Благие намерения

Екатерина нехотя распахнула глаза и уставилась в потолок. Ей стало существенно легче в последние дни, но ко множеству личных переживаний добавилось еще одно. Ее сын убийца. Убийца собственного отца. Она знала, что Франциск уже забрал немало жизней, это было бремя каждого короля, но Генрих… Она и представить не могла… Теперь ей стало ясно, почему Франциск так оберегал свою тайну. Тайну, которую она всегда чувствовала, но не могла раскрыть. Екатерину терзали сомнения: она помнила, какие испытания ждали ее после смерти мужа, помнила, какие унижения и боль заготовила ей судьба, помнила, сколько не могла принять свою новую роль. И все из-за внезапных прихотей сына. Сейчас она всецело доверяла ему, но стоило подумать, что он убил Генриха, чтобы… чтобы получить ее, и на нее накатывала тошнота. Генрих превратился в чудовище − и все же он оставался мужем, она посвятила ему столько лет, она родила от него десятерых детей, стала королевой благодаря браку с ним. Она − девушка из незнатного, ненавистного купеческого рода. И она любила его, любила своего мужа. Поэтому совершенное им насилие привело ее в ужас и отчаяние, поэтому она сопротивлялась с удвоенной силой, просила и заливалась слезами, над которыми он смеялся. Она не успела ничего осознать − на следующий день он уже был мертв, и, видя его совсем беспомощным и полным агонии, Екатерина простила ему даже то, как он надругался над ее любовью в последний раз. А потом… потом она подверглась еще большему насилию, от еще более любимого человека. Екатерина оглядывалась назад и не понимала, как пережила все это, как не сошла с ума и не покончила с собой. Она лишилась всего − мужа, чести, уважения, положения, привилегий, но любовь к сыну оказалась сильнее. Безумная, почти слепая любовь. Любовь, которую испытывал и он тоже и которая толкнула его на страшное преступление. Он выглядел совсем подавленным, уставшим, измученным. Ее состояние и собственное признание состарили Франциска на несколько лет разом. Она видела − ему тяжело. Сегодня он с трудом согнал сон, оделся и отправился по делам, почти не глядя на нее. Он боялся, что она не простит. Она осознавала страх сына, но пока не могла его развеять. Екатерина всецело погрузилась в размышления, сумевшие отодвинуть на второй план даже нападение. Все так запуталось. Живот королевы неумолимо округлялся, а она находила новые и новые поводы для волнения. Екатерина повернула к покоям внука, когда вдруг столкнулась лицом к лицу со вторым своим сыном. Они с Карлом уже давно не общались. Он всегда был чувствительным, впечатлительным и ревнивым ребенком, едва перенес известие о том, что мать подарила и без того любимому сыну еще больше любви, а новость о скором наследнике и вовсе развела их на разные стороны баррикад. Откровенно говоря, у Екатерины не имелось сил переживать еще и из-за этого. Она любила всех своих детей, но ей вполне хватало капризов одного ребенка. − Карл, − поприветствовала она сына, устало улыбнувшись и коротко погладив живот, мгновенно привлекший его внимание. − Как твои дела? Ты не навещаешь меня, − с легким укором в голосе напомнила королева, и лицо обидчивого подростка в ту же секунду пошло красными пятнами. − Я не желаю тебя видеть. Тебя и этого… − выкрикнул он, указав кивком головы на круглый живот матери. Екатерина знала, что сын имеет право злиться, но после всего она и сама часто уступала нервам. Гнев овладел ей в один миг. − Это твой племянник и будущий король, − вспылила Екатерина, сжав руки в кулаки и позабыв о прочих проблемах. Словно напряжение, копившееся в ней неделями, нашло выход. − Он зачат не в законном браке, − бросил Карл, и она отметила, что он тоже повзрослел. Как и Франциск, мало напоминавший себя самого еще год назад. − Вы с Франциском завели бастарда в результате своих мерзких развлечений. И теперь вы хотите сдвинуть меня и моих братьев из линии престолонаследия ради него… Ты всегда любила Франциска, но я никогда не думал, что ты настолько не любишь меня… нас, − сверкая глазами, тихо добавил он. Екатерина уловила ревность и зависть вместе с жаждой любви. Карл всегда больше всех детей стремился добиться от нее нежности и обожания, но ее не тянуло на них так, как неизменно тянуло с Франциском − долгожданным первенцем. И все же она любила каждого своего ребенка − никто не смел в том усомниться. − Это ложь. И ты никогда не хотел трона. Ты всегда знал, что дети Франциска его унаследуют, − процедила Екатерина, снова погладив живот. В чем-то Карл был прав, но она уже поклялась защищать права нерожденного ребенка. Если один раз она проявит сожаление, она осложнит жизнь им всем. − Дети Франциска, но не от тебя! Если бы ты не была моей матерью, я бы не поскупился на оскорбления… − Екатерине с трудом верилось, что вечный младенец Карл превратился в жестокого подростка, способного говорить с ней о престолонаследии, детях и ее связи с его братом. Еще несколько дней назад она бы впала в истерику, но сегодня ощущала лишь гнев и легкий страх от того, сколько врагов у еще не успевшего появиться на свет малыша. − Если бы я не была твоей матерью, тебя бы не волновало, кто спит с твоим братом и унаследует ли их ребенок трон! − ядовито выкрикнула она и отступила, когда Карл, покраснев до алого оттенка, бросился к ней и занес руку, словно для пощечины. − Не смей бить ее! − раздался совсем рядом голос Франциска, хотя Карл явно не собирался продолжать свой порыв. И кулак Карла впечатался в щеку короля, схватившегося за нее следом. Екатерина застыла, не ожидав такого поворота событий. − Только тебе это позволено? Посмотри на нее. Что ты с ней сделал? Как ты можешь чувствовать что-то к ней? Она же жалкая. Вся в слезах, тощая, да еще с этим брюхом, − злобно прошипел Карл, указал на обливающуюся потом Екатерину, не знающую, на чью защиту броситься. − А ты… Ты думаешь, он любит тебя, мама? Как ты смогла простить такое? Даже отцу бы не простила. Никому и никогда бы не простила, − услышав о Генрихе, Екатерина побледнела. Голова закружилась, перед глазами поплыло. Франциск оторвал ладонь от ушибленного лица и подхватил ее под руки. − Ты прав, Карл. Я сломал ей жизнь, хотя никогда не желал этого, − тихо отозвался король, поддерживая ослабевшую мать. Впечатлительный Карл, казалось, и сам собирался упасть в обморок при виде того, до чего довел ее. − Но теперь уже ничего не изменишь. Она беременна, и беременность опасна для нее. Твои слова причиняют ей еще больше мучений… Мы должны защитить ее, Карл. Мы оба. Врагов у нее и ребенка уже достаточно, − Франциск посмотрел на брата, затихшего и не отрывавшего взгляда от едва не оседающей на пол матери. Все знали, сколь глубокие чувства он к ней