Благие намерения

Екатерина едва сдержалась, чтобы не плюнуть мерзавке в лицо, и, взмахнув подолом роскошного платья, направилась к выходу. Мария была права в двух вещах: ее власть не безгранична и Франциск уезжал совсем скоро. Подстрекаемая Гизами, все больше опасавшимися за свое положение, невестка наверняка что-то предпримет. У Екатерины оставалось совсем немного времени, чтобы обезопасить себя и обзавестись хоть какими-то гарантиями. Мария сказала, ей нечего предложить королю. Это не так. Она хотела заключить с невесткой взаимовыгодный союз, но та сама отвергла его. А значит, теперь Екатерина предложит королю ровно то, чего он желал. Она остановилась на минуту − перевести дыхание и успокоиться. Королева уже поговорила с одним из лекарей, которому поручила выказать опасения в ее способности рожать, да еще без вреда для здоровья. На самом деле, она иногда цинично думала, что ничего более постоянного, чем ее женские циклы, во Франции просто не существовало. Да, она могла забеременеть и не сомневалась в этом. Раз ребенок и правда единственная возможность сохранить власть, любовь детей и жизнь, она родит его, и Мария пожалеет об отказе и угрозах. Пожалеет, когда новый наследник Екатерины станет и наследником трона. Она металась те несколько дней, которые были отведены ей на отдых и выздоровление после плети, мучилась головной болью и бессонницей, но старалась отогнать страхи и сомнения. Королева привыкла идти на риск, а места для совести ей уже давно не оставили. Теперь она даже жалела об обмане − так бы она уже бросилась в омут с головой, сейчас же терзалась ожиданием, казавшимся хуже пытки. Гнойную заразу лучше содрать с корнем, чем каждые сутки отрывать по крохотному кусочку. Когда это кончится? Когда ей больше не придется принимать самые тяжелые и неоднозначные решения? Или когда она перестанет испытывать вину после? Годы шли, но ничего не менялось. − Франциск, я думаю… − она впорхнула в спальню сына как можно радостнее, надеясь сегодня покончить со всем и уже через несколько недель объявить королю о наследнике. Он уедет в свой военный поход, а ребенок в ее животе позволит ей остаться регентом. Большей власти не могло быть ни у кого. Кроме самого Франциска, разумеется. Однако, не услышав привычных ласковых слов, Екатерина замерла на пороге, чтобы впиться глазами в сидящего за столом сына. Стоявший перед ним пузырек она узнала не сразу, а когда узнала, приложила руку к груди, стараясь унять беспокойно колотящееся сердце. Только не это. Он не простит, и ей опять придется проходить все круги ада. − Ты обманула меня. Снова, − холодно заметил Франциск, так и не поднявшись из-за стола и посматривая на нее взглядом, в котором лучше всего читалась обида. − Твой разговор с лекарем подслушали и сегодня доложили о нем мне. Ты хотела вынудить его солгать и заставить меня сходить с ума от тревоги за твое здоровье, − Франциск зло сверкнул глазами, и его вид все сильнее напоминал о дне, подарившем ей уродливое клеймо. − Ты продолжила пить все это, сделав вид, что согласна, − он кивком указал на маленький темный пузырек, и Екатерина нервно сглотнула. − Нет. Ты не желал меня слушать, а я просто хотела получить немного времени, − возразила она и отшатнулась, стоило Франциску в бешенстве вскочить на ноги. Опять. Опять ее ждало какое-то жуткое, неведомое пока наказание. И снова лишь за то, что не поднесла королю желаемое на блюдце. Только теперь, после обещаний любви и понимания, боль казалась еще глубже, еще невыносимее. − Твои жизнь и здоровье − все для меня. Я задумался о ребенке из-за них. Ты представить не можешь, что бы я испытал, если бы меня уверили в том, какому риску мы подвергаем тебя, ложась в постель. Ты не представляешь, что я уже испытал, когда все вокруг день за днем твердили мне о твоей скорой кончине, − злоба в глазах Франциска сменилась настоящей детской обидой, и Екатерина вдруг поняла: она действительно так и не прочувствовала до конца все отчаяние, всю заботу о ней сына. Она приняла их, с радостью ответила любовью, но, возможно, слишком замкнулась в собственных переживаниях. Каждый раз, когда она поступала подобным образом, странная зараза успешно завладевала ее сыном, толкая на безумные поступки, которым Екатерина потом не находила объяснения. − Ты снова отказалась довериться мне. Ничего не объяснила, а просто обманула. Я предупреждал. Предупреждал тебя тогда, − вмиг возвращаясь к ярости и злобе и стремительно краснея, прошипел Франциск, и ей стало так же страшно, как в тот познакомивший ее с каленым железом вечер. − Франциск, умоляю. Все не так. Мне просто нужно было время. Я знала, что ты не поймешь всех женских тонкостей, − она кинулась к сыну, отрезая путь к двери, и повисла у него на плече. Сейчас у нее болели и спина, и лицо, и сердце. Опять этот жуткий кошмар, этот замкнутый круг неверия и унижения. − Прошу. Клянусь, я все обдумала. Он нужен нам, и я хочу зачать. Клянусь, − путаясь в словах, бормотала Екатерина, боясь гадать, какому наказанию ее могли подвергнуть теперь. Франциск не рвался вперед, не отшвыривал от себя, выглядел скорее расстроенным, чем жаждущим кровавой мести, но она испробовала его настроение слишком много раз, чтобы верить в лучшее. − Хорошо. У меня есть способ проверить, − цепкие пальцы сжали подбородок Екатерины, и ей пришлось задрать голову. Внутри похолодело − она прекрасно помнила, как пришлось избегать наказания в прошлый раз, а сейчас, когда речь шла о ребенке, какие-нибудь извращенные постельные утехи казались самым логичным вариантом. Отвращение боролось с недостойным опасением − вдруг в наследнике ей теперь будет отказано? Она ведь только решилась, только осознала его необходимость. − Выпей это, − Франциск отпустил ее, заставив покачнуться, вернулся к столу и протянул ей темно-синий флакон следом. − Что это? Яд? − вырвалось у нее прежде, чем она успела сформулировать мысль. Пузырек внушал Екатерине почти мистический ужас. Она кожей чувствовала исходящую от него опасность. Вне зависимости от содержимого, пить его стоило в самом последнем случае. Чутье и многолетнее увлечение различными снадобьями вопили в голове с каждой секундой громче. − А если и яд, ты бы выпила? − поинтересовался король, словно проверяя на прочность. Ей не верилось, что он и правда смог бы так легко и просто убить родную мать, но с его вспыльчивостью и затмевавшей рассудок яростью шанс всегда оставался. Она решительно кивнула, пытаясь убедить сына в своей преданности, и он, казалось, оценил этот жест. − Яд − твоя сфера, мама, не моя, − ухмыльнулся Франциск, впадая в угар и сладкое опьянение от абсолютной власти над ней. − Ты сказала, что все