Благие намерения

Приходила в себя королева мучительно медленно – с каждым разом обмороки, глубокий сон и нездоровая усталость давались все тяжелее. Беременность наложила отпечаток даже на самые обыденные процессы в ее жизни. Королева утешилась мыслью, что осталось совсем немного. Совсем немного, и их с Франциском сын появится на свет. Их долгожданный мальчик и наследник… – Как ты смеешь? – вспомнив, почему здесь оказалась, и заметив чужое присутствие, возмутилась Екатерина и неуклюже приподнялась на кровати. Незнакомой кровати. Оглядевшись, королева признала комнату достаточно большой и теплой, но точно не той, которую для нее подготовили. – Где мои дети? Я хочу видеть своего сына! – ощущая накатывающую от непонимания панику, твердо, хоть и сбивчиво приказала она. – Почему вы думаете, что они еще живы? – поинтересовался Антуан де Бурбон, размеренно покачивая ногой и явно не собираясь покидать своего кресла. Екатерина напряженно сглотнула и погладила выступающий живот. Глаза Бурбона немедленно впились в него, и она разом вспомнила рассказы о том, что делают с беременными пленницами и католики, и протестанты в пылу религиозной борьбы. Почему-то именно беременные женщины разжигали у фанатиков животную жестокость. Ее ребенок к тому же был королевской крови. Екатерина использовала весь свой опыт, чтобы не выдать нарастающий с каждой минутой испуг. – Ты бы не сохранил мне жизнь, если бы они были мертвы. Полагаю, я теперь ценный заложник, инструмент управления и игрушка в одном лице, – холодно ответила она, стараясь принять царственный вид в чужой кровати под насмешливым взглядом заклятого врага. – Очень ценный. Теперь, если кто-то из королевской семьи дернется, я вспорю вам брюхо прямо у них на глазах. Нам нужно, чтобы король созвал новые Генеральные штаты, чтобы Эдикт, который он принял под вашим давлением, был принят парламентом и исполнялся, чтобы Гизы канули в небытие и, конечно, чтобы власть была нашей. Время сменить хозяина, и вы нам в этом поможете, – наслаждаясь каждым словом, смакуя и растягивая предложения, пояснил Антуан и подошел ровно к ней, рассматривая обтянутый платьем живот. Она знала, что он имеет в виду. Она была прекрасным средством контроля короля, а протестанты давно искали возможность занять место Гизов. Однако Екатерина сомневалась, что дело ограничится только контролем. Бурбоны жаждали власти, и в их жилах текла королевская кровь. Как и у Гизов. Но если тем достаточно было тени за троном, и они во всем поддерживали королевскую власть, Бурбоны всегда стремились надеть корону. Вполне возможно, они будут пользоваться ее беременностью и родами, а потом, скомпрометировав короля, низложат его, уничтожат Валуа и дадут начало новой династии. Екатерина давно играла во властные игры, давно изучала любых, хоть немного значимых противников, и сейчас она чувствовала обман. Конечно, они выбрали самый подходящий момент – Валуа уязвимы. И после отсутствия короля, и после устроенной Гизом резни, сведший на нет королевский Эдикт, и после подмоченной запретной связью репутации, но прежде всего из-за беременности Екатерины, неизбежно подходившей к концу. Они с Франциском думали только о грядущих родах, подарив протестантам во главе с Бурбоном возможность напасть. И теперь, за несколько недель до рождения долгожданного и выстраданного ребенка, она стала прекрасной заложницей – разве был способен король, мечтавший о сыне и почти получивший его, равнодушно отмахнуться от него и матери? Эта слабость может стоить ему жизни, ведь король без власти не ценен подданным, и они слова не скажут против смерти такого монарха. – Я хочу видеть сына, – повторила Екатерина, сцепив руки в замок. Ей требовалось немедленно увидеть Франциска, а потом и всех детей – только так она могла успокоиться и продолжать борьбу. Она должна знать – ей есть, за что бороться. – Увидите. Когда я позволю. И когда вас осмотрят повитухи. Пусть Франциск помучается, а я пойму, сколько времени у меня в запасе, – Антуан хлопнул в ладоши, и в следующий миг в покои ворвались обеспокоенные повитухи. Те, которые приехали сюда из замка. Осознав это, Екатерина едва слышно выдохнула – им она могла доверять