испытывает, как сильно привязан. Несмотря на вечное желание присвоить королеву себе, даже Франциск не мог бы сказать, что никогда не забывал, всегда уважал и неизменно демонстрировал свою любовь. Случались периоды, когда он жестоко отталкивал мать. Карл же вечно стремился к ней, смотрел щенячьими глазами и кидался на любого, кто пытался ее оскорбить. По крайней мере, раньше, до того, как она превратилась в рабыню его собственного брата. − Мама… Мама, я всегда буду защищать тебя, − Карл бросился к ней, помогая встать ровно и неуверенно трогая круглый живот. Конечно, он еще не раз уступит эмоциям, передумает, рассыплется в обвинениях и упреках, но сейчас и Франциск, и Екатерина были рады примирению. Он не отвернется от нее полностью, что бы ни случилось, а любовь главного наследника французского трона в сложившихся обстоятельствах стоила очень дорого. − Ты… Ты не должен думать, будто я тебя не люблю. Многое из того, что я сделала, я сделала ради тебя и твоих братьев, − не солгала Екатерина, погладив младшего сына по щеке. Она действительно вынесла многое ради своих детей − даже унизительные наказания от разгневанного Франциска. Она не выражала любовь к ним так, как к нему, но любила. Всегда любила. Материнская сущность жила в ее итальянской крови едва ли не с рождения. − Тебе нужно отдохнуть, − заметил Франциск, и они все отправились к королевским покоям. Карл попрощался, доведя мать до двери, и ушел, казалось, глубоко потрясенным увиденным. Осознание того, чем грозила беременность королеве, стало слишком тяжелым для озлобленного подростка. Екатерина же осторожно опустилась в кресло, обдумывая случившееся. Теперь она чувствовала вину перед младшими детьми. Вину и страх, неожиданно овладевший ею. − Ты ведь не заставишь меня отказаться от них? От твоих братьев. Они тоже мои дети. Мои мальчики. Я люблю их, − дрожащим голосом поинтересовалась она у протянувшего ей успокоительный отвар короля. Он удивленно замер, отмечая за слабостью и шоком угрозу. Его мать никогда не даст в обиду своих детей, каждого своего ребенка. − Конечно, нет, мама. Они же мои братья. Если хочешь, мы можем вместе сходить в детскую, − предложил король, и она заметно расслабилась, прикрыв глаза и допивая отвар. Изначально Екатерина собиралась снова зайти к внуку, но теперь думала, что и правда стоит заглянуть к собственным детям. Она не видела их уже давно, наверняка они переживали не меньше, чем Карл. В детской ее встретили повзрослевшие сыновья и становившаяся все более кокетливой дочь. Генрих кинулся к ней с радостью, как обычно, готовый принять ее любой, даже с ребенком от его брата. Он улыбался и прижимался к материнской юбке, напоминая те дни, когда она отчаянно искала в нем черты любимого мужа. Франциск, будучи любимцем Екатерины, совсем не походил на отца внешне, но вот Генрих… Недаром она назвала его так. Одно время она заменяла им пустоту в сердце от холодности Франциска, с головой окунувшегося в любовь с Марией. Екатерина рискнула жизнью, чтобы спасти похищенных младших детей, и оба мальчика повели себя совершенно по-разному − Карл бился в истерике и рвался к ней, а Генрих проявил выдержку и спокойствие. Сейчас он уверенно уткнулся носом ей в живот: за прошедший год принц заметно вытянулся, и его волосы перестали быть такими же светлыми, как у нее и Франциска. С каждым мгновением она все больше убеждалась, что Генрих похож на отца, а вот Франциск собрал черты обоих родителей, потому ему и удалось полностью подчинить ее себе. Если же кто и походил на нее целиком, так это Эркюль, сидевший со своими игрушками и не обративший на мать особого внимания. − Сынок, − мягко отстранив от себя упорно липнувшего Генриха, она прошла к пока еще самому младшему сыну. Он лишь коротко кивнул, не оборачиваясь, и сердце королевы заныло неожиданно остро. Эркюль так и не проявлял интереса к редкому визиту матери… Пока она не наклонилась и не положила ладонь на его маленькое плечо. − Мама… − он наконец-то приподнял голову, и тогда Екатерина вспомнила, почему считала его самым похожим на нее. Эркюлю шел шестой год, но он уже практически не проявлял эмоций, при этом тонко чувствуя настроение других. Многие считали его замкнутым, холодным, набравшимся хищнических повадок от итальянской матери. И глядя на него, она видела, что это так: Эркюль не выражал бурной радости, казался почти безразличным, невозмутимым, но в его темных, унаследованных от нее глазах полыхала буря эмоций − от обиды и непонимания до пылкой любви и традиционной привязанности. Такой же, как и она. Он такой же. Заперевший все чувства в себе с раннего детства, но способный их испытывать куда сильнее и ярче, чем окружающие. Пусть он не проявлял к ней бескорыстной любви Генриха, не душил нездоровой ревностью Карла, не стремился завладеть каждой клеточкой, как Франциск, он был целиком и полностью ее ребенком. Ее мальчиком. − Как ты себя чувствуешь, мама? Как наш брат? − вежливо поинтересовался он, верно рассчитав, что еще никто не проявил заботы о состоянии младенца, ожидаемого королевой. Хитрость и ум Эркюль тоже унаследовал от нее. − Он уже шевелится? − недовольная недостаточным вниманием Марго чуть не врезалась в застывшую рядом с младшим принцем мать и осторожно шлепнула ладонью по ее животу. Теперь все смотрели на него с интересом, словно только что получили разрешение. Екатерина не представляла, как им пояснили появление еще одного брата, как рассказали, кто является его отцом, но в детях не горело ненависти, пусть этот ребенок и станет их соперником в борьбе за трон. И всего лишь за теплоту и беззлобность королева испытывала благодарность. − Нет, Марго. Еще нет, − ответила она, улыбаясь и поглаживая дочь по мягким вьющимся волосам. Девочка вырастет редкой красавицей, это прослеживалось уже сейчас. Глядя на своих детей, Екатерина кривилась в ухмылке: французы смеялись над ней, считали уродливой и недостойной, однако все наследники, которых она подарила короне, отличались вполне привлекательной внешностью и безупречными манерами. − Ты так похудела, мама, − снова ринулся к ней Генрих. Каждый из детей стремился так или иначе привлечь ее внимание. Это было неизбежно при таком их количестве, немного горько и немного приятно. Она и не думала, что так соскучилась по ним. − Ты прекрасно знаешь, что подлые заговорщики напали на нашу мать совсем недавно. Это все Мария и ее дяди. Они хотят нашу корону, − Эркюль вновь поднял на нее свои темные и безжалостные глаза, вынудив Екатерину замяться. Несмотря на возраст, дети уже многое понимали. Слишком многое. И даже присутствие Франциска не останавливало их от обличения своего понимания в слова. Он не возразил, и Екатерина как никогда ощутила: это ее