обдумала. Выпей это, и через девять месяцев у тебя будет ребенок. У нас будет, − быстро поправился он, стискивая руку матери, судорожно сжимавшую флакон. Она заглянула ему в глаза, теряясь в вопросах − кто приготовил странное средство, как оно действует, не опасно ли оно, но король быстро проникся идеей и жаждал наказать за очередное предательство. − Полагаю, побочные эффекты будут… неприятными − мне говорили, сила снадобья такова, что оно с первого раза исполнит мое самое заветное желание. Это твое испытание − ты справишься с муками и забеременеешь. Екатерина снова посмотрела на пузырек. Скорее всего, там было снадобье, способствующее беременности, а такие обычно безопасны, но интуиция, умолявшая не пить его, не унималась. Если оно настолько мощное, что позволяет забеременеть сразу, наверняка в составе имелись рискованные ингредиенты… Правда, особого выбора у нее все равно не осталось, да и она сама действительно пришла за наследником − тянуть с ним и дальше бессмысленно, учитывая то, что Франциск узнал об обмане. Откупоривая крышку, королева думала, где он брал все эти странные средства − столь сильнодействующие и незнакомые ей. По крайней мере, о тех лекарствах, которые спасли ее жизнь, Екатерина так ничего и не узнала. Нужно будет разобраться с открывшимся талантом сына как следует. Он смотрел на нее выжидающе, обжигая смесью обиды и неожиданной надежды. Наверняка в своей голове Франциск видел идеальное решение − милосердное наказание за обман и последующее за ним скорейшее рождение наследника. Екатерина понюхала снадобье, отмечая его резкий запах, и поднесла к губам. Жидкость оказалась почти приятной на вкус, но осторожные глотки сопровождала тягучая тоска − окончательный выбор снова сделали за нее. Пузырек опустел, и королева выпрямилась, глядя на сына. Она не представляла, когда и как подействует снадобье, и ждала его объяснений. Франциск хотел бы дать их, однако… он и сам не знал. Нострадамус сказал просто напоить мать содержимым флакона, и в глубине души король надеялся, она поймет все сразу без особых указаний, хотя и с малым опытом в подобных делах догадывался − легко и безболезненно подобные вещи не работают. Злоба вновь застелила ему глаза, и когда мать сказала, что хочет ребенка, подарок Нострадамуса немедленно пришел ему на ум. Теперь же она молча смотрела на него, а он молча смотрел на нее в ответ. Словно они оба чего-то ждали. − Боже! − вдруг вскрикнула королева и мгновенно рухнула на пол, схватившись за живот. Флакон со стуком отскочил в сторону, пока Франциск с недоумением наблюдал жуткие корчи матери. − Что это, Франциск? Что это? − вновь и вновь кричала она, выгибаясь и все так же держась за живот. Его мать в буквальном смысле каталась по полу, свернувшись в клубок, а Франциск не мог пошевелиться − шок оказался слишком силен и неожидан. Ни о чем таком Нострадамус его не предупреждал. − Мама… − тихо пробормотал король, растерявшись и неуверенно наклоняясь к ней. Если раньше она не плакала, теперь ее лицо было совершенно мокрым от слез, а зубы, казалось, собирались раскрошиться от того, как мощно она их стиснула. − Больно. Больно, − хрипела Екатерина, заходясь в муках. Ощущения напоминали одновременно яд, которым ее пытали инквизиторы, и нестерпимые родовые потуги. Никогда еще она испытывала ничего подобного. Все внутри горело и сокращалось, боль с каждой секундой становилась сильнее, прожигая кипятком. Мысли улетучились, в голове билось лишь одно − она понятия не имела, как это прекратить. Прошло еще несколько полных агонии мгновений, прежде чем Франциск избавился от оцепенения, подхватил мать на руки и дотянул до кровати. Ее судороги не прекращались, выкручивая тело в самых немыслимых позах, и заставляя подозревать, что в пузырьке и правда оказался яд. Не мог же Нострадамус смертельно оскорбиться поведением бывшей госпожи и изощренно отправить ее в могилу… − Разожми руку, − приказал король, усаживаясь рядом с матерью и видя, как пыльцы у нее на животе впились в мягкую плоть до крови, пачкая выглядывающую из-под халата кремовую сорочку. − Разожми руку, мама, − громче повторил он, опасаясь настоящих увечий, которые она могла бы причинить сама себе. − Не… не могу, − отчетливо скрипя зубами, ответила королева, не способная справиться с конвульсиями. Органы будто рвало в клочья, внутри все словно двигалось, шевелилось, ходило ходуном, причиняя неимоверные страдания. Приказывая себе не впадать в забытье, она нашла единственное возможное объяснение − ее организм заставляли измениться. Она никогда не сталкивалась с таким эффектом, но все на него указывало. Может быть, для такого снадобья нужно выбирать подходящий день, может быть, повлияла недавняя болезнь, но сейчас ее тело прожигало насквозь, заставляя впиваться пальцами в нестерпимо болевший с обеих сторон живот и подвывать. − Я позову врачей, − предложил Франциск, когда после нескольких минут массажа им вдвоем удалось разжать пальцы королевы, но ее мучения продолжились. Стенания и завывания наполняли покои, напоминая звериный вой. − Нет, − Екатерина дернулась в сторону сына, вскрикнув от рези внизу живота, − не зови. Они не смогут помочь, если даже я не знаю, что это. Не… не позорь меня еще больше… − она захлебнулась словами и ощущением бурлящей под кожей крови. Судороги усилились, и Франциску пришлось крепко прижать ее руки к перине. − Ты обещал… обещал, что не причинишь мне страданий… − живот тянуло и давило, вызывая у королевы желание умереть и наконец-то прекратить все это. Сын смотрел на ее наверняка красное, опухшее и мокрое от слез лицо полными отчаяния и ужаса глазами… словно ребенок, совершивший шалость и не ожидавший, что она так закончится. Екатерина застонала, ощутив нечто похожее на удар по почкам и стараясь отвлечься на размышления. Франциск по-прежнему был ребенком, его настроение могло меняться по несколько раз на дню, его капризы возникали с завидной периодичностью и в силу обладания им властью в один миг рушили ее тщательно выстроенный мир. Он слишком непостоянен. Слишком. И это лишь доказывало правильность ее решения. − Прости меня. Я не думал, что все будет так… − пробормотал король, наблюдая за крупной дрожью, нещадно бившей тело матери. Он плотнее запахнул на ней халат, хотя еще пару минут назад наоборот думал снять его − королеву охватила горячка. Ее температура скакала от жара к холоду в считанные секунды. Он и правда не ожидал ничего такого. И задел его даже не сам обман, а недоверие матери, непонимание − одна мысль об опасности для ее жизни заставляла Франциска вскакивать среди ночи и обливаться холодным потом, а она собиралась внушить ему, будто призванное защитить