Благие намерения

Мария впилась ногтями в собственную руку, пытаясь совладать с эмоциями, с бешеной скоростью менявшихся от жалости и страха к ненависти и свирепой решимости. Еще совсем немного, совсем чуть-чуть, и проклятая соперница лишится всего и уйдет с дороги… Но грохот рывком распахнувшейся двери возвестил о том, что судьба в кои-то веки сжалилась над Екатериной. В спальню матери ворвался король с мечом наперевес и дюжиной людей за спиной, заставив ошарашенную Марию отскочить в сторону и приложить ладонь к груди, где часто-часто стучало ускорившееся от паники сердце. − Убейте всех, − в наступившей тишине отданный почти шепотом приказ короля прозвучал громом. Франциск даже не заметил жену, не в состоянии оторвать взгляд от кровати, где беспомощно раскинулась почти голая и покрытая свежими синяками мать. И спустя мгновение в спальне королевы-матери началась настоящая бойня. Пользуясь эффектом неожиданности, стража Франциска быстро вырезала не успевших прийти в себя заговорщиков, но несколько наиболее подготовленных все еще боролись. В том числе тот, до кого король хотел добраться в первую очередь, тот, кто покусился на его мать и ребенка. Франциск даже не был уверен, что успел вовремя − она все так же лежала на кровати, уставившись в потолок и не пытаясь прикрыть почти полностью обнаженное тело. И убивая ее несостоявшихся, как он надеялся, насильников, король впервые рассмотрел посиневший от прикосновений чужих ладоней живот матери. Странно, но именно сейчас Франциск понял, что он увеличился. Совсем немного, но теперь король получил наглядное, ощутимое доказательство − через несколько месяцев родится долгожданный сын, тот, кто будет наследовать ему, плод его власти, созданный им самим преемник. Ребенок от женщины, способной ускользнуть из его жизни, ничего не оставив взамен. Он никогда не сможет жениться на ней, а ей угрожала любая простуда. Только сын свяжет их навсегда. Сын, которого у него сегодня попытались отнять. С этой мыслью он двинулся на руководившего заговорщиками дворянина, полный решимости отсечь ему голову, но тот не собирался сдаваться. − Подойдете ближе, я убью их обоих, − одним ловким движением дворянин опустился коленями на кровать, занося кинжал над животом королевы-матери. − Вам не уйти отсюда живым, − Франциск кивком головы указал, на со всех сторон окружавшую заговорщика стражу. − Верно. Но я к этому и не стремлюсь. Я убью ее, и моя семья вместе с десятками невинных людей будет отомщена, − кинжал опустился еще ниже, и Франциск не знал, радоваться тому, что мать не приходит в себя, или огорчаться. − Подождите, − король положил меч на пол и вытянул руки перед собой, надеясь усыпить бдительность противника. − Чего ждать? Я прихвачу с собой на тот свет не только вашу мать, но и вашего ребенка, − свободной рукой он погладил живот слабо дернувшейся королевы. − Может быть, она даже будет рада. Вы не представляете, что с ней делали, что она обещала, лишь бы спасти младенца. И она сдалась, − острие кинжала коснулось пупка Екатерины, и Франциск напряженно выдохнул, лихорадочно соображая, как остановить этого сумасшедшего. Готовый согласиться на что угодно король встретился с ним взглядом и вдруг заметил за его спиной движение. Решение пришло само собой. − Вы не правы. Она не хочет умирать. Мы ждали этого ребенка… - глаза мужчины сверкнули гневом, и Франциск поспешил продолжить. − То, что произошло с вашей семьей, ошибка, недоразумение... Я прошу у вас прощения... − Франциск пытался тянуть время, но уже видел, что это бесполезно. В запасе оставалась лишь пара минут. − Недоразумение? Это недоразумение лишило меня всего! − перебив короля яростным воплем, он вскинул кинжал повыше над животом Екатерины и уже собирался обрушить свой гнев на него, когда тяжелая ваза опустилась на его затылок, разлетевшись на несколько крупных осколков, и чужая рука аккуратно вытащила оружие из ослабевшей хватки оседающего на кровать мужчины. Взяв меч, Франциск немедленно ухватил его за волосы и, стянув на пол, с удовольствием отсек предателю голову. Ярость, владевшая Франциском, позволила перерубить кожу, мясо и кости совсем легко, словно гнилую тыкву на поле для тренировок с мечом. − Прости, я не могла сделать это раньше, − Мария отшвырнула острый кинжал подальше от себя. Король отбросил меч, сверля взглядом жену, стараясь совладать с облегчением и злостью, захватывавших попеременно. Он не рассчитывал, что Мария станет сдувать с его матери пылинки, но