семья, все ее сыновья и дочери, нерожденный ребенок. Ради них она вынесет что угодно, ради них она будет защищать корону и Францию до последнего вздоха. − Вы должны вести себя осторожно. Нельзя говорить подобные вещи вслух. Вы меня поняли? − пожурила она детей, с готовностью закивавших и обступивших ее плотным кругом. Какое счастье, что она не сдалась, десять лет вымаливая беременность, и родила их всех. Ее считали не слишком хорошей матерью, не понимая, через что ей пришлось пройти. Но оно того стоило. Конечно, стоило. − Я посижу тут с вами. Продолжайте играть, − дети последовали совету, то и дело оглядываясь на нее, стремясь выглядеть умнее и взрослее, хотя она желала бы видеть их маленькими, не тронутыми соперничеством и жаждой власти, как можно дольше. Екатерина уселась в кресло, с удовольствием расслабив ноющую спину. Франциск расположился рядом, все так же сохраняя молчание и по-видимому о чем-то глубоко задумавшись. Она тоже думала. Маленький Эркюль неуклонно занимал все ее мысли, оттесняя других малышей. Он спокойно управлялся со своими игрушками, не чихал и не кашлял, однако Екатерине казалось, она что-то упустила, что-то от нее ускользнуло. Наученная горьким опытом, она искала причину, всматриваясь в очаровательное личико младшего сына. Он был таким крепышом… Потому они и назвали его в честь древнего героя Геркулеса, хотя самому принцу имя не очень нравилось… − Почему ты так смотришь на него? Что-то не так? − Франциск заметил ее напряженность и устремленный в одну точку взгляд. Она передернула плечами, наконец-то уловив, что стучалось в ее сознание. − Ничего. Просто Нострадамус предсказал мне, что он может заразиться оспой в возрасте восьми лет. Он описывал некоторые события, которые должны этому предшествовать… чтобы я могла подготовиться и помешать, если получится. Эркюлю уже пять, но кое-что из предсказаний Нострадамуса так и не случилось, − Екатерина задумчиво потерла переносицу, в очередной раз жалея о подлом исчезновении прорицателя. Сейчас он бы совсем не помешал, учитывая скорое рождение ее нового ребенка… Екатерина незамедлительно задалась вопросом, знал ли Нострадамус о нем заранее. − Ты помнишь, что он предсказывал насчет моего брака с Марией. Будущее изменилось. Возможно, и в случае Эркюля тоже, − Франциск приподнялся, погладил ее живот, а Екатерину прошило внезапным и резким осознанием. По спине прошел холодок, и она заморгала, избавляясь от наваждения. Нострадамус предсказал, что Франциск не доживет до семнадцати, но потом его видения изменились. Он уверил королеву, что теперь Франциск в безопасности. И сейчас ей вдруг подумалось… ребенок родится ровно под семнадцатилетие Франциска… Нет, то предсказание в прошлом. Вот только Мария, озлобленная, полная ненависти Мария в браке с Франциском… Она не должна навредить ему. Не должна. Ее ненависть обращалась на Екатерину и ребенка, и так должно было оставаться. Нострадамус кричал ей много страшных вещей перед неудавшейся казнью и побегом, но он подчинялся обиде, стремлению получить ее помощь, он лгал, чтобы сделать ей больно… В конце концов, ей предсказали умереть рядом с Сен-Жерменом, а она выжила… − Я не знаю, в чем я могу ему верить, − сжавшись в комок, призналась Екатерина. Возможно, Нострадамус умело пользовался ею, играя на редких слабостях, ведь предал он ее в итоге без малейшего зазрения совести, отравив перед этим. − Он любил тебя. Вряд ли он желал причинить тебе вред, − пригладив волосы, возразил Франциск, и в его глазах мелькнуло нечто странное, словно он обладал доказательствами сказанного. − Это все знали. Иначе он не перенес бы ради тебя пытки, когда всего одна ложь могла бы спасти его, − в ответ на ее изумленный взгляд пояснил король, напомнив прихоти своенравного и стремившегося любым способом получить Англию отца. − Мы были друзьями. Ничего больше. Он никогда не давал мне повода… − с трудом подбирая слова, уверила его Екатерина. Долгие годы ей приписывали роман с придворным прорицателем, но даже Генрих не верил в него. Екатерина никогда не смотрела на Нострадамуса как на возможного любовника, только как на друга. С другой стороны, любовь объясняла, почему он предал ее так жестоко. Она не замечала его чувств, считала другом и одновременно собственностью, но когда он нашел утешение в Оливии, шантажом разлучила их. Несмотря на шок и осознание собственной глупости, Екатерина ощутила слабое торжество. Нострадамус любил ее, любил годами, вынес ради нее пытки, и если это действительно так, он никогда не полюбит никого еще. Она всегда будет в его сердце. Мстительная и жестокая натура Медичи радовалась такой новости. − И тем не менее, мама, − подтвердил мысли матери Франциск, хорошо помнивший, кому она обязана своим исцелением от смертельной болезни и благополучной беременностью. Этот день притупил помешательство королевы после недавнего нападения еще больше. Однако переживания ушли не потому, что она узрела светлое будущее без тени опасности, а потому, что увидела, сколько еще испытаний, больших и маленьких, придется вынести. Это было тяжело, страшно, несправедливо, но без нее все ее дети обречены: Франциск зажат со всех сторон противоборствующими кланами, Клод с ее репутацией и нежеланием взрослеть никогда не найдет достойного мужа, неуравновешенный от природы Карл еще натворит дел, если не направить его в нужное русло и не уверить в своей любви, а остальные просто малы. Не говоря уж о младенце в ее животе. Если она сможет родить его. Екатерина ощущала, как немного у нее физических сил, и, помня прошлые роды, она не была уверена, окажется ли их достаточно хотя бы на схватки. Корона и наследники держались на ней, и вместе с их тяжестью на нее обрушивалась и чужая ненависть. И все же Екатерина пыталась верить в лучшее. Сойти с ума она всегда успеет. Ночью ей приснился кошмар. Так происходило каждую ночь уже почти полтора месяца. Но если раньше она видела ужасы нападения, сегодня ей приснилось совсем другое. Новое и страшное. Екатерина рывком уселась на кровати, прижав руки к животу. Франциск рядом сонно пошевелился − в последнее время он все больше уставал, и она старалась не мешать ему высыпаться, не отвлекать легкими недомоганиями. Сейчас же она впилась в него плохо видящими в темноте глазами. Нервно сглотнув, она прижалась к телу сына поближе. − Я не отдам тебя ей. Я люблю тебя. Я выносила тебя. Ты мой, − прошептала она с той же горячностью, с какой признавалась в любви такому же спящему мужу, узнав о предсказании для него. Теперь предсказания не было, но, увидев кошмар, в котором Мария воплощала в жизнь старое видение Нострадамуса, Екатерина все равно пообещала себе, что избавится от нее. Воспользуется, выжмет до