Благие намерения

Планы Екатерины исполнились, однако это не принесло ей спокойствия. Каждый день она проводила, словно сидя на иголках: она ждала бурной реакции от ярых представителей католической партии, но все было тихо. Очень-очень тихо. Будто новый Сен-Жерменский договор никто не заметил, или его не существовало вовсе. Могильная тишина пугала Екатерину – чувством беспомощности и ожиданием мести. Особенно она боялась за ребенка, от которого и до того пытались избавиться. Она стала уязвима, она рискнула многим, но не получила результата. Никакого. Это заставляло ее злиться и настороженно готовиться и к защите, и к нападению. – Ваше Величество, – на пороге возник Нарцисс, чье напряженное лицо выдавало ярость. Екатерина вздохнула с облегчением. Хоть какой-то отклик на ее политику. – Вам мало врагов, раз вы не побоялись лишиться единственного друга, – он посмотрел на нее сверху вниз, не скрывая желания совсем не по-дружески и не по-мужски оттаскать за волосы. Екатерина поморщилась, не перенося подобных взглядов. Когда ее рассматривали свысока, она чувствовала себя маленькой беззащитной девочкой, запертой в монастырях Флоренции. – Вы мне не друг, мы оба прекрасно это знаем. Возможно, вы и испытываете недовольство, но представьте, как разочаровалась я, когда узнала, что, улыбаясь мне в лицо, уверяя в своей преданности, вы шантажировали моего сына. Мое негодование не сравнить ни с чем, – королева распрямилась в кресле, надежнее укутав в меха живот – за окном вовсю разгоралась поздняя осень. Екатерина и ждала избавления от своей ноши, и боялась его. Слишком много проблем доставлял ей ребенок, даже находясь внутри ее собственного тела, а роды тем более вряд ли сравнятся с веселым праздником. – Значит, вы знаете. Знаете, что ваш сын убил вашего мужа, чтобы воспользоваться вами. И вы покрываете его. А какие легенды ходили о вашей любви к Генриху… Зря он не снес вам голову, узнав о вашей связи с Ричардом. Наверное, он в гробу переворачивается, видя, с кем вы кувыркаетесь сейчас и чьего ребенка носите, – безжалостно процедил Нарцисс, и впервые во взгляде графа полыхнула ненависть. Как же Екатерина презирала религиозный фанатизм, ведь до нового эдикта Нарцисса совсем не коробила ее личная жизнь, наоборот, он поощрял греховную привязанность Франциска к ней. – Генрих превратился в чудовище. Мой сын пытался защитить меня и королевство. Не его вина, что это оказалось непосильной задачей. В том числе благодаря таким, как вы. Ваш шантаж – преступление против короля и монархии, и вы далеко не ангел, – ответила королева, стараясь не думать о мертвом муже и мельком разглядывая себя в зеркале. Она выглядела лучше, чем раньше, но бледность иногда придавала ей слишком слабый вид, противоречивший образу могущественного регента. – Конечно. Я не ангел, но не на мне кровосмесительный грех, измена и отцеубийство, – Нарцисс неожиданно схватил ее за руку, и Екатерина уставилась на него с почти искренним удивлением, совсем не ожидая физической грубости. – Или вы планировали это вместе? Как долго вы наставляли Генриху рога до его смерти? Или это лишило его рассудка? Жена в кровати с сыном. Там вы отметили кончину вашего короля и восхождение на престол Франциска? Что-то пошло не так в ваших планах, раз титул королевы Франции вам теперь только снится? Я явно ошибся в ваших умственных способностях… – лицо Екатерины перекосило яростью – граф всегда знал ее больные места. Он прекрасно понимал, что до смерти Генриха она и не помышляла о связи с сыном, но бил именно теми словами, которые разжигали стыд, вытаскивали наружу чувство вины, пусть это Генрих стал причиной творящемуся вокруг безумию. И все же она любила мужа и боялась представить, насколько сильно опорочила его память, насколько превзошла в пороке и жестокости. – Достаточно, – прошипела Екатерина, освобождая руку и пытаясь оборвать поток оскорблений разозленного графа. Ей предстояло утихомирить его, чтобы прежняя сделка осталась в силе, однако реакция Нарцисса оказалась слишком бурной. – Этот Эдикт… Вы племянница Папы, уж в вас я никогда не сомневался. И вы признали, признали права этих фанатиков. Я готов убить вас собственноручно за эту мерзость и глупость, – граф теперь выглядел совершенно опустошенным, почти уничтоженным. Она хорошо его понимала – из-за протестантов умер его единственный сын, наследник всего того, что он добивался таким трудом, даже если покойный Эдуард не был и вполовину так умен и хитер, как отец. Ребенок Екатерины тоже едва не погиб от их рук, она сама никогда не отказалась бы от веры своих предков, но ей приходилось думать о будущем. Будущем, где нет места расколотой религиозной войной стране. Екатерина помнила давние видения – крики, реки крови, мольбы о помощи и ощущение потери, страшной потери, горького одиночества. В глубине души она знала, что ей придется заплатить за эту войну. Лучше пойти на компромисс сейчас, чем безнадежно страдать потом. – Я сказала, хватит. Протестанты никогда не станут равны католикам. Но я должна думать о мире. О судьбе моих детей. Я пообещала вам свою дочь. Думаете, я смогу жить спокойно, зная, что Клод замужем за человеком, за которым охотятся ополоумевшие от жестокости протестанты? На двух стульях не усидеть, Стефан, – вкрадчиво поделилась мыслями Екатерина, видя, как