и увидеть ее спальне королевы при таких обстоятельствах тоже не ожидал. − Франциск… − раздался слабый голос, остановив поток вопросов, уже готовый сорваться с языка. − Франциск… − в голосе матери зазвучала настоящая мука, вынудив Франциска пристальнее вглядеться в лицо тяжело усевшейся на постели королевы. − Ребенок… − прошептала она, встречаясь с ним взглядом, а потом посмотрела куда-то вниз. Франциск последовал ее примеру, замерев от ужаса, когда наконец заметил пятно крови, стремительно расползавшееся между ее голых ног. Он ничего не смыслил в беременности и медицине, но это абсолютно точно был плохой знак. − Ляг. Согни ноги, − судорожно вспоминая, что советовали ему врачи на случай нездоровья матери, он кинулся к ней, рывком запахнул халат и протащил к изголовью кровати, помогая принять полусидящее положение. − Нужно приложить что-нибудь холодное, − подпихнув под материнские ноги подушку, Франциск приложил к животу королевы кувшин с прохладной водой, примостившийся на столе. − Я позову врача, − Мария бросилась к двери, резко побледнев и напомнив ему о своем существовании. Из коридора послышались крики и истеричные приказы, передающиеся от одного к другому. − Как ты допустила это? − король набросился на вернувшуюся жену, прижимая к себе поскуливающую мать и поглаживая ее плечо. Франциск не находил в себе сил расставить ей ноги и наблюдать, как она теряет их долгожданного сына. Ничего страшнее с ним еще не происходило. − Уберите отсюда трупы! − не обращая внимания на начавшую отвечать жену, приказал он страже. − Я вверил тебе моих мать и ребенка, чтобы ты позаботилась о них в мое отсутствие, а вернувшись, обнаружил их в руках этих ублюдков! − пока исполнялось его приказание, Франциск снова обратился к Марии. − Франциск, я не виновата. Они напали неожиданно, и... − она снова побледнела, видя, что муж едва не кидается на нее с обвинениями, пока свекровь воет и рыдает, распластавшись у него на груди и пытаясь свести дрожащие колени. Мария затеяла все случившееся прежде всего ради этого кровавого пятна на простыне, но с вернувшимся Франциском дело приняло во много раз более серьезный оборот. Если Екатерина потеряет ребенка сейчас, он уже никогда не посмотрит на жену как прежде. Мария ощущала его гнев и боль. Он чувствовал ее вину в том, как у него на глазах Екатерина истекает кровью и лишается рассудка. − Как они оказались здесь? Мне пришло письмо с предупреждением, что на замок собираются напасть и отомстить мне. Но писавший был уверен, что предатели имеют виды на тебя. Так как, объясни мне, они оказались здесь и чуть было не изнасиловали мою мать, а ты стояла рядом и смотрела? − Франциск посмотрел на мать полным жалости взглядом и поцеловал ее в макушку, крепко перехватывая за талию. Зубы Екатерины стучали, тело била дрожь, глаза лихорадочно метались, словно не поспевая за мыслями. Теперь она выглядела совершенно безумной. − Сначала они пришли ко мне, но потом решили, что она тебе дороже, и направились к ней, захватив меня с собой, − в голосе жены засквозила горечь, но король ее не заметил. − Я ничем не могла ей помочь, − Франциск наконец удостоил ее взгляда и удивился тому, насколько не соответствовало виноватое выражение лица Марии ее абсолютно холодному взгляду. − Поговорим позже. Оставь нас, − приказал он, решив сосредоточиться на страдающей от кровотечения матери, и Мария нехотя встала с кровати и прошла к выходу. Забравшие последние трупы стражники покинули комнату следом за ней, и Франциск оказался наедине с матерью. Нужно было посмотреть, насколько все плохо, но Франциску пришлось собираться с духом несколько минут, прежде чем он решился. Этот ребенок стал слишком дорог им обоим. Мать рискнула всем, чтобы забеременеть, отдала последнее здоровье. Они не могли потерять плод бесконечной любви и дорогой каждому из них власти. Свободная рука медленно развела полы халата и скользнула между ног королевы. Несмотря на то, что убитый им дворянин явно не успел овладеть ею, Франциск не был уверен, что никто не сделал этого раньше. В ушах до сих пор стояли ее выворачивающие наизнанку крики. Насилие было вполне способно спровоцировать выкидыш, и он знал: ни мать, ни он сам не простят его себе. − Успокойся. Успокойся, мама, − пробормотал Франциск, пройдясь ладонью по явно подсохшим потекам крови. − Крови почти нет. Она больше не идет. Ты не потеряла ребенка, − он вовсе не мог поручиться за свои слова, но при его малом опыте не верилось, что развившийся