили ей рожать три года назад, да и болезнь только оставила ее. Ребенок станет смертным приговором. Она прекрасно помнила, как истекала кровью и горела в лихорадке в прошлый раз и как несчастные близняшки покинули этот мир, едва родившись. Нет, она не выдержит. − А вот и она. Нынешняя первая красавица Франции, − чья-то ладонь рывком зажала ей рот, пока свободная рука незнакомца стискивала ее талию и тащила в ближайший темный угол. Подавленная и разбитая королева не заметила, как кто-то отвлек стражу, вынудив задержаться в прошлом коридоре, и наученная горьким опытом, теперь брыкалась и вырывалась, пытаясь пустить в ход зубы и локти. Она была уверена, что ее опять собирались похитить. Желающих хватало − и взбешенные Гизы, и недовольные несговорчивостью Екатерины родственники, и просто лидеры различных дворянских партий. По крайней мере, похищение первым пришло королеве на ум, и когда ей в щеку уперся тупой кинжал, она взвизгнула, безрезультатно рванувшись вперед и теряя сознание от ужаса: это не походило на попытку украсть. − Красоты в вас слишком много, − прошептал в ухо Екатерине хриплый, почти каркающий голос. Неровное лезвие прошлось от носа до подбородка, и только беспрерывные попытки королевы вырваться помешали ему врезаться в кожу настолько, чтобы оставить глубокие, не подлежащие заживлению шрамы. «Только не лицо. Только не лицо», − вспышкой билось в сознании Екатерины. Она наконец-то осознала: никто не собирался убивать или похищать ее, кто-то просто желал изуродовать фаворитку короля. Это грозило ей гибелью. Она не молода и уже изукрашена плетью, она и так не красавица, без лица ей не выжить. Даже просто умирать было не так страшно. Кровь из пореза стремительно побежала вниз, заливая шею, а кинжал вгрызся чуть правее виска королевы, почти задевая глаз. Вцепившись в руку незнакомца и лихорадочно дрыгая ногами, она прилагала все силы, чтобы вырваться или хотя бы закричать, но он знал свое дело − его пальцы водили лезвие по лицу Екатерины вместе с ее впившейся в них ладонью. Королева не чувствовала боли, только страх, смертельный всепоглощающий ужас, заставляющий ноги подкашиваться, а сердце один за другим пропускать удары. Она не справится, она слабее. Ее изуродуют прямо в темном коридоре, перечеркнув шрамами все, чего она достигла с таким трудом. Соленые слезы заливали уже три разной длины раны, и Екатерина мычала, хрипела, дергалась, умоляя прийти на помощь хоть кого-нибудь. − Мама? − прервал затянувшуюся возню тихий мелодичный голос. Екатерина замерла, а потом замычала громче, отвечая, предупреждая. Она молила о помощи, но явившаяся на зов дочь только усилила животный страх королевы. Клод не должна пострадать. Вдруг запаниковавший незнакомец причинит вред и ей? Она никогда себя не простит. − Мама? − повторила Клод, в темноте двигаясь на звук, и Екатерина остервенело дернулась вперед, позволяя лезвию впиться в лицо намного глубже, чем раньше. Хватка незнакомца ослабла на мгновение, которым она поспешила воспользоваться. − Клод! − крикнула королева, вырываясь и собираясь оттолкнуть почти налетевшую на них дочь, но та вдруг размахнулась и впечатала кулак в нос плохо различимого в темноте мужчины. Он охнул от неожиданности, выронил кинжал и отступил назад, где его настиг второй удар принцессы. Застыв от шока, Екатерина переводила взгляд с одного силуэта на другой, одновременно стараясь разглядеть ублюдка. Однако тот понял, что продолжать слишком опасно, и, с силой отшвырнув Клод к противоположной стене, бросился бежать. − Стража! Стража! − заголосила принцесса, поднимаясь сначала на четвереньки, а потом и вставая окончательно. − Держите его! − подоспевшая на зов стража кинулась в погоню, не представляя толком, кого ловит и почему. − Почему ты ходишь по замку одна? − первым делом поинтересовалась Екатерина, когда дочь подхватила ее под локоть и протянула платок, чтобы хоть немного зажать раны. − Где ты научилась так драться? − задала вопрос королева, вспомнив мощные удары, которыми Клод умудрилась выбить из рук незнакомца кинжал. Такие драки совсем не подходили для нежной, пусть и избалованной принцессы. − Меня научил один мой друг, − нехотя ответила она, поддерживая мать и помогая дойти до нужных покоев. Короткая фраза без продолжения позволила Екатерине догадаться об ответе и на второй вопрос. Конечно, Клод тайком навещала кого-то из своих ухажеров. С этим стоило разобраться, но сначала нужно было обработать раны, из которых по-прежнему сочилась кровь. − Кто сотворил с вами такое? − вскрикнула Клод и зажала рот рукой, когда при свете свечей материнское лицо предстало перед ней во всей красе. − Меня хотели изуродовать, чтобы разлучить с твоим братом, − доставая салфетки и мази, пояснила Екатерина и уселась на кровать. Клод презрительно скривилась, но все же принялась помогать промывать порезы