решение могло принести смерть. Но несмотря на обиду, он ни на секунду не желал для нее страданий. − Когда… когда мне станет легче, заверши начатое. Я уверена, беременность наступит сразу. Я… Я никогда не видела средств такой силы… Никогда… − прошептала Екатерина, чувствуя, как боль притупляется, становится давящей и слегка режущей, а между ног начинает странно печь и пульсировать, словно напоминая, зачем все затевалось. Не так она ожидала зачать своего нового ребенка и наследника трона Франции. − Нет, мама. Он не появится на свет в боли и агонии. Он вообще не появится, если ты не захочешь. Обещаю, я больше никогда не буду заставлять тебя, − Франциск поцеловал ее во влажный лоб, откинул с него такие же влажные волосы и погладил совершенно твердый живот матери. Судороги и конвульсии ослабли, и она вытянулась на кровати, жадно хватая губами воздух. − Мы сможем обойтись без него. − Нет, Франциск, − столь же уверенно отрезала королева, глядя в покрытый причудливыми тенями потолок, − у нас будет ребенок. Я стану матерью следующего короля Франции, − жестко добавила она и отвернулась от ошарашенного лица сына. − Ты заставил меня пройти через такую боль ради зачатия… Я не хочу, чтобы это было бессмысленно. − Он не должен быть зачат так. Подумай, мама. Ты ведь не хочешь этого. И я не хочу, − Франциск погладил высохшую материнскую щеку, стараясь говорить спокойно и убедительно. Он действительно желал, чтобы ребенок стал символом их любви и связи, а не самоцелью и результатом изнурительных процедур. Одно-единственное снадобье не казалось чем-то страшным, но теперь король ясно видел свою ошибку. Он не желал повторять все то, чем занимались его родители, под строгим контролем предсказателей и лекарей рожая одного наследника за другим. − Мы создадим нашего сына в любви и нежности, когда тебе будет хорошо, как никогда. Ты будешь счастлива в тот момент и момент, когда поймешь, что беременна. Пожалуйста, мама, − попросил Франциск, заглядывая в ее наполненные страданиями глаза. Она решилась ради обещанной власти, но он знал, что любовь тоже не дремала в ней. Королева вымученно кивнула, растеряв последние силы и засыпая даже несмотря на не до конца утихшую боль. Пусть случится в другой раз. Бессмысленно пройти через такие муки было обидно, но она слишком устала. Слишком. Она чувствовала − для восстановления понадобится как минимум целая ночь. Она подумает обо всем завтра. Только бы проклятое снадобье не изъело ее изнутри, не искалечило, не подействовало во вред… Два дня спустя Екатерина сидела на кровати, обхватив тянущий болью живот и прикрыв глаза. Тихо прошедший в спальню король смотрел одновременно озадаченно и виновато. Екатерина отвернулась, по-прежнему чувствуя обиду на поведение сына. Она не была ему женой, но он требовал от нее все − любовь, страсть, доверие, подчинение, наследника… Он требовал слишком много, ничего не давая взамен. Ее никогда не привлекали платья и украшения, всевозможные подарки, она мечтала о власти − и каждый раз получала лишь по крохотному кусочку. Франциск знал о ее мечтах, и тем более жестоким казался его расчет − обещать безграничное могущество исключительно после рождения ребенка. Он не верил ей. Впрочем, она тоже не верила ему до конца, а как только пыталась, он изводил ее яростью и злостью. Никто не причинял ей таких страданий. − Это снадобье было очень сильным. Мои дни сбились, чего никогда не бывало. И живот не болел так уже много лет, − бесцветно пояснила она сыну, сделавшему шаг к кровати. Сегодня Екатерина обнаружила в постели красные пятна и с рассвета мучилась жуткой болью внизу живота, чего и правда не случалось годами. Ее циклы оставались предельно четкими, а сейчас вдруг сбились на пару дней, да еще сопроводились мучениями. До их наступления Екатерина успела понадеяться, что беременна, ведь они с Франциском встретились в постели дважды после того, как он отказался довести дело до конца. Теперь надежды разлетелись в пыль. − Прости, мама, я виноват, − неуверенно пробормотал король, усаживаясь рядом и гладя мать по волосам. − Нам некуда торопиться, если ты по-прежнему хочешь ребенка. Твоя боль пройдет, − желая поддержать, добавил он и прижался ближе. Екатерина вздохнула, взявшись за его руку. Любовь никуда не делась, но любить было так трудно, так ужасно мучительно. − У нас мало времени. Мы должны приложить все усилия, как только я вернусь в подходящее состояние, − жестко отрезала она и коснулась губами щеки сына. До его отъезда оставалось не так уж много, и она собиралась забеременеть не позднее следующего месяца, чтобы надежно обезопасить себя и изменить решение о регентстве. Самым сложным было то, что она опасалась применять какие-либо средства после недавнего снадобья − вдруг новая порция лекарств просто убьет ее? Нет, требовались другие способы, которые пока не приходили ей в голову. − Я думал о твоих словах насчет Нарцисса, − неожиданно сменил тему король, и Екатерина насторожилась. − Ты знаешь его натуру. Рано или поздно мы все окажемся у него в кулаке. Он немногим лучше Гизов, − она вновь вздохнула, признавая правоту сына. Нарцисс оставался опасным игроком, и они рисковали оказаться у него в зависимости, но королева отчаянно нуждалась в поддержке двора. − Л’Опиталь куда более подходящая кандидатура. Он стремится достичь компромисса между католиками и протестантами, и у него неплохо это получается, − она покачала головой, раздумывая над предложением. Да, она общалась с Л’Опиталем, тот и правда придерживался политики компромисса, проявлял недюжинные способности, вот только хватит ли ему влияния, чтобы при необходимости защитить ее? И как не потерять мстительного интригана Нарцисса, ведь он жаждал место канцлера? − Да, ты прав. Но мы не можем сделать Нарцисса своим врагом. Нам следует использовать его. Я попробую что-нибудь придумать, − пообещала Екатерина, морщась и поглаживая взрывающийся болью живот. Возможно, стоило пообещать графу место канцлера в обмен на услугу и сделать так, чтобы он не справился с этой услугой. Тогда она с чистой совестью сможет отказать ему, при этом милостиво пожаловав другую важную должность. Боль сопровождала королеву весь положенный срок − практически все время лежа в постели следующие дни, она проклинала чертово снадобье и собственную глупость. От женской напасти не помогало ничто, и Екатерина сворачивалась клубочком под одеялом, час за часом разглядывая стену перед собой. Дела стояли, время шло, настроение становилось все хуже. Лучше бы и правда она с самого начала согласилась с сыном и уже бы носила под сердцем его ребенка. Судьба словно издевалась над ней − краткие мгновения покоя сменились