на несколько месяцев ребенок вышел с небольшой лужей крови, уже высыхавшей на кровати. Стоило дождаться врача, однако в любом случае Франциск не жалел о сказанном − мать задышала глубже и ровнее. − Они не причинили вам вреда, − король вновь погладил ее по голове и нежно поцеловал в лоб. Его рука теперь заново запахнула халат и легла на едва округлившийся материнский живот. − Франциск... − словно вспомнив о чем-то важном, она открыла красные от слез глаза и посмотрела на него с облегчением. − Они не успели... Я сохранила тебе верность... − мать дотронулась до его щеки, и он замер, пораженный тем, что даже сейчас она думала о нем, о том, чтобы не разгневать и не разочаровать его. − Мама... даже если бы я опоздал, мое отношение к вам не поменялось бы, − Франциск старался убедить себя в том, что это так и было, но облегчение от того, что его женщина по-прежнему принадлежала только ему, мешало это сделать. И вместе с тем, уважение к ее силе духа вынудило Франциска неожиданно даже для него самого перейти на вы. − Они трогали меня... Они смеялись надо мной, − лицо матери вдруг изменилось до неузнаваемости, глаза закатились, а дыхание стало хриплым и рваным. − Они делали мне больно, − она вдруг начала сотрясаться от рыданий, и королю пришлось приложить немалые усилия, чтобы удержать ее. Проблеск сознания слишком резко сменился безумными всхлипываниями и конвульсиями, к которым он оказался не готов, посчитав, что вечно несгибаемая королева достаточно успокоилась. − Они издевались над моим ребенком, − она схватилась за живот, впиваясь в пальцы сына своими. − Франциск... это она... − мать замерла на секунду, глядя на него широко раскрытыми глазами. − Мария хотела избавиться от нашего с тобой сына. Она приказала изнасиловать меня, − Франциск отшатнулся, едва не выпустив мать из рук, не веря, что она говорит правду. Что его жена, милая, добрая Мария, столь часто переживавшая за каждого несчастного и обездоленного, решилась на такое. Его жена пустила в спальню его матери десяток обозленных мужчин, готовых на что угодно, лишь бы отомстить. Могла ли она предложить им такое, или это − плод воображения его несчастной матери? Но ведь Мария была здесь, когда он ворвался... а потом спасла королеву-мать от смерти. Франциск окончательно запутался, не зная, во что верить. − Мама... − отставив окончательно согревшийся кувшин и впившись взглядом в след от пощечины на лице матери, он хотел расспросить, что заставило ее думать так, но стук в дверь помешал ему. Получив разрешение войти, в покоях появился врач, которого они так ждали совсем недавно. Кивнув ему в знак одобрения, Франциск помог матери лечь поудобнее и отошел, позволяя лекарю сделать свое дело. Мысли о Марии не давали королю покоя. Если она действительно подослала к свекрови насильников с целью избавиться от ее ребенка, она заслуживала самой жестокой смерти. Но правду ли сказала его мать? Он взглянул на нее и копошащегося между ее окровавленных ног врача и немедленно позабыл о своих размышлениях. Стала важной лишь она. И ребенок. Франциск не представлял, как она отреагирует, если сейчас лекарь объявит, что она потеряла малыша. Король не знал даже, как отреагирует он сам. Слишком близко оказалось исполнение мечты, которая сегодня могла разрушиться навсегда. − Ваше Величество, с королевой все в порядке. Кровотечение было небольшим и уже остановилось. Однако Ее Величеству стоит провести ближайшие недели в постели. В следующий раз все может закончиться намного хуже, − врач замолчал, протянул королеве флакон со снадобьем и посмотрел куда-то в сторону. Королева же облегченно выдохнула и залпом выпила лекарство, вновь становясь подавленной и безучастной. − Что вызвало это кровотечение? Неужели она… пострадала? − с трудом подобрав слово, поинтересовался Франциск и сразу пожалел − мать дернулась и съежилась. Он верил ей, просто еще не владел собой полностью, не мог собрать мысли воедино. Хотелось лишь убедиться, что ребенку ничего не угрожало. − Королева нетронута, − конечно, уже услышав о случившемся, врач правильно понял его вопрос, и при всем доверии матери эти слова принесли Франциску радость. Мать не обесчестили, а их ребенок оказался достаточно сильным, чтобы пережить страшное нападение. Сейчас король не мог и мечтать о большем. − Она будет жить в моих покоях, − уверенно заявил он и, в два шага вернувшись к кровати, подхватил мать на руки. Лекарь отошел в сторону, пропуская их к двери, в которой немедленно появилось