конца, но избавится, как собиралась больше года назад. Она едва не забрала у нее нерожденного ребенка и никогда не заберет его отца. Горячая кровь Екатерины кипела от страха, ненависти, желания отомстить, от всего темного и злого, пробудившегося в ней после нападения и сегодняшнего сна. Ей стало душно и невыносимо жарко, несмотря на прохладную ночь. Екатерина отбросила свое одеяло и поудобнее устроилась на груди сына. В ней что-то менялось, но она пока не могла сказать, почему и зачем. Уставшая за день, она уснула снова, уже больше не мучаясь сновидениями. Утром новое ощущение никуда не делось, только будто превратилось в более четкое. Королева прислушалась к себе, отмечая, что тело стало более чувствительным, и это не удивляло, учитывая уверенно перевалившую за половину срока беременность. Однако потом она взглянула на свою грудь и поняла: тело не только увеличило чувствительность − оно преображалось все сильнее. Живот начал расти совсем недавно, а теперь вслед за ним увеличивалась и грудь. Если ей не показалось. − Что случилось? − Франциск потер глаза и уставился на нее, стараясь разгадать причину задумчивости матери и ее странной позы. Каждое их утро начиналось с вопросов, страхов, волнений, и он уже не знал, чего бояться, о чем тревожиться по-настоящему, а что требовало лишь минутного интереса. − Кажется, моя грудь… изменилась, − рассеяно ответила Екатерина. В любой другой ситуации подобные слова прозвучали бы пошло и вульгарно, но она произнесла их так, словно сообщала о своем самочувствии врачу во время традиционного осмотра. И точно так же без задней мысли Франциск немедленно запустил руку в вырез ее сорочки. Уже знакомый жар накатил на Екатерину мгновенно. Мир перевернулся, в ушах зазвенело, колени подогнулись, пальцы сжались. Она тяжело и резко выдохнула, схватив сына за локоть. Франциск посмотрел на нее с тревогой и удивлением. − Все нормально? − с увеличившимся беспокойством спросил он, а Екатерина вдруг осознала, что это вовсе не погода или кошмары заставили ее мучиться от горячки. Новый симптом беременности накрыл королеву совсем неожиданно. − Да, − пробормотала она, борясь со слишком явственной ломотой в теле. Так долго она была не готова, даже думать не могла, а сегодня Екатерину бросило в жар от простого прикосновения. Рука Франциска замерла у нее на груди, словно он вдруг понял причины странной реакции. Он поспешил убрать ладонь, и Екатерина мгновенно перевернулась на бок, медленно приходя в себя. Нет, этого не может быть. Только не сейчас. Она не готова. Она даже прикасаться по необходимости не позволяла, и вот так, отбросить пережитый ужас, стыд, недоверие, отвращение в угоду обезумевшему в один миг от страсти телу… − Ты боишься меня, − удрученно прошептал Франциск, неуверенно обхватив ее за талию. Екатерина едва не разрыдалась от его слов − если бы она просто боялась, боялась как раньше, а не чувствовала вместе со страхом заставляющее содрогаться желание. Внутри у нее все звенело от напряжения, рука Франциска под грудью усиливала некстати вспыхнувшую похоть, боровшуюся с приходившим в отчаяние от прикосновений рассудком. Хотелось тереться о прижимающуюся к ней ладонь и одновременно ударить себя за столь безумные мысли. Судорожно сжимая ноги и стараясь не выдать неуместные желания, Екатерина с трудом дождалась, пока король начал собираться к их первому общему заседанию Совета, а стоило ему выйти за дверь, бросилась умываться ледяной водой. Стало легче, но лихорадка, пульсирующая между ног, никуда не делась. Екатерина обессилено прижала полотенце к лицу, едва не падая в обморок при мысли, что теперь постель превратится в еще больший ад. Она будет лежать рядом с любящим сыном, опасаясь даже случайных его касаний и в то же время мечтая о самых непотребных и извращенных его ласках. Она должна отбросить все это хотя бы на день. На такой важный день в своей жизни. Преодолевая невыносимый жар, Екатерина сосредоточилась на предстоящем приятном событии: все услышат, кто станет регентом на время отсутствия короля. Не Мария, уже примерявшая этот титул, а она − беременная наследником королева-мать. Последствия нападения и симптомы беременности не оставили Екатерину, но она уже строила планы на собственное единоличное правление. У нее давно имелось несколько идей, она готовила их десятилетиями, и за несколько месяцев, требующихся для похода Франциска, она вполне может воплотить их в жизнь. Екатерина видела победу над религиозными противоречиями так ярко, словно той не хватало лишь ее власти. Конечно, формально Франциск должен одобрить решения матери, однако она не сомневалась в его согласии. Он как никогда стремился угодить ей во всем, да и она верила в прожитый опыт и чутьё. Странно, протестанты напали на нее, едва не лишили ребенка и жизни при дворе, но Екатерина не испытывала к ненависти их единомышленникам и по-прежнему желала примирить две религии королевства. Она прекрасно видела, кто на самом деле повинен в ее бедах. Ее и страны. Мария со своей проклятой родней. Королева знала − мелкая месть не удовлетворит жажду крови, кипящую внутри ярость, она искала выход и чувствовала, что вот-вот найдет его. Регентство в том поможет. Она отослала Диану в строго охраняемый замок, чтобы не поддаться искушению, чтобы не помешать себе спокойно родить, Мария же не заслужила даже отсрочки, и если бы не серьезные причины, Екатерина включила бы все необходимое коварство немедленно… Еще слишком рано. Время придет. Она не сомневалась. И все же, несмотря на прошибавший ее раз за разом горячечный пот, этот день был важным, полным торжества Екатерины − когда Франциск объявил, что она обретет полномочия регента, пусть его решение выглядело обдуманным и логичным, лица членов Совета вытянулись в недовольстве и неодобрении. Как долго она ждала своего триумфа, доказательства собственной важности, символа любви короля. Мария прожигала ее блестящими от ненависти глазами, а она смело принимала удар, возвращая угрозы − справедливые и столь же жестокие, как нападение на нее. Счастье королевы оттенило только одно − стоило Франциску заключить ее в объятия после окончания заседания Совета, на нее вновь напала страсть, невероятно сильная, обычно не свойственная ей, пугающая и невыносимая. Безумие. Она только привыкла к обычным объятьям, к нежному поглаживанию живота, к невесомым поцелуям в висок, как ее тело сошло с ума. Даже сидеть стало сложно − между ног зудело беспрерывно, невероятно чувствительная грудь терлась о ткань сорочки и платья, моля прикоснуться, охвативший тело жар мешал дышать. Екатерина из последних сил сдерживала слезы. Почему это случилось с ней? Ни в одну беременность она не испытывала подобного. Она нашла