Благие намерения

Екатерина сидела на кровати, уставившись перед собой и напряженно дожидаясь сына. Ребенок тихо сопел у нее на руках, но она не обращала на него никакого внимания. У королевы ужасно болел низ живота, хотя роды прошли благополучно. Насколько это вообще возможно. Одетая в самую лучшую сорочку, с аккуратно уложенными волосами и отполированными ногтями, она могла слышать стук своих зубов. Екатерине отчетливо было страшно. – Ваше Величество, – поприветствовала фрейлина вошедшего короля, и Екатерина на миг зажмурилась. На лице неожиданно легко читались эмоции и непонимание, почему ей приходится проходить еще и такое испытание. – Как ты себя чувствуешь? – поинтересовался Франциск и сел рядом, глядя только на нее. Екатерина сглотнула и подняла ребенка повыше. Ощущение неправильности происходящего усиливалось глубоко внутри нее, отчего боль становилась еще невыносимее. – Хорошо, – солгала Екатерина, зная, на что надеется король, что жаждет услышать. Для его... их планов ее здоровье значило все. Здоровье, которого у нее больше не было. Все понимали – она и раньше чувствовала себя вполне соответственно возрасту, а теперь, после тяжелой беременности и родов, и подавно. Екатерине уже исполнился сорок один год, и она знала, что родила своего последнего ребенка. Если только не собиралась умереть. – Ты не хочешь взглянуть? – тихо спросила королева безо всякой радости. Лицо Франциска скривилось на мгновение, пропустив эмоции, спрятанные за маской вежливости и заботы. Разочарование – и его разочарование, и свое собственное, не менее мощное, ударило Екатерину оглушающе. Она обессилено опустила руки, укладывая ребенка на одеяло перед собой. – Я уже видел ее, – Франциск почти брезгливо посмотрел на копошащийся в пеленках комок. В светлых, не голубых с золотыми лилиями пеленках. – Не понимаю, как это могло случиться. Это должен был быть мальчик. Все врачи говорили об этом, все предсказания. У нас должен был быть сын, – повторил король, и Екатерина подавила горечь, сковавшую горло. Она не хотела, действительно не хотела. Девочка. Девочка, которую она столько вынашивала, столько защищала, на которую так надеялась и ради которой рискнула всем... Ей не нужна девочка. Ей нужен сын. Она ждала сына, а не бесполезную девчонку. Она поставила все на этого ребенка в борьбе за корону королевы. Почему судьба поиздевалась над ней еще и так? – Предсказания ошибаются. Поэтому ты сейчас женат на Марии. Я мечтала о сыне не меньше тебя, – мрачно добавила Екатерина, посмотрев на затихшую перед ней дочь. Она еще и тихая. Не бойкая, не капризная, не яркая. Спокойная, почти вялая принцесса. Не принцесса, бастард. Не Валуа, не Медичи. Никто. Екатерина не чувствовала в дочери характера, ничего, что ценила и уважала. Даже сила, позволившая девчонке продержаться девять месяцев и родиться, померкла. Екатерина ее не любила. Сейчас она поняла это убийственно ясно и едва не расплакалась. – Она хотя бы здорова, – попыталась подбодрить и себя, и короля Екатерина. – Она отняла здоровье у тебя. Врачи говорят, возможно, ты больше не сможешь иметь детей. А даже если и сможешь, это огромный риск, которому мне будет сложно подвергнуть твою жизнь, – заметил король, беря ее за руку. В глазах королевы застыли слезы. Она держалась из последних сил – день триумфа оказался днем скорби, пусть все и остались живы. Наверняка Мария радовалась, делясь с подругами надеждами на светлое будущее. Она выиграла. – Со мной все в порядке. Прошу, Франциск. Я рожу нам сына. Я люблю тебя. Не оставляй меня, – Екатерина уткнулась в плечо короля, тихо всхлипывая от отчаяния. Ребенок закопошился, недовольный ее движениями и затянувшимся отсутствием внимания. Впервые дочь проявила недовольство. – Я говорил с каждым врачом и повитухой. Все настаивают, что тебе нужен отдых. Вдали от двора и его интриг. Свежий, ничем не отравленный воздух, – Франциск погладил мать по голове, пока она осознавала его слова. Нет, она не может допустить. Никакого отдыха. Никаких разлук. – Нет. Я не уеду. Ты не отошлешь меня. Я не виновата, – сверкая глазами, кинулась на короля Екатерина. Если она уедет, все кончено. Франциск еще чувствовал к ней любовь, но вдали от нее он постарается быстро забыть свое разочарование, и ему с готовностью помогут. Мария, другие женщины, кто угодно. Она никому не выгодна в качестве любовницы короля, никто не вступится за нее, только поспешит занять освободившееся место, подложив в королевскую кровать нужную девушку. Екатерина не могла этого допустить. Она хотела быть королевой. До конца дней. Она родила ребенка, надеясь на трон, и не ее вина, что ребенок оказался девочкой. И если бы боль в груди ограничивалась только жаждой короны... Любовь, любовь разъедала Екатерину на части. Она никогда не умела отказаться от чувств, уже овладевших сердцем. – Ты не виновата. Ты любовь всей моей жизни, – уверил ее король, и Екатерина затихла, тяжело дыша и неосознанно поглаживая головку дочери. Ей было даже жаль ребенка – особой привязанности к нему не питали ни отец, ни мать. – Но тебе нужно поправиться. Насколько это возможно. Отдохнуть и набраться сил. Успокоиться. Использовать средства, которые прислал Нострадамус. Тогда мы попробуем снова, – рука Франциска замерла у нее в волосах, и Екатерина поняла – он не рискнет. Не рискнет сделать ей ребенка еще раз. Ему будет легче, если она окажется далеко – живая и в то же время не рождающая искушения. Франциск знал, что если она останется, рано или поздно добьется своего, пусть новая беременность может стоить ей жизни. Он хотел, чтобы она уехала, и уже принял решение, ответить на которое Екатерине было нечем. – Пожалуйста. Я прошу тебя, – не сдерживая слезы, взмолилась она, когда Франциск встал с кровати и неуверенно направился к двери. Екатерина зажала в руках ребенка, не в силах броситься за ним следом. – Ты можешь взять в Блуа нашу дочь. Я дам ей титул, – королева задышала