несколько напряженно ожидавших распоряжений служанок. − Уберите отсюда все. Замените постель, поменяйте мебель, уничтожьте все, что может напоминать о случившемся. Не трогайте только стол, − приказал Франциск, намереваясь позднее разобраться с документами матери, не предназначенными для чужих глаз. Она сонно сопела ему в плечо, пока он нес ее по коридорам и осторожно опускал на кровать. Она даже не пошевелилась, когда служанки обмыли, расчесали и переодели ее. Не сказала ни слова, когда лекарь напоил ее каким-то до одури пахнущим отваром. Что-то подсказывало Франциску − следующие дни будут тяжелыми. Несколько часов спустя он улегся рядом с матерью, уткнулся носом в ее волосы, обхватил выпуклый живот и мгновенно уснул. До того момента он уже успел вдоволь позаниматься самобичеванием, вспомнив, как она просила не уезжать, мучилась дурными предчувствиями, непривычно жалась к нему поближе. Он никогда не доверял интуиции матери, и уже много раз убеждался, что зря. Заговорщики пришли не за ней, не за Марией, они пришли за ним, а он бросил им на растерзание женщин и ребенка. Да, проблема с Монтгомери была решена − они с Башем прикончили мерзавца, заставив подписать признание в запланированном убийстве короля, но заплатить за удачу пришлось слишком дорого. Открывая глаза утром, Франциск ожидал чего угодно, только не забившуюся на самый край кровати мать. Она смотрела на него испуганно, держась за живот одной рукой и подтягивая сорочку на груди другой. Король удивился такой реакции и потер затекшую щеку. − Мама, как ты себя чувствуешь? − поинтересовался он и передвинулся ближе к матери. Его ладонь почти коснулась ее плеча, но она шарахнулась в сторону, бешено завращав глазами. − Не трогай меня. Я хочу побыть одна, − выдавила она и отползла еще дальше, едва не свалившись на пол с кровати. Франциск замер, не понимая, чем обидел ее, поднялся с постели, потянулся к халату, позвал слуг и только потом осознал: она боялась его прикосновений, его присутствия, его дыхания. Она не могла его видеть. Это было больно. Больше всего на свете он желал находиться рядом с ней, держать за руку, гладить живот, где рос их ребенок, но теперь она не позволит ему даже подходить слишком близко. Она имела право и нуждалась в отдыхе. И все равно… Это было больно. Франциск постарался совладать с собой. Чувства внутри бушевали, и он сам не заметил, как оказался в покоях жены. Мария расчесывала волосы, и гребень выпал из ее пальцев при виде короля. − Моей матери очень плохо. Стоит поблагодарить Господа за то, что ребенок выжил, − прочистив горло, начал Франциск и рассеянно отметил, как побледнела при его словах жена. − Вчера она сказала мне, что это ты натравила на нее этих мерзавцев, − чуть более зло, чем собирался, добавил он. − Она помутилась рассудком. Я не виновата. Никто из вас не представляет, что я пережила, когда увидела тех людей в своей спальне, − Мария вскочила, выдавая обиду, повысила голос, но все же попыталась успокоиться. − Я видел след от пощечины на ее лице. Мужчина никогда бы не ударил так слабо, если бы захотел ударить. Особенно учитывая, как выглядят ее шея и живот, − продолжил Франциск, наблюдая за женой. Он и сам не знал, чего хотел добиться, какую правду узнать. Он даже не готовился к разговору, но теперь кусочки мозаики вставали на свои места с ужасающей точностью. − Я не желала ничего из того, что с ней случилось, − стиснув трясущиеся руки в кулаки, уверила Мария, с вызовом глядя в глаза мужу. − Она написала мне то письмо. Чтобы защитить тебя, − процедил Франциск, чувствуя отвращение и брезгливость. Он еще не сделал окончательные выводы, и все же вечно бегать от истины нельзя. Его мать уже пытались изуродовать, ее уже оговорили, чуть не подведя под смертный приговор, и сейчас… Она не могла солгать, сотрясаясь в истерике и едва не потеряв ребенка после перенесенных побоев и издевательств. − Доказательств твоей вины нет и не будет. Но если я узнаю, что это ты приказала обесчестить мою мать с целью избавиться от моего наследника, если ты дашь мне еще хоть один повод подозревать тебя в подобных преступлениях, клянусь, ты пожалеешь, − неожиданно ровно, без ноты ярости и гнева, объявил Франциск и направился к двери, так и не обернувшись в сторону притихшей и напуганной до полусмерти жены. Когда он пришел вечером в свою спальню, его взгляд немедленно наткнулся на съежившуюся в кровати мать. Она лежала на боку, спиной к нему, и ее плечи тряслись так сильно, как будто