животное бешенство все же покидает лицо графа. С ним нельзя было давать слабину – он мгновенно ее чувствовал и давил еще сильнее. К счастью, Екатерина неплохо знала стоящего перед ней человека. Он понимал, что у него всего один шанс из сотни получить Клод, родство с королевской семьей и наследника монаршей крови – бездумно гоняясь за протестантами, он получил бы лишь сладость мести и ничего больше. – Вы взяли с меня столько обещаний, а теперь сыплете упреками и угрозами. Я помогал вам достаточно, что мешает мне отказаться от нашей сделки сейчас? – граф склонился к ней, почти обжигая гневным горячим дыханием. Екатерина отвернулась на миг, демонстрируя раздражение. Дорогие серьги у нее в ушах мелодично зазвенели, приводя обоих в чувство. – Вам больше нечем шантажировать Франциска – Монтгомери подписал бумагу, где признается, что сам убил Генриха. К тому же, я тоже дала вам обещание. Вы любите говорить, что мое положение при дворе – ваших рук дело. Если это так, вы не бросите свое дело на полпути, – Екатерина встретилась с графом взглядом, видя на его лице отражение ее усмешки. Они оба понимали – он вложил в нее слишком много, она его главный проект за все годы при дворе. – Тут вы правы. Хотя, признаться, и здесь вы разочаровали меня. После всего, что сделала вам королева Мария, вы до сих пор не преподали ей урок. Вы всегда были терпеливы, но чтобы настолько… – протянул Нарцисс, и она встрепенулась, задетая за живое. Мария оставалась больной темой: Екатерина жаждала мести, но не решалась на нее раньше, чем родит ребенка, ведь наличие Марии по-прежнему защищало ее от новой потенциальной невестки, ярости оскорбленных Гизов и серьезных нападок тех, кто все еще считал королеву лишь зарвавшейся любовницей, не забывавшей, однако, своего места. – С ней я разберусь. Она пожалеет о том, что сотворила со мной. Я отберу у нее все, – прошипела Екатерина, встряхнув уложенными в сложную прическу волосами. Ненависть всегда придавала ей сил. – Только пока это просто слова, – усмехнулся Нарцисс, накрутив подпрыгнувший золотистый локон на палец. – Подумайте над ними. Как следует. Или я усомнюсь в вашем коварстве. И в вашей полезности, – жестко добавил граф, отпуская волосы Екатерины, и она задышала чаще, едва сдерживая гнев. Он был прав. Прав. Мария не получила никакого наказания, ни единого. Франциск не оставил ее, ничего не отобрал, не отказался от прежних договоренностей. Екатерина думала. Много думала. Чтобы избавиться от Марии, существовал только один выход. Если она добьется его, тогда и о ненавистном семействе невестки получится забыть навсегда. Однако прежде ей требовался повод. Серьезный повод. Мария же не спешила его давать, хотя неизменно оказывалась рядом и всячески изматывала королеву. Она стала изворотливее, умудряясь несколько раз в день наговорить гадостей, но при этом так, что Екатерина все равно не пожаловалась бы на них сыну. Она всегда считала себя выше обычных склок и ругани, пусть теперь они приносили ей ощутимый вред. Королева не пряталась в своих покоях, исполняя обязанности регента, поэтому невестка легко находила ее в коридоре, обеденном зале, зале заседаний Совета, на прогулке в парке и во множестве других мест. Она стремилась не допустить рождения ребенка, а времени оставалось все меньше. Ни для кого не было тайной, что Екатерине требовался полный покой, и Мария решила использовать именно это. – Похоже, ваш Эдикт не произвел того эффекта, на который вы рассчитывали. Хотя мне он нравится. А вы еще говорили о моей лояльности к Конде и протестантам. Наверное, ваше семейство в Риме оценило вашу смелость, – нарочито беззаботно прощебетала Мария, напросившись к свекрови в один из вечеров под предлогом важного разговора. Екатерина согласилась принять ее, посчитав необходимым продемонстрировать отсутствие страха перед невесткой. Конечно, это было плохой идеей – с первых минут королева едва сдерживала желание разорвать жену сына на куски. Уже давно она подошла к той стадии, когда единственный взгляд на эту женщину приводил ее в неконтролируемое бешенство. – Я сделала то, о чем ты лишь шепталась по углам. К миру стремятся все, пусть и не понимают своего стремления, – Екатерина отложила перо, которым подписывала новые поручения, а также приглашения требовавшимся при дворе гостям, и погладила живот, обтянутый темно-зеленой тканью платья. Глаза Марии мигом почернели – выжигающая ненависть уже давно была обоюдоострой. – Какая самоуверенность. Слишком большая для игрушки, временно награжденной иллюзией прошлой жизни, – заметила Мария, усаживаясь напротив свекрови, чье лицо мгновенно пошло пятнами. До сих пор Екатерина не переносила намеков на собственное положение. Слыша их, она снова и снова напоминала себе, что не шлюха, нет, она добилась титула регента, поскольку была матерью короля, только поэтому. Она твердила это как заведенная, хотя ее материнские качества в последнюю очередь повлияли на короля во время принятия решения о регентстве. – Ты источаешь зависть, Мария. Я не виновата в том, что тебе не удалось забеременеть. Не забывай, я пыталась тебе помочь, но ты не стала слушать мои советы, – Екатерина уложила подбородок на упершиеся локтями в стол руки и внимательно посмотрела на невестку, подражая удаву, собирающемуся сожрать замешкавшегося