тоской и отчаянием. Злоба на Франциска истончалась, рассыпалась в пепел и сменялась ожиданием его визитов, единственных приносивших облегчение и радость. Иногда Екатерина ужасалась тому, в кого превратилась, куда отбросила гордость и жестокость, но чувство внутри нее, неправильное и болезненное, крепло и подчиняло любые другие. У нее не осталось сил бороться с ним, она не могла ненавидеть сына, а именно это стало бы лекарством… Она подчинилась. Подчинилась королю и любви, которую он взрастил в ней. Поправившись и собираясь на встречу с Нарциссом, королева уже точно знала, что хочет ребенка − долгожданную защиту, плод любви и финальную ступень к власти. Теперь требовалось освободить ему дорогу и обеспечить его появление на свет. − Я размышляла над вашим предложением, − поудобнее расположившись в кресле и наслаждаясь отсутствием боли, объявила Екатерина. − Я говорила с королем, но он упрям и по каким-то причинам недолюбливает вас. Поскольку никто из вас не объясняет мне этих причин, я ничего не могу сделать, − она украдкой взглянула на Нарцисса, втайне надеясь, что он выдаст ей секрет странных отношений с королем, но он промолчал. Видимо, эта тайна оказалась очень ценной. Любопытство Екатерины возросло. − Но если вам удастся доказать неумелость и нечистоплотность Гизов, никто не посмеет сомневаться в вашем праве на место канцлера, − добавила королева, наблюдая, каким недовольным становится лицо Нарцисса. − Что вы имеете в виду? − грубовато спросил он, и Екатерина вновь отметила, что граф стал излишне самоуверенным. Он считал себя ее спасителем и ждал поистине безграничной благодарности. В ночь, когда она рыдала от невыносимой боли, вызванной снадобьем, королева на миг пожалела о своем спасении − она могла быть уже мертва, могла не чувствовать все эти муки… Но тот миг прошел, и сейчас ею владели совсем другие эмоции. − Повод, Стефан. Нам нужен серьезный повод, − она улыбнулась и взглянула прямо ему в глаза. − Придумайте что-нибудь. Хотя бы какое-нибудь громкое убийство. Гизы должны официально потерять доверие, а вы наоборот его приобрести. Мое спасение не в счет − за него вас скорее проклинают, − предупреждая спор, напомнила Екатерина, и граф недовольно замолк. − А если вам удастся проучить Марию, я пообещаю вам любую поддержку. Любую. Она не должна стать регентом, − она устало откинулась на спинку кресла, не смущаясь впившегося в нее взглядом Нарцисса. Не было смысла ходить вокруг да около. − Значит, она сделала это с вами? − он погладил подбородок, рассматривая зажившее лицо королевы. Случай вышел громким, но обидчика по традиции не нашли. − Угрожала вам властью, которую получит после отъезда мужа? Да, пожалуй, вам не жить. По крайней мере, о красоте и здоровье придется забыть. Но вы ведь уже нашли выход? Будь я канцлером… − начал Нарцисс, хватаясь за свой излюбленный конек, однако королева перебила его. − Канцлер − не регент. Мне нужно лишить Марию и ее родственников власти. Если поможете мне − получите награду, если нет − мне от вас никакого прока, − конечно, план по отлучению Марии от регентства включал и ее собственную беременность, но таким Екатерина уж точно не собиралась делиться, хотя в будущем ребенку понадобится мощная поддержка. − Хорошо, Екатерина, я помогу вам, − после недолгого раздумья согласился Нарцисс, вставая со своего кресла и склоняясь над ней, − но и вам придется поработать во имя сговорчивости короля − язык пригодится вам не только в разговорах, − он усмехнулся, а она вспыхнула, покраснев и с трудом сохранив самообладание. Грязные намеки были вполне в стиле Нарцисса, и он любил использовать их, чтобы вывести ее из себя и тем самым застать врасплох. Сбросив насмешливо поглаживающую волосы руку, она указала графу глазами на дверь − он подчинился, скрывшись из вида и не зная, что она в любом случае постарается не отдать ему главную должность в государстве. Теперь нужно было подумать, какие средства использовать, чтобы как можно быстрее забеременеть. Пить различные настойки Екатерина по-прежнему боялась, наиболее надежные дни для зачатия придется подождать, разве что с необходимыми позами не ожидалось проблем. Неужели придется делать все естественным путем, без вспомогательных средств? В последние годы ей это удавалось, но сейчас… Королева отчаянно гнала мысль, что и сама бы хотела зачать ребенка в любви и страсти, а не в изнурительных экспериментах. Если бы только найти другой выход. − Я хочу предложить тебе кое-что. Я слышал, это верное средство. Оно стимулирует поток крови, и… − украдкой вжав ее животом в стену, после обеда прошептал ей в ухо Франциск, и она покраснела от описываемых эффектов. Он не успел сказать, что собирался сделать, но подробности воздействия вызвали стыд даже у видавшей многое королевы. Впрочем, способы сына определенно были ей интересны. Она не могла отказать ему в изобретательности и уме, а также в том, какое наслаждение он приносил ее телу. В конце концов, они должны предаваться любовным утехам как можно чаще, и даже если Франциском просто овладели очередные фантазии, они в любом случае приближали рождение наследника. И все же вечером Екатерина нервничала. Она догадывалась, к какой области относились грядущие утехи. Королева беспокоилась – она не представляла, чему еще не подверг ее сын, если даже нежная чувствительная грудь пострадала под его рукой. Екатерина не боялась боли и жестокости, она боялась неведения, пусть король и добился от нее небывалого прежде доверия. Ей не нужно было смотреть в зеркало, чтобы узнать, как она выглядела. Ее лицо и шею наверняка заливала краска, как и всегда, когда речь заходила о чем-то, в чем она не имела опыта. Прошло столько времени, а она так и не разучилась краснеть − это поражало и ее саму, и Франциска, испытывавшего от нелепого смущения матери почти детский восторг. Да, сейчас она страдала от смехотворного стыда и… странного нетерпения, которое появлялось ровно тогда, когда сумерки и почти ночная прохлада окутывали ее покои. Нетерпение, которое проходило лишь тогда, когда с нежной, но лукавой улыбкой сын дотрагивался до нее и тянулся к застежкам ее одежды. Глупая, болезненная привязанность… Екатерина коснулась живота и замерла, пытаясь успокоить нервы. Она почувствовала что-то, подозрительно похожее на облегчение, когда дверь открылась, и в ее покои вошел король. Король, пришедший подарить своей собственной матери ребенка неведомым пока извращенным способом. Она нервно передернула плечами и прижала руку ко рту. Определенно, сегодня она волновалась особенно сильно. − Все в порядке, мама? − Франциск положил что-то на стол, но она не успела это разглядеть − сын оказался рядом