она страдала от лихорадки. Кинувшийся к нему врач объяснил, что ничего страшного не произошло, но королева мучилась от пережитого ужаса, и обычные травы не справлялись, а более сильные средства могли навредить ребенку. − Прости меня. Прости, что не уберег, − переодевшись и улегшись рядом, попросил Франциск. Хотелось дотронуться, погладить по голове, вдохнуть знакомый аромат волос, но он сдержался, видя ее напряжение и почти панику. Он передвинулся к самому краю кровати, стараясь слиться с одеялами и простынями и ничем не мешать матери. Она затихла и заснула, наконец расслабившись, лишь несколько часов спустя. Франциск приказал себе запастись терпением. Ей нужно время. Все образуется. Подобное уже случалось в прошлом, когда они с Марией вернулись после нападения в лесу и после пыток инквизиции. Его мать выдержала все, пусть и никто не знал, чего ей это стоило. Она не может сломаться сейчас. Только не сейчас, ведь теперь от нее зависела и жизнь ребенка. Запас прочности королевы иссяк вопреки всем его надеждам. Следующие пару недель ее безбожно рвало, она почти ничего не ела, мало спала, и во снах видела такие кошмары, что Франциск просыпался посреди ночи от того, как трясутся вокруг подушки и одеяла вместе с бьющимся в конвульсиях телом его матери. Все это было невыносимо. Франциск не мог оставить ее, не мог подобрать слов, чтобы успокоить, не мог найти лекарств от подобного безумия. Он приучился не трогать мать без ее разрешения, каждый день уверял в безопасности, посвящал любую свободную минуту, с трудом справляясь с тем, что приходилось наблюдать. Его мать похудела и осунулась еще больше, хотя в ней и раньше выделялись одни кости. Она стала совсем подавленной и безучастной, часами смотрела в потолок и боялась засыпать, ожидая самых худших сновидений. − Я хочу видеть тебя на заседаниях Совета. Хочу, чтобы ты была рядом. Хочу исполнить все твои просьбы, − желая отвлечь ее, как-то предложил Франциск. Она просила его дать ей место в Совете, и он готов был подарить это место и что угодно еще, лишь бы она поправилась, но темные материнские глаза сверкнули всего на мгновение и тут же погасли. День за днем она почти не говорила с ним, и Франциск старался вникнуть как можно глубже в ее переживания и боль, чувствуя, что погружается в безумие вместе с ней, не в силах смотреть, как она угасает вместе с ребенком. Сегодня был похожий день, и все-таки именно сегодня мать выглядела чуть лучше и чуть более… вменяемой. Поэтому король постарался разобраться с делами поскорее, чтобы провести время с тенью, хоть немного напоминавшей живую и могущественную королеву. Размышляя о произошедшей с ней перемене, Франциск постарался войти в собственную спальню как можно тише и не делая лишних движений. В комнате было совсем темно, а его мать сидела на кровати, обхватив колени и сотрясаясь от крупной дрожи. В сочетании с ее пустым взглядом и беззвучно шевелящимися губами это всегда внушало невыразимый ужас. − Мне опять… опять снилось все это… − пробормотала королева, обхватывая согнутые колени и прижимаясь к ним лицом. − Я смирилась с тем, кем меня считают. Победила прошлое. Полюбила боль. Но это… Это… − обрадованный проблеском сознания матери Франциск поник, когда ее слова вновь потонули в рыданиях, всхлипах и стенаниях. Казалось, она больше никогда не выберется из плена истерик и отчаяния, и он ничем не мог ей помочь. – Я не в состоянии… Франциск… Если бы только я, но ребенок… Моего ребенка едва не выдавили из моего чрева… Я вижу это каждую ночь, каждую ночь переживаю заново, умираю от страха и унижения, умоляю пощадить, слышу собственные крики и рыдаю от боли… чувствую кровь на своих простынях… − Франциск замер рядом с кроватью, ощущая, как холодеет все внутри от рассказа матери, впервые поделившейся с ним переживаниями. Она была убита, сломлена, полностью уничтожена. Никогда прежде он не предполагал, что станет свидетелем подобному кошмару. Даже когда сам истязал и наказывал ее. Она выдержала все, но сейчас ему стало очевидно: она не справится. Не справится без поддержки. Его стараний не хватало, и Франциск особенно остро ощутил свою молодость и недостаток опыта. − Успокойся. Пожалуйста, успокойся, − он бросился к матери, совсем по-детски, едва сдерживаясь, чтобы не прижаться к ее груди. Он должен заботиться о ней, а не наоборот. Она уже отдала достаточно. − Клянусь, я больше тебя не оставлю. Ты в безопасности. Я лично охраняю твой покой, − Франциск погладил дрожащую