кролика. – Вы так гордитесь беременностью. Я понимаю, она для вас чудо. Возможно, вам повезет и во время родов, но подумайте – вряд ли вы увидите ребенка после, – придвинувшись ближе к столу, заговорила Мария. Екатерина нахмурилась, гадая, чем ей собираются угрожать сегодня. – И что же мне помешает? – елейным тоном поинтересовалась она, представляя, как приказывает вышвырнуть девчонку и из замка, и из Франции. Правда, ни изгнание, ни даже смерть не казались Екатерине достаточной расплатой за совершенные невесткой преступления. – Франциск жаждет этого ребенка, и он заберет его у вас сразу же. Он будет считать его наследником, а бесправная любовница не может воспитывать наследника престола. Это аксиома. Возможно, именно поэтому вы могли бы кормить его, но вам наверняка потребуется не один месяц на выздоровление. Вы будете слабы, а ребенку нужна сильная и здоровая кормилица. Его отнимут у вас, и вы не будете иметь права возразить. Получив ребенка и отвлекшись на него, Франциск позабудет о вас и охладеет. Вы уже дали ему все, что он хотел, – Мария счастливо заулыбалась, довольная очередной удачно составленной речью, а Екатерина похолодела от услышанного, от того, как правдиво оно звучало. Она никогда всерьез не размышляла, что без статуса жены не получит прав, столь естественных прежде. Конечно, настоящего наследника не может воспитывать всего лишь любовница. Правда, ее ребенок особенный, но ведь она сама настаивала, будто он полностью законен и ничем не отличается от обычного дофина. – Как бы ты ни пыталась заставить меня забыть, я по-прежнему королева-мать. Я не подхожу под твои представления о королевских любовницах. Возможно, поэтому Франциск приходит ко мне снова и снова за наслаждением, но при этом дарует мне титул, выше которого нет в королевстве. Мы не женаты, и все же у меня гораздо больше прав, чем у тебя, – вставая из-за стола, бросила Екатерина, отмечая, как искажается злобой лицо невестки. Мария повзрослела, научилась показывать зубы и причинять боль, однако еще не умела полностью владеть собой и игнорировать чужие выпады. – Его одержимость закончится. Закончится, как только вы дадите ему дитя. Он устал от вас и проблем, которые вы ему приносите. Вы сами это знаете. Он не будет с вами счастлив, и это вы тоже знаете, – отрезала Мария, и Екатерина поджала губы, решив не продолжать болезненный разговор. – Сын, которого вы носите, наш с ним сын. Ведь если вы не сможете его воспитывать, значит, мне придется позаботиться о его жизни. Этот ребенок должен был родиться у нас. У нас с Франциском, – неожиданно спокойным и беззлобным голосом добавила невестка, вынудив Екатерину прикрыть глаза и глубоко вздохнуть, отгоняя приступ паники. – Выйди, Мария, нам больше не о чем разговаривать, – приказала королева, но невестка явно не собиралась повиноваться. У Екатерины неприятно закололо в животе, как и всякий раз во время таких бесед. – Привыкайте. Привыкайте к тому, что ваша власть не вечна, – снова пугающе спокойно предупредила Мария, никогда не обладавшая подобной выдержкой, и Екатерина подумала, не намекнуть ли королю на помешавшийся рассудок жены. Было бы почти идеально отправить невестку в монастырь под таким предлогом, однако она никогда не проявит достаточного сумасшествия, чтобы Франциск согласился на подобное. – Не испытывай мое терпение. Пока моей власти довольно, и я могу приказать страже выволочь тебя за волосы, но я уже давно не в том возрасте для подобных игр, – холодно заметила Екатерина, когда в распахнувшихся дверях вдруг возник ее второй сын. Карл посмотрел сначала на нее, потом на Марию, пытаясь оценить обстановку. Если даже младшие дети понимали, кто причинял вред матери, значит, и он тоже представлял происходящее и его последствия. – Вы забываетесь, Екатерина, – Мария прищурилась, задетая словами свекрови, пока та думала, как бы прекратить этот балаган, чтобы сын не стал свидетелем сцены, совершенно ему противопоказанной. С его чувствительностью можно было ждать любой реакции. – Выйди, Мария, – вдруг вежливо, но твердо попросил Карл, и Екатерина порадовалась неожиданно правильному поведению сына. Пожалуй, оно все-таки могло пойти ей на пользу. У нее совсем не осталось сил на препирательства с невесткой, приходившей во все большее бешенство с приближением родов, которым не смогла помешать. Екатерина и сама поражалась, как сумела сохранить ребенка, пройдя через невообразимое количество преград. В голове билась одна-единственная мысль: ему предначертано великое будущее, раз ни возраст матери, ни ее состояние, ни насилие над ней не стали причиной его смерти. Однако Екатерина боялась по-настоящему совмещать их с Франциском гороскопы, вычислять грядущее со всей тщательностью, боялась увидеть то, что уничтожит последние оставшиеся в ней надежды. – Ты не можешь мне указывать, Карл. Я королева Франции, – взбешенную Марию было трудно остановить. Она отчетливо видела – ее выживают, выдавливают оттуда, где она находилась по праву. Королевская семья постепенно замыкалась только на себе, не впуская никого больше, изгоняя несогласных. Нездоровые семейные отношения проросли глубокими корнями, опутали даже малых детей, отравили воздух вокруг. Но Мария не собиралась с этим мириться. – Ты гостья, Мария. Франция приняла тебя, а ты не дала ей