и покрывать их чем-то склизким и пахнущим мятой. Лицо пекло, и Екатерина с трудом сдерживала слезы, не желая казаться дочери слабой. Но та уловила что-то, погладила ободряюще по плечу, присела рядом, обняла и притихла. Это не походило на нее − вечную язву и задиру, однако королева слишком испугалась, слишком устала, слишком нуждалась в поддержке, чтобы отталкивать дочь. Она позволила себе подойти к зеркалу и расплакаться только после ухода Клод. Под опухшими глазами, на подбородке и щеках, красовались красные уродливые порезы. Екатерина не сомневалась в своей мази: уже завтра краснота не будет такой яркой, а через несколько дней все заживет окончательно, ведь Клод успела прийти ей на выручку вовремя и самого страшного не случилось, но легче от этого не становилось. Екатерина смотрела на искалеченное отражение и думала. Она почти не сомневалась в том, кто это сделал. Одна или с чьей-то подсказки Мария нанесла ей первый сокрушительный удар. Только обманутая женщина могла приказать искалечить соперницу, отлучив с помощью уродства от украденного мужа. Осознание столь простой истины вынудило Екатерину вновь и вновь переосмысливать предложение сына. Мария уже причинила ей немало вреда: чуть не изменила линию престолонаследия, едва не обеспечила развод с Генрихом, поддерживала идею казни Екатерины, вымогала у нее деньги, отравила, лишь бы отправить Нострадамуса на поиски Франциска… и теперь она приказала изрезать ее лицо… Мария способна на многое − как преданная жена и как королева. Ее злоба будет расти вместе с желанием отомстить, уничтожить. Екатерина сама проходила через это, но не имела возможностей для реванша, а вот Мария со своим титулом, правами и любовью мужа имела. Как ей обезопасить себя? Как заручиться вечной любовью сына? Сделать так, чтобы несмотря на любые козни он не отказался от матери и любовницы... Он пришел к ней почти сразу. Обнимал, целовал, умолял простить за то, что не защитил, обещал найти обидчика, нервно закусывал губы, рассматривая раны, вытирал невольно катившиеся из ее глаз слезы и укладывал спать. Королева принимала заботу, прижималась всем телом, просила не оставлять и пила один стакан воды за другим. Франциск терзался чувством вины, а она, наблюдая за ним, думала, думала, думала… Сын старался не отходить от нее ни на шаг, так и не веря до конца в то, как быстро королева пострадала вновь, едва оправившись от тяжелейшей болезни. Его растерянность и стремление все исправить, загладить вину, уберечь от любых опасностей только убеждали ее в единственно верном решении. Через несколько полных размышлений дней она стояла перед покоями короля в одной сорочке и халате, собираясь с духом. Наконец, глубоко вздохнув, Екатерина прошла внутрь и мгновенно впилась глазами в склонившуюся над столом фигуру сына. Он посмотрел на нее удивленно, не понимая, зачем она пришла, и гадая, не стряслось ли чего. После случившегося он мигом позабыл, что взял с нее обещание явиться в его спальню. По крайней мере, Екатерине так казалось. − Я приняла решение, Франциск, − объявила она, подходя ближе и вытягиваясь перед ним в полный рост. Порезы на лице будто снова пылали, призывая поскорее озвучить задуманное. − Я согласна. Я хочу родить твоего… нашего наследника, − быстро поправилась Екатерина, заметив в его глазах возражение. Она боялась, король передумал, проявил жалость, испугался, но он молчал, не пытаясь перебить и убедить мать в поспешности ее вполне определенного визита. Она была права − мысль о ребенке прочно засела у него в голове. Екатерина могла бы расспросить его о ней, постараться выяснить даже малейшие мотивы, но сейчас это заботило ее меньше всего. − Я пришла за ним, Франциск, − попросила она и взялась за отвороты пестрого сыновнего халата. Конечно, король был рад решению матери, конечно, сделал все с максимальной любовью и нежностью, обращаясь с ней, как с хрупкой куклой, но неприятное чувство настойчиво скребло сердце − словно он пользовался материнской растерянностью, страхом, поспешностью, о которой она еще может пожалеть. Так ли должен появиться на свет их ребенок? В голове Франциска все рисовалось совсем иначе. Король поправил подушки под головой матери и поудобнее устроился рядом, рассматривая ее бледное исцарапанное лицо. Очередная причиненная ей боль, которую он допустил. Очередной обидчик, которого оказалось непросто найти. Услышав о происшествии, Франциск мгновенно бросился в покои матери и нашел ее совершенно подавленной и растерянной. Еще бы, ведь и без странного нападения он сам поставил королеву перед сложным выбором, заставив метаться, мучиться и переживать. Он не строил иллюзий, воображая, будто она с радостью кинется исполнять его желание, и хотел, чтобы это решение они приняли вместе. Чья-то нелепая и гадкая выходка смешала все карты. Сначала Франциск и представить