Благие намерения

Стоило Екатерине войти в свои покои несколько вечеров спустя, она поняла − что-то не так. Франциск, как обычно, дожидался ее, но вместо нежности и страсти на его лице была написана ненависть, почти такая же, с какой на нее смотрел его отец. Новости, о которых она собиралась рассказать ему, замерли на языке. Предчувствие беды заскребло глубоко внутри, заставив ощутить пробежавшие по спине мурашки. − Где ты была? − он спросил так неожиданно грубо, что она замялась с ответом, поразившись столь разительной перемене, произошедшей с еще вчера ласковым и заботливым сыном, ведь прошлой ночью он лично укладывал ее спать, напоив предложенным лекарем отваром и в очередной раз пообещав проявлять все необходимое терпение. − Я... − мысли никак не хотели облекаться в слова. Возможно, она слишком увлеклась продумыванием разговора и поэтому оказалась совершенно неготовой к необъяснимым упрекам. К тому же, ей снова нездоровилось и больше всего хотелось поскорее лечь спать в объятиях любимого сына… хотя бы просто лечь. − Навещала заскучавших любовников? − абсолютно внезапно выплюнул ей в лицо Франциск и схватил за руку, лишив Екатерину дара речи. Она бездумно приоткрыла рот и не моргая смотрела на сына. − О чем ты говоришь? − хрипло пробормотала Екатерина, не представляя, откуда взялись эти неожиданные обвинения и эта нелепая ревность. Она не понимала решительно ничего. Сонливость и нездоровье смело волной поднимающегося в груди страха. − Я говорю о тех дворянах, которых ты милостиво пригласила в свою постель! − второе запястье тоже оказалось в болезненной хватке, и она почувствовала настоящий ужас. Сын никогда не вел себя с ней так, если она не давала повода, не совершала промашек и не предавала. Он приучил Екатерину к нежности, почти уничтожив воспоминания о всей грубости, которая была в ее жизни. Сейчас же она не сделала ничего неправильного, но он до рези в сердце напоминал Генриха, когда тот колотил ее, швырнув на стол и пригрозив насилием заставить исполнить супружеский долг. − Я не понимаю, о чем ты. С тех пор, как умер твой отец, я не знала других мужчин, кроме тебя, − это было правдой. Сначала Екатерина считала, что еще слишком рано − как бы она ни старалась выглядеть спокойной и безразличной, горе не сразу отпустило ее. А когда она снова начала смотреть на мужчин, выбрать из них кого-то для ничего не значащей связи оказалось невозможно − ее саму выбрали. Король. Ее сын. И став его любовницей, она ни разу не нашла в себе мысли, даже малейшего желания разделить постель с кем-то еще. Франциск сумел получить свою мать полностью, и ее верность теперь тоже принадлежала ему. И это было меньшим, о чем она переживала. − Я получил письмо. В нем в красках расписано, где и как ты развлекалась со своими любовниками. Не передать, какую мерзость я там прочел. И просмотрел. Твои портреты в обнаженном виде. Очень подробные портреты. На них переданы даже такие детали, как родинка у тебя на груди и точная форма твоего пупка, − он застыл, яростно сверкая глазами и вцепившись в Екатерину не хуже тисков, пока она пыталась оправиться от шока. Сын ждал от нее ответа, но ей нечего было сказать, кроме искренних уверений в преданности. Даже когда Франциск принялся перечислять отвратительные подробности из письма. Глаза королевы лезли на лоб, и все же что-то казалось ей знакомым, какая-то неуловимая деталь, упорно ускользавшая от нее. Все эти дикие места для развлечений, немыслимые ухищрения, тошнотворно вульгарные слова… Она когда-то уже слышала их… Или не слышала… Видела… И как только сын замолк, бросив напоследок, что рисунки доносчику не слишком удались с точки зрения изящества, она вдруг вспомнила. Вспомнила, как во время разговора об изрисованном откровенными иллюстрациями дневнике похвалилась количеством любовников фрейлинам своей невестки. В тот день Екатерине было особенно плохо − ничего из того, что она планировала, не удавалось, и щемящая тоска по никогда не любившему ее мужу ударила неожиданно остро. И когда, увидев в ее руках отобранную только что глупую книжонку, девицы, которых Екатерина и так переносила с трудом, чуть было не посочувствовали ей, она не выдержала и расписала в красках то, что никогда не происходило в действительности. Королева-мать редко заводила любовников до смерти мужа, а после у нее даже времени на это не было − приходилось тщательно следить, чтобы совсем юный сын вместе со строптивой женой не развалили Францию раньше, чем она сама пала бы под натиском чумы и религиозных войн. Кто бы мог подумать, что спустя всего несколько недель после того дня именно сын станет ее любовником и довольно быстро воплотит в жизнь многие казавшиеся нелепыми истории из давно забытой книжки, с которой ей все же удалось ознакомиться. Но кто-то не забыл тот случай. Кто-то использовал ее глупость против нее. Екатерина почти не сомневалась, что это было делом рук невестки. Застав их с Франциском в постели, Мария окончательно и бесповоротно поддалась ненависти, даже на публике едва удерживая маску благодушия. И все же Екатерина не ожидала от нее такого удара − изящного, четкого и одновременно действенного. − Франциск, это ложь. Меня оклеветали, − она заглянула в глаза сына, но он не поверил ей, и внутри у нее похолодело от ужаса, как и всегда, когда ей предстояло вынести гнев жестокого монарха. Только теперь она даже не была виновата − она никогда не подвергала сомнению его право на нее. − Так нагло? Зачем? − пальцы Франциска сжались еще сильнее, и Екатерина зашипела от боли, а еще больше − от обиды. − Нас хотят разлучить. От меня хотят избавиться, − она не спешила обвинять Марию, не имея доказательств, хотя желала этого неимоверно сильно − закричать, что не заслужила даже подозрений, что думала вовсе не о неведомых мужчинах, а о наследнике короля, что никого не любила столь глубоко и преданно, но она знала характер сына. Такие слова, да еще подкрепленные предположениями об участии Марии, не убедят его. Жажда обладания двигала им всегда, когда дело касалось Екатерины, и теперь ему внушили, будто обладал ею не только он. Сердце королевы стучало где-то в горле, стоило подумать, какую ярость поселило во Франциске мнимое предательство. − Кто? − Франциск дернул ее на себя, и Екатерина едва не упала. − Почему я должен верить в мифический заговор, а не в то, что одного мужчины моей матери мало? Ты изменила своему королю! Ты уже изменяла моему отцу, а теперь настала и моя очередь! − он вдруг развернул ее спиной к себе и безжалостно толкнул. Екатерина приземлилась на стоявший перед ними