ничего. Даже очередного наследника ей подарит моя мать. Оставь ее в покое. Если Франциска нет рядом, это не значит, что ее некому защитить, – Карл подошел ближе к матери, всматриваясь в уставшее лицо, и в эту минуту она любила его как никогда. Он вырос. Вырос и защищал ее подобно взрослому мужчине, пусть и не переносил ребенка, которого она собиралась произвести на свет совсем скоро. Екатерина боялась верить, что когда-нибудь сыновья станут ей настоящей поддержкой, какой она не знала за всю свою жизнь. – Я наследный принц Франции. Я могу приказать тебе, – добавил Карл, обхватывая мать за талию и встречаясь с ней взглядом. Она улыбнулась, взяла его за руку, не замечая окончательно стекленеющих глаз невестки. – Ты такой же, как твой брат. Кичишься своей властью, думая, что другие не смогут ей противостоять. Наверняка он считал так же, когда брал ее в самый первый раз. И не ошибся, – Екатерина обернулась, нутром чувствуя, что сейчас случится нечто страшное. Чутье вопило, призывая заткнуть Марии рот, пока не поздно, не позволить сыну услышать ее слова, еще не сказанные, но уже повисшие в воздухе. – О чем ты говоришь? – недоверчиво спросил Карл. Он был совсем молод, однако даже в его голове родилось подозрение. Родилось мгновенно, а теперь крепло, множилось, разрасталось. Екатерина сильнее сжала руку сына и сделала шаг вперед. Секунда молчания, казалось, превратилась в вечность. Вечность, которой ей не хватило, чтобы заткнуть маленькой ведьме рот. – Твой брат изнасиловал твою мать, Карл. Он воспользовался властью короля и заполучил ее согласие. Он опозорил ее, и потому она с ним. Она сама мне сказала. И я видела. Видела, что он с ней делал. На ней живого места нет, – губы Марии расплылись в кривой ухмылке, и Екатерина зажмурилась, не желая верить в случившееся. Только не так. Ее беда, в которую никто не верил, вдруг стала оружием, использованным слишком умело. Карл и прежде не доверял брату, а теперь… Теперь они все оказались на пороге гражданской войны. Екатерина знала своих сыновей: если она не переубедит Карла, он никогда не простит Франциска, никогда не признает их ребенка, никогда не оставит преступление против матери безнаказанным. Предсказание Нострадамуса всплыло в памяти с ужасающей точностью. Мария превратится в погибель ее старшего сына. – Заткнись… Заткнись, – простонала королева, хватая Карла за локоть. Глаза сына впились в нее, огромные от удивления и ужаса. Он искал в ней подтверждение слов Марии, подтверждение тому, почему неизменно гордая королева согласилась стать шлюхой, почему терпела любые издевательства. Екатерина призвала на помощь всю свою выдержку, чтобы не дать ему те самые доказательства, не показать растерянность и страх, способные выдать с головой. – Он калечит ее самыми разными способами. Он заставил ее рожать, хотя вся семья знает, что ей нельзя… – жестокость и торжество рвались наружу, Мария светилась неподдельным счастьем, видя, как мрачнеет и уродуется злобой лицо принца, как бледнеет и едва держит себя в руках королева. Екатерина вдруг поняла, что уже давно никто не причинял ей подобного зла – не бил вот так по детям, остававшимся ее единственным больным местом, единственной слабостью, последней радостью и гордостью. Именно по взрослым, уже способным противостоять друг другу детям, а не ребенку, видевшему только теплый и надежный мир ее живота. Никакие похищения не шли в сравнение с возможной братоубийственной войной. – Он погубил ее, и ты это знаешь. Она никто. – Убирайся, – совладав с эмоциями, дрожащим голосом приказал Карл, а Мария снова улыбнулась, являя ту же злобу, какая вынудила ее прислать насильников в спальню беременной свекрови. – Пошла вон! – истерически завопил Карл, и на этот раз она не стала спорить, молча развернувшись и проследовав к двери. Тишина, повисшая следом, была хуже самого страшного грохота. – Карл… – осторожно начала Екатерина, испугавшись, что излишне ранимый и вспыльчивый сын сейчас упадет в обморок или начнет крушить все вокруг. – Это правда? Скажи мне, это правда? Он сделал это с тобой? – не дав закончить, Карл бросился к ней и схватил за плечи. Екатерина едва не взвыла от боли, с трудом сохраняя самообладание и просто равновесие. Круглый живот уперся в держащего ее сына словно выставленный вперед щит. – Нет. Нет. Это не правда. Это ложь. Он не делал со мной ничего без моего согласия, – быстро-быстро зашептала она, пропуская в голос итальянский акцент, уже давно искорененный ею в обычной речи, но все еще выдававший в минуты сильного волнения. – Подумай… Подумай, Карл, разве я смогла бы простить подобное? Жить, терпя насилие? Рожать ребенка мужчине, силой забравшего у меня все? – Екатерина обхватила ладонями лицо сына, сыпля аргументами, прямо противоположными истине. Все это было правдой: она простила, она жила, терпя унижения и наказания, она носила ребенка, который не гарантировал ей ничего из того, что отнял его отец, но в такую правду никто никогда не поверит. Она сама не верила. Она стала совсем другим человеком, разрушила себя до основания и выстроила заново. Однако для всех она оставалась Медичи – холодной и беспринципной, не знающей пощады и прощения. – Не лги мне, мама. Не смей лгать мне, – Карл встряхнул ее за плечи, и Екатерина поморщилась от грубости и боли, по-прежнему