часто-часто, ощущая, как нарастает в груди боль – речь уже не шла о принцессе, лишь о скромной дани уважения бастарду и его матери. Пальцы Екатерины крепче сжали детское тельце. Вот так просто сын, который получил от нее исполнение любых прихотей, выгонял ее вон вместе с напоминанием о собственной слабости и неудаче. – Нет! Нет! – закричала королева, бросаясь вперед и падая с кровати. Сердце в груди закололо так, что стало нечем дышать, а потом мир вокруг потемнел и похолодел. Очнулась Екатерина от все той же боли в сердце. Стараясь успокоиться, она тяжело разлеглась на подушках. В последнее время ей снились очень яркие сны – реалистичные и страшные. В них она сжималась от ужаса и ощущения безнадежности, а физические недомогания потом чувствовались наяву. Возможно, это было связано со скорым приездом короля – она боялась разочаровать его. Разочаровать во всем, ведь ее действия как регента закончились не только кратковременными успехами, но и кровью. Вспомнив лицо Франциска из сна, его слова и недовольство, Екатерина порывисто вскочила с кровати и, держась за внушительных размеров живот, бросилась к столу, где лежали крест и четки, приехавшие вместе с ней много лет назад. Их подарил ей покойный дядя, и крайне редко она пользовалась ими, чтобы о чем-то просить – любые мольбы Медичи обычно превращались в сделки, пусть и с самим Богом. Однако сейчас Екатерина молилась искренне, веря, что просит как мать и любящая женщина, хотя перед глазами стояли не несчастные глаза дочери, даже не образ Франциска, отказавшегося от любви к ним обеим, а ускользавшие в небытие трон и корона, сменявшиеся холодным и мрачным замком и жизнью брошенной любовницы. – Пресвятая дева, пошли мне сына, – просила королева, как просила когда-то давно. Десять долгих лет. За те мечты пришлось дорого заплатить, но они исполнились, а значит, любые жертвы того стоили. Взяв себя в руки и собравшись, Екатерина отправилась по делам. Это был последний день ее регентства – она рассчитывала на большое, но выходка Гиза и ответная реакция протестантов испугали Франциска. Он мчался домой, и Екатерина пока не определилась, что чувствует при мысли о его возвращении. Она ждала его, да и ребенку следовало проводить больше времени с отцом, как тот и мечтал, но власть… власть снова утекала. Екатерина была благодарна за то, что Карл продлил ее хотя бы на день, приказав ничего не сообщать брату. Да, младший сын и правда любил ее, понимал и прощал. Стыд за ложь и нападки неожиданно разгорелись в королеве с новой силой. Он не заслужил такого. Конечно, нет. Он хороший и добрый мальчик, которого уже изувечили ее поступки. Единственная радость заключалась в том, что Мария после их недавней перепалки и новостей о дяде наконец-то затихла. Если бы только получилось избавиться от нее без последствий, но для этого нужно было узнать, в каком расположении духа пребывал Франциск, как он отнесся к победам и неудачам матери и действиям Гизов. Франциск же больше беспокоился о благополучии семьи и о своей недальновидности. Он мчался домой во весь опор, пусть посланник матери встретился ему еще на полпути и уверил в безопасности всех в замке. Возможно, Франциск и не отреагировал бы так остро, если бы несколько дней назад вдруг не получил письмо от Нострадамуса. Он уже почти забыл о прорицателе, ведь тот ничего не просил и не сообщал, но сейчас вдруг напомнил о себе. В пухлом конверте лежало несколько темных пузырьков и пожелтевшая записка. «Эти снадобья отсрочат роды. Добавляйте их в питье матери», – два предложения небрежно растянулись на не слишком хорошего качества бумаге. И ничего больше: ни объяснений, ни предупреждений. Франциск склонялся к тому, что провидец по-прежнему не желал иметь нечто общее с королевой, но видения вынудили его послать хотя бы такую помощь. Должно быть, он узрел страшное. Содрогаясь от этой мысли, король приказал увеличить скорость и сократить остановки. Что-то в будущем угрожало им, его ребенку, и Франциск собирался помешать судьбе. Он несся в замок, стараясь не обращать внимания на полученную совсем недавно рану. Ему не довелось вступать в ожесточенные бои, однако чужой меч и неудачное падение подарили королю едва ли не первую в жизни серьезную боль. Он не написал о происшествии матери и делал все, чтобы отвлечься от неприятных ощущений. Возвращение домой оказалось даже кстати. И вопреки страху и волнению он мечтал увидеть мать и прикоснуться к ее животу. Теперь он точно не оставит королеву до самых родов. А еще, уже вступая в замок поздним вечером, Франциск понадеялся, что подаренная матери власть окончательно излечила ее травмы, вдохнула жизнь и придала сил. В покои матери король прошел аккуратно и медленно, стараясь не подволакивать ногу и не выдать своего не совсем благополучного состояния. Придворные лекари уже осмотрели рану и подтвердили, что она не опасна, но он по-прежнему не хотел волновать мать. В ее положении лишние тревоги могли стать фатальными, ей и так пришлось тяжко с регентством. Франциск возненавидел бы себя за то, сколько всего навалил на нее, если бы не знал, как сильно мать любила власть. Любую. Несмотря на все трудности, управлять королевством в его отсутствие ей было в радость. Тем более Франциск знал, что, обладай титулом регента кто-либо другой, он мог воспользоваться случаем и извести ее. Слишком ценен оказался ребенок в животе королевы. Нет, он все решил правильно. Власть должна была пойти матери на пользу, должна была исцелить. Он не ошибся и уже испытывал облегчение. Если бы еще не рана... Франциск никогда раньше не получал ничего крупнее глубокой царапины, и не сильная, но почти постоянная боль сводила его с ума. Он переносил физические мучения куда хуже матери и отчаянно пытался скрыть это. Как он мог жаловаться и открыто страдать, если сам сек ее до крови и синяков? Любой мужчина получает раны на войне, просто к ним нужно привыкнуть. Боль пройдет. Пройдет