хоть немного в ситуации, когда сопротивление приказам короля Наварры было бессмысленно и опасно. Что бы он ни задумал, пока его действительно волновали лишь сроки ее беременности. Екатерина заставила себя дышать глубже и не смущаться под все таким же чужим и неприязненным взглядом. Она всегда ненавидела Бурбонов, с того самого момента, как вышла за Генриха Валуа, а еще больше, узнав лично фанатичную семейку Жанны Д`Альбре и ее мужа. Хотя не все члены известного протестантского семейства рвались ревностно служить Богу – кое-кого из них власть интересовала куда больше, и именно поэтому много лет назад Екатерине предсказали, что Бурбоны станут соперниками ее детям в борьбе за трон. У нее не было ни единой причины любить их и даже уважать. – Срок большой, но роды явно задержатся, – раздалось откуда-то со стороны, вырвав королеву их размышлений. Странное предсказание удивило ее и напомнило столь же странные слова Франциска. Он говорил Марии, что принял меры, и уже тогда это не понравилось Екатерине. Последние разы дети наоборот стремились покинуть ее тело как можно быстрее – она едва дохаживала срок, да и сейчас… у нее случилась не одна попытка выкидыша… – Вот как? – задумчиво протянул Антуан и лениво погладил подбородок. Екатерина снова нервно сглотнула и заволновалась еще сильнее, представив, как напуганы дети. – Раз время терпит, я подарю вам несколько дней отдыха, – добавил Бурбон и издевательски улыбнулся, не скрывая намерений – он явно собирался помучить их всех, не позволив увидеться сразу. Грядущие дни обещали превратиться в невыносимо длинные минуты неизвестности и одиночества. Изощренное издевательство – маяться и готовиться к родам, ничего не зная о судьбе уже рожденных детей. Екатерина не могла представить наказание хуже после того, как совсем недавно прижимала к груди пятилетнего сына, обещая исправить ошибку и окутать любовью. Страх и чувство вины выматывали. Екатерина томилась в своих покоях, не имея возможности ни выйти, ни заняться хоть каким-то делом. Ей не отказывали в еде и воде, обращались учтиво, но она сходила с ума от тревоги и неопределенности, запертая в четырех стенах. Ребенок колотил ее изнутри днем и ночью, заразившись нервозностью, и одна мысль о том, что совсем скоро ей придется рожать, приводила Екатерину в ужас – трудные роды в плену и в окружении не слишком дружелюбно настроенных по отношению к ней родственников мужа. Еще неизвестно, как они поступят с ребенком… Почти не контролируя страх, Екатерина усаживалась на кровать и часами смотрела в одну точку. Наверняка Антуану докладывали о ее состоянии, а он в свою очередь мучил рассказами о нем Франциска. Только из-за сына королева заставляла себя не срываться на истерики и безумные припадки. Он не должен знать, насколько ей страшно и плохо. – Мама! – его одновременно радостный и встревоженный голос ворвался к ней в сознание в один из мрачных и тихих вечеров так неожиданно, что она усомнилась в своем рассудке. – Боже, как ты? Как ребенок? – Франциск бросился к ее животу, обхватил его и посмотрел на нее, будто не веря. – Он жив… – почти неслышно добавил он, и Екатерина обняла шею сына, почти не дыша. – Что они тебе наговорили? – пробормотала она, упиваясь счастьем – он жив и невредим, надежда еще есть. – Как ты нашел меня? И что с твоими братьями? – обеспокоено затараторила Екатерина, не в силах оторваться от короля и только прижимаясь ближе. Ребенок наконец-то затих, принося еще и физическое облегчение. Мысли в голове путались, мешая сосредоточиться. – Я не видел их, но знаю, что они живы, – ответил Франциск, перебирая ее волосы. Екатерина задышала еще спокойнее. Слава Богу. Они справятся. Они должны справиться. Если бы только она не была на сносях… – Я сбежал. Оглушил стражу. Ненадолго, но я не мог не узнать, что с вами, – он вновь посмотрел на живот королевы, лаская и руками, и взглядом. Она почувствовала тревогу, страх возвращался волнами, как и рассудок. – Ему это не понравится, – почти неслышно прошептала Екатерина. Франциску не следовало так рисковать, однако она не могла винить его – она поступила бы так же, лишь бы узнать судьбу детей, если бы не была настолько глубоко