стол, ощутимо приложившись животом об его край. Страх пробежал по телу опустошающей волной, и, услышав звонкий свист, Екатерина выкрикнула, позабыв обо всех доводах разума: − Это Мария! Это она все подстроила! − и в следующий миг на ее спину обрушился хлесткий удар тонкой и невозможно острой плети, полностью рассекший тончайшую ткань выбранных специально для короля сорочки и халата. Крик, вырвавшийся из горла, оглушил ее, и она почти не разобрала слов сына. Она не чувствовала боли, но ей было страшно − Франциск никогда не хватался за плеть не ради удовольствия, а ради того, чтобы доставить ей муки, наказать за преступление. Никогда. Даже когда она действительно совершила измену, отравив его. − Как ты смеешь обвинять мою жену? Ты всегда хотела избавиться от нее! − второй удар оказался еще мощнее первого, с шипением пройдясь по выступающим лопаткам. Екатерина знала − он бил не в полную силу, но сам факт того, что сын поднял на нее руку подобным образом, грозил лишить ее рассудка. − Я не права, прости, Франциск, я не права! Умоляю, перестань! − она допустила ошибку, обвинив Марию, и теперь остановить сына было еще сложнее. Екатерина дернулась, пытаясь уйти от нового удара, и что-то немедленно впилось в руку с той же силой, с какой врезалось в живот. Раньше она думала, что это угол стола, но теперь, видя, как кровоточит ладонь, и чувствуя, как странно колет живот, с трудом осознала − поверхность столешницы покрывало темное битое стекло. От шока она не заметила этого сразу, но сейчас поняла, что мельчайшие острые осколки впиваются в живот, грудь, локти и ладони, раздирая тонкую кожу. Ужас перехватил горло. Фантазия короля и его склонность к жестокости вновь обернулась извращенными страданиями. − И почему я должен это делать? Предательство заслуживает наказания. Не ты ли сама учила меня этому, мама? − еще один крепкий удар обрушился на нее, и Екатерина прокляла саму себя за то, что вложила в его голову все эти мысли о предательстве и наказании. Если не остановить сына сейчас, совсем скоро может стать поздно. Она не боялась плети, не боялась боли, не боялась оказаться забитой до смерти, но опасалась гневного угара короля, в котором он сможет навредить не только ей. − Франциск, я беременна! Франциск! − закричала она, неосторожно проехавшись изрезанной ладонью по крошкам стекла и понадеявшись успеть до следующего удара, а потом напряженно зажмурилась в ожидании реакции. Подорванное здоровье само по себе подвергало ее риску, и бездумное отбивание внутренностей стало бы фатальным. − Что? − он действительно остановился, и по звуку королева поняла, что плеть отправилась на пол. Тошнота и усталость накатили немедленно. − Я беременна... − повторила Екатерина, отталкиваясь от стола и дотрагиваясь окровавленными руками до саднящего живота. Светлый шелковый халат окрасился в красный еще больше, но сейчас это совершенно не волновало королеву. На нее наваливалась слабость после пережитого животного страха, и, помня о мучавших в последнее время проблемах со здоровьем, она невольно ждала самого худшего. − Это правда? − Франциск подхватил ее оседающее тело, и они вместе опустились на колени. У Екатерины потемнело в глазах, и все объяснения выталкивались наружу с огромным трудом, сопровождаясь обидой. Почему она должна объяснять, доказывать, оправдываться? Она никогда не нарушала негласную клятву верности, она сосредоточилась лишь на исполнении заветного желания короля, она служила ему везде − в тронном зале и в постели… − Поэтому я задержалась. Я заходила в лазарет. Я жду твоего наследника, − живот превратился в ссадину, спина кровила, но сильнее всего была боль от его неверия. Он предпочел поверить подкупленным женой клеветникам, а не ей. Теперь она имела полное право дать волю слезам, но усталость была такой, что чувства стремительно уступали сонливости и апатии. − Мама! − прокричал Франциск, и она осознала, что голова запрокинулась против ее воли. − Мама! − слова неприятно отозвались в ушах, и Екатерина устало прикрыла глаза. − Мама, приди в себя! − испуганно попросил Франциск, откидывая волосы с ее лица, и его крики доходили до нее словно через толщу воды. Король смотрел на находящуюся в полуобморочном состоянии мать, зная, что нужно позвать стражу, лекарей, хоть кого-нибудь, но в сознании билась только одна мысль: наследник. У него наконец-то будет наследник. Ладонь несмело легла на пока еще плоский живот матери. Он не ошибся, выбрав ее: она забеременела даже раньше, чем Франциск ожидал. Больше года они с Марией пытались произвести на свет наследника, но их старания увенчались лишь одним выкидышем. Его матери понадобилось всего несколько месяцев, чтобы приблизить исполнение заветного королевского желания. Совсем скоро она родит ему сына. Ее голова обессилено склонилась ему на плечо, и Франциск пожалел о своей жестокости. Пусть мать изменила ему, о ее здоровье нужно заботиться хотя бы до рождения ребенка… Если только… Если только… Неожиданная мысль посетила короля, стремительно загремев в голове и перебив проснувшуюся жалость. Что если это одна из ее уловок? В хитрости его матери не было равных, и она всегда боролась до конца. К тому же, до этого дня у нее не получалось забеременеть… Если он отсрочит наказание, у нее появится возможность сбежать, подкупить свидетелей, забеременеть от кого-нибудь другого и один Бог знает, для чего еще. Она сообщила ему о беременности именно тогда, когда он едва сдерживался, чтобы не засечь ее насмерть. Почему он должен ей верить, если она уже предавала его? Его пальцы сильнее сжались на животе королевы, и она удивленно распахнула глаза, напрягшись и задышав громче. − Франциск? − неуверенно позвала его мать, осторожно усаживаясь на полу поудобнее и снова дотрагиваясь до кровившего живота. − У тебя есть доказательства? − она резко побледнела и попыталась отодвинуться. − Как я могу убедиться, что ты действительно ждешь моего ребенка, а не спасаешь себя? − королева дернулась, как от пощечины, и эмоции на ее лице едва не заставили Франциска немедленно попросить прощения. − Ты мне не веришь? − в хриплом голосе послышалось удивление и обида, но Франциск знал, что мать прекрасная актриса, и все еще сомневался. − Долгие недели ты практически не покидал мою постель, а последние дни меня постоянно мутило, и я много раз падала в обмороки. Лекари говорили, это не от беременности, а от нервов, но это именно от нее. Твое снадобье подействовало слишком сильно и неправильно… Но я беременна. Разве ты не рассчитывал на такой результат? − ледяное спокойствие матери только