прошивавшей тело. Происходящее напоминало страшный сон. Она должна лгать одному сыну, чтобы спасти другого, будучи беременной от него третьим. Мария вынудила ее опровергать правду, то, что принесло столько страданий, изменило жизнь навсегда. – Я не лгу. Я люблю его, – почти беспомощно пробормотала королева, представляя, как все повернулось бы, если бы она рассказала Карлу правду еще тогда. Он казался ребенком, однако будь он чуть старше, она призналась бы, и сейчас… Сейчас Францией правил бы другой король. В те дни она думала, что одинока и беззащитна, что ей некуда бежать, негде скрыться, не к кому обратиться… Возможно, она ошиблась. И все же теперь поздно размышлять об упущенных возможностях. – В это я верю, – горько усмехнулся Карл и отпустил ее плечи. Екатерина вздохнула свободнее, попыталась выпрямиться, несмотря на неожиданно тяжелый живот, посмотрела на красного от переживаний сына. – Если Мария солгала, расскажи мне, как все случилось. Расскажи мне, мама, и я поверю тебе. Расскажи мне, как ты легла в постель с моим братом, – подобные слова настолько не подходили совсем зеленому подростку, что Екатерина вздрогнула, открыла рот, чтобы возмутиться… и передумала. Мария подняла омерзительную тему, вопросы сына были вполне обоснованными, молчанием или чересчур пылкими протестами она лишь укрепит его подозрения. – После смерти твоего отца я не сразу пришла в себя, я растерялась… Все случилось так внезапно… Франциск знал, как твой отец обращался со мной перед смертью. Он стал приходить ко мне чаще, и однажды… – Екатерина запнулась, на ходу сочиняя правдоподобную историю. Это оказалось выше ее сил – она не представляла, как могла бы оказаться в постели с сыном в иных обстоятельствах, она и не помышляла о таком, пока он не явился в ее спальню и силой не сделал своей. – Я просто слишком сильно люблю его. Не заставляй меня рассказывать, кто прикоснулся к кому первым. Я хотела этого, и я жалею, что мы причинили тебе боль своей связью, – пылко, почти возмущенно продолжила Екатерина, хотя перед глазами отчетливо всплыло, как страшно, унизительно, почти больно было тогда, какие слова шептал ей в ухо король, какое отчаяние овладело ей, когда она полностью осознала его намерения. Она почти убедила себя, что сама желала такой любви, что никакого насилия не случилось, но… Она не сошла с ума, она не настолько порочна. – Я надеюсь, мама. Потому что если он тронул тебя хоть пальцем, я убью его, слышишь? Ты всегда выделяла его, всегда ставила в пример, всегда любила больше, чем всех нас вместе взятых. И я убью его, если он оказался этого недостоин, – Карл наклонился к ней, грозя пальцем, и Екатерина нервно сглотнула. Она понимала чувства сына – он всегда защищал ее, почти боготворил, стремился стать лучше, чтобы заслужить ее любовь, а та досталась сыну, который отталкивал ее столько лет, ценил меньше своей жены, предавал в угоду капризам. И теперь Карл знал, что он еще и надругался над ней. Мария, проклятая Мария. Она снова все испортила. – Не смей говорить подобное, Карл. Твой брат – король, помазанник божий. Как ты можешь угрожать его жизни лишь из-за слов Марии? Ты веришь ей, а не мне? Твой брат не насиловал меня. Никогда, – глаза Карла вспыхнули злобой и обидой. Снова она не оценила его порывов, снова бросилась на защиту Франциска. Екатерине было больно, почти физически больно от того, как она вынуждена кидаться на сына, желавшего помочь ей, любившего всегда. Он имел все основания сделать то, о чем говорил. Король совершил преступление, способное лишить его короны и даже жизни, но и в самые жуткие минуты отчаяния Екатерина не выдала этой тайны. Она призналась невестке, и лишь потому, что подспудно понимала – Мария никогда не поверит ей. Насилие над матерью и королевой, причинение ей тяжких увечий – достаточные обвинения для тех, кто хотел бы отомстить или посадить на трон более сговорчивого короля. Екатерина знала это – и никогда не использовала, пусть молчание полностью закрепило за ней статус падшей женщины. – Если ты причинишь вред Франциску, я не прощу тебя, – добавила она, чувствуя, как разбилось сердце при виде сраженного ее словами сына. – Если Мария лжет, тогда не лгут остальные. Ты шлюха, мама, и ты только что сама мне в этом призналась, – выплюнул Карл и отвесил ей пощечину. Не сильную, но обескураженная Екатерина отскочила в сторону, держась за щеку и с болью глядя на едва не плачущего сына. Конечно, он прав. Она сама призналась, отняла у него все надежды на то, что не хотела позора и унизительного положения королевской любовницы, не хотела отвергать в угоду одному ребенку всех остальных. Карл окончательно решил, будто любовь к Франциску ослепила ее и толкнула в его кровать вопреки совести и здравому смыслу. – Прости меня, – совершенно искренне попросила Екатерина, а потом согнулась от резкой боли в животе. Снова. Снова выворачивало наизнанку, снова стало трудно дышать. – Что это? – испуганно пробормотал Карл, подхватывая ее под руки и видя, как на полу стремительно расползается лужа крови. – Выкидыш. У меня выкидыш, – прохрипела Екатерина, прижимая руку к животу, словно пытаясь удержать ускользавшего ребенка. Ее предупреждали, но она не послушалось. Кровотечения не заканчивались плохо раньше, однако сейчас она не верила в лучшее – выходка Марии и