совсем скоро. – Я так скучал по тебе... по вам, – Франциск посмотрел на замершую перед ним мать. С распущенными волосами и в темном халате она выглядела уставшей, но неожиданно… здоровой. – Подожди, – она остановила Франциска, вытянув вперед руку, когда он двинулся ей навстречу, – тебе нужно кое-что увидеть, – нехорошее предчувствие появилось в груди, и он остановился, боясь услышать продолжение. Неужели что-то с ребенком? Неужели она потеряла его, и от него это скрыли? Но у матери явно виднелся живот, наглядно опровергая такую теорию. Она медленно развязала пояс и аккуратно расстегнула несколько имевшихся на халате пуговиц. Франциск удивленно наблюдал, как королева освобождается от тяжелой теплой ткани. И только увидев ее обнаженный живот, он вдруг понял, что она хотела показать. Такого он и правда не ожидал. Вернее, это было естественно, но он почему-то оказался неготовым. – Он растет, Франциск, – она погладила ставшую намного больше с их последней встречи выпуклость, и он жадно следил за каждым движением. Рука матери скользила по окончательно округлившемуся животу, пока Франциск осознавал свои чувства. – Сынок, – опомнившись, он бросился к ней, становясь на колени и не обращая внимания на прошившую ногу боль, – мой наследник, – Франциск поцеловал мать в пупок, ощущая, как что-то усиленно шевелится под ним. Пока не толкается, лишь осязаемо двигается внутри материнского живота. Да, ее живот стал больше в два, если не в три, раза. Король видел мать беременной и раньше, но сейчас все было по-другому – это не его бесконечные братья и сестры, не нескончаемые дети отца, это его собственный наследник. Строго говоря, он тоже приходился ему братом, и все же Франциск не волновался сейчас о такой детали. У него уже был сын, но он совсем не следил за его матерью во время беременности, ничего не знал и ничего не чувствовал. Он любил Жана, но этот ребенок... этот ребенок был намного важнее, еще любимее, куда более долгожданным. С ним Франциск не допустит ошибки, не пропустит ни одного важного дня в его жизни. Он и так уже пропустил то, как сильно сын вырос в утробе их общей матери. Он просто мало что знал о беременности и детях. – Он очень тебя любит, – сообщила мать, поглаживая кудри прижавшегося щекой к ее теплому животу Франциска, млеющего от долгожданного воссоединения. – Откуда ты знаешь? – удивленно спросил он, ощущая невероятную нежность и неведомую прежде любовь. Если бы они с сыном попросили бы его умереть сейчас, Франциск, наверное, сделал бы даже это. – Ему нравится слушать о тебе. Он всегда успокаивается и радуется, когда я рассказываю ему о твоей жизни и том, как сильно ты его любишь. Я чувствую, – снисходительно пояснила она, выдавая легкий дискомфорт от затянувшегося стояния наполовину обнаженной. – Я говорю ему, какой прекрасный король его отец и каким прекрасным королем станет он сам, – Франциск фыркнул ей в живот, вызвав короткий смешок. Только его мать могла говорить ребенку в утробе, какое королевское будущее тому предначертано. Наверняка она и ему говорила нечто подобное, когда Франциск дожидался появления на свет. По крайней мере, похожие беседы он помнил с тех пор, как начал осознавать мир вокруг. Возможно, она и права. Их наследник должен знать, что полностью законен и ценнее всех в этом замке. – Тебе нужно прилечь, – Франциск вдруг понял, как мать устала за день и за все прошедшее без него время. Да и нога снова начала ныть. Им обоим следовало отдохнуть. Нет, не обоим – троим. Желанный сын стал еще осязаемей, еще реальней. Новые ощущения разрывали сердце короля. Постепенно, слишком медленно, он осознавал, что такое быть отцом. Настоящим отцом. Отцом, мечтавшим о ребенке. – Я рада, что ты снова здесь. И огорчена тем, как все обернулось, – после наполненного тихой радостью молчания, нарушаемого лишь размеренным дыханием, призналась королева, лежа на груди сына. Он не выглядел расстроенным или злым, но она собиралась позаботиться о том, чтобы никто не заставил короля передумать. Она хорошо помнила, как представляла эту встречу. Нужно было действовать, пока он привязан к ней особенно сильно. – Ты в этом не виновата. Ты хотела дать им то, к чему они не готовы. Ты думала о будущем ребенка… – Франциск обнял ее крепче, и она почувствовала, как быстро бьется его сердце, словно он бежал к ней днями и ночами, боясь опоздать. Наверное, так оно и было. – После всего я опасаюсь, что у него нет будущего, Франциск. Все ненавидят его. Мне снятся жуткие видения, где даже ты не любишь его, – вспомнив свой недавний кошмар, сообщила Екатерина. Опустошающая сцена с Марией и Карлом, а потом и новости о герцоге Гизе только подтвердили ее давние опасения – пришло время выбирать и убивать. – Как я могу ненавидеть его? Это мой ребенок. Наш ребенок, – возмущенно и одновременно устало возразил Франциск. Екатерина сглотнула, размышляя, как подвести сына к тому, о чем она давно мечтала и к чему готовилась. – Пока ты отсутствовал, мне напомнили, что никто из нас не даст ему никаких гарантий. Ты женат, а я даже воспитывать его смогу только с твоего разрешения и одобрения, – Екатерина прошлась ладонью по груди короля, улавливая неожиданное напряжения, будто что-то беспокоило Франциска, но он пытался это скрыть. Она ощутила усиливающееся волнение при мысли, какую тайну он скрывал от нее в прошлый раз. – Мария? – Франциск замер, помня случившееся в прошлый его отъезд. Мурашки от того ужаса немедленно побежали по спине королевы, передаваясь и сыну. – Она обидела тебя? Угрожала? – забеспокоился король, пытаясь заглянуть в глаза поежившейся матери. – Карл остудил ее пыл. Он так защищал меня, – не смогла сдержать гордости Екатерина. Франциск теперь выглядел удивленным и встревоженным еще больше, а она остро ощутила – он и сам знал, что момент окончательного выбора вот-вот настанет, что ему придется решить, и это мучило его. Муки выбора, волнение за ребенка, обстановка