не мог, кому понадобилось так подло нападать на королеву-мать, тем более, она не спешила никого обвинять, игнорируя его вопросы и снова замкнувшись в себе, но Клод, посещенная им на следующий день, без колебаний предложила ему поискать преступника в покоях жены. Сестра как обычно не стеснялась в выражениях и эмоциях, и король разозлился, в отместку накричав на нее, однако червь сомнения все же пробрался в его сердце. Он не хотел допускать правоту сестры ни на минуту, но за неимением других вариантов и опасным сомнением все же явился в тот вечер к жене, показавшейся ему тогда чем-то неожиданно расстроенной. − Я спрошу только один раз. Ты приказала сделать это? − спокойно поинтересовался он, наблюдая за ее реакцией. В последнее время лицо Марии искажалось только обидой и недовольством днем и страстью вечером, когда они вдвоем ложились в постель. Франциск гнал раздражение от постоянного кислого вида жены и ее однообразных попыток разрешить все противоречия исключительно в спальне. − Нет, − процедила она сквозь зубы, осознав, что отвечать все же придется. − У твоей матери достаточно врагов, и она сама заслужила их ненависть, − Мария резко поднялась и отвернулась к окну, выдавая неприязнь. Франциск всегда верил ей, но сейчас эмоции на ее лице горели так ярко, что впервые он засомневался в ее честности. − Я надеюсь, ты никогда не попытаешься причинить ей вред, Мария, − не меняя голоса, предупредил он, и Мария обернулась, не скрывая злобы. − Конечно, нет. Я буду терпеливо наблюдать, как мой муж развлекается со своей… любовницей каждую ночь, пока я дожидаюсь его в своей спальне. Она ведь всегда так делала. Твоя чертова… − она осеклась, когда, сверкая полными ярости глазами, он ухватил ее за руку и болезненно встряхнул. − Не смей оскорблять ее. Она ни в чем не виновата, − пригрозил король, испытывая одновременно чувство вины и желание наказать за дерзость. Его мать уже достаточно искупали в оскорблениях, и прятаться за ее спиной от жены он не собирался, пусть и понимал, что Марии приходится нелегко. − Она никогда не пыталась встать между нами подобным образом. Не соблазняла меня и ничем не поила. Если ты хочешь кого-то винить, вини меня. Только я ответственен за это, − признал Франциск, помня данное матери еще в самый первый их раз обещание ответить за свое желание получить ее в любовницы. − Неужели она сопротивлялась? − усмехнулась Мария, не представляя, насколько была права. Конечно, его мать сопротивлялась. Сопротивлялась как никто другой, дралась за свою честь, просила и умоляла, пробуждая вину за повторяющееся насилие и сильнее разжигая желание обладать. − Я помню ту пустоголовую куклу Оливию, − неожиданно заметила Мария, и король удивленно замер, не понимая, к чему она клонит. − Она уверяла меня, что согласилась на связь с тобой потому, что ты обещал на ней жениться. Что же ты пообещал Екатерине, если она ни в чем не виновата, но спит с тобой? Она никогда ничего не делает просто так… Странно, я раньше не задумывалась, как они с Оливией похожи внешне… − она задумчиво поводила пальцем по подбородку, совсем не походя на себя обычную − быстро распаляющуюся, гневно краснеющую и не гнушающуюся повышать голос. Это настораживало и будило самые неприятные подозрения. − Я склонил ее к этой связи. Ты должна спрашивать лишь с меня. Я верю твоим словам, но предупреждаю тебя на будущее, − отбросив пугающее чувство, повторил он, надеясь, что ему не придется наказывать отчаявшуюся жену за причиненный его матери вред. Он никогда не забывал проявлять внимание и понимание к Марии, никогда не унижал ее сознательно, как любил поступать с женой отец, никогда не смотрел ни на кого еще. Он был виноват перед ней за измену с матерью, но это другое, совсем другое. Мария собиралась что-то сказать, но потом передумала и лишь молча прожгла взглядом, прежде чем вновь отвернуться. Сомнение, разъедавшее сердце, усилилось, и король поспешил выйти из покоев жены. Наверняка кто-то пытался их рассорить − Франциск не мог вообразить, что постоянно кидающаяся на защиту протестантов и сумевшая понять ситуацию с Лолой и их сыном Мария хладнокровно приказала изувечить свою свекровь, а потом так успешно делала вид, будто совершенно ни при чем. Она никогда не вела себя настолько низко, и он не желал верить в ее причастность. Это невозможно. Жаль только, его неверие никак не облегчало муки искалеченной матери. Оборвав воспоминания о случившемся пару дней назад, он вновь посмотрел на лежащую рядом мать и тяжело вздохнул, встретившись взглядом с печальными карими глазами. Неужели они никогда не будут просто счастливы? Неужели ее не перестанут отнимать у него? Неужели нет ничего, что способно разорвать замкнутый круг? Он хорошо помнил, в какой роскоши и всеобщей любви жила фаворитка его отца, и не понимал, почему с его собственной матерью все