обвинения сына разбили надежды, уничтожили в который раз. Екатерина просто не могла не ждать последнего, что развеяло бы ее бесполезной пылью под ногами капризных монархов. – Стража! – в ужасе завопил Карл у нее над ухом, и уже через минуту вбежавшие мужчины переносили королеву на кровать и посылали за врачом, а еще через некоторое время комната наполнилась суетящимися фрейлинами и повитухами. Карл знал: их отбирали специально, чтобы никто опасный и сомнительный не оказался рядом с королевой, он неизменно видел рядом с ней одних и тех же слуг, стражников, врачей. Теперь многие из них толкались вокруг его матери, пока она, тяжело и шумно дыша, сжимала побелевшими пальцами подушку. Никто не подумал попросить Карла выйти, и он отвернулся, когда фрейлины начали переодевать королеву в ночную сорочку. Казалось, мать вообще позабыла о его присутствии, раз никак не реагировала на то, что он вместе со всеми крутился у ее кровати, не замечала, как и всегда. На материнском лице застыл животный страх, перемешанный с отчаянием, но слез Карл так и не увидел. На мгновение ему стало до смерти обидно – она боялась потерять ребенка, который окончательно втопчет в грязь, самое однозначное воплощение позора, и все из-за любви к Франциску. Карл никогда не понимал этой любви, она выводила его из себя, толкала на необдуманные поступки, заставляла биться в истериках с раннего детства. Франциск ничем не заслужил подобного обожания, ничего для него не сделал. Если бы только он, Карл, родился первым, он был бы на его месте, и мать даже не заметила бы разницы. Или заметила бы, раз мечтала о детях от Франциска, любила его как мужчину? – Так больше не может продолжаться. Кровотечения повторяются. Нужно сообщить королю, – твердо произнесла одна из фрейлин, прервав поток размышлений. Повитухи согласно закивали, Карл и сам бы решил так же, но потом он взглянул в лицо совсем потерянной матери, уставившейся полными боли глазами в потолок, представил, как вернется Франциск, как вся власть матери испарится, как она вновь станет лишь беременной королевской любовницей. Нет. Нельзя, чтобы кто-то узнал. В конце концов, если она не доносит, так будет лучше для всех них. – Ни мой брат, ни кто-либо еще не должны знать. Франциск и без того скоро вернется, а остальные, почувствовав слабость регента, могут ею воспользоваться. Я приказываю вам всем молчать, – собрав всю свою жесткость, отрезал Карл и бесстрашно встретил недоверчивые и удивленные взгляды. Однако никто не посмел возразить, а мать устало улыбнулась ему, подкрепив уверенность в себе. – Если ей лучше, оставьте нас. Я побуду с ней до утра, – Карл обвел глазами присутствующих и еще раз посмотрел на мать. Повитуха стирала пот с ее лба, пока она явственно засыпала, уложив руку на живот поверх одеяла. Фрейлины и повитухи отправились к дверям, через несколько мгновений в комнате наконец-то воцарилась тишина. Карл потушил свечи и уселся рядом с матерью на кровать. Он мечтал остаться с королевой наедине, позаботиться о ней так, чтобы она оценила, увидела его любовь, но сейчас он растерялся. Мать спала, не обращая на него никакого внимания. Она всегда не обращала на него внимания. Карл неизменно задавался вопросом, в чем провинился, где ошибся, почему не вызывал в ней эмоций. Она нежничала с Генрихом, потому что он походил на отца, интересовалась Эркюлем, потому что он был самым младшим, но почему она так любила Франциска и не любила его? Карл взял белую материнскую руку и осторожно погладил. На ощупь кожа оказалась совсем мягкой и гладкой. В детстве Карл слышал разговоры, будто у его матери самые красивые во Франции руки. Впрочем, как и ноги. Следуя этой мысли, он откинул край одеяла и посмотрел на белоснежные женские стопы и лодыжки. Ничего особенного – обычные ноги. Правда, сравнить их с чьими-то еще он не мог, женщины только-только начали вызывать в нем волнение. Неужели из-за изящных ног матери и смазливого лица брата между ними и возникло то чувство, которому он так завидовал? Неужели мать любила Франциска не только потому, что он первенец, но и потому, что он оценил ее красоту как мужчина? Замявшись на мгновение, Карл забрался на кровать и обхватил лежащую на боку мать за раздавшуюся талию. Королева даже не пошевелилась, находясь во власти усталости и сонных трав. Что такого Франциск видел в ней? Зачем сделал этого проклятого ребенка? Вопросы разрывали голову Карла, и он откинул золотистые волосы с шеи матери, провел пальцами по беззащитному горлу. Франциск никогда не рвался к матери, но всегда ревновал, стоило ей в его присутствии проявить ласку к младшему сыну. Он обязательно начинал капризничать, и мать вновь отвлекалась на него, а Карлу приходилось довольствоваться вниманием отца, если тот оказывался в достаточном расположении духа, чтобы помочь королеве справиться с оравой их детей. Франциск никогда не любил делиться. Неужели поэтому он воспользовался любовью их матери? Или же он все-таки видел то, чего не видели другие? Рука Карла сама потянулась к прикрытой сорочкой женской груди, но, почти коснувшись ее, он отдернул ладонь и отодвинулся. Нет, это омерзительно. Их мать была красива, он всегда о том знал и гордился ею, и все же… Она мать. От нее пахло знакомыми с младенчества духами и молоком. Наверняка у нее появится