в стране наложили свой отпечаток на лицо короля, истончив и состарив его. – Я не хотела тебе говорить, но это лишает меня покоя. Ты не должен винить Марию – она защищает свое место и место своих будущих детей. Я понимаю ее. Но я беременна, Франциск, и знаю – если забеременеет она, мой ребенок потеряет все. Как и я, – совсем печальным голосом продолжила Екатерина, хотя уже давно ждала подходящего момента. Мария и ее родня утаскивали их в бездну, да и Нарцисс требовал предпринять что-нибудь против нее. У Екатерины не было ни единой причины тянуть дальше и тренировать терпение, особенно сейчас, когда Гизы так явно дискредитировали себя, а король столь сильно соскучился по ней. – Роды уже скоро, и мне страшно не только за их исход, но и за то, что все это будет зря. – Разве я могу отказаться от нее? Я обещал тебе, что наш сын станет королем Франции, и я приложу к этому все усилия. Но Шотландия… Я не знаю, что делать с ней. Кроме Марии у нее никого нет, и без наследников… Это хаос, – после долгого молчания пробормотал Франциск. Екатерина ощутила удовлетворение от того, как развивалась политическая дальновидность сына – и боль от того, как он почти обманывал ее, допуская мысль о рождении у Марии детей. Они оба понимали – их ребенок никогда не окажется выше наследника Марии. Франциск должен прекратить посещать ее ложе. Для начала. – У Шотландии есть другие наследники, – шепотом осведомила сына Екатерина, набирая воздух в легкие, чтобы продолжить. Сейчас или никогда. Столь подходящий и естественный момент еще вряд ли представится. – Тот свадебный договор… Он не уничтожен. Мария заставила меня сжечь копию, – на одном дыхании призналась королева, и Франциск рядом застыл, уставившись огромными от удивления глазами в потолок. Екатерина напряглась, неосознанно ожидая наказания. Той жестокости, ярости, едва ли не ненависти, с какой король клеймил ее и пытал на дыбе. Да, договор был законным, но подлым по отношению к Марии, и королева отдавала себе отчет, чем мог закончиться этот разговор. – Ты хочешь, чтобы твой сын стал королем Шотландии. Наш сын, – быстро поправился Франциск, но в его словах улавливалось все – она мечтала сделать своего ребенка, отпрыска безродной итальянки, рожденного вне брака, королем Шотландии. Такую месть выбрала Екатерина за свои страдания, за боль, причиненную невесткой. Она пообещала отобрать у нее все, и все включало не только мужа и даже не только французскую корону. Она терпелива, и она отомстит – пусть пройдут годы, но, если Мария умрет без наследников, Шотландия перейдет Франции. Франциск станет шотландским королем, а потом им станет и его сын – сын, которого Мария так старательно и безжалостно пыталась уничтожить. Екатерина давно решила, что смерть не удовлетворит ее, рожденное вместе с ней коварство требовало куда больше. – Я говорю лишь о том, что если Богу будет угодно, он не оставит Шотландию. Ты станешь королем, и он видит, как ты всегда заботился о стране. Наша армия, наши деньги, наша кровь уже там, – напомнила Екатерина, легко солгав о своих намерениях. В конце концов, Франциск не спешил бить ее или гнать из замка. Он устал. Устал от неопределенности, а королева прекрасно понимала, каково это. – Ты яд, мама. Ты яд, – Франциск обернулся к ней, и она не узнала его непроницаемое лицо. Страх побежал по венам, заставляя дышать чаще и громче. В ту же секунду Франциск коснулся ее живота, и тот вдруг содрогнулся от удара. – Боже, – простонала Екатерина, порывисто накрывая руку короля своей. Боль оказалась слишком неожиданной и давно забытой. Они с королем оба подскочили от изумления. – Что это? – испуганно спросил Франциск, уставившись на лицо матери, периодически возвращаясь взглядом к большому круглому животу, плотно прижатому к его собственному. – Он толкнулся. Впервые. Я так переживала – он должен был сделать это гораздо раньше, но он дождался тебя. Как ты и хотел, – переведя дух, пояснила Екатерина, ощущая новые беспорядочные толчки. Если так продолжится, ребенок отобьет ей почки. И все же она радовалась: в недавнем сне она слышала голос, побуждавший попросить корону. Она послушалась его и теперь получила одобрение. Разве могла она не доверять своему ребенку? Он шептал ей во сне, и она последовала совету. Она знала – есть знаки, на которые стоит положиться. – Наш сын… – озадаченно пробормотал король. Ребенок словно напомнил ему о том, насколько важны и злободневны слова матери, словно добавил воплощение обычной теории, стал окончательно осязаем, явил свое присутствие, показал, что не мечта, а человек – с чувствами, страхами и привязанностями. Франциск немедленно представил, как младенец лишится всего, потому что его отец не сумел выбрать. – Франциск, что с тобой? – взволнованно бросилась к нему Екатерина, замечая резкую бледность, проявившуюся на его лице, когда он, забыв о ране, приподнялся, чтобы вновь потрогать ее живот. – Неудачно упал с лошади во время боя, – нехотя сообщил Франциск, морщась и пытаясь встать. Он поторопился, стоило вести себя осторожнее. Мать не должна волноваться, да и рана была вовсе не поводом для гордости – скорее, неудачная случайность. – Я позабочусь о тебе, сынок, – материнские руки остановили его, и он покорно лег обратно. Впервые за долгое время в королеве сквозила именно материнская нежность, которой ему так не хватало. Мать никогда не ругала его за ушибы и царапины, за жажду приключений и порой излишнюю самонадеянность. Она лишь лечила следы его недальновидности и окружала такой любовью, что в следующий раз он уже не мог поступить столь же легкомысленно, не желая вновь увидеть ее искаженное страхом лицо. Она погладила его по лбу, как делала много лет назад, прижалась губами, как делала с тех пор, как стала любовницей, и Франциск еще ярче ощутил: он не может ее потерять, не может обмануть, не может отказаться от ребенка, столь откровенно любившего, не может даже запретить ей стремиться