беременна. Даже ходить стало тяжелее – время истекало. Никогда прежде она не преодолевала так много препятствий во время беременности. Иногда королева не понимала, как до сих пор жива, как умудрилась сохранить ребенка. – Валуа всегда думают в первую очередь о себе. Я убеждаюсь в этом который раз. Тебе совсем ее не жалко? – поинтересовался застывший в дверях король Наварры. Конечно, найти ускользнувшего Франциска было несложно – любой догадался бы, куда звало его сердце. – Твой отец не щадил ее, и ты не лучше. Только ваши желания, и ничего больше, – Антуан сложил руки на груди, и Екатерина почувствовала, что во всем этом крылось нечто личное, очень личное. Помимо очевидной жажды власти. Иначе в словах и поступках короля Наварры не крылось бы столько презрения, издевки и явного наслаждения моральными муками Валуа. – Я не мог поступить иначе. Это мой ребенок. Я просил тебя сказать… – начал Франциск, инстинктивно заводя мать себе за спину. Екатерина вцепилась в его плечо, умоляя не делать глупостей. Одно неосторожное слово испортило бы все окончательно. – Можешь наказать меня, как вздумается, но я по крайней мере знаю, что они живы, – как ни старался Франциск, вызов в его голосе слышался слишком ясно. Екатерина зажмурилась, отчетливо понимая: наказаний сына она не вынесла бы. – Не тебя. Ее, – глаза Антуана впились в нее с невиданной прежде злостью. Бурбоны отвечали Валуа взаимностью, ненавидя искренне и преданно, и сейчас ненависть и злоба щедро отравляли воздух вокруг, наполняя едким ядом. – Я предупреждал. За ваше непослушание будет платить она, – Антуан привычно хлопнул в ладоши, призывая стражу. Екатерина ощутила, как рука Франциска крепче сжимает ее запястье. Она не знала, успокаивать его или не отпускать. – Не делай глупостей, Франциск. Если бы ты проявил терпение, увидел бы ее уже сегодня. Поэтому сейчас мы направляемся в обеденный зал. Все вместе. Иначе я познакомлю тебя с твоим ребенком прямо сейчас, – угрожающе понизив голос, добавил Бурбон. Екатерина сжалась от страха, но отпустила сына, взглядом попросив подчиниться. Они не убьют ее – это самое главное. Нет наказаний, которых она не познала. Екатерина поняла страшную истину резко и в один момент. Она сама прошла к двери, и стражники обступили ее с двух сторон, словно опасную преступницу. Или важного заложника. Стараясь не переваливаться подобно утке, Екатерина не смотрела на сына, боясь передумать. Они все живы, она должна сосредоточиться на их жизнях, на жизни ребенка. Королева погладила живот, уже заходя в зал, и замерла: помещение было заполнено людьми, столы ломились от явств, а в углу она заметила бледную и совсем тихую невестку в окружении такой же молчаливой и покорной стражи. И все же гости и еда поразили Екатерину не так, как клетка с тигром в центре обеденного зала. Она уже видела тигров – каких только чудес не подготовили к ее свадьбе в свое время, но сейчас… Тигр, здесь, в Амбуазе… – Кажется, я обещал праздничное представление, – громко начал Антуан, когда ее толкнули в спину, почти силком впихнув в зал. В сопровождении стражи Франциск занял место рядом с Марией, бросившей на свекровь лишенный неприязни взгляд – скорее испуганный и растерянный. Нехорошее предчувствие обожгло кровь Екатерины. Ей захотелось убежать, вернуться в ту запертую комнату, оказаться подальше от странного сборища. – Король Франциск подал мне идею. Говорите, тигр ручной и совершенно послушный? – обратился Бурбон к рослому человеку, замершему рядом с клеткой, и по плети в его руках Екатерина узнала в нем дрессировщика. – Д-да, Ваше Величество, – неожиданно неуверенно для своего телосложения протянул тот. Екатерина неосознанно сделала шаг назад, по нарастающему смеху толпы осознав, к чему все шло. Чья-то рука уперлась ей в лопатки, удерживая от позорного побега. – Но это подарок, просто подарок… Он никогда не нападал на человека, даже когда тот подходил совсем близко, но… – Вот и проверим. Я видел такой фокус однажды. Думаю, раз вы сумели довезти его сюда, он и правда обучен как следует, – засмеялся король Наварры и ухватил Екатерину под локоть. Она мгновенно взялась за живот, неизменно защищая ребенка. – Пройдите в