молоко… Наверняка она будет петь колыбельные своему ребенку, как пела им. Будет держать его на руках и наполнять своей заботой, какой много лет окружала их. От нее и сейчас исходило тепло и спокойствие… Она казалась такой надежной и родной… Он никогда бы не смог. Никогда. Франциск мерзавец, если разрушил то, чего ему приходилось добиваться с таким трудом. Ради пополнения своей коллекции любовниц, ради того, чтобы обладать ею единолично. – Я не дам тебя в обиду, мама, – порывисто пообещал Карл, снова обхватив мать за талию, вдыхая ее ни на что не похожий запах. Пусть она видела только Франциска, он не разлюбит ее. Ни за что в жизни. Королева улыбнулась сыну во сне, и оставшуюся часть ночи их обоих ничто не беспокоило. Обделенный вниманием Карл только прижимался к матери сильнее, словно она вот-вот ускользнет от него вновь, она же, устав от забот, спала крепко и не возражала. Лишь с утра, еще не проснувшись до конца, Екатерина ощутила чужие объятия, но посчитала их заботой Франциска, а потом резко подскочила, вспомнив, что король никак не мог оказаться рядом. Ошалело она огляделась вокруг и увидела мирно сопевшего у нее на подушках младшего сына. Тот мгновенно почувствовал неприязненный взгляд и распахнул глаза. – Что ты со мной сделал? – против воли вырвалось у Екатерины. Она прижала руку ко рту и натянула одеяло повыше, борясь с дрожью. Франциск навсегда поселил к ней недоверие к сыновьям, пусть никто из них не проявлял к ней подобного интереса. Раньше она опасалась мужчин, теперь она настороженно относилась даже к собственным детям, ведь Франциск предал ее прежде всего как сын, и она никогда не сможет вычеркнуть это из памяти. – С тобой? А что я мог с тобой сделать? – удивленно переспросил Карл, уставившись на нее совсем детскими глазами, а потом с подозрением прищурившись, и Екатерине стало стыдно. Он ребенок. Еще больший ребенок, чем Франциск. Он обожал ее, ему бы и в голову не пришло. – Прости, мама, я хотел побыть с тобой, пока тебе нездоровится, и уснул, – виновато добавил сын, вынудив Екатерину осторожно погладить его по волосам. Сейчас она безмерно жалела, что оказалась неспособна проявлять к детям одинаковое внимание. – Все в порядке. Это Мария расстроила меня вчера. Я так испугалась, Карл. Она вносит разлад в нашу семью. Я люблю всех вас, но она становится между нами. Она уже сделала это с Франциском, а теперь пытается повторить с тобой. Не верь ей. Она мечтает избавиться от меня, от всех нас, – Екатерина приняла самый печальный вид и приблизилась к сыну, на лице которого застыли тяжелые раздумья и недоверие. Она обманывала его, он чувствовал ложь, но любовь к матери побеждала. Екатерина видела и оправдывала свою низость опасностью. Мария даже не представляла, насколько серьезную тактику выбрала. Возможно, она еще любила Франциска, однако легко подвергла угрозе его жизнь. И она за это ответит. – Ты дашь мне слово, что он не заменит тебе нас? – встряхнув головой, словно отгоняя морок, поинтересовался Карл и указал на живот матери. Она улыбнулась, скрепя сердце и ненавидя саму себя. Сын был молод – и все равно осознавал, чем обернется для их семьи и королевства ее новый ребенок. Она не могла так поступать со своими детьми – и поступала. Они не виноваты в жажде власти матери, даже Франциск не виноват в том, как низко она пала – судьба наказала Екатерину за алчность и беспринципность, она понимала это как никогда, но не сумела остановиться. Набранное за годы движение невозможно прекратить в одно мгновение. – Нет. Конечно, нет. Я люблю всех своих детей, – как молитву повторила королева, прижимая сына к груди. Она и правда любила их всех, любила по-разному, не умея правильно распределить чувства, что стоило многих проблем. – Я уничтожу всех, кто мешает нам. Никто больше не тронет нас, обещаю, – поклялась она, думая о невестке. Кровь Екатерины вскипела в жилах, стоило вспомнить, почему Карл уснул рядом, почему она ощущала такую непривычно сильную вину. Екатерина была настроена решительно и твердо. Она одевалась и собиралась так, словно отправлялась воевать. Да, у нее велась излишне затянувшаяся война, в которой ей надежно связали руки. Она редко выказывала недовольство и сотрясала воздух угрозами, и все же не сдержалась, в конце концов, ей удалось раздобыть маленький козырь. – Доброе утро, – ухмыльнулась Мария, когда королева прошла в обеденный зал, но сразу помрачнела, как только Екатерина бросила перед ней мокрый и грязный мешок. – Это голова того, кто пытался изуродовать мне лицо по твоему приказу. Не только ты имеешь в своем расположении шпионов. Ты разъярила меня так, что я сумела найти нужных людей очень быстро. В гневе я соображаю гораздо быстрее, – Екатерина уселась за свой стул, наблюдая за отшвыривающей от себя окровавленный мешок невесткой. Раньше Мария взвизгнула бы, опешила, а сейчас лишь брезгливо поморщилась. Они все теперь погрязли в ненависти и мало походили на людей. – В следующий раз я предоставлю тебе голову одного из твоих дядей. Или Конде, – оскалилась королева, наслаждаясь ответной злобой невестки. Та покраснела и принялась сверлить ее глазами еще усерднее. – Вы не посмеете, – процедила Мария, и внутри у Екатерины взбурлила вчерашняя ярость, которую удалось подавить, лишь зажмурившись и досчитав до десяти. – Ты ведь