получалось иначе. Почему ее так ненавидели? Почему только и ждали, как бы причинить боль и уколоть посильнее? Снова и снова Франциск размышлял, какой статус защитил бы королеву, раз даже самый высокий титул не давал никаких гарантий, и решение по-прежнему виделось лишь одно. Она должна забеременеть и родить его ребенка. Это позволит ей оставаться у власти, укрепит ее позиции и одновременно обеспечит страну наследником, в котором она так нуждалась. − Я люблю тебя. Так сильно люблю. Иногда мне кажется, эта любовь убьет меня, − замечая тревогу и уловив мрачные мысли сына, призналась королева и провела ладонью по покрытой щетиной щеке. Когда он родился и она впервые прижала его к своей груди, Екатерине показалось, ее просто разорвет от полноты чувств, от невероятной любви, клокотавшей внутри, от абсолютно невыразимого счастья. Именно тогда она впервые задумалась, куда приведет ее такая привязанность. Конечно, речь шла лишь об ощущениях, о тех эмоциях, которых она никогда прежде не испытывала, о бешено стучавшем сердце, не дававшем нормально дышать несколько дней подряд после родов. Но сейчас Екатерина осознавала − эта любовь и правда могла убить ее. Рядом с сыном она теряла рассудок, таяла, забывала обо всем, становилась мягкой и податливой, почти разучившись сопротивляться его воле. От рождения гордая и не склонявшая ни перед кем головы, она привыкла подчиняться желаниям короля. Любовь к нему оказалась страшной вещью. Екатерина особенно остро ощущала это в данный момент − лежа голой в кровати сына и понимая, что несколько минут назад позволила ему оставить в ней ребенка. Отказаться от мешавших беременности трав и прийти сюда было трудным решением, и все же она пришла и намеревалась родить королевского наследника, рискуя жизнью и подорванным после многочисленных родов и недавней болезни здоровьем. Франциск снова получил желаемое. − Я знаю. И люблю тебя не меньше, − прижимаясь ближе, накрывая мать одеялом и переплетая свои пальцы с ее − говоряще лежащими на животе. Все вдруг неожиданно начало напоминать совершенно нереалистичный и пугающий сон. − То, что мы делаем, неправильно. Ты ведь понимаешь. Мы не должны… − она замолкла и крепко стиснула его пальцы, зажмурившись и тяжело дыша. Франциск действительно понимал. Он не боялся ответственности, не отказывался от обещаний, просто неожиданно ярко прочувствовал, как поступил совсем недавно. Он пытался сделать своей собственной матери ребенка. Даже в голове звучало дико, чуждо, преступно, и сложно было представить, какой будет реакция в замке, во Франции, во всем мире, если спустя какое-то время ее живот и правда начнет расти. − Мы уже зашли слишком далеко, мама. Отступление для нас подобно смерти, − заметил король и склонился к подрагивающим материнским губам, не забывая заглядывать в блестящие карие глаза. − Нет, Франциск. Мы должны остановиться. Мы не можем переступить эту черту, − Екатерина резко села на кровати, столь же неожиданно придя в себя. Безумный морок слетел, стоило ей услышать последнюю фразу сына. Она вспомнила, действительно вспомнила, как далеко они уже зашли. Она потеряла всю честь, все то немногое уважение, которое с трудом заслужила за долгие годы. Она приобрела в буквальном смысле клеймо и унизительный статус любовницы короля, и не осталось никого, кто бы сомневался ее методах влияния на него. Но самое неприятное − так оно и было. Она расплачивалась за каждое его решение и за каждую свою маленькую победу собственным телом. Она совсем растеряла материнские качества. Она плохая мать и плохая королева, раз не научила сына противостоять похоти и капризам. Ее новый ребенок станет лишь проблемой, огромной проблемой. Укрепляя положение с его помощью, она не только погрузится в опасную как никогда пучину властных игр, но и будет каждую секунду трястись от страха за жизнь самого дорого существа. Многолетний непрекращающийся кошмар. − Нам нужен ребенок. Ты знаешь это, иначе бы не пришла сюда, − упрямо напомнил Франциск, тоже поднимаясь и обхватывая ее за плечи. Екатерине мгновенно стало плохо. Неужели он заставит мать, которая уже отдала ему все, что могла, рожать наследника? Она знала − помимо всего прочего, это разрушит их любовь. Так же, как острая необходимость рождения детей уничтожила ее и без того хрупкий брак с Генрихом. − Ты такой же, как твой отец. Гореть ему в аду за то, куда он толкнул нас! − не выдержала Екатерина, вырываясь, прижимая колени к груди и не замечая разом изменившегося лица сына. − Ты жалеешь о нашей связи? − сглотнув, поинтересовался Франциск. Они никогда не обсуждали начало их отношений… Вернее, она спрашивала, а он пытался отвечать, но мать никогда не понимала его мотивов полностью. Возможно, потому, что он так и не признался в том, как сходил с ума, мечтая о ней днем и ночью, и излечился, лишь добившись