усилило его раздражение. Даже сейчас она выставляла его дураком. Хотя кое в чем она была права − ни один врач не подтвердил ее беременность. − Я не отрицаю, ты старалась забеременеть, но почему я должен верить, что тебе это удалось? − раздражение выплеснулось наружу, пусть он и старался скрыть его. Одна мысль, будто обожаемая мать, от которой он страстно желал наследника, изменила ему даже не с одним мужчиной, лишала короля способности мыслить здраво. − Иди и спроси моих врачей. Тех самых, с которыми ты советовался, как легче сделать ребенка собственной матери, − она развернулась к нему лицом, тяжело дыша и покраснев от гнева. − Как ты смеешь дерзить мне после того, как снова предала, изменив с десятком мужчин? − рука сама потянулась к ее шее и сомкнулась на ней − не надавливая и не сжимая, просто надежно обхватив. Он ведь предупреждал мать, простив в прошлый раз. Он поставил условием абсолютную преданность, но даже клеймо не победило коварную натуру королевы. − Я всегда была верна тебе! Так ты благодаришь меня за все, что я для тебя сделала? Я жду твоего ребенка... − страх в глазах матери снова сменился упрямством и гневом, разжигая настоящую злость. Она слишком давила на больное, самое желанное и самое запретное. Она знала единственный способ спастись. − Ты призналась мне в этом после того, как я рассказал о письме. Ты молчала, когда пришла сюда, и слушала все, что я говорил, ни разу не прервав. Если бы ты была беременна, ты бы поведала об этом сразу. Ты знаешь, как это важно для меня. А ты не упустила возможность обвинить Марию. За что ты так ее ненавидишь? За то, что она моя жена, которая мешает тебе править? − пальцы короля начали сжиматься на горле, и Екатерина ухватилась за его руку, боясь, что он просто задушит ее в порыве гнева. − Франциск! − прохрипела она, испугавшись появившихся перед глазами цветных пятен. − Франциск, ты задушишь меня! − Это было бы правильно. Лгунья, какая же ты лгунья. Я ведь предупреждал, что убью тебя, если ты мне изменишь. Ты знала, на что идешь, − воздуха становилось все меньше, и Екатерина изо всех сил боролась с паникой. Только не сейчас, не с его ребенком в ее животе, не по ложному навету, не после всего, через что ей пришлось пройти. Не после мучительных недель ожидания, не после сотен болезненных и многократно повторившихся утех, не после разбившихся столько раз и возродившихся лишь сегодня надежд. − Тебе понравилось? Понравилось спать с ними? − Я верна тебе... − почти потеряв сознание, повторила она, отбрасывая ярость и обиду, защищая жизнь внутри себя. − Ты убьешь не только меня, но и своего ребенка, − рука на ее горле резко разжалась, и Екатерина закашлялась, судорожно вдыхая воздух и потирая саднившую шею. Сейчас боль и жестокость разрывали на части как никогда. − Не верю. Не верю ни единому твоему слову, − склонившись к ее уху, прошептал король, − но я не стану марать о тебя руки. Я достаточно повозился с тобой в прошлый раз. − Франциск... − королева попыталась ухватиться за него, но он отбросил ее руки и поднялся с пола, оставляя у своих ног. − Пожалуйста, я отдала тебе все. Прошу… − Ты должна была думать об этом, когда ложилась в кровать с теми мерзавцами! Ты фаворитка короля! Ты моя… моя женщина! − зло прошипел Франциск, не обращая внимания, с каким трудом мать поднимается, ни на секунду не отрывая ладоней от живота. − Я никогда не была шлюхой, Франциск. Моя репутация оставалась безупречной. До тебя. Ты отнял у меня честь, превратил в главную придворную потаскуху, гордился тем, что все обсуждают не мой ум, а то, как я ублажаю тебя в постели. Но несмотря ни на что я все равно люблю тебя. Я никого не любила так. Клянусь, я даже не думала о другом мужчине, − старательно демонстрируя спокойствие и пытаясь убедить в своей верности сына, пояснила Екатерина. − Я принадлежу только тебе. − Я должен снова поверить? Ты уже предавала меня. И изменяла моему отцу, − напомнил Франциск, и она досадливо поморщилась. Он никогда не забудет нанесенную обиду, а комментировать историю с Генрихом ей не хотелось. Только она порадовалась тому, как сын повзрослел и как принял ее сторону в случившемся с Марией, и он опять поддался эмоциям. − Ты хорошо защитил себя от предательства поставленным клеймом. Что касается твоего отца, я готова была хранить ему верность всю жизнь, но он сам толкнул меня на измену. Он отвергал меня, а мне нужен был ребенок… − начала она и осеклась, немедленно осознав, что сказала лишнее, неправильное, опасное. − Франциск… − Так же, как и сейчас, − глаза Франциска впились в ее живот, и Екатерина крепче обхватила его, будто стараясь защитить. Мысли короля с поразительной быстротой качнулись в пугающую сторону. − Теперь я понял. Ты хотела забеременеть, и раз у тебя не получилось со мной, ты нашла запасной вариант. Много вариантов. Ты заплатишь мне за это, − он двинулся к ней, заставив попятиться. Екатерина все еще не до конца осознавала происходящее, не верила, что клявшийся вчера в любви сын готов поверить первому же наговору, готов усомниться в ее любви, заподозрить в связи с едва знакомыми мужчинами. − Я позабочусь о том, чтобы ты больше никогда не оказалась в постели с мужчиной. По крайней мере, не получила от этого удовольствия. − О чем ты? О чем ты, Франциск? − почти истерически залепетала Екатерина, не зная, как себя вести, как защищаться. Она не была готова… Она готовилась совсем к иному. − Я не стану убивать тебя. Но я накажу тебя так, что ты до конца жизни будешь жалеть о своей измене, − Франциск подошел ближе, и она отступила на несколько шагов. В голове мучительно выстраивались способы спастись, однако королева отметала их один за другим. Уязвленное самолюбие сына лишило его рассудка. Если Франциска не останавливал ребенок, вряд ли вразумит что-то еще. − Ты женщина, мама. Знаешь, как поступают с такими, как ты, на Востоке? − Екатерина сглотнула, не узнавая это перекошенное красное, почти уродливое лицо. Ей хотелось бежать отсюда, бежать без оглядки, не бояться, что собственный сын причинит ей боль и лишит ребенка, которого сам же просил. − Я прикажу вырезать части тела, способные приносить тебе удовольствие, а оставшееся между твоих ног месиво сшить так, чтобы ты только естественную нужду справлять могла. Ты лишишься того, что делает тебя женщиной, мама. − Нет! Ты не сделаешь этого! − совершенно безумно выкрикнула она и бросилась прочь от собиравшегося схватить ее за руку сына, от неожиданности маневра не кинувшегося за ней следом. Его слова выбили из Екатерины остатки здравого смысла. Остались только ужас и обида. Она