бы выход и сейчас… если бы не недавнее нападение, не ужас при мысли о нависающем сверху любовнике, о чужих руках на выпуклом мягком животе, о влажных губах, терзающих шею. Ей нужно время, но собственное тело предало ее, требуя удовлетворения немедленно. Она вновь начала плохо спать − привычные кошмары мешались с откровенными и непристойными фантазиями, и королева просыпалась то от страха, то от желания − с прижатыми к животу подергивающимися ногами или притиснувшись к сыну так, будто от него зависела ее жизнь. Он замечал неладное, ободряюще гладил по щеке, трогал живот, целовал в макушку и перебирал волосы, а она скрежетала зубами, скрывая причину своего состояния и запрещая себе набрасываться на него подобно постельной девке. Нет, нет, нет. Еще рано. Она не может. Не может. − Ребенок не дает тебе спать? − в одну из ночей сонно поинтересовался Франциск, проснувшись от того, насколько резко она подскочила на кровати, вынырнув из полных разврата картин. − Он толкается? − мигом смахнув сонливость, бросился к ней король и склонился над животом. Франциск мечтал дождаться первого толчка своего ребенка, но тот не спешил проявлять активность. Впрочем, время у него еще было. В отличие от Екатерины, едва не застонавшей от ощущения горячего дыхания, обжегшего пупок. − Ты не должен мешать нашей матери спать. Ей нужно очень много сил, − наставительно заметил король и поцеловал напряженный материнский живот. Екатерина зажала рот ладонью от вспыхнувшей с удвоенной мощью пульсации между бедер. Беременность испытывала ее на прочность снова и снова. − Еще рано, Франциск, − почти прохрипела королева, внушая себе непреложную истину и в то же время опровергая догадки сына. − Пожалуйста… Пожалуйста… − прячась от полного тревоги и непонимания взгляда, сорвалась на шепот она. − Пожалуйста, не трогай меня, − понимая, что еще немного, и она уступит желанию, выдавила Екатерина. Сдавшись, она лишь ненадолго усмирит плоть и даст ложную надежду сыну. После его признания она еще не чувствовала готовности слепо доверять ему в такой простой, но важной мелочи. Тем более он теперь знает ее секрет. Знает об изнасиловании. Он может не понять… Она жаловалась на пережитый кошмар, рыдала от своего позора, а сейчас вдруг кидается на него с не присущей ей страстью. Он развратил ее, заставил позабыть о многих предубеждениях, и все же подобное поведение выходило за любые рамки. Франциск расстроено улегся обратно на подушки. Ему не терпелось проявить как можно больше заботы о ребенке, согреть его любовью, но она снова оттолкнула. Бог знал, что подумал король, соотнес ли это с признанием в убийстве − так или иначе Екатерина сумела обмануть его вновь… Отсрочить откровенный разговор еще на день. Всего на день. − В чем дело? − проснувшись посреди ночи без видимых на то причин и разглядев сидящую в кровати мать, в который раз поинтересовался Франциск. Темнота, рассеявшаяся лишь светом нескольких свечей, и нарушавшее тишину громкое хриплое дыхание нервировали, порождали в голове немыслимые кошмары. − Мне жарко. Я схожу с ума, Франциск. Мое тело пылает похотью. Я не могу сидеть, есть, говорить, думать. Я постоянно… Даже во сне… − она прикрыла глаза, прижимая колени к животу и подрагивая. Франциск придвинулся поближе к ней, и она отчетливо дернулась в сторону. − Я не могу свести ноги от желания. Я не должна… Я не готова… Мне так стыдно… Боже, что будет, когда ты уедешь… − скороговоркой пролепетала она и уткнулась носом в его плечо. Король ощутил пышущее жаром женское тело. Он давно заподозрил неладное, но такое ему и в голову не приходило. Теперь все стало ясно − и непроходящий румянец на щеках матери, ее странная походка и температура кожи, нервозность, тяжелое дыхание, то, как она стала прижиматься к нему по ночам. Она мучилась, безумно мучилась, и теперь он знал, от чего. − Помоги мне. Пожалуйста. Сделай со мной что-нибудь. Франциск убрал с материнского плеча влажные от волнения и бушевавшего желания волосы и пробежался взглядом по комнате. Он мог бы попытаться поговорить с матерью, успокоить, попробовать убедить, но он прекрасно понимал − она сама уговаривала и убеждала себя всеми средствами. Любые слова покажутся его недоверием и издевательством. Он видел только один выход, но беременность… Беременность не сочеталась с веревками и плетьми, особенно учитывая нападение и угрозу выкидыша. И все же нужно было что-то делать. Мать не была готова к обычным любовным утехам, да и никто не знал, помогут ли они. Она ждала того, к чему он уже приучил ее, что уже спасало ее не раз, то, к чему она обладала явной предрасположенностью. Она мучилась который день, и он не бросит мать в таком положении, даже не попытавшись выполнить озвученную мольбу. − Ты должна полностью мне доверять. Я не буду сечь тебя, но это опасно, − наконец решился он, и она подняла на него полные страданий и слез глаза. Он причинил ей столько боли, лишил мужа, не защитил от жены, но… она доверяла, настолько, насколько могла. Он видел это в ее исказившемся лице и гнал от себя мысль, что приучил ее и она уже не умела иначе. Сейчас ему как никогда хотелось бы, чтобы доверие было настоящим. Она кивнула, и Франциск потянулся за свечой, примостившейся в одном из канделябров, стоявших на прикроватном столике. Одна рука короля, приподняв сорочку, крепко обхватила мать за талию, а вторая поднесла горящую свечу к низу ее живота, ровно между ног. − Свечи? Ты хочешь, использовать их, чтобы… − несмотря на уверенность в опыте сына, Екатерина не могла не испугаться. Ароматный воск капал на простыни, и она прекрасно представляла, как он горяч. Даже в половину не так горяч, как открытое пламя, которое Франциск собирался затушить о ее свербящее желанием тело. − Это не так больно, если прижигать одним резким движением, но ощущения усиливаются в разы. Мы начнем с трех. Тебе станет легче. Обещаю, − уверил он, кивая ей, чтобы она помогла протолкнуть свечу внутрь. Сглотнув, Екатерина послушалась, опустила руку между бедер, готовя саму себя, и вскрикнула, взбрыкнула ногами, когда обжигающее пламя погасло прямо в ней. Она знала, как обжигает огонь − каленое железо разукрасило ей спину, но сейчас ожог вышел одновременно намного более острым и намного более коротким. Королева посмотрела вниз. Самые чувствительные места ее тела познали множество разнообразных утех, включая плеть, однако такое она испытывала впервые. Свеча выскользнула из нее, и на простыни посыпался остывший воск. Внутри пекло − боль смешивалась с желанием, даря тот эффект, которого она столь сильно ждала. Такая боль заглушит то, что мешало думать, спать, жить. Да, боли было больше, чем удовольствия, но Екатерина находила в том искреннюю радость, тем