с ней неожиданно быстро. − Да, − как ни сложно было в этом признаваться, лекарство от волнения существовало только одно − поскорее начать порочные игры. − Ты сегодня особенно хороша, − Франциск провел ладонью по ее щеке, и она прикрыла глаза, стараясь не слишком сильно наслаждаться этой лаской. − Ты ждала меня? − пальцы зарылись в волосы и ощутимо натянули их. Иногда сыну нравилось демонстрировать власть над ней еще и таким образом. − Франциск... − волосы натянулись еще крепче, вынуждая запрокинуть голову. − Ответь мне, − его губы впились в шею, и Екатерина громко выдохнула, ухватившись за плечи сына. − Да... − властные нотки в его голосе говорили только об одном − она угадала верно. Сегодня король намерен быть королем, и спорить с ним не имело смысла, даже если бы она захотела. − Доставай, − отстранившись, приказал Франциск и принялся расстегивать свой камзол. Надеясь, что смущение не слишком явно написано на ее лице, Екатерина подошла к столу и открыла самый нижний ящик. Она уже привыкла к таким развлечениям, к их атрибутам, но не к тому, что те хранились в ящике ее стола. Впрочем, хранить их под подушкой или под кроватью было бы еще рискованнее. Свернутые в кольца веревки змеями разметались по постели, и Екатерина замерла, завороженная этой картиной. − О чем ты так сосредоточенно думаешь? − заметив ее взгляд, нетерпеливо прошептал Франциск, прижимаясь сзади и уверенно обхватывая материнскую грудь. − Ты уверен, что… это поможет мне зачать? − пролепетала Екатерина, тут же пожалев о мягкотелости. Просто ей вдруг пришло в голову, как плохо сочетались между собой дети и плети. Она знала много средств забеременеть, но исполосованная грудь или спина никогда к ним не относились. Слова сына о притоке крови и прочем показались вдруг совершенно нелепыми. Она была не против их любимых утех, и все же на первом месте для нее теперь стояла необходимость зачать. − Это бессмысленно. Давай выберем что-нибудь более традиционное… − Мне нравится твоя непокорность… и расчетливость, − искренне рассмеялся король, дергая ее на себя, когда она попыталась сделать шаг вперед. − Ты остаешься собой всегда, мама. Ты приняла решение и теперь идешь к своей цели, отбросив все лишнее. − Ты сам желаешь ребенка. Нам нужно сосредоточиться на нем, − вымученно выдавила она, накрывая руки сына на своей тяжелеющей от почти грубых ласк груди. − Неправильно удовлетворять только нашу похоть. − Мы с тобой не хотим превращать такой важный шаг в бесстрастный эксперимент. Наш наследник будет зачат в любви, − горячий шепот коснулся уха, высвобожденная ладонь нежно огладила прикрытое не слишком плотной тканью бедро, а потом вдруг ущипнула его. Екатерина вскрикнула от неожиданности, и удивительно острые ногти немедленно впились в уже раздраженную кожу, спасенную от неминуемых царапин все той же тканью. На этот раз было больно, но всего мгновение спустя на смену боли пришел жар. − Тебе должно быть хорошо, − шепот стал горячее, а рука только что терзавшая ее, увела подол женской сорочки вверх, прижав его к животу королевы. Она не была уверена, что догадалась о желаниях сына верно, и не спешила их исполнять. Пока он сам не взял ладонь Екатерины и не направил туда, где теперь концентрировался томительный жар. И она послушно заскользила ей между разом ослабевших ног, откинувшись на плечо сына и нетерпеливо облизывая губы. В такие моменты ей хотелось плакать от того, какой зависимой и слабой она стала. Она боролась долго и упорно, но ничто не могло длиться вечно, и ее упрямство словно обернулось против нее, превратившись в полное подчинение королю. За дверями спальни рассудок Екатерины работал четко и жестко, стараясь придумать способы уничтожить всех врагов, и там она вполне могла не подчиняться сыну, не соглашаться с ним, но здесь, в своих покоях, она была не в состоянии отказать ему, любым его, даже самым изощренным, желаниям. Иногда, когда она вспоминала, как тяжело приходилось в самом начале, ей казалось подарком судьбы ощущать от связи с сыном лишь удовольствие − она перестала мучиться хотя бы от совести. Подчинение в постели избавляло от нее, и это нравилось Екатерине. Лаская себя, покорно принимая собственные пальцы, не сдерживая стоны и ощущая дыхание Франциска на покрывшейся испариной шее, его прижатое к ней тело, его руки на своем напряженном животе, в котором все сильнее отдавалось наслаждение, она могла желать только одного − поскорее продолжить удовольствие вместе с королем. Годами ей приходилось управляться со своим телом одной, ведь муж не часто захаживал в ее спальню, а заводить любовников Екатерина начала незадолго до его смерти, поэтому собственные ласки давно стали ей неинтересны. Раз уж теперь она каждый день принимала в постели мужчину, она хотела таять от его прикосновений. Она уже забыла, что собиралась не соглашаться с методами сына сегодня − когда нетерпение одерживало над ней верх, Екатерина готова была поверить в любые его слова. Готова была позволить взять принадлежащее ему по праву монарха. И он всегда знал, когда к ней приходила эта готовность. − Достаточно, − его голос стал хриплым и глухим, и Екатерина ощутила абсурдную радость от того, что уже сумела доставить ему удовольствие. Она ожидала, что он разденет ее, прикажет лечь и, взяв за руки, привычно привяжет их к спинке кровати, но, похоже, сегодня у короля были другие планы. Одним резким движением развернув лицом к себе, он потянул Екатерину в сторону, одновременно грубо целуя и жадно водя ладонями по ее мягкому, податливому телу. Она ахнула и едва не прикусила язык до крови, ударившись затылком о каменную стену. − Ты сводишь меня с ума, − простонал ей в губы король и, снова накрыв их поцелуем, сжал ее бедро. Екатерина в ответ вцепилась в волосы сына и обхватила его ногой, дразня и в то же время умоляя поторопиться. − Франциск... – пробормотала она, не совсем понимая, почему он вел себя сегодня настолько… страстно. Это походило на те дни, когда он только получил согласие матери и не мог насытиться ее телом, овладевая раз за разом, укладывая в самые немыслимые позы и шепча в ухо самые странные комплименты. На ум приходил лишь один вариант − жажда воплотить в жизнь новую идею пожирала короля изнутри, и от такого предложения волосы на загривке Екатерины становились дыбом. Фантазия Франциска не знала границ − несмотря на все доверие, королева не разучилась испытывать опасение при ее проявлении. Его руки задрали сорочку повыше и пробрались под нее, сжимая зад, дергая на себя и доказывая − нетерпение горело в короле не меньше, чем в его матери. Екатерина обхватила его шею, прижимаясь ближе, уже решив было, что сегодня они все-таки