королеву по голове и следом положил руку ей на живот, до сих пор покрытый синяками и ссадинами. От него не укрылось, что в последнее время мать словно боялась прикасаться к животу, растущему медленно, но верно. Каждый раз она протягивала к нему ладонь − и каждый раз одергивала, будто ошпарившись. Наверняка это причиняло ей немыслимые страдания: желание ощутить собственного ребенка возвращало к ужасам чудом не закончившегося выкидышем нападения. − Франциск… Франциск, я не могу больше… − она уткнулась носом в его плечо, и сердце Франциска ушло в пятки от беспомощности и обреченности, звучащих в ее голосе. Ему хотелось сделать хоть что-то, хоть как-то облегчить муки, но он не представлял, каким образом, ведь он перепробовал все. − Как мне тебе помочь? − прошептал он в макушку матери, надеясь, что она ответит, подскажет выход. Только она знала его. − Скажи, как, − едва сдерживая слезы бессилия, он провел ладонью по рассыпавшимся золотистым волосам. − У меня болят ноги, − вдруг отозвалась она, сглотнув и потерев бедро. Франциск замер, не ожидав подобного признания сейчас, пусть в нем не было ничего удивительного. Лекари предполагали массу последствий состояния королевы: тошноту, головокружения, кровотечения и абсолютно любые боли − она и раньше страдала от недобора веса и плохо ела, а теперь ей еще и крепко досталось. − Уже второй день… − Почему ты не сказала раньше? − ласково поинтересовался Франциск, убрав прядь волос с лица матери и поцеловав ее в холодную щеку. Сейчас всесильная прежде королева казалась маленькой и беззащитной, вызывая вовсе не умиление, а жалость и страх. Она промолчала, окончательно затихнув, и Франциск сместился на кровати, осторожно взявшись за подол сорочки. Мать вздрогнула, но не отпрянула. Сердце короля забилось еще чаще от осознания доверия, которое она испытывала к нему, ведь прикосновения давались ей с немыслимым трудом. Успокаивающе улыбнувшись, он взялся за материнскую лодыжку и медленно погладил. Изящные от природы ноги слегка отекли, поэтому королева вздохнула с облегчением, когда его руки принялись массировать и разминать наполненные болью пальцы, лодыжки и икры. Франциск старался не нажимать слишком сильно, двигаться нежно и плавно, наблюдать за лицом устроившейся на подушках матери. Она закрыла глаза и засопела, вдавив ладони в постель. И то, что она положила их не на живот, привлекло внимания короля к нему. Ребенок рос, невзирая ни на что. Это радовало Франциска, вселяло надежду, и он знал − в глубине души она испытывала то же самое. Франциск погладил острые колени, едва уловимо прошелся пальцами по напряженным бедрам, а потом все же не выдержал и поцеловал мать в округлый теплый живот − казалось, он остался единственной не холодной частью ее тела. Она задрожала, отчетливо застучала зубами и ощутимо схватила его за волосы. − Я не могу… Не могу чувствовать все это… Ты любишь его… И я люблю… Но я каждый раз вспоминаю… − пробормотала она, и Франциск пожалел о своем поступке. Все началось заново. Наступившая только-только гармония развеялась, рассыпалась в пыль. Их ребенок не заслужил подобного. И они не заслужили. Им следовало светиться от счастья, день за днем отмечать рост малыша, признаваться ему в любви. Вместо того он вытягивал из матери последние силы, уже почти позабыв ее ласку, а прикасаться к животу Франциску она тоже практически не позволяла. − Тебе нужно отдохнуть, − сдерживая эмоции, напомнил он и вернулся к материнским ногам. Он делал такой массаж впервые в жизни, но видел, что каждое движение его пальцев, разминающих затвердевшие мышцы, приносит матери облегчение, хотя теперь она выглядела еще более взволнованной и напуганной. Стук в дверь заставил короля отвлечься от своего занятия. Ему пришлось поцеловать мать в лоб и, пообещав скоро вернуться, выйти. Раньше она бы обязательно задумалась, какие срочные дела он мог решать посреди ночи, однако сейчас Екатерине даже не пришло это в голову. Она неуверенно прикоснулась к колену, еще хранившему прикосновения Франциска, и попыталась справиться с помутнением сознания, накрывавшим с каждым днем все сильнее. Воспоминания изводили королеву, она потеряла аппетит и плохо спала. И ей вдруг стало тяжело притрагиваться к животу, пусть первое время она наоборот не отпускала его. Просто истерики и отчаяние теперь почти не проходили, накрывали едва ли не постоянно, словно стремясь к наивысшей точке, где она полностью потеряет рассудок, и бороться с ними становилось все