к власти, ведь именно это убивало мать, разрушало личность. Она не виновата в том, что он оказался слишком слаб для нее. – Почему Карл защищал тебя? – неожиданно для самого себя спросил Франциск. Вопрос просто пришел ему в голову, словно по наитию, словно чтобы окончательно убедить. Мать, уже осторожно спускавшаяся с кровати, застыла каменным изваянием, явно колеблясь с ответом. – Он знает. Знает, что ты сделал со мной, – жестко отчеканила она, вызывая чувство вины за совершенные давно поступки. Теперь Франциск как никогда ясно понимал – он не имел права делать этого, не имел права ломать матери жизнь даже ради сохранения своего рассудка. Никакие королевские привилегии, никакое желание не оправдывают разрушенной судьбы и растерзанного материнского сердца. Чем ближе было рождение его собственного ребенка, тем больше каялся Франциск. Он не жалел о нем, не жалел о своей любви, но война и грядущее отцовство все неизбежнее лишали короля иллюзий. А еще он понял, откуда Карлу стало известно о его низости. Только один человек мог ему сказать, и, конечно, не родная мать, ни за что не признавшаяся бы в своем позоре и не пожелавшая бы причинить боль сыну. – Я хочу подарить тебе кое-что. Завтра. Ты достойна самого лучшего за то, как пыталась помочь Франции вопреки всему, – Франциск приподнялся на подушках, стараясь избавиться от лишней одежды и наблюдая за матерью, уже готовившей снадобья. Босиком и в халате она казалась совсем маленькой и хрупкой, никто бы не дал ей сорока лет и десяти детей. – Ты знаешь, о чем я мечтаю, – Екатерина улыбнулась, присев рядом и изображая скромность, пусть и не сомневалась, что сын прекрасно осознавал ее желания и намерения. Они давно научились видеть друг друга насквозь – Франциск походил на нее как две капли воды, и он взрослел. Они стали равны друг другу, насколько это было возможно. Франциск погладил ее по щеке, и Екатерина ощутила острый прилив счастья. Она расстроилась ускользнувшей власти, однако видела, что та вернется. Франциск не женится на ней никогда, и все же он не откажется от нее. Нет. Она должна победить. Это ее сын, ее королевство, ее корона – она дала им все. Она справится с девчонкой, пусть та и королева. Погладив живот, где только-только утихомирился ребенок, Екатерина разложила на кровати повязки и флаконы со снадобьями. Так же, как она скрыла состояние своего здоровья, Франциск скрыл рану. Слава Богу, все обошлось – за делами и переживаниями Екатерина почти забыла о возможном риске, а теперь за облегчением быстро отвлеклась от обещания подарков. Уже следующим утром она поняла, что этого делать не стоило. Король подарил ей то, без чего она легко могла бы обойтись, но то, чего ей ни за что не простила бы невестка. Екатерина утешала себя лишь тем, что, возможно, таким образом Франциск шел к отказу от жены, наконец осознав – одним своим ночным визитом к ней он способен перечеркнуть все их планы, старания и мечты. – Драгоценности короны! – прошипела Мария, привычно ворвавшись к свекрови с самым воинствующим и безумным видом. До родов оставалось меньше месяца, и она словно теряла рассудок с каждым днем. Иногда Екатерине становилось страшно, несмотря на то, что она уже достаточно окрепла и избавилась от морока безвольности. – Зачем они вам? Вам было мало тех, что Франциск уже подарил вам? Вы могли позволить себе заказать новые. Любой стоимости, любых материалов! Зачем вам эти? Они должны были достаться мне! – лицо молодой королевы покраснело от гнева, руки совсем не по-женски сжались в кулаки, а глаза, казалось, метали молнии. – Я не просила их, – просто ответила Екатерина, понимая, что еще вчера невестка и не думала о сокровищах, хранящихся в королевских подземельях, пусть они и состояли из роскошных ожерелий, колец, серег, подвесок, корон и диадем, сделанных из лучших камней и металлов самыми искусными мастерами. Она знала, каково это: видеть, как муж дарит положенные королеве драгоценности другой, Генрих даже ее свадебный подарок умудрился отдать Кенне. Да, Екатерина знала, но почти не могла сочувствовать. – Франциск сам подарил их мне, чтобы поддержать в столь трудное время и отблагодарить за регентство, – постаралась нейтрально ответить королева. Она уже поселила в сыне необходимые мысли, но нельзя было терять бдительность немедленно. Она отчаялась – и Мария отчаялась не меньше. Им обеим нечего терять. В метаниях Екатерина считала дни до родов, порой ощущая себя в ловушке – когда ребенок родится, защищать его станет вдвойне сложнее, ведь место пребывания наследника короля больше не будет ограничиваться лишь ее животом. – Заседать в Совете вы тоже не просили? – с издевкой спросила Мария, напомнив Екатерине, как именно она добилась этой цели, как соединила показную обиду и искреннюю страсть. – Стать регентом? Все, что у вас есть, вы получили с помощью постели, – словно в ответ на ее мысли, выдавила невестка. – Впрочем, забирайте свои побрякушки. Пусть это потешит ваше самолюбие, ведь ваш триумф окончен. Я видела ваши глаза. Вы и сами знаете, что при Франциске ваша власть минимальна. И в довершение всего вы умудрились обидеть остальных своих детей. Особенно Карла. Он законный наследник. Он, а не этот ребенок, а значит, своим поведением вы лишились и его поддержки, – напомнила Мария, как ловко вбила решающий клин между Екатериной и ее самым чувствительным и самым важным после Франциска сыном. Екатерину вновь охватили уже знакомая ненависть и страх за жизни сыновей. – Тебя он тоже не поддержит. Я его мать. Он любит меня. Одно мое слово, и он сделает что угодно. Как и Франциск. Они оба в моей власти. И теперь я решаю, кто наследует трон, а кто нет, – не сумела сдержаться Екатерина. Беременность сделала королеву непозволительно чувствительной, и теперь ей казалось, после ее заявления раздался самый настоящий грохот, словно подтверждая сказанное. – Эта семья, это государство в моих руках. Тебе здесь нет