обойдутся без веревок, но Франциск, словно догадавшись, о чем она думала, вдруг остановился и, опустив ее ногу, отстранился, чтобы тут же потянуться к завязкам ее сорочки и плавно спустить по плечам, отправляя на пол. Королева смутилась под пристальным, несвойственным даже ему взглядом и, когда он отошел, ощутила страх и странное разочарование. Но уже мгновение спустя Франциск вернулся, натягивая в руках знакомую веревку. Екатерина непонимающе перевела взгляд с нее на сына − обычно он привязывал ее именно к кровати, что ему пришло в голову сегодня? − Подними руки, − ответил на невысказанный вслух вопрос король, и она послушалась, неуверенно задрав их над головой. Франциск подошел вплотную, касаясь мокрой от пота рубашкой чувствительной груди королевы, и примотал тонкие запястья к канделябру, по какой-то нелепой случайности располагавшемуся на стене куда выше, чем привыкла видеть Екатерина. Странно, раньше она даже не замечала, что он вообще есть в ее спальне. Королева на пробу дернула руками − при всей надежности узла, они не болели и не затекали. Она давно это заметила и до сих пор не была уверена, хотела ли знать, где ее сын научился так искусно связывать людей. − Не совершай лишних движений, − предупредил Франциск, − иначе я верну ее на место, и от этого будет зависеть твоя жизнь, − он кивнул на свечу, затушенную и отброшенную им в сторону перед тем, как использовать канделябр. − Франциск, мне кажется, это слишком, − его слова и новая поза напугали Екатерину. Бессмысленная жестокость не была свойственна ее сыну, но он явно переигрывал, заставляя верить, что она все же жила в нем. Со связанными руками и зажженной над головой свечой защититься от внезапной вспышки кровожадности не получится. − Не бойся, мама, − Франциск нежно взял ее за подбородок и поцеловал, на этот раз мягко и почти невесомо. − Разве я делал что-либо против твоей воли? − она хотела едко ответить, что все это началось против ее воли, что, овладев в самый первый раз, он даже не попытался получить ее согласие, но это было не той дерзостью, которую стоило проявлять. Речь шла об их любовных утехах, и в них Франциск действительно всегда учитывал ее желания. Он оказался хорошим и чутким любовником, дав ей дополнительную причину соглашаться участвовать в его затеях. − Нет, − окончательно разложив мысли по полочкам, отозвалась она, пошевелив связанными руками и приказывая себе успокоиться. − Ты ведь помнишь, что всегда можешь остановить меня? − с волнением в голосе спросил он, и Екатерина молча кивнула, с вызовом глядя ему в глаза, − Не бойся, я не причиню тебе вреда. Я ни к кому не испытывал такой любви, как к тебе… Ты так красива, − проскользив по ней взглядом, добавил он. Его рука аккуратно сжала грудь Екатерины, и подзабытое нетерпение снова начало пробуждаться в ней. − Не нужно громких слов, Франциск, я и так твоя, − поморщилась она, ощущая почти злость − сын словно выпрашивал ее разрешение сладкими речами. Такого королева не любила, тем более следы плети на ее исхудавшем теле никуда не делись и вовсе не придавали ей красоты. − Но мне хочется делать тебе комплименты, − он еще раз взял ее за подбородок, заставляя взглянуть ему в лицо. − И я всегда считал тебя красивой. − Помнишь, что я сказал, когда отец объявил, будто красота Дианы затмевает солнце? − Франциск улыбнулся, мысленно возвращаясь к событиям многолетней давности. − Ты сказал, что никто не сможет затмить меня, − едва слышно прошептала Екатерина, вспомнив тот день, разозлившегося мужа, недовольно поджавшую губы Диану и гордого собой сына, даже таким маленьким осознавшего, как несправедлив был к его матери король, и вступившегося за нее. − Тебе было шесть, − она пожалела, что не может дотронуться до его щеки. − Я до сих пор так считаю, − признался Франциск, и Екатерина подалась вперед, насколько позволяли связанные руки, надеясь дотянуться до его губ, вновь ощутив одновременно материнскую и совершенно женскую любовь. И он позволил ей слиться с ним в поцелуе, из нежного и почти невинного превратившегося в страстный и глубокий. − Что ты хочешь сделать со мной сегодня? − окончательно успокоившись, выгибаясь навстречу рукам сына и вдыхая аромат его волос, поинтересовалась Екатерина. − Ты мне доверяешь? − несмотря ни на что, если и существовал человек, которому она могла доверять, им мог быть только Франциск. Она хотела доверять ему − и доверяла. Тем больнее оказывалось в те моменты, когда он наказывал ее за совершенную вынужденно провинность. − Да, − ответила она, и его ладонь немедленно толкнулась между ее ног. − Шире, − приказал король до неузнаваемости изменившимся голосом. Екатерина подчинилась, ощущая, как горит от стыда лицо. Глупо было стесняться после стольких проведенных вместе ночей, но то, как умело распоряжался ей сын; то, какая власть просыпалась в нем в такие моменты, заставляло королеву мучительно краснеть. К тому же, она никогда не оказывалась связанной, стоя с разведенными словно распоркой ногами, что было совсем не подходящим для ее возраста и статуса. Ласки сына быстро вернули пропавшее было возбуждение, и Екатерина запрокинула голову, изо всех сил стараясь не начать вскидывать бедра навстречу уверенно двигавшимся внутри нее пальцам. − Хватит, не мучь меня больше. Ты ведь хочешь... хочешь взять меня, − жмурясь и сжимая связанные руки в кулаки, простонала она. − Ты не представляешь, насколько, − Франциск прикусил ее губу, опаляя горячим дыханием лицо и ловя каждый хриплый выдох, − но еще рано, − Екатерина даже не стала спрашивать, почему и для чего. − Закрой глаза, − прозвучало почти нежно, и она с удовольствием зажмурилась, ожидая новых сводящих с ума ласк. Но вместо них между ног взорвалось нечто, чему она не сразу подобрала определение. Ни на что не похожее ощущение принесло странную невыносимо болезненную резь и мгновенно лишило королеву рассудка. Ее как будто посадили на что-то острое, и она запаниковала в доли секунды − возбужденное тело оказалось дезориентировано резкой болью и посылало в голову прямо противоположные ощущения одновременно. − Боже, что это? − раньше, чем до нее дошел очевидный ответ, закричала Екатерина, инстинктивно сжимая бедра, натягивая веревки до упора, не слыша собственный голос за звоном в ушах и чувствуя, как течет по подбородку кровь из прокушенной губы. − Успокойся, − приказал Франциск, и она перестала биться в своих путах, опустив глаза вниз, туда, где все еще пульсировала боль. − Видишь, ничего нового. − Ты сошел с ума. Франциск, я не могу... развяжи меня, − в голосе явно слышалась мольба, но ей было плевать. Пусть сын возьмет ее как угодно, но только не причиняет снова эту