не заслужила подобной жестокости. Ни одна женщина не заслужила, но она в особенности. Это он обесчестил ее, забрал даже жалкие крохи невинности, жившие в ней, и после смерти мужа она не была ни с кем, кроме нового короля. Несправедливо. − Ты слишком привык развлекаться со мной. Если ты это сделаешь, ты больше никогда не сможешь… − Мне противно касаться тебя, но если я все же захочу, у меня есть твой зад и твой рот, − злобно прошипел король, кружа рядом с ней, словно охотник, загонявший в ловушку раненое животное. − Я беременна. Как я рожу твоего сына? Это безумие. Я невиновна. Невиновна, − упрямо повторила Екатерина, почти упираясь в стол поясницей и из последних сил сдерживая слезы. Почему она не может быть счастлива? Почему она должна всегда страдать? За всю свою жизнь она не видела никого, кого судьба била бы так же часто и больно. − Я не хочу слушать твою ложь. Я уже наслушался ее в прошлый раз, − на и без того красном лице Франциска вспыхнули алые пятна, и Екатерина в очередной раз убедилась, что Мария выбрала единственно верный ход. Только уверенность в том, что желанная и призванная подчиняться женщина отдалась другому, способна заставить Франциска поступить с ней самым жутким образом. Но она не сдастся просто так. − Если ты и правда намерен сотворить со мной это после того, как сам сделал шлюхой, я вспорю себе живот, и ты лично убедишься, беременна я или нет, − едва соображая от ужаса и бессилия, выкрикнула Екатерина и рывком выхватила из ящика стола кинжал, чтобы тут же приставить его к пупку. Она не знала, действительно бы совершила подобное или блефовала, но Франциск остановился, всем своим видом демонстрируя растерянность. Он не готов был расстаться с ней так просто. − Мне нечего терять. Я не стану жить униженной калекой. Ты сам требовал от меня ребенка. Если ты не веришь, я покажу тебе… − Ты не сможешь. Ты недостаточно сильна, а я все еще твой король, − холодно возразил Франциск, подбираясь ближе, пока она слабела все больше. Надо было решаться сейчас, но она не хотела умирать. Умирать вместе с ребенком. Даже если в ином случае ей грозило остаться изуродованной по ложному навету. − Мне достаточно приказать, и ты откажешься от своей идеи. Ты ведь чувствуешь это, − Екатерина хотела возразить, но у нее не осталось сил стоять, напряженно вцепившись в рукоять, и несколько секунд спустя король уже забирал острый предмет из ее рук. − Пожалуйста, не поступай со мной так, − униженно попросила Екатерина, захлебываясь слезами и ощущая, как ломается что-то внутри нее, уничтожая возникшую вместе со знанием о ребенке надежду. − Те мужчины… Ты сказал, там было несколько имен. Тебе предложили найти остальных… Найди их всех. Допроси. Даже под пытками они не скажут, что я была с ними, − предложила она, прижимаясь к груди замершего рядом сына. − Да, ты права. Есть прекрасный способ узнать их имена. Ты расскажешь мне их сама. На допросе. И если выяснится, что ты предала мое доверие, я действительно прикажу вырезать у тебя все что только можно, − по-своему истолковал слова Екатерины король и оттолкнул, вынудив неловко приземлиться на пол. Шокированная и измученная Екатерина смотрела на сына во все глаза, ощущая себя так, словно колотила в закрытую дверь. − Стража! − его крик прошелся нервной дрожью по телу, но она не смогла выдавить ни одного слова. − Стража! − удивленные мужчины возникли в дверном проеме, явно не понимая, зачем потребовались в королевской спальне посреди ночи. − Проводите королеву в пыточную, − приказал Франциск, и Екатерина вцепилась в его плечо, вскочив и не желая мириться с судьбой. − Ты не можешь! Я твоя мать! − король попытался вырваться из ее хватки, но она держала намертво. − Хватит. Не закатывай спектаклей. Не ты ли учила меня признавать ошибки? Сохрани свою гордость хотя бы сейчас, − устало, но все еще зло бросил он. − Я учила тебя быть справедливым! Я невиновна! − Франциск кивнул стражникам, и те двинулись к ухватившейся за него королеве. − Ты не можешь! Не сейчас! Я сделала все... Ты получил, что хотел! Я выполнила все твои желания! − Ваше Величество… − мужчины отцепили ее от сына, но Екатерина по-прежнему не хотела верить, что он поступит с ней так даже после того, как она рассказала о ребенке. Нужно было сказать сразу, но, ведь когда бы она ни призналась, это правда, и он знал, в глубине души знал... − Ребенок... это легко проверить! Просто пошли кого-нибудь в лазарет... − ее уже почти дотащили до двери, но Екатерина все еще не теряла надежды. − Передайте палачу готовить дыбу и допросить королеву на предмет верности своему господину, − прервал мать король. Она посмотрела на него полными ужаса глазами, на мгновение потеряв дар речи. − Ты убьешь его... Мой ребенок... − она сама не заметила, как назвала ребенка только своим, бросив трепыхаться в руках стражи. Несчастное дитя появилось лишь для того, чтобы погибнуть в мучениях по воле своего отца. − Ты убьешь моего сына, − замершие стражники удивленно переводили взгляд с нее на короля, не понимая, о чем идет речь, но явно сомневаясь во вменяемости Екатерины. − Ваше Величество, вы уверены… − решился спросить один из них, заметив размазанную на ее животе, руках и лице кровь. − Вас наняли, чтобы вы исполняли приказы, вот и исполняйте, − Франциск отвернулся, и королева впилась глазами в его спину, размышляя, увидит ли сына снова. Мария провела блестящую операцию. Пока Екатерина старательно пыталась забеременеть и привязать к себе сына еще больше, ее невестка обдумывала простой, но верный способ от нее избавиться. Судьба явно благоволила к шотландской королеве − Мария не только разлучила мужа с матерью, но и почти наверняка обеспечила смерть их нерожденного ребенка. Екатерина в последний раз посмотрела на сына, а потом один из стражников взял ее за плечо, увлекая в коридор. Она бросила бессмысленные и раздражающие короля попытки сопротивления и поблагодарила бога за то, что там никого не оказалось − никто не стал свидетелем ее позора. Пока. Екатерина обхватила живот, размышляя, не подкупить ли кого-то из сопровождающих. Нет. Это ничего не даст. Своим побегом, даже временным, она признает вину, пусть кроме Франциска никто не касался ее как женщины. Побег и признанная вина лишат их малыша будущего королевского титула, ведь в таком случае многие просто не поверят, что он зачат от короля. Ее несчастный младенец… Она зажмурилась, принимая окончательное решение: ей придется подвергнуться пытке дыбой и надеяться на разумность Франциска. Он не должен позволить зайти всему этому слишком далеко, иначе в ее и так