места. Лицо Марии из красного превратилось в багровое, и Екатерина тут же поняла, что перестаралась – слишком нестабильна была невестка в последнее время. Мария сделала шаг вперед, и Екатерина инстинктивно попятилась, путаясь в тяжелом платье. Последнюю неделю королева страдала от проблем с координацией, поэтому, не справившись с собственным телом, неловко опустилась на пол. Не собираясь разлеживаться перед невесткой, даже не попытавшейся помочь, она попробовала встать, одной рукой ухватившись за стол, а второй поддерживая поясницу. Полы меховой накидки разошлись, открывая обтянутый тканью круглый живот. Екатерина вошла в последние месяцы своей беременности, но на таких же сроках вынашивания детей мужа ее живот выглядел намного больше. И все же, аккуратного, не слишком выпуклого живота, видневшегося из-под теплого меха, хватило, чтобы взгляд Марии остекленел от ненависти, став совершенно безумным. Такой взгляд Екатерина помнила у помешавшегося на Англии Генриха, такой взгляд был у Франциска, когда он впервые насиловал ее, таким взглядом на Екатерину смотрели пытавшиеся избавить ее от ребенка дворяне... – Мария... – предупреждающе и в то же время просяще выдохнула королева, неловко барахтаясь на полу и с испугом наблюдая, как невестка подбирается все ближе, не отрывая глаз от ее живота. – Его не должно существовать, – потерянно пробормотала Мария, – ему не место на этом свете, – теперь она выглядела абсолютно невменяемой, словно потерявшейся в собственных кошмарах и не способной отличить их от реальности. – Я не позволю ему родиться, – невестка склонилась над Екатериной, ухватив за плечо как раз тогда, когда той удалось приподняться. – Он отнял у меня все. – Мария, что ты делаешь? – побелевшими от ужаса губами выдавила королева, пытаясь сбросить руку, с плеча переместившуюся ей в волосы. Но даже не то, что невестка вцепилась в свободно спадавшие пряди, напугало Екатерину – гораздо больший страх ей внушала вторая рука Марии, искавшая за спиной какую-то лежащую на столе вещь. – Я сделаю это сама, раз никто из тех идиотов был не в состоянии... – увидев, наконец, что так упорно искала невестка, Екатерина отпрянула от нее и открыла рот, чтобы позвать стражу, но Мария тут же зажала его свободной ладонью. – В последнее время вы особенно неуклюжи, – Мария замолкла, без особого труда ломая сопротивление беременной свекрови, которая, к тому же, была намного ниже ее ростом. – Несчастная королева-мать не удержала равновесия и упала, напоровшись животом на нож для бумаг, которым пыталась вскрыть только пришедшее письмо, – Екатерина выставила руки вперед, стараясь оттолкнуть сжимавшую нож невестку, но та, казалось, не замечала царапающих нежную кожу ногтей и ощутимых ударов под ребра. – Не дергайтесь, иначе я могу задеть не только ваш живот, но и шею, – в приступе ярости Мария стала намного сильнее, ее хватка до боли напоминала Екатерине то, как безжалостно и грубо держали королеву жаждущие мести мужчины в ту жуткую ночь. – Я никогда не желала для вас такого. Это ваша вина. Только ваша, – неожиданно спокойно добавила Мария. Рот Екатерины по-прежнему был крепко зажат, и она чувствовала, будто барахтается в воде, не умея плавать. Силы стремительно покидали и без того страдавшую от приливов слабости королеву, отчаянным усилием перехваченная рука Марии приближала острие ножа к ее животу, и Екатерина жалела, до дрожи жалела, что поддалась на провокацию. В немой мольбе она смотрела на дверь, но никто не спешил ей на помощь. Она должна, должна что-то сделать. Она не может потерять этого ребенка. Только не после всего, через что ей уже удалось пройти. Только не от руки обезумевшей по ее вине Марии. Зажмурившись, собрав все оставшиеся в ней силы и невнятно замычав, королева одним мощным движением отпихнула невестку, выронившую от неожиданности нож. Екатерина закашлялась, хватая ртом воздух, и прижала ладонь к животу, следом надежно прикрывая его мехом накидки. Ребенок ударил королеву под дых – она едва не приложилась лбом о пол, сгибаясь пополам. – С...стража... – хрипло и слишком тихо позвала она, глядя на замершую в изумлении Марию, казалось, только сейчас осознавшую, что пыталась сделать всего минуту назад. – Стража! - на этот раз крикнула Екатерина, видя, как зажигается страх в глазах невестки. Эта выходка будет стоить ей дорого. – Он не поверит вам... – пробормотала Мария. – Все равно не поверит... – вновь перешла на шепот она. – Стража! – снова крикнула Екатерина, чувствуя побежавшее по венам желание отомстить. Отомстить за каждую угрозу ее ребенку, за каждую жестокость, за каждое унижение. За то, что не могла спать, не опасаясь не проснуться совсем или проснуться, но с лужей крови между ног. За то, что вынуждена была снова бороться с собой и собственным прошлым, лишь бы впустить в постель отца своего ребенка. За то, что ее несчастный сын узнал, как старший брат изнасиловал обожаемую им мать. Отомстить за все. – Я не скажу ему. Я – не ты. Я не стану жаловаться, словно обиженный ребенок, но ты пожалеешь, поверь мне, – наблюдая, как стража по ее знаку выводит Марию едва ли не под руки, добавила Екатерина. Если раньше она сомневалась, боялась потребовать у судьбы слишком много, теперь она окончательно убедилась в верности своего выбора. Корона Шотландии перейдет к ее сыну. Мария же, оказавшись за дверью, словно окончательно очнулась. Она и сама не знала, что на нее нашло. Ей было страшно. Она чувствовала, как тонет. Франциск пришел к ней сегодня, проявлял нежность и ласку, расспрашивал о случившемся в его отсутствие, выглядел почти прежним, но она нутром чуяла неладное. Они словно усыпляли ее бдительность, и Мария знала, зачем – ради этого проклятого ребенка, которого она попыталась убить. Она не собиралась, и все же живот Екатерины пробудил в ней ярость. Почему не она забеременела? Она молода, здорова, любит своего мужа. Ребенок вернул бы его и избавил от наваждения. Однако