клетку, Ваше Величество, – тихо, но отчетливо приказал Бурбон, и она отчаянно замотала головой. Нет-нет-нет, этого не может происходить с ней. Она перепробовала все наказания, так и было, только не тигра. – Не делай этого! – не менее отчаянно вскрикнул Франциск, своим голосом приведя ее в чувство. Безумие. Безумие окружало их с самого начала, однако она знала, как с ним обращаться. Она должна знать. Она будет защищать род и династию до последнего вздоха, ведь это все, что ей осталось. – Идите, иначе я отдам вас не тигру, а толпе. Толпе обезумевших от крови фанатиков. Вам ведь знакомы последствия? – Антуан сильнее сжал ее локоть, а она тяжело кивнула. Конечно, знакомы. И ему было о том известно. Нет, Антуан не фанатик, как его жена. Он жаждет власти. И мести. Екатерина не понимала, за что, но чувствовала стремление отомстить вместе со стремлением занять трон и передать затем единственному сыну. Она никогда прежде не видела Генриха Наваррского, однако его видели ее предсказатели. Давным-давно, много лет назад. – В конце концов, вы так долго справлялись с Валуа, они ничем не лучше животных, и ваш ребенок свидетельствует о том лучше всего, – Бурбон усмехнулся, словно намекая: от него не укрылось и то, почему она забеременела. – Он вас не тронет, я и правда видел подобное. Если не будете провоцировать его, – с усмешкой, но спокойно добавил Бурбон. Под шум голосов и нарастающий хохот Екатерина развернулась и, держась за живот, направилась к клетке, в которой замер на полу, казалось, не менее озадаченный тигр. Страшно. Конечно, ей было страшно. Она шла так долго, будто их с несчастным животным разделяли не несколько шагов, а десятки комнат. Она не обращала внимания ни на сына, ни на невестку, мысленно благодаря их за невмешательство – нервы тянулись подобно канатам. Наконец, она оказалась в центре обеденного зала, пока хозяин тигра отпирал тяжелый замок. Екатерина с ужасом посмотрела на открытую дверцу клетки и сделала шаг вперед. Роскошный, огромный и блестящий тигр царственно перебирал лапами. Она сделала еще несколько шагов, уже не в состоянии сдерживать отчетливый стук собственных зубов. Тигр зевнул, растянулся на полу и уложил голову на когтистые лапы. – Пощади ее. Я признаю вину и обещаю больше не повторять ошибки, – слабо взмолился Франциск за ее спиной. Конечно, это было бесполезно. Заговорщикам нужна корона. Корона, пока сверкавшая на его голове. И они мечтали доказать свое превосходство, свое господство над опальными монархами, свою неограниченную силу. – Нет, Ваше Величество. Зрелище слишком интригующее, чтобы от него отказаться. Это урок всем нам, – со смешком ответил Бурбон, прожигая взглядом лопатки Екатерины, пока она вплотную подходила к клетке. – Он не тронет ее. Нам ведь обещали покорного зверя, – по ядовитому тону сложно было сказать, имел ли в виду король Наварры тигра или короля Франции. Екатерина не стала об этом думать. Тигр заинтересованно приоткрыл глаз, поглядывая на нее, а она постаралась внушить себе, что он не опасен, он ручной, он полностью подчинялся дрессировщику. Главное, не делать резких движений. Она осторожно зашла внутрь, чувствуя, как трясутся колени и холодеют руки. Дверца клетки медленно закрылась за ней, и она глубоко вздохнула, не решив, как поступить дальше. Стоять у входа? Забиться в угол? Умолять выпустить? Екатерина сдвинулась в сторону, и тигр привстал, наблюдая за ней. Королеве казалось, она слышит частое и нервное дыхание присутствующих. Она была словно на арене перед римской знатью столетия назад. Варварство. Безумие, из которого не находилось выхода. Пот со лба начал затекать в глаза, и Екатерина бездумно протерла их ладонью. Уловив движение, тигр вскочил на ноги и зарычал. – Господи боже, – пробормотала она, едва не теряя сознание от страха и каким-то неведомым образом заставив себя не отшатнуться прочь. Сердце разрывало грудь бешеным стуком, и, задыхаясь от волнения, Екатерина начала аккуратно двигаться в угол, надеясь выждать там положенное время. Тигр привыкнет, снова уляжется, и они мирно проведут с полчаса в одной клетке. Под его немигающим взглядом, на подкашивающихся ногах, не переставая смотреть на жуткую