не самом лучшем состоянии она потеряет ребенка, свою последнюю надежду. Вместе со стражей она дошла до входа в подземелья, и стоило спуститься чуть ниже, Екатерина немедленно ощутила могильный холод. Она поежилась, грея ладонями живот и понимая, что тонкие мокрые тряпки, в которые превратились сорочка и халат, позволят ей заледенеть еще быстрее. На стенах плясали необычные тени от факелов, заставляя королеву покрываться мурашками. К тому моменту, когда они добрались до пыточной, она уже с трудом соображала и едва не лишалась чувств. Палача пришлось ждать, и Екатерина примостилась на жесткой скамейке, переводя дух и дрожа от сквозняка. Мысли лихорадочно перескакивали с одной на другую, и счастливые минуты, в которые она узнала о своей беременности, казались теперь событиями далекого прошлого, хотя и случились чуть больше часа назад. Наконец, дверь отворилась, и разбуженный посреди ночи палач юркнул внутрь. Оглядев королеву, особенно ее посиневшие губы, и задержавшись взглядом на сложенных на животе руках, он швырнул ей свой плащ. − Укройтесь. Мне нужно все подготовить, − пояснил он и прошел в комнату, заставленную самыми жуткими инструментами. Стуча зубами от холода, Екатерина закуталась в теплую ткань, осознав: несмотря на приказ короля, она все еще была королевой, его матерью и любимой женщиной. Никто не спешил ни замораживать, ни раздирать ее на части, чтобы потом самому не подвергнуться пыткам, если Франциск вдруг передумает. Эта мысль согрела Екатерину не хуже плаща, и она немного расслабилась. Только бы Франциск сходил в лазарет, только бы выяснил все, только бы сохранить ребенка… Наверняка обман не был прикрыт со всех сторон, наверняка Мария рассчитывала на вспыльчивость короля, и если бы не слова о беременности Екатерины, его бы ничто не остановило. Она не смогла бы переключить его внимание, и ей бы вывернули все суставы и растянули все связки еще до того, как он бы усомнился в своем приказе. Но ей повезло − беременность наступила вовремя, и он услышал про ребенка. Ребенка, которого так желал. Он должен был лично убедиться в его существовании или отсутствии. Екатерина надеялась на это всем сердцем, гладя свой израненный живот и посматривая на дверь. − Идемте. Палач помог ей подняться и под руку проводил в помещение для пыток. Екатерина нервно сглотнула, ощущая все тот же холод под мягкими подошвами домашних туфель. Она хорошо помнила прошлый раз, когда инквизиторы подвергли ее пыткам. Тогда она ждала сына, уверенная в спасении, а сейчас он сам швырнул мать на пыточный стол. Королева переминалась перед не очень чистой поверхностью с ноги на ногу, пока палач не приказал ей отбросить плащ, снять халат и разуться, а потом подсадил и тут же уложил на дыбу, поместив ее запястья и лодыжки в веревочные кольца. − Не слишком торопитесь. В моем чреве наследник короля. Его Величеству не нужна моя смерть. Как и мое искалеченное тело, − она хотела, чтобы прозвучало зло, надменно и саркастично, но вышла только мольба измученной беременной женщины. Казалось, такое несоответствие привычному образу ведьмы Медичи настолько впечатлило палача, что он с сочувствием посмотрел на ее испачканный кровью живот, потом на бледное лицо с влажными глазами и подрагивающими губами и отвернулся. − Я завяжу вам глаза. Это позволяет сохранять спокойствие. Некоторое время, − сообщил он и вытянул из кармана черную повязку. Екатерина собиралась с возмущением отказаться, но передумала, решив, что лучше и впрямь не видеть наводящих ужас инструментов, засохших пятен крови на механизмах, пыль от раздробленных костей, осевшую на потолке… Нет, в темноте будет лучше. Плотная повязка надежно прикрыла глаза, и Екатерина напряженно выпрямилась и немедленно расслабилась, чтобы не травмировать мышцы раньше времени. Ожидание убивало и в то же время дарило надежду. Королева покрутила руками − после ее участившихся обмороков Франциск отказался от жестокости, поэтому и запястья, и спина стремительно заживали, только нежная грудь восстанавливалась медленнее. Екатерина подумала, что это неспроста: тело неуловимо менялось, готовясь к рождению ребенка. Последний раз она была беременна больше трех лет назад и уже не надеялась снова пережить счастье материнства. Она попыталась представить, как совсем скоро вырастет живот, как она ощутит толчки малыша, как впервые возьмет его на руки, как он научится ползать, ходить, говорить… Радужные картины отвлекали от черного настоящего. Екатерина почти позабыла, где находится, но совсем небольшое движение колеса дыбы ощутимо растянуло ее тело. Она задышала чаще, стараясь не поддаваться панике. Еще рано. Да и палач действовал осторожно, не стремясь в одно усилие разорвать ее пополам. Прошло несколько минут после проигнорированного Екатериной вопроса об измене, прежде чем колесо качнулось во второй раз. Связки королевы напряглись сильнее, и она заставила себя думать о том, что с любым другим узником действовали бы куда более резко: палач явственно выдерживал максимально возможные паузы. Но и его сочувствие не могло быть безграничным − колесо двинулось снова. Веревки нестерпимо впились в кожу. Екатерина не сдержала короткого едва слышного стона и перескочила мыслями на внешность будущего ребенка. И она, и Франциск обладали светлыми волосами, значит, их сын вероятнее всего тоже окажется блондином. Какие глаза подарит ему судьба? Над ее темными глазами Медичи смеялись и ненавидели, а вот глаза Франциска оставались небесно-голубыми… Их малыш родится красавцем, крепким и сильным… Колесо дыбы пришло в движение в четвертый раз, и тело Екатерины неестественно выгнуло над поверхностью стола − руки натянуло слишком высоко над головой. Со следующим едва уловимым усилием палача кожа королевы едва не затрещала. Екатерина ошарашено приоткрыла рот, хватая губами воздух и приказывая себе дышать ровно. Больно. Ей стало больно. И новое движение колеса заставило ее вскрикнуть. − Кто состоял с вами в преступной связи? − поинтересовался палач, помня свою главную цель. Екатерина застучала зубами, борясь с паникой. Сильнее всего почему-то растянуло внутреннюю сторону бедра, и это ощущалось слишком неприятно. Пугающе. Чувство напоминало жуткую боль, когда те животные насиловали ее в монастыре, и заставило вспомнить, какое наказание ждало предавшую короля любовницу. Он вырежет… вырежет ей все, чем наслаждался с таким упоением, а потом зашьет оставшееся. Учитывая беременность, это станет смертным приговором. − Никто. Я верна своему сыну, − ответила Екатерина, до конца осознавая свое положение. Она не может