это имевшая десять детей свекровь готовилась к родам и купалась в роскоши. Несправедливо. И переживания взяли над Марией верх. В конце концов, она еще не стала столь же хладнокровной и безжалостной, как свекровь. Екатерина сама виновата. Мария поправила платье и двинулась дальше по коридору. Если Екатерина сказала, что не скажет Франциску, значит, и правда не скажет. Неважно, каковы ее мотивы, она успеет нейтрализовать старую шлюху раньше. Надо что-нибудь придумать. Занятая размышлениями, Мария завернула за угол и вдруг столкнулась с братом мужа. Сегодня она выбрала туфли без каблуков, и, похоже, Карл не слышал ее шагов. Впрочем, выражение его лица выдавало, что он не заметил бы и пальбы по стенам. Она сразу поняла, какие причины крылись за слезами, застывшими в темных глазах. – Ты слышал. Слышал, что она сказала, – вспомнив странный шум в коридоре, решительно бросилась в атаку Мария. – Я предупреждала. Франциск подчинил ее своей воле, и для нее не существует никого больше. Только он и ребенок. Вам с братьями больше нет места в ее жизни. И ты убедил ее, что она может рассчитывать на тебя в обмен на пару ласковых слов, – ровным голосом заметила Мария. Казалось, Карл хотел возразить, но передумал. Его настроение легко менялось, он без усилий подвергался влиянию, и теперь она могла склонить его на свою сторону. Хотя бы временно. В такой опасный момент возможная помощь Карла выглядела спасением. – Ложь. Она моя мать, – все же возразил Карл, краснея и едва не кидаясь на нее. Стоило вести себя осторожнее. Нельзя оскорблять Екатерину при нем слишком откровенно, но шанс внушить ему нужные идеи оставался. – Она забыла об этом. У нее есть другой ребенок, другой наследник. Франциск отец ее дитя, потому она и защищает ребенка так сильно. Они любят друг друга. Как мужчина и женщина. У них семья. И они не оставили нам места в ней, – тихо и меланхолично произнесла Мария, словно и сама находилась в том же шоке, что и Карл. Его глаза широко распахнулись, щеки покраснели еще сильнее, но он слушал. – Разве ты не хочешь наказать их? Разве у тебя нет такого права? Права быть любимым матерью, права наследовать трон как законный сын своего отца. – Я не… – начал Карл и замолк, будто что-то вспомнив. Мария взяла его за руку, которую он сразу одернул, но королева уже чувствовала успех. Ревнивый, ревнивый сын своей матери. Карл любил почти неправдоподобно, и это делало его слабым. – Я не призываю тебя их убить. Я сама люблю Франциска. Однако они купаются в своей безнаказанности, в чужой боли. Есть много способов проучить их, не причинив вреда, – Мария опустила руку в карман платья и достала оттуда плотный мешочек. Один раз она достаточно отчаялась, чтобы тайно обратиться к тем умельцам, которых так уважала Екатерина. Никто не смог описать Марии точного будущего, но кое-кто посоветовал носить с собой сушеную землянику, обещая момент, когда та понадобится. Мария не особенно верила в предсказания, но сейчас вдруг вспомнила о том мешочке. Предсказатель говорил, что стоит угостить красными ягодами беременную Екатерину. Тогда Мария отнеслась к совету почти со смехом – нападение или полет с лестницы казались куда более надежными, но сейчас ей было нечего терять, поэтому хотелось использовать все варианты. Особенно если руки Карла положат землянику в еду Екатерины. – Дай своей матери это, и она поймет, что ты чувствуешь. Видишь, это просто земляника, – Мария положила кусочек в рот. Конечно, она сразу убедилась, что ее не подставили ядом – ни собака, ни служанка ни упали замертво. Тем удивительнее выглядело наставление прорицателя. – Она заговоренная. Ты же знаешь, как твоя мать верит в знаки и обряды. Она увидит в своих снах все твои страдания. Карл посмотрел на протянутый мешочек, колеблясь, а потом принял его. Гнев и обида застилали ему глаза. Он поверил матери, поверил ее словам, поверил, что она его любит. Она же просто использовала младшего сына, чтобы еще лучше уберечь старшего и защитить бастарда. Несправедливо. Карл искренне хотел ее поддержать, помочь, просто любить. А она ждала лишь покорности. Он должен указать ей на положенное место. Она королева, но она не может вершить судьбы монархов по рождению, не может выбирать, кого из своих детей любить, а кого использовать. Все вокруг были правы – она коварна и безжалостна, до омерзения жестока, готова склониться только перед Франциском, и то до той поры, пока он с ней. И это несмотря на унижения, которым подверг ее Франциск. Они оба должны ответить. Карл сильнее сжал мешочек. Сначала он убедился, что там и правда не яд, затем задумался, чем тогда может наказать мать обычная земляника, но следом решил – дело и правда в фокусах столь обожаемых ею магов и прорицателей. Наверняка это какой-то трюк, уловка, призванная заставить ее испугаться. Поэтому он все же исхитрился добавить ягоды в материнскую еду – ему удалось почти без усилий, ведь никто не видел в нем угрозы. И, проследив, как королева доела свою порцию до последней крошки, Карл принялся ждать. Он ждал до конца обеда, наблюдая за сверкающими драгоценностями матери, подаренными Франциском, ждал, пока она поговорит со стайкой придворных, ринувшихся к ней в коридоре, ждал, когда она подозвала его к себе и предложила пройтись до ее покоев. Радость смешалась с горечью и гневом – она делала вид, будто желает с ним общаться, скучает, интересуется, а в действительности считала, что он бросится исполнять ее капризы по первому зову, откажется от всего ради ее удовольствия, останется в немом восторге от пары ее объятий. – Карл, ты выглядишь напряженным. Ты здоров, сынок? – королева с нежностью погладила его по волосам, остановившись у дверей своих покоев, пока он убеждал себя в ее обмане. Вовсе не нежность горела в сердце матери, а жажда власти и стремление занять место рядом с любимым сыном и по совместительству королем. Он не нужен ей, он лишний. – Карл? – с беспокойством