оскаленную пасть животного, она пробралась на соломенную подстилку в углу. Екатерина облегченно выдохнула, и тигр вдруг ударил лапой по полу, отчего она вскрикнула и неловко упала на солому. Королева с обездвижившим тело страхом ожидала, что он бросится к ней и за пару минут задерет насмерть, но тигр почему-то передумал, снова наблюдая за ней внимательными и удивительно умными глазами. Она подняла голову и рассмотрела за решеткой Франциска – белого, словно простыня, с подрагивающими синими губами и до крови вжатыми в ладони ногтями. Эти красные потеки мгновенно дали ей понять, каким невероятным усилием воли он сдержался, чтобы не закричать вместе с ней. Заговорщики затихли, казалось, тоже испугавшись и не зная, как реагировать. Даже Мария, давно желавшая ей смерти, стояла с глазами в пол-лица и отчетливо сотрясалась. Тигр тихо рыкнул и направился к затаившейся в своем закутке королеве. Она снова начала задыхаться и положила ледяную руку на живот – тот затвердел, и это было очень плохим знаком. Словно расценив ее жест, животное удивленно остановилось, принюхалось и подошло ближе, уставившись на внушительных размеров выпуклость на человеческом теле. Возможно, от ужаса у Екатерины помутилось в голове, но она увидела шанс. – Я не причиню тебе вреда, – со всей лаской в голосе, на какую только была способна, пообещала она. – Я лишь хочу защитить свое дитя, – королева снова погладила живот, сильнее выставив его вперед. Тигр всхрапнул, будто одобряя, и она продолжила. – Это мой детеныш. Мы побудем в твоих владениях совсем недолго, – он подошел ближе, и Екатерина вспомнила, как, много лет назад обучаясь охоте, слышала, что собак невероятно злит страх, пробуждая в них инстинкт подчинить слабого. Возможно, с тигром стоило учесть подобные рекомендации. Сложно заставить себя не бояться, но от этого зависела жизнь ее нерожденного ребенка. Поэтому она посмотрела на тигра еще ласковее, не переставая поглаживать живот. – Не бойся меня, – проворковала Екатерина, ощущая слабые толчки малыша внутри. Ему будто тоже стало немного спокойнее. Тигр мотнул головой, словно предлагая поиграть, а потом, одним прыжком оказавшись рядом с королевой, вдруг ткнулся мордой ей в живот. Екатерину едва не хватил удар от такой близости дикого зверя, настойчиво требовавшего ласки, но терять ей сейчас было нечего, и она неуверенно протянула ладонь, погладив следом его большое и пушистое ухо. Тигр муркнул, ткнулся еще и еще, а потом улегся головой ей на живот, заурчав, когда она продолжила осторожно гладить полосатые затылок и нос. Наследник тоже затих, несмотря на немалую тяжесть. Теперь Екатерина сидела, прижавшись спиной к клетке и водя ладонью по шерсти мощного и опасного зверя. Это было немыслимо странно, и она за издаваемыми животным звуками слышала шокированные вздохи, удивленные возгласы и журчащими ручейками потекшие обсуждения. Королева уже ничего не соображала от тщательно задушенного глубоко в теле страха и смотрела на стоявшего с закатившимися от ужаса глазами короля, чьи мать и ребенок в прямом смысле оказались в лапах опаснейшего существа. Однако, даже после выполненного условия, заговорщики не спешили доставать Екатерину из клетки, наслаждаясь неожиданным зрелищем, еще более интересным, чем ожидавшиеся фонтаны крови и летящие вокруг куски мяса. Чтобы отвлечься, она стала вспоминать книги о животных, которые читала когда-либо, и спустя пару минут вдруг поняла: они жалеют беременных самок. Не всегда и не все, но инстинкт продолжения рода оставался знакомым любому существу на планете. Этот тигр был дрессированным, привык к ласке, часто находился в обществе людей. Он мог принять ее за ожидающую детеныша самку, которой она и являлась, и действительно осознать, что она не собиралась причинять ему вреда. Екатерина немного расслабилась, продолжая поглаживать урчащего полосатого зверя, теревшегося ухом о ее живот. Она ждала освобождения: как бы там ни было, неизвестно, сколько продлится период любезности тигра, остававшегося опасным хищником. Вокруг уже вовсю велись разговоры, в нее тыкали пальцем, смеялись, одобрительно свистели, приходя в абсолютный восторг от зрелища. Мария отвернулась, не