признаться, даже если дыба начнет разрывать ее пополам. − Почему в письме королю упоминаются именно те мужчины? − последовал новый вопрос, а затем и новое движение колеса. Суставы королевы разогнулись в натяжении так, что она захлюпала носом от боли. Пусть та и не была невыносимой, но она становилась постоянной, ноющей, подтачивающей веру и надежду. − Я не знаю! − крикнула королева, жмурясь и стараясь приподнять бедра, чтобы облегчить муки. Позвоночник заломило, и она проглотила очередную порцию слез, лихорадочно сгибая и разгибая пальцы. − Сколько раз вы согрешили и что толкнуло вас на измену? − палач не мог забыть о своем долге, но все же не стал немедленно крутить колесо снова и предпочел в этот раз просто задать вопрос. Екатерина втянула носом воздух, стараясь передохнуть и собраться с силами. Паника накатывала все сильнее. − На мне нет греха! Я клянусь! Я даже не знаю тех людей! − закричала она, когда затянувшееся молчание заставило палача снова взяться за колесо. Волосы королевы, зажатые между головой и столом, затрещали вместе с перехрустнувшим коленом. − Подождите! − взмолилась она, отчаянно сдерживая слезы и ощущая, как болезненно напряжен живот. Ей нужно было расслабить хотя бы внутренние мышцы, но страх оказался слишком силен. − Однако вы знаете их имена? − вкрадчиво поинтересовался палач, на секунду ослабив натяжение. Екатерина остервенело закрутила головой, пытаясь справиться с настойчивой судорогой в бедре. − Нет! − вспомнив, что от нее ждут ответа, возразила она и сглотнула, гадая, сколько еще вопросов ей зададут и как скоро кончится пытка. − Даю слово, мне нечего сказать! − завопила королева, когда натяжение вернулось, выгнув ее над столом еще выше. Содрогаясь от боли и страха, она ждала новых вопросов, новых движений, но ничего из этого не произошло, и она закусила губу, ничего не понимая и борясь с ужасом, сжимавшим нутро. Секунды текли, а ее тело с задранными над головой руками и разведенными в стороны ногами по-прежнему было распялено на столе до предельно возможного состояния, подобно фигуре человека на рисунках Леонардо да Винчи, которого так любил покойный король Франциск. Тело било крупной дрожью, по виску катился пот, и Екатерина с ужасом ждала нового поворота колеса, однако палач не торопился. Через несколько наполненных мучительным ожиданием минут она осознала − что-то не так, что-то случилось. Страх усиливался. Теперь ей чудилось, что она осталась совершенно одна в этом жутком месте, а палач словно испарился, хотя она и не слышала шагов. Привязанная к столу, она не могла сдвинуть повязку с глаз и все сильнее обливалась потом, не решаясь позвать кого-то, кто просто продолжил бы ее пытку. Еще пару минут спустя королевой завладел почти животный ужас − тело болело в искусственном натяжении, палач куда-то пропал, крик замер у нее в горле, и она ничего не видела. Уже почти отчаявшись, Екатерина вдруг ощутила невесомое прикосновение к своей ноге. Сначала она решила, что ей почудилось, но касание стало чувствоваться сильнее. − Кем бы вы ни были, только король может касаться меня, − хрипло пригрозила Екатерина и нервно сглотнула. Неужели это мужланы из стражи решили так подшутить над ней? Или они позвали своих друзей поразвлечься с падшей королевой? В голову приходили самые безумные варианты, и Екатерина только огромным усилием воли смогла взять себя в руки… Пока чья-то ладонь не потянула подол ее сорочки вверх, оголяя колени, а затем и бедра. − Франциск? − прошептала она, кожей узнав прикосновение. Облегчение накрыло одновременно с паникой. Зачем он здесь? Хочет надругаться над ней напоследок, когда она не может ни возразить, ни пошевелиться? Или он пришел помиловать ее? Екатерина боялась верить в спасение. − Ты приятно удивила меня, мама. Ты узнала меня, − послышался знакомый голос, и в следующую секунду холодной щеки королевы коснулись мягкие губы. − Я невиновна. Клянусь, я невиновна, − словно заведенная повторяла Екатерина, по-прежнему не понимая, почему сын явился сюда. Он мучил ее неизвестностью не хуже пытки, и на глаза королевы вновь навернулись слезы. − Я знаю, мама. То, как ты пыталась убить себя, заставило меня приказать найти твоих любовников. Тех, которые уже были указаны в послании. На дворе ночь, и я не узнал много, но как минимум трое из них вчера уехали из замка с большой суммой денег и по неотложным делам. В их покоях нашли несколько странных писем… Я верю тебе. Никаких доказательств нет, − сообщил Франциск, не выдержав зрелища рыдающей на дыбе матери, пока она гадала, зашел ли он в лазарет и поверил ли в их ребенка. − Я люблю тебя. Никто больше не касался меня, − прошептала Екатерина, пошевелив затекшей стопой и надеясь признанием убедить сына еще больше. Она не станет напоминать ему про беременность, чтобы ненароком не разозлить. Пусть сначала выпустит ее отсюда, пока она не окоченела и не растянула себе все связки. − Твои поступки говорят громче слов. Именно они спасли тебя, − ответил Франциск, заворожено рассматривая напряженное и полуголое тело. Это было дико и неправильно, но сейчас она выглядела такой… покорной. Он еще раз погладил гладкое и холодное колено, чувствуя, как растет внутри желание вновь сделать ее своей. Оно зародилось в нем еще тогда, когда он увидел занятого работой палача, а потом подал ему знак удалиться. − Франциск? − в голосе матери удивление мешалось со страхом, пробуждая в короле все самое темное. Его трясло и до того, как он пришел сюда − от переизбытка эмоций, от ярости, боли и вины, а теперь, когда носа коснулся запах размазанной по материнскому телу крови, а глаза впились сначала в повязку на ее лице, а потом в широко разведенные длинные ноги, во Франциске вспыхнула жажда обладать. − Я не понимаю… − Я буду осторожен, обещаю, − стараясь не задеть механизмы и не придавить мать, он забрался на стол, нависнув над ней сверху. − Не бойся, − прошептал он ей в ухо, когда она беспокойно закрутила головой, по-прежнему ничего не видя. С трудом удерживаясь на месте, Франциск просунул руку под материнскую сорочку. Конечно, королева не была готова, но он знал, что любит ее тело. − Не здесь… − судорожно зашептала она, расслабившись после нескольких секунд не слишком изощренных ласк. Пальцы Франциска умело скользнули внутрь, и мать инстинктивно попыталась толкнуться ему навстречу. Колесо опасно заскрипело, заставив короля вспомнить, где они находились. Мать болезненно кривилась от жжения в запястьях и лодыжках, с трудом уступая привычке гореть от страсти, когда он касался ее. Его рука вынырнула из-под сорочки под разочарованный