повторила мать, а потом вдруг замолкла, задышала громко и стремительно пошла красными пятнами. – Мама? – испуганно пробормотал Карл, видя, как она хватается сначала за горло, потом за живот, с ужасом открывает широко рот, чтобы вдохнуть побольше воздуха. Материнское лицо приобрело малиновый оттенок, лоб залило потом, зрачки расширились. Карл подхватил мать под руки и с трудом протолкнул в двери. С усилием он подвел ее к кровати, едва соображая от страха и видя такой же страх в ней. Королева шумно дышала, отекая и покрываясь пятнами по всему телу, но ничего не говорила. Казалось, испуг обездвижил мать, и Карл расстегнул ворот дорогого платья, облегчая ей дыхание, собираясь сразу же позвать за врачами и Франциском. Осознание вины еще не накрыло. – Мне больно, – прохрипела королева, прикладывая руки к животу и подтягивая к нему ноги. – Что со мной? Что это? – шокировано и беспомощно зашептала она, обращаясь к Карлу и одновременно не замечая его. – Помоги… Позови кого-нибудь, – посиневшими губами выдавила она и застонала от боли. Карл бросился к дверям, с порога приказывая страже доставить сюда врачей, короля, хоть кого-то. Мысль о том, к чему привел детский ревнивый порыв, заставила принца, отдав указания, немедленно кинуться обратно к матери. Она лежала на боку, уткнувшись красным лицом в подушку и гладя живот. Она страдала, как и обещала Мария, вот только Карл сейчас понял, что не этого хотел, что не в силах вынести материнские слезы, равнодушно наблюдать за ее муками, злорадно усмехаться, видя отчаянно скользящие по животу руки. Ужасно. Жутко. Не о таком он мечтал. – Мама, ляг поудобнее, – Карл взялся за материнские плечи, разворачивая так, чтобы ей стало легче дышать. Красные пятна и отек едва не приводили его в помешательство, но он сел рядом, взял мать за руку, а потом бережно погладил по влажному лбу. – Не бойся. Наверное, ты перенервничала. Все будет хорошо, мама, – искренне надеясь на благоприятный исход, пообещал Карл. Она посмотрела на него устало и с грустью, давая понять, сколько раз уже слышала эти слова, сколько раз умирала со страха. Как он мог так поступить с ней? Она слаба, она беременна, пусть и бастардом. А если она умрет? Он никогда не простит себе этого. Он не выживет без нее. – Я буду с тобой. Я не оставлю тебя. Сейчас все пройдет, – королева прикрыла глаза и крепче обхватила его руку, одновременно держась за живот. Дыхание выровнялось, оставаясь по-прежнему хриплым. – Мама… – повторил Карл, снова погладив лоб королевы. Почему ягоды подействовали на нее так? Он не знал, но зрелище выглядело куда хуже трюков самых талантливых шарлатанов. Ему и в голову не пришло, что ее состояние вызвано чем-то еще, а не его выходкой. Карл всегда был вспыльчивым, но совестливым, и это именно после ягод матери стало плохо – не после прогулки или стакана холодной воды. Средство подействовало не так, как он ожидал, и все же оно подействовало. Она испытала его муки, данное ему обещание исполнилось. Материнские руки замерли на животе, и Карл осознал, что на нее напал новый приступ боли – зубы отчетливо заскрежетали, мышцы напряглись, ресницы подозрительно задрожали. Он чувствовал, еще немного, и признается, расскажет, кто виноват во всем, покается и начнет просить прощения с рыданиями и истериками, но в ту же минуту в покоях наконец-то объявился король. – Мама? – Франциск кинулся к ней, совершенно бледный и изможденный. Впервые Карл задумался, как его брат любил мать, как неузнаваемо он повзрослел за последний год и как, должно быть, переживал за своего ребенка. Чувство вины усилилось, стало почти невыносимым. Карл окончательно убедился, насколько подлый поступок совершил, и решил, что никто не накажет его сильнее, чем он сам. – Тихо. Я с тобой. Успокойся, – Франциск улегся рядом с королевой, обнял ее за талию, поцеловал в лоб, и она уткнулась носом в его плечо, шумно дыша и трясясь всем телом. – Карл, – неожиданно окликнул принца материнский голос, когда он уже собрался незаметно выскользнуть из покоев, перевести дух и заняться самобичеванием. – Не вини себя… Я… просто слаба… Ты молодец… Я горжусь тобой… – прерывисто прохрипела мать, посчитав его вид испугом и пожелав поддержать. Она уловила чувство вины, но и представить не могла, что он винил себя не за реакцию, не за скромно оказанную помощь, а за поступок, который причинил ей боль и заставил заходиться от волнения. – Спасибо, что побыл с ней. Роды совсем близко, можно ожидать чего угодно, – вымученно поблагодарил Карла король, и на душе у принца стало еще паршивее. Конечно, они все списали на беременность, но он-то знал, знал… Не в состоянии выносить все это дальше Карл выскочил за дверь. Почему они говорили ему такие слова, когда он совсем их не заслуживал, а когда их кожи вон лез, никто не обращал на него внимания? Он не находил ответа, пытаясь злобой задушить вину. Зря он решился. Обычная ревность, обида, жажда любви снова затуманили его рассудок. Если когда-нибудь мать узнает, она точно никогда его не полюбит. – Как она? – раздался совсем рядом вкрадчивый голос Марии. Карл успел пройти по коридору от покоев матери и никак не ожидал встретить здесь жену брата. Ярость поднялась в Карле в один миг. Вот, кто использовал его. Эта женщина, а не мать. Она его руками мстила за свои унижения. Может, она и имела право на месть, но только не так. Не руками сына беременной соперницы. Она ведь знала, знала, насколько сильно он любит мать, насколько она важна для него… – Она в порядке. А ты… Никогда больше не подходи ко мне и не смей причинять ей вред, иначе никто тебя не защитит, – сдержавшись усилием воли, не закричал, а прошипел Карл, пока Мария поджимала губы от гнева и разочарования. Он не шутил – теперь Карл чувствовал, что окончательно сделал выбор. Может, он и не откажется от положенных по рождению привилегий, но сделает все, чтобы мать благополучно родила и не пролила больше ни одной слезы.