более она уже давно забыла, где начинается грань, за которой можно навсегда остаться калекой. Грань, когда нужно опасаться по-настоящему. Франциск зажег потухшую свечу вновь, поднеся ее ко все еще горящим, и спустя мгновение она во второй раз проникла в Екатерину. Та опять закричала, зажала рот ладонью, не справляясь со жжением в теле − колени попытались сомкнуться, и она подумала, что без плетей, веревок и прочего никогда бы не вынесла подобных ощущений. Возможно, она ненадолго отключилась от шока, не заметив, в какой момент, свеча зажглась снова и опалила чувствительную плоть. Боль была короче, но сильнее − казалось, между ног все горит, требуя приложить холодное скорее, но Екатерина наслаждалась своими муками, едва уловимым запахом паленой кожи, зудом пополам с не утихшим желанием, тем, что завтра потеряет способность нормально ходить. Одно безумие уступало другому. Безумию, которое можно было контролировать. Вернее, безумию, контроль над которым можно было доверить любовнику, точно знающему, чего жаждет ее тело. Внутри все словно разрывалось в клочья, и на миг королеве пришла в голову мысль, что она забыла не только о сводившей с ума похоти, но и том, как безжалостно поиздевались над ней недавно. Свечи выжигали из Екатерины перенесенный ужас, как прижигают огнем опасную рану. Королева смотрела на свои трясущиеся колени, чувствовала непроходящее жжение, разъедавшее ее плоть, и улыбалась как никогда счастливо. − Только не погружай глубоко, когда будешь делать это одна, − прошептал Екатерине в ухо сын, и она застонала от полноты чувств и того, как ярко вспыхнула описанная картина у нее в голове. Раньше, до их связи, она справлялась с собственными желаниями самостоятельно, даже имела коллекцию подходящих для этого предметов. Сначала было стыдно и неловко, но потом Екатерина решила, что тоже имеет право получать удовольствие, раз муж покинул ее спальню ради толпы любовниц. Она никогда не думала, что однажды ставший любовником сын найдет все приносившее ей редкое удовлетворение, взглянет с омерзением и выбросит в камин, чтобы заменить своими веревками и плетьми. Он избавился от всего, чем она годами ублажала себя, строго запретив пользоваться подобными вещами, и она послушалась, не отрицая, что он приносил ей куда больше наслаждения. И все же в период, когда тело стало неуправляемым, а страх перед близостью с мужчиной еще не ушел, эти предметы пригодились бы ей. Она бы не разбудила сына посреди ночи, и им бы не пришлось использовать не по назначению обычные свечи. Она не прошла бы через дополнительный стыд и вымученное признание, пусть на краю сознания маячила мысль, будто утехи не с Франциском станут изменой. Екатерина привыкла подчиняться, и любое непослушание в постели казалось ей предательством. Правда, именно это подчинение вместе с обжигающим пламенем сейчас возносило ее на пик удовольствия. − Франциск… − пробормотала королева, ощутив, как последняя обещанная свеча проникает в нее, рождая ядовитую резь, будто от настойки, какой когда-то ее поили инквизиторы. Что-то горячее и густое стекало по пальцам, отдавая запахом свиного жира. Внутри словно все разрывалось, кровоточило и распадалось ошметьями вместе с обломками одной из надломившихся свеч. Конечно, на самом деле пламя лишь коротко прижигало ее, но привычная к любой боли Екатерина ощущала кипящее масло и сотни острых игл в наиболее нежных местах своего тела, и даже опасения за ребенка не помешали ей наслаждаться болью и проникновением. Еще. Ей нужно еще. Франциск оказался прав − страсть не приносила облегчения, но страсть, смешанная с болью, рождала блаженство. Екатерина щурилась от него, шире расставляя ноги и вдыхая усилившийся запах паленой плоти. Свободная рука королевы погладила живот, убеждаясь в спокойствии ребенка. Внутри засвербело сильнее, вынуждая пальцы на ногах поджиматься, и оплывшая воском свеча вновь скользнула вглубь ее тела. Осталась одна. Всего одна. Франциск прошептал ей это на ухо, и в королеве все перевернулось от его уверенности. Он всегда легко управлял ее удовольствием: сейчас она тоже не сомневалась в его правоте, ощущая, как по щекам катятся неконтролируемые слезы. Екатерина не сомневалась − обычного ожога не останется, слишком быстро гасло пламя, однако его жалящие укусы приближали последнее удовольствие. Королева застонала громче, наполняясь болью вместе с жирным воском, и толкнулась навстречу последней терзающей ее свече. Стало так жгуче больно, как еще не было, ожог наложился на ожог, а следом накрывшие с удвоенной силой пульсация и жжение заставили закричать от долгожданного выброса эмоций и обессилено распластаться на груди сына. Тяжело дыша от наслаждения и облегчения, Екатерина думала, что никто и никогда не сравнится с ним и никакие свечи, никакая боль не помогут ей в его отсутствие. Очнулась Екатерина ранним утром. Она едва помнила, когда отключилась. Слишком слаба она была, слишком сильно ее выворачивало наизнанку страстью. Она не хотела… такого. Ни морально, не физически. И все же теперь ей стало легче. Безумное напряжение в теле заметно спало, пусть и на время, и она увидела, что Франциск и правда готов ждать сколько нужно. Он не прикоснулся к ней как мужчина даже тогда, когда она не смогла бы отказать, хотя и желал. Она точно знала, что он желал ее в те минуты. Стонущую, податливую, пыщущую похотью. Она ничего не соображала от боли, желания и облегчения. И все же... Он помог ей, проявил необходимые фантазию и сноровку… и не воспользовался изнывающей от страсти женщиной. Наверное, в тот миг она исполнила бы любые его приказы, любые капризы, лишь бы исцелиться от своего безумия. В горячечном бреду она согласилась бы на многое… Но он проявил заботу и понимание. Ей и правда стало легче. Намного, намного легче. Пусть тело еще не скоро вернется в нормальное состояние, доверие было куда важнее. Возможно, теперь она справится. Она повернулась к спящему сыну и вновь поклялась не отдавать его никому и никогда. Франциск заставил ее ощутить любовь к мужчине, и вместе с любовью к ребенку она обещала Франции и королевской семье немало бед. Екатерина осознавала это, но отказаться от своих чувств уже не могла. В конце концов, она имела право быть счастливой после всего пережитого. Она давно перешагнула мыслимые и немыслимые пределы страданий. Никто не отнимет у нее любовь и власть. − У меня нет слов, чтобы описать вашу подлость, − Мария ворвалась к ней после обеда, объявившись впервые после нападения и уничтожив радость от наконец-то проснувшегося аппетита. Сегодня Екатерине впервые захотелось есть. Сидя рядом с сыном, она поглощала одно блюдо за другим, а он лишь улыбался, приходя в восторг от перемен в