сложнее, а постоянное присутствие рядом сына изводило ее вконец. Екатерина старалась отвлечься, избавиться от любых мыслей, но они неизбежно настигали ее, выливаясь в кошмары и ощущения чужих рук на теле. Она сумела бы вынести насилие. То насилие, которое уже знала, от которого излечилась, но они сотворили с ней такое… Она никогда и представить не могла, что подобное возможно. Она тряслась над своей беременностью, вздрагивая от любого недомогания, а эти люди чуть не сделали ей аборт, да еще и варварским способом. Тогда, увидев кровь на простыне, она уже не сомневалась − ребенок погиб, Мария добилась своего. Когда же врач уверил Екатерину в обратном, ей вдруг резко стало все равно. Пришла апатия и беспрерывная тупая ноющая боль в сердце. Мир померк, остался лишь ужас пережитого и отчаяние, страшное чувство неизбежного горя в будущем, если сейчас его не случилось. Сны стали еще ужаснее − она видела кровь и муки, слышала стоны и крики, и теперь к ним примешивались воспоминания о людях, безжалостно душивших и давивших ее живот. Она задыхалась, молила о помощи, плакала, угрожала… А потом просыпалась с дикой пульсацией между дрожащих ног. Екатерину немедленно начинало рвать, и после она не могла ничего есть. Франциск пытался ей помочь, проявлял невиданное терпение, сносил все обиды, которые она бросала ему в порыве захлестывающих эмоций, обещал исполнить любые желания, стал гостем в собственной кровати, но… Она не выносила его осторожных прикосновений, ласковых слов и щенячьих взглядов. Она устала. Смертельно устала. И все же в глубине души надеялась найти в себе силы бороться. Не сейчас. Потом. Когда прошлое вновь отступит хоть немного. Но оно не отступало, оно нависло над ней черной тенью, не зная пощады. Даже сейчас, после заботы сына, его нежных слов, после того, как боль в ногах почти отпустила, Екатерина не успокоилась. Она прекрасно знала: если помешательство отступало, пусть ненадолго, пусть на пару часов, потом оно возвращалось с такой силой, что она едва осознавала, где находилась. День смешался с ночью, лица смазались, чувства слились. Она больше не владела собой и сомневалась, что когда-либо сможет. В голову лезли истории о безумных королях, об известной страдалице Хуане, помешавшейся и родившей своего последнего ребенка, будучи совершенно невменяемой, а потом заперевшей его рядом в клетке, словно животное. Приступ тошноты накрыл с невиданной силой − Екатерина успела лишь перегнуться через край кровати, чтобы склониться над давно заготовленным тазом. Ее рвало, как не рвало ни в одну беременность. Она безумно устала, хотя самые страшные дни, казалось, остались позади. В те дни Екатерину постоянно рвало, тошнота сменялась обмороками и странным жаром. Она бессильно лежала на простынях, обливаясь потом и в то же время стуча зубами от холода. Кошмары не проходили, присутствие сына, виновато смотревшего на нее и умолявшего простить, вызывало истерики и приступы ярости, чередовавшиеся с полным безразличием. Екатерина металась, не в состоянии убежать от воспоминаний, от боли и от осознания своей слабости, глупости, доверчивости. Она рыдала, как младенец, и хохотала, как безумная. Слуги и врачи поглядывали на нее с опаской. Повитухи осторожно намекали, что поведение королевы угрожает жизни наследника, но Екатерину не волновало и это. Иногда она почти ненавидела ребенка, росшего у нее в животе, иногда ощущала неправдоподобный прилив любви к нему и начинала ненавидеть себя, иногда бросала взгляд на мирно спавшего рядом короля и ненавидела его, иногда видела во сне мужа, и ненависть обращалась на него. Неизменным оставалось только одно − Екатерина не знала покоя ни днем, ни ночью. Она измучилась, устала, истощилась. Да, она безумно устала. И у нее не было ни единой причины надеяться, что дальше все будет хорошо, учитывая, кто подарил ей все это. Мария по-прежнему ходила где-то рядом, пусть Франциск и знал о ее вине. Да, Екатерина понимала − у нее нет сил бороться с невесткой, а без борьбы ребенок обречен. Помешательство подобралось совсем близко, и впервые за все время Екатерина решилась встать. Ходить было тяжело − голова кружилась, а спину ломило. Рука сама потянулась к животу, но Екатерина отдернула ее, некстати вспомнив, как чужие ладони вжимались в него с невероятным остервенением. С трудом пройдя из одного конца спальни в другой, она опустилось перед зеркалом и впервые за последние недели увидела свое отражение. Оно и напугало Екатерину, и вогнало