боль. Плеть прошлась по самому чувствительному месту, разгоряченному ласками, заранее наполненному наслаждением. На глаза Екатерины невольно навернулсь слезы – между ног подергивало, как бывает, если удариться об угол локтем. Ей хотелось свести бедра плотно-плотно, но от этого становилось еще больнее: возбуждение проходило, и тело охватывала вся полнота самых неприятных чувств. − Раньше ты находила боль приятной, − Франциск провел рукояткой плети по тому, что обычно ласкал, и Екатерина снова зажмурилась – ее словно кололи сотни иголок, хотя орудие пытки и проскользило по унизительной теперь влаге. Они с сыном подвели Екатерину к грани, но королева и не представляла, для чего именно. Для того, чтобы плеть поразила не только ее зад, спину и грудь, но и ее не знавшее ничего подобного лоно. Прежде сыну непостижимым образом удавалось даже хлесткими ударами кнута дарить ей наслаждение. Покрасневшая кожа начинала гореть, кровь бежала быстрее, чувства обострялись, любые прикосновения становились ярче, и боль отходила на второй план, оставляя предвкушение того, как любовник покроет каждое поврежденное место поцелуями, невесомо проведет пальцами по красным следам, а потом плавно войдет в подрагивающее, раздираемое на части противоречивыми ощущениями тело. Да, такую боль она находила приятной. Но это... это было слишком. Слишком больно, слишком неправильно, слишком стыдно. Особенно учитывая, что в ближайшее время ей требовалось зачать ребенка, и пострадавшее место ей нужно как никогда. Екатерина вспомнила слова короля о полезности для кровотока, но по-прежнему не верила, будто, пылая вовсе не от страсти там, куда позже проникнет Франциск, забеременеет легко и быстро. Скорее ей придется лежать с раздвинутыми ногами несколько дней в постели, если даже с высеченной грудью она еле ходила. − Если хочешь, исполосуй любую другую часть моего тела, но только не эту, − она очень надеялась, что Франциск примет это предложение, но он решил иначе, и Екатерина чуть не взвыла от засевшего в нем семейного упрямства. Он не может поступить с ней так. Она снова опустила голову, дергая связанными руками и разглядывая свою небольшую и оттого еще упругую грудь. На секунду королева испугалась – только плеть придавала их отношениям с сыном уникальность, только плеть делала ее желанной любовницей – она ведь прекрасно знала, как много самых умелых женщин побывало в постели Франциска. Екатерина осознала, что привыкла считать его господином, привыкла зависеть от него. Совсем скоро она родит ему ребенка, и одна мысль о возможном разрыве заставила ее придержать грубые слова, угрозы и оскорбления. − В другой раз. Ты просто испугалась, мама. Я ударил совсем не сильно. Прислушайся к себе, − пытаясь отвлечься, она последовала его совету. Все еще было больно, но уже не столь... ярко. Может быть, она вынесет... Екатерина колебалась – утихшая боль всегда вызывала желание испытать ее вновь, и все же снова сломать себя, снова подарить себя королю целиком и полностью, вопреки всякому здравому смыслу и даже страху... − Кроме того, это правда действенный способ помочь тебе забеременеть. В Париже многие пробуют его за огромные деньги, − Екатерина еще раз посмотрела вниз. Невозможно. Если она научится и от этого получать удовольствие, она обезумела больше сына. Несмотря на частые роды, она всегда оставалась чувствительной там, где так любили мужчины, ей нравились долгие нежные ласки, хотя она и была лишена их много лет, она самая обычная женщина... Нет, обычная женщина не получает удовольствие от страданий, обычная женщина не ждет любовника, поминутно вспоминая о плети в ящике стола, обычная женщина не мечтает о том, чтобы жестокое наказание выбило из нее ненужные мысли и вознесло на вершину наслаждния. − Видишь, тебе не так уж и больно. Но если станет невыносимо, просто скажи мне, − он стер пальцем подсохшую на ее подбородке кровь. − Зная тебя, думаю, хватит еще трех ударов, чтобы ты начала кричать от удовольствия. − Ты ошибаешься... − новый удар не дал ей договорить. Екатерина заскулила и рывком сжала ноги, вынудив сына резко ухватить ее за бедро. На мгновение ей показалось, что он снова прижигает ее каленым железом, как в тот раз, от которого на ее спине осталось ярко выделявшееся на белой коже клеймо. Она все еще сопротивлялась, но они оба знали, что она уже проиграла. Необходимые для окончания зашедших слишком далеко утех слова так и не покинули ее рта, и оценивший покорность король провел ладонью по шее Екатерины, словно проверяя пульс. Возможно, так оно и было – в такие моменты она не могла оценить свое состояние, а за ним следовало следить. − Считай, − раздалось у самого уха, посылая по телу дрожь не то страха, не то проклятого предвкушения. Она стиснула зубы на мгновение, стараясь не расплакаться от переизбытка чувств. Екатерина никогда не чувствовала такой жалости к себе. Она сдалась, опять сдалась, и уже знала, что действительно получит удовольствие. Почему ей должно нравится это? Конечно, у нее имелся ответ – это делало ее особенной и в то же время превращало в обычную женщину, избавленную от непосильного бремени власти, полностью переходившего королю. − Один, − посчитала Екатерина только что обрушившийся на нее удар. Плеть вновь прошлась по самому чувствительному, задев следом внутреннюю сторону бедра. Низ живота загорелся, словно она намазала его густой мятной мазью. Губы королевы задрожали и, плотно сжав их, она развела ноги для следующего удара. − Два, − выкрикнула она, дернувшись и повиснув следом на веревках, когда второй удар опустился на то же самое место, чуть не раздирая в клочья. Испугавшись, не пострадала ли нежная кожа до мяса, Екатерина снова посмотрела вниз, чтобы увидеть, как трясутся ее колени, но крови и ошметьев плоти нигде не оказалось. Она подавила желание свести горевшие огнем и уже покрасневшие бедра – плеть дважды пришлась по самому центру, и ниже пупка стремительно наливался рубец. Какие рубцы останутся между ее ног? Заметив размышления матери, ясно написанные на лице, король приподнял подбородок Екатерины. Эмоции в его глазах поразили ровно в сердце – так же, как пылало болью ее женское нутро, во Франциске полыхал восторг и обожание вместе с чувством безграничной власти и превосходства. Губы Екатерины расплылись в абсурдно счастливой улыбке: ни с кем он не испытывал такого, никто не дарил ему... себя настолько полно. Совершенное подчинение, да еще и от нее. Ни к кому она не проявляла подобного доверия, и он это знал. Знал и упивался им и покорностью матери, подставившей под его плеть самую дорогую часть своего тела. − Три, − будто преобразовавшись из морального наслаждения, боль