ней. Королева тщательно скрывала по-прежнему пылавшую внутри горячку, и только грядущее регентство и появившийся аппетит позволяли отвлечься от надоедливых мыслей. Пока в покоях короля и его матери не появилась Мария. − Даже будучи на сносях, даже после нападения, вы постелью вытянули из Франциска новый титул. Омерзительно, − Мария презрительно фыркнула, словно не была повинна в преступлении, едва не лишившем Екатерину чести, ребенка и жизни. − У тебя хватает наглости приходить ко мне после всего? Обвинять меня? Франциск и не мог поступить иначе после того, что ты сделала со мной и нашим ребенком. А ведь я так и не сказала ему о твоих угрозах, − победив волну страха и прищурившись, прошипела Екатерина. Она не забыла, как Мария обещала высечь ее, отобрать детей, унизить… Она не забыла ничего. Мария до сих пор не поняла, что отсчет времени до падения давно пошел. − Ребенком короля не может распоряжаться женщина, уже попытавшаяся жестоко убить его. − Он еще не просится наружу? − неожиданно ухмыльнулась Мария и погладила выросший живот свекрови. Екатерина застыла, а молодая королева вспоминала уроки, полученные несколько часов назад от дяди. Они в очередной раз убедились, насколько вынослива Екатерина, но, как заметил герцог де Гиз, она была суеверна, впечатлительна, она боялась предсказаний и оставалась подвержена внушению. Им стоило сыграть на очевидных слабостях королевы-матери. − Вы плохо выглядите, а до родов еще больше двух месяцев… В таком состоянии часто рожают раньше срока. Учитывая, что скоро хлопот у вас прибавится… − Не терпится познакомиться? − процедила королева, молниеносной атакой давая понять, что удар попал в цель. − Не волнуйся. Совсем скоро ты увидишь нашего с Франциском сына. И тогда ты станешь мне не нужна, − темные глаза Екатерины хищно блеснули, и Мария сглотнула, задумавшись, какой план вынашивала хитроумная и озлобленная свекровь. − А вы не боитесь, что я сама покину ваше семейство, покину Францию? Я могла бы, и тогда на вас обрушился бы весь гнев дворянства, − поинтересовалась Мария, попробовав представить воплощение своих слов в жизнь. Пока она не собиралась этого делать, не сдавалась, и все знали, что в определенном смысле она прикрывает шашни и ребенка мужа, но если бы она уехала, развелась… Она отомстила бы. − Ты останешься здесь столько, сколько понадобится. Я знаю о твоих темных делах с Конде и протестантами, и вряд ли они понравятся твоим дядям, а только они обеспечивают тебе силу, − Екатерина усмехнулась, всегда готовая блокировать и уничтожить врага, а Мария побледнела, не ожидав от нее такой подготовленности и решимости. В данный момент никто бы не сказал, что совсем недавно Екатерина лежала в кровати без сил, рыдая днем и ночью. − Уходи и не смей являться без приглашения, иначе мне придется дать тебе уроки хороших манер. Как регенту, разумеется, − безжалостно добавила она, и только крупные капли пота на лбу выдавали ее истинное состояние. − Если выкидыш не случится с вами раньше. И тогда не нужны станете вы, − бросив полный ненависти взгляд на живот свекрови, Мария подобрала юбки и направилась к дверям. Екатерина же устало вытерла лоб ладонью и уселась на кровать. Короткая схватка опустошила королеву. Они не готовилась ни к чему подобному и теперь с трудом приходила в чувство. Мария вызывала в ней страх и опасение, ненависть и ревность, зависть и злобу. И хуже всего то, что она могла оказаться права. Екатерина боялась выкидыша как огня, боялась родов, с большой вероятностью несущих смерть, боялась стать ненужной, провалившись и потерпев неудачу. Она ощущала − в ближайшие месяцы все их судьбы решатся окончательно, но в чью пользу, предугадать было невозможно. Поэтому она должна использовать свою власть максимально выгодно, чтобы обезопасить хотя бы ребенка. В случае ее смерти он обречен, и ей стоит хорошенько все продумать даже на такой расклад. А еще ей нужно просчитать, как поступить с Марией. Вдвоем им не ужиться, однако просто убить невестку не получится, да и простая кончина казалась для нее недостаточной. Нет. Для начала она отнимет у самоуверенной шотландской королевы все. Все. До последней капли. Этот вечер был последним перед отъездом Франциска, и Екатерина впервые за долгое время озаботилась своим внешним видом. Она по-прежнему была худа, но ее волосы блестели, а грудь начала характерно наливаться. Выбрав самую изящную сорочку, надушившись и намазав лицо, руки и тело кремом, королева посчитала, что лучше уже не сделаешь. Выпив травяного отвара для храбрости и спокойствия, она встретила не слишком радостного сына в дверях. − Я не хочу уезжать, − признался Франциск, проходя к кровати и усаживая королеву себе на колени, − не хочу оставлять тебя. Оставлять его. Если с вами что-нибудь случится... − он погладил отчетливо округлый живот матери, так и оставив руку на нем после. Он не представлял, как сможет жить без них, но военная кампания требовала личного присутствия короля. Англичане, пользуясь охватившей Францию на всех уровнях неразберихой, вновь начали собираться в Кале. Никто не объявлял войны, но все понимали, что к ней шло. Медлить дальше было бессмысленно. Тем более в прошлый раз Франциск лично участвовал в битве за ключевой для обеих стран порт и не без оснований считал одержанную победу своей. Он не мог позволить ей стать бессмысленной. Он должен уехать. Уехать в такое сложное время. Его мать только успокоилась после едва не убившего нападения, и их страсть вновь стремилась найти выход, несмотря на ее по-прежнему тяжелое состояние. Им требовалось лишь немного времени. Совсем чуть-чуть, но его у них не имелось. Король переживал за перепады материнского настроения − от подавленности к воодушевлению, от страха к желанию, странному и неестественному. Желанию, которого она тоже боялась, не готовая к близости. Никто их них не понимал до конца, с чем оно связано, но врач подтвердил догадку королевы − беременность заставляла ее пылать от страсти днем и ночью, вызывая стыд и отвращение к себе. Она не хотела постели после пережитого ужаса, тогда как собственное тело требовало от нее безумных нескончаемых ласк. Никакие отвары, травы и мази не помогали. Только извращенные утехи со свечами облегчили муки истерзанной еще и подобной жаждой королевы. Он обязан ей помочь, однако… Завтра он уедет, и неизвестно, чем закончится опасный, хоть и необходимый поход. Франциск знал, что все это время он не найдет покоя, ведь его беременная мать нуждалась в защите. Нуждалась как никогда. − С нами ничего не случится, − пообещала она, накрывая его руку теплой ладонью, и они оба пожалели, что не могут ощутить ободряющий толчок своего ребенка. − Главное, чтобы ничего не случилось с