стон королевы. На мгновение ему стало стыдно за то, как он развратил собственную мать, как приучил испытывать удовольствие от любых его желаний. − Не двигайся, − приказал он, и Екатерина послушно замерла, нервно облизывая губы. Она могла бы попросить развязать ее, снять повязку, быть нежнее, но ей не хотелось рисковать. Франциск знал, что делал, а она носила под сердцем ребенка. Он должен выжить, все остальное неважно. В полной темноте слух обострился, и она отчетливо разобрала, как звякнула пряжка расстегиваемого ремня. Голые ноги холодил сквозняк, но между ними сладко и остро тянуло. Екатерине было неловко, страшно и обидно. Впервые за долгое время удовольствие казалось искусственным, почти неприятным, пусть она никогда бы в том не призналась. Ее тело как обычно жаждало ласки, но сама она не желала ничего этого. Не желала потерять свою честь еще и на пыточном столе, будучи к тому же беременной и мучимой нездоровьем. Екатерина ждала продолжения, растянутая во все стороны и содрогающаяся от уже пережитого, когда колесо дыбы вдруг качнулось снова, заставив связки напрячься до, казалось, невозможного предела, а следом Франциск вломился в ее тело, неловко накрыв собой и вдавив стекло ей в живот. Королева вскрикнула от боли и ужаса, на мгновение побоявшись, что мышцы просто разорвутся от давления и натяжения, но Франциск уже справился с эмоциями и поиском равновесия. Тело матери под ним замерло в единственно возможной позе, но внутри у нее все сжималось сладко как никогда. В сочетании с видом ее завязанных глаз и закушенных губ это сводило с ума. Она изменилась − двигая бедрами и стараясь меньше елозить одеждой по разодранному животу, он чувствовал что-то новое, не похожее на то, как обычно встречала его мать. Какая-то мысль настойчиво стучалась в сознание, но он просто не мог на ней сосредоточиться. Его рука снова коснулась колеса, чтобы натянуть веревки еще сильнее, еще крепче. Королева застонала, запрокинув голову, ноги и руки превратились в струны − наверняка ее разрывало не только от пут, но и от внутренних ощущений. Франциск поцеловал влажный лоб и принялся еще более остервенело вколачиваться в нее, покорную и неподвижную. − Я не могу больше, − сдавленно простонала она, напрягшись и внутри, и снаружи до самой крайней точки. Франциск знал ее тело, знал, как добиться наслаждения, но боль была слишком сильной, даже кожа, казалось, трещала от растяжения. Екатерине не хватало воздуха, пальцы рук затекли и почти не шевелились, под пупком яростно тянуло, и это пугало королеву больше всего. Ее женская сущность отвечала господину, принимая легко и горячо, однако сама она чувствовала − еще несколько подобных минут, и тело просто раздерет в клочья, вывернет наизнанку. Бедра и живот под Франциском превратились в камень, и он не выдержал, придавил ее снова, задевая пострадавшую грудь и прокрутив колесо следом, ослабляя веревки. Она закричала от боли в растянувшихся и вдруг освободившихся мышцах, вспыхнувших огнем и словно расплавленных кипятком, дернулась, содрогнулась, вильнула коленом, доставляя королю желанное удовольствие. Он расслабился на минуту, тяжело дыша ей в ухо и слыша болезненное поскуливание. − Я люблю тебя, − прошептал он, заглядывая в искаженное гримасой лицо и подскакивая следом. Королева тяжело дышала, закусив губу, ее колени сотрясала крупная дрожь, пальцы рук подергивало, а на виске отчетливо выступала пульсирующая вена. На этот раз он явно перестарался. Франциск застегнул штаны, спустился на пол и как можно осторожнее принялся освобождать мать. Ее сорочка промокла от крови и пота, задравшись почти до самой груди, волосы спутались, а конечности дрожали. Он с волнением стянул повязку с лица матери, чтобы заглянуть ей в глаза. − Я не… смогу идти… − она посмотрела на него со слезами и отвернулась, а Франциск вдруг с ужасом вспомнил, что ей нельзя простужаться. Сколько она уже провела здесь? Он кинулся развязывать оставшиеся веревки и накидывать на нее валяющийся рядом плащ. − Я отнесу тебя, − пообещал король, перехватывая мать под шеей и коленями. Она вновь застонала, заставив его еще раз подумать о ее связках и суставах. Но больше королева на боль не жаловалась, и Франциск медленно направился с ней к выходу. − Я приказал приготовить тебе горячую ванну, − она вздохнула и уткнулась носом ему в грудь, так и не произнеся ни слова за всю дорогу до покоев. Там царил полумрак и пар от только согретой воды. Король взглядом отпустил фрейлин и аккуратно уложил мать на кровать. Для начала стоило извлечь остатки стекла и обработать раны. Сейчас он и сам ужасался своей жестокости, но когда дело касалось матери, он почти всегда терял рассудок. Особенно если речь шла об ее измене. Теперь он смотрел на нее и понимал − падавшая в обмороки и едва держащаяся на ногах, она думала о мужчинах в последнюю очередь. Однако это теперь, а тогда им владела боль от предательства, очередного обмана. Франциск выудил из ящиков стола матери набор инструментов, использовавшихся для химических опытов и приготовлений снадобий, и опустился рядом с ней на кровать. Казалось, королева дремала, и он осторожно стянул с нее плащ, а потом просто разрезал мокрую, грязную и ненужную сорочку, отбросив затем на пол. Следы плети на исхудавшем теле матери сменились россыпью впившегося в кожу стекла. Подавив чувство вины, Франциск взялся за пинцет. Крохотные окрашенные кровью кусочки застучали по дну керамической миски. Король начал с бедер, где стекла было меньше всего, затем переместился к груди, искалеченной чуть больше, и только потом перешел к пострадавшему почти целиком животу. − Осторожнее, прошу, − мать вдруг распахнула глаза и схватила его за руку с неожиданной силой. Франциск удивился, но согласно кивнул. − Не навреди нашему ребенку, − добавила она, и он замер, склонившись с пинцетом в руке. Убитая ярость начала подниматься вновь, вынуждая скрипеть зубами и зажмуриваться. − Я сказал, что верю тебе. Больше нет нужды… − сдерживаясь усилием воли и давя в себе гнев, начал Франциск, но так и не закончил. − Ты так и не понял? Это правда. Я беременна, − она закрыла глаза, в последний момент передумав потрогать живот. − Я жду ребенка. От тебя, − на этот раз мать замолкла, не став настаивать, однако Франциск и без того все осознал. Она не солгала. Он был слеп. Слеп и упрям. Видел только то, что хотел видеть. В полной растерянности Франциск склонился над животом матери, с превеликой тщательностью достал оставшиеся кусочки стекла, убрал миску и инструменты на стол и отнес ее в наполненную почти до краев