вдруг смешалась с хорошо знакомым тянущим ощущением внизу живота. Бедра напряглись, а ощущение безжалостного жжения словно пробралось внутрь через кожу и слизистую. − Четыре, − хрипло вырвалось изо рта вместе с коротким кашлем. Возбуждение вновь принялось накатывать волнами, и удары плети по пульсирующей желанием плоти стали еще более хлесткими и при этом менее болезненными. Наслаждение лишало чувства опасности, вбрасывая в кровь азарт. − Пять, − кашель сменился стоном, силы каждый раз смыкать и разводить бедра быстро кончились, и Екатерина просто принимала удары, инстинктивно подергивая руками. Внизу живота горело так, как не горело даже от самых изощренных средств, которые она пробовала во время своего бесплодия. − Шесть, − от напряжения из глаз опять брызнули слезы, а пальцы рук судорожно впились в ладони. Ноги уже не держали королеву, но она не обращала на это внимания. Как и на то, что между бедер кожа устрашающе вспухла и налилась красным, не лопнув лишь по причине умелого обращения короля с плетью. − Семь... – от многократно усилившихся ощущений рассудок королевы поплыл, и она видела лишь искаженное восторгом лицо сына и мечтала, чтобы он продолжал как можно дольше. Чувство меры всегда покидало ее быстро во время таких утех. Она тонула в удовольствии и власти, в которых уверенно топил ее король. Екатерина не знала, сколько еще раз посчитала − может, один, а может, десять. В голове стало пусто, и эта блаженная пустота была не менее приятна, чем физическое удовольствие, накрывшее во время неожиданной для нее пытки. Франциск заразил ее своим безумием, иначе и быть не могло. Ни одна женщина в здравом уме не смогла бы наслаждаться... этим. Когда она уже едва не теряла сознание от нахлынувших ощущений, сын остановился и прижался к ее обмякшему телу. Ноги ослабли, и стоять стало тяжело. Только поддержка короля не позволяла Екатерине повиснуть на все еще прочно связанных руках. − Все в порядке? Похоже, я перестарался, − он откинул неаккуратно свисавшие мокрыми прядями волосы матери с ее лица и нежно поцеловал в щеку. − Нет. Мне... Я... − говорить связно пока не получалось, но Екатерина еще никогда не ощущала такой легкости в теле. Обнаженная кожа сына соприкоснулась с ее все еще чувствительной грудью, и королева попыталась вспомнить, когда он успел снять рубашку. Мягкие губы обхватили напряженный сосок, и она рвано выдохнула − на смену боли пришла не менее выматывающая нежность. Между ног все еще нестерпимо горело, и Екатерина поймала себя на мысли, что хотела бы узнать, каково это − ощутить сына в себе именно сейчас, едва стоя на ногах, которые невозможно свести от боли и жжения. Франциск потянулся к веревкам, собираясь наконец освободить ее, но неожиданно для самой себя Екатерина остановила его. − Нет. Не сейчас, − она обхватила его ногой, как уже делала сегодня вечером. − Здесь, пожалуйста, здесь, − зашептала королева, не желая возвращаться в кровать после таких диких утех. Это нужно завершить именно здесь, теряя сознание от абсурдности происходящего. − Ты полна сюрпризов, мама, − усмехнулся он и, осторожно проникнув в пылающее жаром тело, сжал ее бедро, заставляя обхватить себя обеими ногами, и приподнял выше, протянув Екатерину спиной по шершавой, неровной стене. Она болезненно зашипела − проникновение вышло не самым приятным, и на спине обязательно останутся царапины, но с первым толчком бедер сына королева позабыла обо всех неудобствах. − Да... − совершенно бесстыдно простонала она, все крепче обхватывая его, прикрывая глаза и облизывая пересохшие губы. Франциск все нетерпеливее дергал ее вниз, двигаясь с каждым толчком быстрее, и запястья уже начало саднить, но Екатерина знала, что долго они не продержатся − слишком давно они оба ждали этого. Поясница ощутимо ударилась о выступавший из стены камень, когда король особенно сильно рванул мать на себя и тут же прижал обратно к неприятной на ощупь поверхности. Удар выбил из королевы крик, слившийся с криком от вспыхнувшего в крови ослепительного удовольствия. − Мама... − вторил ей Франциск, в последний раз сжимая пальцы на ее бедрах, и, замерев, прижался к материнской щеке своей. Екатерина устало вздохнула, и он снова потянулся к веревкам. Еще одним достоинством короля, помимо искусного завязывания веревок, было то, как не менее искусно он избавлял от них свою жертву. Всего одно умелое движение, и узел распустился, полностью освобождая королеву. Франциск подхватил ее, и они вместе медленно подошли к кровати. − Ты останешься? − вдруг спросила Екатерина, и он застыл, раздумывая над ответом. Он никогда не оставался в ее постели на всю ночь. Они не хотели давать лишний повод для разговоров придворным, и ревности − для Марии. Да и не замечал король в матери особого желания оставлять его в своей спальне после занятий любовью. − Ты этого хочешь? − он помог ей забраться под одеяло и лечь поудобнее − на спину и с широко разведенными ногами. − Ты не можешь просто уйти после того, что сделал со мной сегодня, − она дотронулась до его щеки и заглянула в глаза усталым и немного грустным взглядом. − Король с королевой спят в одной кровати, только если действительно любят друг друга, − Франциск улыбнулся, глядя в ее расслабленное и оттого еще более красивое лицо. Вряд ли существовала любовь сильнее, чем у них с матерью, − и чаще всего женатые, − со смехом добавил он, не выдержав напряженности, в один миг овладевшей мнительной королевой. − Кто рассказал тебе эти сказки? − фыркнула она, откидываясь на подушки. − Помнишь, в детстве я говорил, что женюсь только на тебе? Мария жутко ревновала, − рассмеялся Франциск, укладываясь с ней рядом и плотнее укрывая их обоих одеялом. − Боже, Франциск, ты был ребенком. Все дети говорят так, − закатила глаза Екатерина, устраиваясь головой на его груди. Слащавые шутки плохо сочетались с жуткой резью между ног, оставшейся от недавних утех. − Я и сейчас иногда хочу жениться на тебе, − признался Франциск пару минут спустя и провел ладонью по ее растрепанным волосам, но ответом ему послужило лишь мирное дыхание матери на его коже. Уставшая королева уснула, и Франциск собирался последовать ее примеру. − Я никогда не видел ничего более омерзительного, − раздался голос его покойного отца. Франциск нехотя распахнул глаза. На сегодня с него достаточно было впечатлений. − Никто не заставлял тебя смотреть, − лениво сообщил он, по-хозяйски обхватывая материнскую талию и поглаживая следом ее живот. Если отец наблюдал, он знал, что совсем скоро у его жены родится наследник Франциска, и более сладкой мести никогда не любившему и изводившему даже после смерти отцу молодой король и представить не мог.