в апатию: глаза потускнели, волосы поредели, щеки запали. Все сохранившиеся в ней силы уходили ребенку. Вряд ли этого было достаточно, но мысль о младенце царапнула сердце королевы странно быстро и легко. Она сделала все, чтобы забеременеть и выносить, но никто не защитил ее, никто не помог. Ее изуродовали, оговорили, подвергли пыткам и попытались изнасиловать. Она боролась всю свою жизнь − и добилась лишь места придворной шлюхи. Ей больше незачем бороться. Екатерина стерла слезы с покрасневших и зачесавшихся глаз и принялась раскачиваться на стуле, словно и правда сошла с ума, но блеснувший при колыхнувшемся пламени свечи предмет неожиданно привлек ее внимание. Ножницы. На туалетном столике лежали ножницы. Кто-то забыл их, нарезав нужные тряпки или укоротив ее отросшие ногти. Как завороженная Екатерина поднесла острый предмет к лицу. Почему она никогда не думала об этом раньше? Один простой шаг избавит ото всех проблем и страданий. Малодушный шаг, но она заслужила право на него. К черту изводившую ее Марию, принесшего море жестокости Франциска, проклятый двор и даже ребенка. Они больше не причинят ей вреда. Ножницы оказались тугими, или она была слишком слаба − Екатерине пришлось потрудиться, чтобы раскрыть их как следует. И все же она справилась и осторожно поднесла лезвие к ярко выделявшимся на запястье венам. Дыхание перехватило: она разбиралась в анатомии и знала, как правильно открыть кровотечение, однако и сейчас покончить с жизнью без волнения не удавалось. Екатерина сглотнула и зажмурилась. Это не больно. По крайней мере, не так больно, как быть изнасилованной сыном, презираемой двором и ненавидимой невесткой, не так больно, как тогда, когда озверевшие мужчины по приказу жены любовника выдавливают ребенка из без того слабого тела. Королева поднесла лезвие к совсем тонкому с бледной кожей запястью, восторженно наблюдая за первой брызнувшей оттуда струйкой ярко-алой крови. Еще совсем немного, нужно только надавить посильнее… − Что ты делаешь? − полный ужаса голос за спиной заставил Екатерину обернуться и выронить ножницы из ослабевших рук. Франциск бросился к ней и прижал к ране валявшуюся на том же столике салфетку. − Я не хочу жить, − хрипло пробормотала Екатерина, вырываясь из объятий короля, тянувшего ее к кровати. − Оставь меня в покое! − крикнула королева и расплакалась, понимая, что упустила свой единственный шанс. Теперь к ней приставят десяток слуг и стражников, которые будут стоять над ней до самых родов. Она не выдержит. Просто не выдержит. Она уже столько терпела. − Что я с тобой сделал, − пробормотал Франциск, укладывая ее в постель и наблюдая за тем, как ее тело вновь бьется в конвульсиях. − Ничего… Ты ничего мне не сделал… − сама не понимая, зачем, возразила Екатерина и перевернулась на бок, уперевшись взглядом в стену. Внутри все выгорело, слабый прилив сил испарился, и она погрузилась в полузабытье. − Я лишил тебя всего. Я думал, что дам тебе взамен многое, но… Я никогда не смогу на тебе жениться, ты станешь матерью бастарда, чья жизнь будет зависеть лишь от расположения Ватикана, я не в состоянии подарить тебе ту власть, которой ты заслуживаешь. Я даже от своей жены не могу тебя защитить, − с трудом владея голосом, признался Франциск за ее спиной, вопреки всему − обидам, усталости, боли, воспоминаниям, сердце Екатерины дрогнуло от сквозивших в сыне отчаяния и вины. Она любила его. По-прежнему любила. Несмотря ни на что. − Я знаю, зачем ты хотела это сделать. Я должен был позволить тебе… Ты заслужила право освободиться… Но я не могу тебя отпустить… − слова зазвучали совсем глухо, и Екатерине неожиданно стало стыдно. Франциск ребенок, всего лишь ребенок. Связавшись с ней, он обрек себя на ответственность, к которой оказался не готов. Он взрослел быстро и стремительно, пытаясь стать хорошим королем и заботливым мужем. Не только Марии. Он старался превратиться и в ее мужа, на которого она положилась бы. Он сломал сам себя. От них обоих ничего не осталось. − Прости меня, мама. Я сломал тебе жизнь. Я виноват во всем. − Нет. Это неправда, − Екатерина развернулась, размазав слезы по промокшей насквозь подушке. Она хотела сказать множество слов, но они замерли у нее в горле, и она лишь смотрела на сына, чувствуя абсолютную пустоту внутри. − Я обещаю, я больше… не причиню себе вреда. Я постараюсь… постараюсь… − слабо пообещала она и устало прикрыла глаза. Боль никуда не делась, но накрывший мгновенно сон впервые был без сновидений.