посмела. Посмела настроить моего сына против его брата-короля, поставив нас всех под угрозу гражданской войны. Ты пошла не только против меня, но и против государства и монарха, – вернув самообладание, бросила она. Терпение королевы было на исходе, и сейчас она бы с удовольствием сняла бы головы всех, кем хоть немного дорожила невестка. – Только не говорите мне, что вражда ваших сыновей для вас откровение, – неожиданно спокойно хмыкнула та, и Екатерина насторожилась, нутром чувствуя влияние кого-то куда более опытного, чем проклятая маленькая ведьма. – Война неизбежна. Вы носите ее в своем чреве. Вы собираетесь поставить бастарда выше законных детей и наследников. Неужели вы думаете, все они смирятся с этим? Неужели думаете, не найдется тех, кто использует их или хотя бы одного из них как знамя в необходимой столь многим войне? – конечно, Екатерина думала. Бастард и законные дети. Не все они примут его даже как брата, не то что склонятся перед ним. И далеко не с каждым из них она могла договориться. Умные, капризные, неугомонные, жестокие и завистливые – они ее дети, она не ждала покорности. Но она знала, как воспитать покорность. – Со своими детьми я разберусь сама, – она вспомнила лица сыновей и дочерей, размышляя об их реакции. Елизавета не написала ей ни одного письма за много месяцев, Карл уже пообещал убить Франциска, если тот проявит к матери жестокость, Клод до сих пор обиженно фыркала, встречаясь с ней, Марго никогда не испытывала к ней нежности, Эркюль в пять лет выглядел хитрее и хладнокровнее всех их вместе взятых. Только с Генрихом не предвиделось проблем. Пока. – Думаете внушить им покорность? – словно прочитала ее мысли Мария, и королева еще явственнее ощутила чужое воздействие, чужое коварство. Она догадывалась, кто в очередной раз стоял за спиной невестки. – Будете ломать собственных детей ради какого-то ублюдка? А каким вырастет он, учитывая, что с вами сделал его отец, что за место он вам отвел? Вы не справитесь с ними со всеми. Только причините боль, перессорите друг с другом, разрушите изнутри своей жаждой власти. Вы – самая худшая мать, какую только видел свет, – Екатерина стиснула зубы, стараясь не принимать услышанное близко к сердцу, но Мария была права, недаром ей посоветовали сказать именно это. Королева собиралась ломать собственных детей, предать их интересы ради сына, рожденного вне брака, вне всех норм морали. Она ненавидела себя за слабость и корысть, но не могла поступить иначе. Она не хотела жить так, как ее заставили жить. Ребенок – единственный шанс выбраться из личины женщины для развлечений, вновь вознестись наверх, стать королевой. Она сделает все, чтобы защитить детей, но только родив еще раз. – Ты клялась мне, что Франциск не пострадает, женившись на тебе, но ты сама ставишь его под удар. Он должен понять, какова твоя любовь. Когда он осознает, куда ты его ведешь, чем ты грозишь всем нам, достаточно будет одного моего слова, чтобы он избавился от тебя, – Екатерина и правда собиралась внушить сыну необходимые мысли, она уже знала, какие слова прошепчет ему в ухо, как только он вернется. Ребенок дорог не только ей, и она поняла, как это использовать. – Вы рассчитываете, что он поможет вам справиться с его братьями… Да, он любит своего ребенка, и именно поэтому избавится от них, как только осознает угрозу, о которой вы говорите. Он не оставит никого, кто мог бы покуситься на его жизнь, на вашу и жизнь вашего сына. Он обязательно придет к этому, и вы увидите смерть своих детей по вашей вине, – Мария улыбнулась, выдав речь, которую явно готовила тщательнее всего, вряд ли до конца понимая, что говорила. У Екатерины же потемнело в глазах при мысли об убивающем братьев Франциске. Нет, он никогда не пойдет на подобное. Он любил братьев и обещал никогда не разлучать их с ней. Это безумие. – Или вы сами перережете им глотки, когда у вас кончатся запасные варианты. – Я лишу тебя мужа и короны, займу твое место, вырежу всю твою семью и пришлю тебе их головы, клянусь. Дай мне хоть малейший повод, и я начну прямо сейчас, – поднимаясь из-за стола, прохрипела Екатерина, вмиг чернея и старясь, будто за несколько минут прожила пару десятилетий. Дернись Мария, и она воткнула бы столовый нож ровно ей в горло, наплевав на последствия. Конечно, ее целенаправленно доводили до помешательства, но в данную минуту Екатерина стала той самой жестокой убийцей, о которой уже складывали легенды. – Ваши Величества, – вернул Екатерину в реальность взволнованный голос. Она вздрогнула, отгоняя зависшее перед глазами кровавое марево и с трудом переводя взгляд с побледневшей под ее напором невестки на вошедшего. – Резня в Васси, Ваши Величества. Герцог де Гиз вступил в схватку с протестантами. Король немедленно возвращается в замок, – едва выговаривая слова от усталости и быстрого бега, сообщил гонец, и Екатерина снова посмотрела на невестку, встревоженную, казалось, не меньше, чем она сама. Внутри стало пусто – королева получила реакцию на свой Эдикт, но теперь не знала, как на нее ответить. Тревожная тишина наконец-то разорвалась громом, и осколки от этого взрыва грозились серьезно задеть их всех. Однако маленькая, почти крохотная часть Екатерины вдруг зашептала ей, что только несколько минут назад она просила повод и, возможно, она его получила.