тобой. Ты должен беречь себя, Франциск, − мать взглянула ему в глаза, и вместе с заботой он уловил в них искреннюю тревогу и нежную преданную любовь. − Нам не выжить без тебя. Ты должен вернуться, − она моргнула, отгоняя волнение, и он вымученно улыбнулся. Она права. В походе он должен быть осторожным и осмотрительным, должен отбросить свойственный ему на войне угар. Ведь если он не вернется, его королеву с наследником в утробе просто раздерут на части. − Я постараюсь, − заверил ее Франциск, снова поглаживая округлый живот. − Не бойся. Я подарил тебе всю возможную власть. Большей нет ни у кого. Ты станешь регентом Франции, и в ее интересах беречь тебя и нашего ребенка со всей тщательностью, − в глазах королевы мелькнуло удовлетворение. Конечно, она ждала власти. Ждала очень долго, и ее час наконец-то настал. Она заслужила этот час триумфа как никто другой. − Кроме того, я увеличил твою охрану. Она будет сопровождать тебя везде. Твою спальню теперь будут постоянно охранять четыре человека. Я лично отобрал подходящих людей. Если хочешь, можешь брать на ночь служанок. Только никогда не оставайся одна... − Франциск мог бы еще долго рассказывать о принятых мерах предосторожности, но мать остановила его. − Достаточно. Этого достаточно. Нельзя показывать свою слабость врагам, − назидательно напомнила она, погладив Франциска по светлым кудрям. − Они должны видеть, что мы уверены в своих силах и ничего не боимся, иначе они станут искать лазейку в нашей обороне. И найдут ее. Нельзя предусмотреть всего, − она поцеловала его в лоб, и Франциск в ответ крепче сжал ее раздавшуюся талию. − Не будем больше говорить об этом. Лучше посвятим оставшиеся часы чему-нибудь более приятному, − королева качнула головой, отгоняя удушливую тоску и липкий страх. − Мне кажется, я готова. Мы оба ждали очень долго, − она нерешительно опустила глаза, указывая на виднеющуюся в вырезе платья полную грудь. − Ты уверена? − в другой ситуации, в любой другой день Франциск бы отказался, сменил тему, отчитал, уложил спать, но сегодня была слишком важная ночь для них обоих. Опуская на кровать одетую в тончайшую кремовую сорочку мать, он думал, что она хотела попрощаться без слез и истерик, так, как и должны прощаться любящие родители, ждущие появления на свет своего первого ребенка. − Я не могу отпустить тебя, подарив напоследок лишь страдания и отказы. Ты отец моего ребенка. Я люблю тебя. И желаю, − встретившись с сыном взглядом, Екатерина приподнялась на подушках и прильнула в поцелуе. Она знала: он не меньше нее ждал момента, терпеливо и смиренно, но ждал − его руки уже задирали сорочку на ее не прикрытых одеялом бедрах, чтобы в одно движение стянуть совсем. Королева расслабилась, чувствуя доверие после проявленных им понимания и выдержки. Они оба уступили горячке, которую мечтали прочувствовать перед разлукой. Оставалось молиться, чтобы Франциск успел вернуться до родов, но Екатерина отбросила тревожные мысли, растворяясь в страсти, уже не один день тлевшей в ее теле. − Я… Я буду осторожен, − пообещал он и прервался на полуслове, когда она принялась нетерпеливо сдирать с него камзол, рубашку, штаны − все, до чего могла дотянуться. Внутри у Екатерины все пылало и зудело, между ног почти болезненно тянуло, соски затвердели, вынуждая прижимать к ним руку сына, столь приятно теревшую их без всякой указки. − Пожалуйста, − хватая губами воздух, прижимаясь к сыну всем телом и впиваясь ногтями в его плечи, попросила она. Малейшие сомнения улетучились, перед глазами поплыло, и она вскрикнула, когда рука Франциска скользнула ей между бедер. Они сидели лицом друг к другу, и у Екатерины мгновенно затекли ноги, живот мешал прижаться совсем близко, но она стонала и цеплялась за шею короля, чувствуя, как он ласкает ее − нежно, но уверенно, то поглаживая, то проникая внутрь длинными и умелыми пальцами. Ей хотелось тоже сделать ему приятное, проявить любимые им навыки, но жаркая пелена накрыла так сильно, что Екатерина едва не теряла сознание. − Франциск… − она наклонилась вперед, прошлась губами по щеке, вдохнула аромат волос, притиснулась округлым животом. Казалось, одно его имя, произнесенное полным желания голосом, принесло королю не меньше удовольствия, чем самые откровенные ласки. Он приподнял Екатерину, устраивая ее зад на своих бедрах, и толкнулся в изнывающее в нетерпении тело. − Я люблю тебя. Я так сильно тебя люблю, − его рука обхватила королеву за талию, помогая подниматься и опускаться, и она отвечала, двигаясь то медленно, то быстро, сжимаясь, выпуская из себя и принимая обратно. Волосы Екатерины рассыпались по спине − заметно отросшие, блестящие на солнце, и Франциск зажмурился, все еще не веря, что награда за терпение нашла его так неожиданно и приятно. Он старался сохранять осторожность, но мать сводила с ума своим жаром, своей готовностью, своими дрожащими руками, обвившимися вокруг его шеи, своей вдруг ставшей полнее грудью, своим животом, упиравшимся в его собственный. Беременность и правда делала ее еще более привлекательной, когда не омрачалась нездоровьем. − Сынок, − с придыханием прошептала ему в ухо королева, и это подвело их обоих к краю. Франциск мечтал услышать от нее материнские слова, не слова любовницы и фаворитки, и она сказала их − содрогаясь от страсти, задыхаясь от возбуждения, стискивая напряженным и влажным телом. Слова и интонации совсем не соответствовали искаженным желанием лицам, сталкивающимся друг с другом с непристойно звонким звуком бедрам, громким протяжным стонам, но они стали последней каплей, принесли долгожданное блаженство. − Тебе не больно? − первым очнулся Франциск, усилием воли сбрасывая негу и желание просто лежать в обнимку. Мать тяжело дышала рядом, отчего живот выглядел еще больше, и он погладил его, пытаясь уловить движения и настроение ребенка. − Нет. Я рада вернуться к тебе, − с трудом складывая слова в предложения, призналась Екатерина, борясь с подступающей тоской. Абсолютная власть ждала ее. Абсолютная власть и одиночество на протяжении последних месяцев беременности. Страх за жизнь нерожденного сына. Она любила власть всеми фибрами своей души, но сейчас, в данную минуту мечтала о ней меньше всего на свете. Уже завтра она в тяжелом парадном платье, скрывающем живот, вальяжно проплывет по коридорам замка, всем видом демонстрируя, кто здесь хозяин, уже завтра она примерит самую внушительную корону, уже завтра вдохнет пьянящий воздух свободы, но сейчас она ощущала себя просто женщиной и будущей матерью. Ей придется научиться жить заново, собрать разрушенную личность по кусочкам, и эта личность не проявит жалости, слабости и покорности судьбе и удачливым врагам. Екатерина в том не сомневалась.