желаемого. − Нет. Нет. Я люблю тебя, − явно испугавшись, поспешила уверить она, а Франциск, прижимая ее к себе и целуя в макушку, задумался, мог ли он тогда получить мать без насилия. Ответила бы она взаимностью, если бы вместо того, чтобы бросить на кровать и овладеть, он попробовал больше общаться с ней, дарить подарки, проявлять искреннее внимание, поддерживать и делать все то, чем полагается завоевывать женщину. Пусть сейчас она испугалась разочаровать его и оттолкнуть, он чувствовал − ее любовь к нему как мужчине вполне настоящая. Неужели он мог добиться этой любви без боли и унижений, которым подверг мать? − Мои последние роды… − вдруг глухо заговорила она, вцепившись в его руку до боли. − Они стали кошмаром. Я до сих пор вижу их в липких удушливых снах. Бесконечная агония, повсюду кровь, мое собственное раздувающееся и чернеющее все больше тело… и два крохотных трупа в конце. Одной переломали ножки, а вторая просто перестала дышать в своей колыбели. Если бы ты видел все это, ты бы никогда не просил меня проходить через такой ужас снова, − сбивчиво выдавила мать, глотая слезы и подрагивая, пока Франциск осторожно подбирал слова. Он никогда не говорил, и, похоже, время пришло. − Я видел, мама. Я был там. Подсматривал, приоткрыв дверь, − признался он, и она замерла, не веря и наверняка испытав боль от предательства. Мать думала, он не знал, что ей пришлось пережить, а он знал и все равно попросил. Но он никогда, никогда не стал бы рисковать ее жизнью, если бы существовала хоть малейшая опасность. − Я бы не попросил, если бы твои врачи сомневались в твоем здоровье хоть немного. Но ты здорова, мама. Совершенно здорова, − вслух уверил он, разворачивая ее к себе за подбородок и заглядывая в расширившиеся от удивления глаза. − Этого не может быть, − пробормотала Екатерина и по одному взгляду на сына поняла, что он не лгал. Он правда видел тогда, правда знал… и молчал. Молчал до сегодняшнего дня. − Завтра врачи осмотрят тебя, и ты сама убедишься, − воодушевленно продолжил Франциск, неправильно истолковав ее слова, пока она медленно осознавала − совсем недавно повзрослевший сын наблюдал за тем, как три года назад она рожала его сестер. И теперь он думал, что готов наблюдать за тем, как она рожает его сына. Екатерину снова замутило, но она нашла силы улыбнуться и осторожно устроиться на груди у короля. Он толкал ее к безумию, делясь новыми желаниями и воспоминаниями, и все же именно это иногда дарило ей мимолетные вспышки просветления, становившиеся все короче. Его рука уже почти привычно погладила живот Екатерины, и она накрыла ее своей, размышляя, как выкрутиться из сложившейся ситуации. Она испугалась нападения и погорячилась, а сейчас понимала, что не хочет − не хочет и не может рожать. Однако Франциск упрям и не откажется от поставленной цели просто так. Ей придется обмануть его, несмотря на возможное наказание. Королева сглотнула, когда клеймо словно загорелось на коже, напоминая о прошлом предательстве. Нет, она будет аккуратна, просто потянет время, найдет другой вариант, подходящий всем… Для начала нужно заставить сына высечь ее, чтобы отложить визит врачей и успеть договориться с ними, потом следует выпить снадобье, а следом… следом необходимо использовать Марию, эту мерзавку, чуть не изуродовавшую ей лицо… Екатерина вздохнула, приказывая себе успокоиться. − Ты прав, − тихо согласилась она, стараясь звучать как можно более естественно. − Но мне слишком тяжело, Франциск… Ты знаешь, что мне нужно, − Екатерина приподнялась, осторожно сбрасывая простыню, вглядываясь в лицо сына и кивая в сторону стола, где хранились плети и веревки. − Это поможет мне, − вкрадчиво прошептала она и повела плечами, делая намек еще более откровенным. Франциск колебался. Она видела сомнение в его глазах, но он слишком привык к тому, какой покорной и счастливой она становилась после плети, и мысль о подвохе не пришла ему в голову. Поразмыслив несколько секунд, он все же поднялся и направился к столу, а она заранее вытянула руки для веревки. Королева с трудом сдержала вздох облегчения. Франциск сказал, что не будет заставлять ее рожать, если врачи усомнятся в ее здоровье хоть на мгновение. Лекари должны были прийти завтра, но исполосованная спина позволит отложить эту встречу, и Екатерина воспользуется задержкой, чтобы подкупить их. Они скажут королю об опасности зачатия и родов, и он откажется от своей идеи, а она пока найдет, чем облегчить его расстройство. Утром королева еле ходила от боли в лопатках, почему-то сопровождавшей каждый шаг. Екатерина осознала, что переоценила свои силы − слишком мало времени прошло между двумя сеансами запретных утех. Плеть измучила ее вконец. Правда, так просьба отложить вопрос с ребенком выглядела намного более искренней и правдоподобной, не вызвав у Франциска ни малейшего подозрения. Все шло