ванну. Королева зашипела, но быстро расслабилась − горячая вода благотворно влияла на ее истерзанные мышцы, хотя раны от стекла снова закровоточили. Франциск вымыл ей голову, оттер ноги и плечи, осторожно провел мочалкой по груди и только потом дотронулся до живота. Ничего не случилось, она не издала ни звука, и все же короля остро и неожиданно прошило понимание: его мать, его любовница, его фаворитка беременна, и совсем скоро он станет отцом. Отцом ее ребенка. Они окажутся связанными навсегда. Как он и хотел. И Франциск бросился целовать ее мокрые щеки, перебирать пахнущие мылом волосы, ласкать исколотый стеклом живот. Она почти не реагировала на его проснувшуюся вдруг радость, но сейчас это его не волновало. Не помня себя, он вытянул мать из ванны, вытер теплым полотенцем и отнес в кровать, чтобы раздеться в считанные секунды и присоединиться к ней под одеялом. Она по-прежнему тихо сопела и не открывала глаз. Франциск смотрел на ее расслабленное усталое лицо, разрываясь от счастья и чувства вины. − Тебе не о чем беспокоиться, Франциск. Я никогда не смогу тебе изменить, хотя бы потому, что ни один мужчина не посмотрит в мою сторону, − по-своему растолковав его эмоции и тяжело перевернувшись на бок, мать посмотрела на него так, что ему стало не по себе. − Сделав своей любовницей, ты забрал у меня все − мое тело, мою честь, мою репутацию. И когда я рожу твоего ребенка, все станет еще хуже. Передо мной будут ползать и унижаться, молить о расположении и умело льстить, но статус честной женщины мне не вернуть уже никогда. За каждым приветствием и комплиментом, за каждым обращением и просьбой будут таиться презрение и страх, и это защитит твое право на меня лучше любого клейма, − она замолчала, прикрыв глаза и переводя дух. − Ты последний мужчина в моей жизни, и мне не нужно ничего иного. − Все будет хорошо, мама, обещаю, − решив не продолжать болезненную тему, Франциск придвинулся теснее и погладил ее по щеке, пока Екатерина старалась успокоиться. Не такого она ожидала, с замиранием сердца спеша в лазарет и уже видя, как ее малыш, малыш в ее утробе объявляется наследником трона. Пусть в глубине души она не верила до конца, что им с Франциском удастся добиться для него такого титула, король обещал ей это каждый день, каждую ночь, вламываясь в тело Екатерины самыми изощренными способами. Она боялась. Боялась, но ребенок и правда был наиболее надежным способом удержать его. И она хотела забеременеть − с каждым днем все сильнее, впадая в отчаяние от неожиданных неудач. Наконец-то обнаружив самые однозначные признаки, Екатерина немедленно бросилась в лазарет, едва не расплакавшись совсем по-девичьи, когда удивленный лекарь сначала позвал другого, следом повитуху, а потом все вместе они подтвердили ее надежды. Она шла в свои покои, мечтая обрадовать короля, предвкушая счастливые объятия и поцелуи, ласковые слова и глупые подарки, а он поступил с ней так. − Ты не знаешь, как это больно, − вслух поделилась она переживаниями с сыном. − Ты не веришь мне. После всего ты не веришь мне. Ты унизил меня. Причинил мне боль. Принес страдания, хотя обещал этого не делать. Может быть, я не имею значительной роли в твоей жизни, но наш ребенок... Ты сам просил его. И ты чуть не убил его, − Екатерина погладила саднящий живот, до конца осознавая, что один из самых счастливых дней в ее жизни обернулся кошмаром. Она любила свое дитя, любила его отца и хотела сделать их всех счастливыми. От того, как Франциск с ней обошелся, она испытывала чудовищную, неожиданно чудовищную боль. Она никогда не думала о другом мужчине, она ни разу не дала повода, она позволила все, согласилась на все, и такова оказалась благодарность. Она и правда была игрушкой в руках господина − он мог одним словом принести ей ни с чем не сравнимое счастье, а мог ударить по самому больному, как только ему что-то не понравилось. Она так его любила, за что это ей? − Я погорячился. Я не могу допустить мысли, что кто-то еще коснется тебя... Знаю, это глупо и по-детски. И ребенок... Я не поверил в него. Прости меня, мама, прошу тебя, − он провел носом по ее щеке, нежно поцеловал, накрыл поглаживающую живот руку своей, но Екатерина сбросила ее, давя абсурдное чувство вины за такой поступок. − Для тебя это игра, Франциск, а для меня нет, − она развернулась и посмотрела в его испуганные и потемневшие глаза. − Это не то, с чем можно обращаться по настроению, это не я и не наши преступные утехи. Это ребенок, Франциск, наш ребенок, − Екатерина сглотнула и все же вернула руку сына на живот, надеясь, что так он поймет лучше. − Это почти чудо. Я немолода, болезнь только недавно оставила меня, мои последние роды превратились в кошмар, мое будущее туманно. Как и будущее этого малыша. Я не знаю даже, смогу ли доносить его и не утянет ли он меня в могилу. Ты не представляешь, чего мне стоило решиться... − она запустила пальцы в светлые волосы Франциска, размышляя, на кого будет похож их с ним ребенок. Лучше бы на него. На отца и короля. Так его жизнь будет хоть немного легче и определеннее. − И я люблю его. Он − мой главный подарок тебе, не считая твоего рождения. Ты никогда не должен сомневаться в моей любви. − Знаю. Сегодня я понял многое. Я больше никогда тебя не обижу, никогда не проявлю недоверия, − пообещал Франциск, поправляя на ней одеяло. − Наш сын станет наследником трона. Я даю тебе слово. Завтра мы объявим о нашем счастье. А теперь ты должна отдыхать, − он погладил Екатерину по голове, словно усыпляя, и она прикрыла отяжелевшие веки. Ей хотелось обсудить вопрос объявления ее беременности: она боялась, что слишком многие попробуют организовать выкидыш, но, с другой стороны, нельзя скрывать наследника престола, чтобы потом никто не смог заявить, будто он не от короля. Екатерина поделилась бы тревогами с сыном, однако она слишком устала, слишком измучилась за последние сутки − если бы Франциск не извлек стекло из ее тела и не выкупал, она бы наверняка уснула прямо в грязи и крови. Уже засыпая, чувствуя тяжелую руку сына на своем животе, королева вымученно улыбнулась: плод любви и власти зародился в ее чреве, и несмотря ни на что она никогда еще не испытывала такой радости и такого облегчения. Завтра она наконец-то перестанет быть просто любовницей, постельной девкой, жалкой шлюхой, она вернет влияние времен ушедшего царствования. Малыш, ее малыш, спас Екатерину от пыток, смерти, безумия, от всего. Теперь ей не терпелось увидеть лицо невестки, когда та поймет, что вместо позора и казни соперница обретет могущество, подарив королю желанного сына.