по плану. Осталось лишь поговорить с Марией − убедить в своей доброжелательности, дать несколько советов и подарить пару полезных снадобий. Екатерина считала, невестка сумеет правильно воспользоваться предложением, ведь сама она быстро научилась сосуществовать с любовницей мужа и с ее помощью смогла убедить его не бросать попытки завести ребенка даже после десяти лет бесплодных усилий. Казалось, сама судьба шла навстречу: когда они с Франциском завтракали, Мария впервые за долгое время не проявила к ней ярко выраженной неприязни. Она спокойно ела, общалась на отвлеченные темы и даже пожелала Екатерине приятного аппетита. Франциск выглядел довольным переменой, произошедшей с женой, из чего изумленная королева сделала вывод, что он поговорил с ней и попросил умерить пыл. Внутри вновь растеклось теплое щемящее чувство − забота сына всегда пробуждала в Екатерине самую преданную любовь. − Как ваше здоровье, Екатерина? Вы выглядите бледной. Все в порядке? Я слышала о том, что случилось с вами. Простите, что не выразила поддержку раньше, − Мария тепло улыбнулась, словно никогда и не было никакой молчаливой вражды и скрытого противоборства. Екатерина засомневалась в искренности невестки, но потом решила, что Мария просто испугалась после неудачно организованного преступления, ведь жестокое нападение на мать короля в любом случае требовало наказания. Сурового наказания. И Франциск наверняка объявил об этом. Прошлые обидчики его матери томились в холодных казематах, ожидая пыток и смерти, уже не одну неделю и оставались лучшим доказательством любви короля − ради Екатерины он шел на любые жертвы. Такой расклад грел ей душу как ничто другое и позволил поверить в перемену настроения невестки. Та искала мира, потому что без него становилась уязвима. − Спасибо. Мне уже лучше. Я больше испугалась, чем пострадала, − в качестве последней проверки Екатерина нежно накрыла примостившуюся на столе руку короля своей. На лице Марии промелькнула боль и что-то едва уловимое, но оно не перекосилось яростью и презрением, как случалось раньше. Возможно, она действительно осознала бессмысленность кровавой борьбы. Это произошло очень кстати, и королева расслабилась, еще больше уверившись в успехе. Договориться с невесткой стало проще. После завтрака они продолжили неожиданные семейные посиделки, смеясь, делясь впечатлениями о последних событиях и наслаждаясь разрядившейся атмосферой. Все аудиенции прошли спокойно, тень угрозы словно исчезла, вернув в замок покой. Теперь Екатерина почти радовалась нападению − оно утихомирило невестку, уничтожило у нее мысль о вседозволенности, а раны… раны пройдут. Если проблему с ребенком удастся решить, все окончательно станет на свои места. − Иди ко мне, − прошептал ей в ухо король, осторожно подхватив за талию почти у самого входа в ее покои. Они вдвоем вальяжно прошли мимо стражи, а за дверями Екатерина снова оказалась в объятиях сына, обращавшегося с ней сегодня особенно нежно. Она тихо сопела, закрыв глаза и закусив губу от удовольствия, пока он медленно стягивал с нее платье, расшнуровывал корсет и распускал ей волосы. Если что-то и нравилось Екатерине в затее короля, так это его стремление угодить, подарить самые изысканные ласки, исполнить самые нелепые желания. Он старался доказать всю возможную выгоду их нового союза, и это было… приятно. Она могла проявить слабость, воплощая в жизнь необходимый план − позже конфликт неизбежно произойдет, и станет совсем не до удовольствий. Екатерина хотела поговорить с невесткой на следующий день, но та вела себя так неожиданно благодушно, что королева стала медлить, опасаясь поспешностью нарушить только установившееся равновесие. В конце концов, немного времени у нее еще было. Двор же словно замер, с удивлением наблюдая за внезапно наступившей в королевской семье идиллией. Казалось, даже борьба дворянских кланов и религиозные трения прекратились, настолько шокирующим вышло примирение двух женщин короля. Все знали о хитрости и выдержке Екатерины, но Мария легко поддавалась злобе и обиде, поэтому о причинах ее поведения догадывалась лишь королева. Догадывалась и следила, надеясь не пропустить подходящий момент. Однако слишком долго тянуть она не могла. Сегодняшнее утро должно было стать решающим. Покончив с аудиенцией, они с Франциском и Марией отдыхали в гостиной, когда король решил сообщить нечто важное. − Я хотел объявить о своем решении давно, но последние события заставили меня сомневаться, − Франциск посмотрел на мать с нежностью, и на секунду она испугалась, не решил ли он сообщить всему миру о своем стремлении завести с ней ребенка. Впрочем, мир не волновал ее так, как стоящая рядом Мария. Они ведь только начали нормально общаться, и она собиралась это удержать. − Скоро начнется военная кампания, и я вынужден буду уехать. Мне нужно передать Францию кому-то, кому я доверяю. − Екатерина насторожилась. Конечно, она помнила о предстоящей кампании, но они с Франциском ни разу ее не обсуждали, и только сейчас она задумалась, почему. За болезнью и вопросом с ребенком она совершенно оторвалась от не слишком остро стоящих политических вопросов. − Теперь, когда вы обе нашли общий язык, думаю, я могу быть спокоен. Я оставлю Марию регентом, и она позаботится и о королевстве, и о тебе, − Франциск снова посмотрел на нее с любовью, на мгновение скользнув взглядом к животу, пока Екатерина осмысливала услышанное. В первый миг она испугалась, ведь раньше Мария как минимум не выражала особого стремления заботиться о ней, но потом королева решила, что ничего страшного не случится. Конечно, она и сама не прочь была бы стать регентом, однако в сложившейся ситуации это вышло бы слишком рискованно: не стоило задирать нос перед обозленными дворянами раньше времени, как и наносить открытое оскорбление невестке. Мария уже научена горьким опытом и наверняка постарается выслужиться перед Франциском, сдувая с нее пылинки. По крайней мере, ее поведение кричало об этом. − Разумеется. Я сделаю все, что в моих силах, − Мария безмятежно улыбнулась, а Франциск улыбнулся ей в ответ, в последний раз взглянув на живот матери. Да, должно быть, он волновался, чтобы о беременности не узнали во время его отсутствия. Это возвращало Екатерину к самому насущному вопросу: она обязана сложить с себя бремя рождения наследника. Как можно быстрее. У Марии заметно поднялось настроение в предвкушении грядущего величия, значит, стоило воспользоваться хорошим шансом. Под вечер королева шла к невестке, нацепив самую благодушную маску, улыбаясь совсем искренне и выстраивая в уме разговор. Немного лести, немного обещаний, немного доказательств. Мария не была дурой, она осознает целесообразность ее слов и то, чем грозит отказ, а вдвоем они точно сумеют повлиять на Франциска нужным образом. Главное, не сболтнуть лишнего. − Рада, что вы пришли. Надеюсь, хотите выразить почтение и извиниться, − вопреки всем ожиданиям неожиданно усмехнулась Мария, рассматривая бледную и болезненную после недавнего свекровь, на чьем лице и сквозь слои косметики проступали розоватые порезы. − Извиниться? − без капли наигранности удивилась Екатерина, пораженная приемом. Заискивающие взгляды, легкое подобострастие и подчеркнутая вежливость исчезли, и Мария вновь сверкала темными злобными глазами. Королева не понимала, за что и почему, но уже чувствовала обиду и ответную злобу. − Я могу напомнить − это ты должна извиняться и благодарить меня. Ты искалечила меня, но я ничего не сказала Франциску. Потому что посчитала, что нам нужно договориться мирно. Так будет лучше для всех нас, − она выпрямила больную спину, все еще надеясь достигнуть цели и готовая даже простить невестке грубость. Козырь с нападением по-прежнему находился у нее в кармане. − Я не собираюсь ни о чем договариваться с обычной шлюхой. Вы должны помнить свое место. Вы не обладаете ни положением в обществе, ни приличной родословной. Вы здесь потому, что ублажаете короля, − презрительно бросила Мария, и королева не узнала ее. Да, она бывала жестока, капризна, обидчива, недальновидна, но она никогда не вела себя так, не разговаривала так с ней − королевой и матерью ее мужа. Почему она посчитала возможным такое поведение после того, как несколько дней ходила по струнке и едва ли не целовала свекрови руки? Екатерина не могла побороть замешательство и разом вспыхнувшую от проявившегося двуличия ярость. − Учись на чужих ошибках, Мария. Франциск не откажется ни от одной из нас, и нам лучше найти общий язык. Так же, как я нашла с Дианой. Не могу отрицать, в чем-то она помогла мне, и я готова помочь тебе, − слегка покривив душой, сообщила Екатерина. В другой ситуации она бы просто развернулась и ушла, но сейчас ей слишком нужна была помощь невестки. − Я никогда не желала причинить тебе вред и ни разу не думала отлучить от тебя Франциска после вашей свадьбы. Наоборот, я старалась вернуть его к тебе. Я не сделала ничего плохого, хотя и не отказываю тебе в праве ненавидеть меня, − королева покачала головой, решившись сказать правду. Она ведь действительно первое время пыталась вернуть Франциска к жене, а потом у нее просто не осталось выбора. − Сбрасываете всю вину на него. Это в вашем стиле, − спокойно хмыкнула Мария, отворачиваясь, и Екатерина опять захлопала глазами в недоумении. У нее не укладывалось в голове, в чем был смысл показного благодушия последних дней и теперешнего не менее показного презрения. Чем она его заслужила? Ведь все вроде бы улеглось. Королева с трудом осмысливала столь резкую перемену. − Считаете себя невинной жертвой. А как же вензеля с вашим именем, что совсем скоро будут красоваться по всему королевству? Хотя это, конечно, не преступление. Одна несчастная буква «Е». Вот только увидит ее каждый. Увидит и посмеется надо мной, − манерно протянула Мария и отшатнулась, когда Екатерина сделала несколько шагов навстречу. − Ваши капризы оскорбили меня не только как женщину, но и как королеву. − О чем ты говоришь? − Екатерина искренне не понимала, и только взгляд на эскиз, примостившийся на столе невестки, позволил ей догадаться. − Мария, ты видишь то, что хочешь видеть. Мое имя во Франции пишется иначе, и мои инициалы начинаются с «С». Не забывай, мы используем латынь, а не греческий и подобные ему языки… − она никак не ожидала, что нелепые завитушки на королевских вензелях будут почти стоить ей лица и подарят совершенно необъяснимые игры невестки. − Очень хитро. Конечно, не столь вызывающе, как было у Генриха и Дианы, но не менее говоряще. Вы ведь знали, что я пойму. Посмотрите мне в глаза и скажите, что не знали, − Мария быстро осознала свою ошибку, но отступать не собиралась. Королеве было знакомо подобное упрямство, и все же она не смогла состроить достаточно невинное лицо, чтобы невестка поверила ей. Когда Франциск предложил матери немного продлить линии на вензелях, это показалось ей интересной идеей, ведь мало кто во Франции хорошо знал те языки, в которых дополнительная черта в имени короля обретала смысл. Необычный рисунок должен был стать их символом, маленькой тайной, он согревал душу Екатерины осознанием ее умелой и осторожной власти. Она просто позабыла, что Мария тоже неплохо разбиралась в европейских языках и быстро разобрала скрытый смысл. − У меня не было цели задеть тебя. И пусть я нанесла тебе обиду, это не стоило того, что ты сделала со мной. Ты знаешь, какую боль мне причинила Диана, но я никогда не поступала с ней подобным образом. Ты мстишь мне за то, что твой муж надругался надо мной и разрушил всю мою жизнь. Но даже это не важно, − заметила Екатерина, подходя к невестке вплотную, теряя терпение и уже плохо представляя, с какой стороны к ней подступиться, − важно, будешь ли ты зацикливаться на каких-то буквах или извлечешь всю возможную выгоду из нашего союза. − Вы не поступали с ней подобным образом, потому что не могли. А я могу. Совсем скоро Франциск уедет, и я останусь регентом. Вся власть будет в моих руках. Абсолютная, неограниченная власть. И я найду способ избавиться от вас. Я доверяла вам, сочувствовала, а вы предали мое доверие, лгали мне раз за разом, откровенно смеялись, ночами развлекаясь с Франциском, и вы заплатите за это, − в свою очередь пообещала Мария, тоже подходя ближе и едва не опаляя лицо свекрови неровным горячим дыханием. − Я ждала такой возможности очень долго. Слишком долго. И у меня накопилось множество идей. Я сделаю так, что вас признают виновной в самом дурацком, нелепом преступлении, потом воспользуюсь всем возможным влиянием, и вас высекут перед всем двором, как обычную гулящую девку, а если вам и этого окажется недостаточно, я лично займусь воспитанием ваших детей, и в них не останется ни капли любви к вам − лишь презрение и брезгливость, − протянула Мария, заставив королеву отступить назад. − Франциск хочет, чтобы я позаботилась о вас в его отсутствие, и я позабочусь, − на этот раз Мария хищно улыбнулась, понимая, что против регента Екатерина будет бессильна. Ее жизнь окажется в руках невестки, и никто не придет ей на помощь. Без короля она никто. Гнев и злоба потекли по телу мгновенно − девчонка зарывалась, взяла на себя слишком много, даже додумалась, как развеять справедливые сомнения Франциска, чтобы добиться желаемого. Но самое страшное, она имела возможность претворить угрозы в жизнь: враги Екатерины с удовольствием постараются в чем-нибудь ее обвинить, а Гизы изначально обладали доступом к королевской детской. Регенту останется лишь добавить всему этому законности. Они отнимут у нее детей − последний смысл жить и бороться, последнее, что давало ей силы. Они уже продемонстрировали, как просто провернуть подобное. Увидев в детских глазах презрение, она уже никогда не оправится. Ее самое слабое и уязвимое место. Она думала, все наладилось, судьба наконец смилостивилась над ней, но впереди ждал лишь очередной позор, представление, в котором будут демонстрировать ничтожность королевской шлюхи. После искалеченного лица Екатерина вполне верила в угрозы высечь ее на глазах двора, а возможно, последуют и другие физические увечья. Она не окажет сопротивления, боясь потерять детей, и над ней станут издеваться день за днем, заставляя пресмыкаться перед женой любовника. Королева мечтала о власти, но та доставалась всем, кроме нее − словно в насмешку. И Франциск никогда ей не поверит − он слишком любил Марию, слишком потакал. Екатерина больше не чувствовала ни любви, ни страха, ни обиды. Она чувствовала лишь беспросветное отчаяние и полное одиночество, из которых не было выхода.