выдержав напряжения, а Франциск взглядом умолял мать подождать и не терять бдительности. Толпа улюлюкала все громче, пока ее не прервал громкий голос того, кто собирался стать королем, уничтожив остатки рода Валуа. – Довольно! – он кивнул дрессировщику, выглядевшему полумертвым. – Потрясающий спектакль! А тигр действительно крайне воспитанный, как и обещал нам этот господин, – он засмеялся и захлопал в ладоши, наблюдая за тем, как дрессировщик открывает клетку, заходит внутрь и подбирается к мурчащему на коленях королевы животному. – Он не причинил ей вреда. Я ведь обещал. Видишь, братец, я держу свое слово. В отличие от тебя. – Ты ублюдок! Она не виновата! Она беременна! – наконец-то дал волю ярости Франциск, сжимая кулаки и не зная, к кому бросаться – выходящей из клетки и поддерживаемой под руки матери или ненавистному врагу, сотворившему такое с ней. – Ты должен иметь дело со мной и только со мной, а не мучить несчастную женщину на сносях! – Она вовсе не несчастная женщина, – задумчиво протянул его брат, рассматривая с трудом стоявшую на ногах королеву. – Теперь я понимаю, что ты в ней нашел. Такой ум, такой характер, такая хитрость и сила воли... Я начинаю думать, не оставить ли ее себе – прекрасная королева, выдержанная, упрямая... и плодовитая, – он расхохотался, глядя на побагровевшее от гнева лицо Франциска и еще громче хмыкнул, когда услышавшая его слова Екатерина упала в обморок прямо у тигриной клетки. После нее королева не помнила ничего, она снова окунулась в тревожную безрадостную черноту, где не знала ни отдыха, ни покоя. Предчувствия и мрачные видения вернулись, обросли подробностями, едва не свели с ума. Во всем этом черном омуте кошмаров лишь мысль о ребенке держала ее на поверхности, и только осознав, что после случившегося с ним могло произойти нечто куда хуже представившихся картин, она заставила себя очнуться, вернуться в не менее пугающую и безысходную реальность. – Мой сын… Мой сын… – пробормотала Екатерина на итальянском, не понимая, где находится, но переживая за единственное, что теперь имело для нее значение. Задыхаясь, она распахнула глаза и уставилась ими в уже знакомый потолок. Вокруг было слишком жарко, и она скинула тяжелое одеяло, схватилась за живот, проверяя, не исчез ли он, не погиб ли ребенок, не украли ли его. Не до конца очнувшись, она приподнялась на высоких подушках, едва не упав с кровати, когда чьи-то руки подхватили ее и уложили обратно. – Все в порядке. С ним все в порядке, – громко объявил Франциск и погладил королеву по голове. Она расслабилась, а потом встрепенулась, вспомнив, чем закончился его прошлый визит. – Почему ты здесь? Нельзя… – прошептала Екатерина и закашлялась от усилий. Почему-то сейчас она чувствовала себя хуже, чем после отравы Бурбонов. – Мне разрешили побыть с тобой. Тебе было очень плохо, – коротко ответил Франциск и вдруг прижался щекой к ее груди. Екатерина инстинктивно погладила сына по волосам, осознав, что он на грани. На долю Франциска выпало слишком много переживаний, и сейчас он откровенно нуждался в матери. – Послушай, если они предложат тебе что-нибудь… что угодно, чтобы сохранить этого ребенка, спасти его жизнь, соглашайся. Что бы это ни было. Только у него есть шанс… Из всех нас, – глухо попросил Франциск, гладя ее живот и прижимаясь теснее. Внутри Екатерины мгновенно вспыхнула любовь, материнская любовь, желание защитить любой ценой, убить, уничтожить, но не дать в обиду. Нет, она не отдаст своих детей, не бросит. Никогда. Никого. – Мы справимся. Трон наш. Твой. Нашего сына. Мы правы, а не они. Власть в наших руках. Ни Гизы, ни Нарцисс не допустят смены династии. Мы не должны сдаваться. Ради нашего сына. Я выносила его, несмотря ни на что, – уверенно возразила Екатерина, стараясь передать боевой настрой королю. Он молод и напуган, но она с ним, она поклялась защищать его и династию, и она защитит. Решимость, жажда мести, сила крепли в королеве как никогда. Она всегда умела собраться в самый тяжелый момент, пришло время это использовать. – Возможно, я даже не увижу его, – еще более глухо пробормотал Франциск, и она крепче обняла его, прижимая к своей груди, как тогда, когда он был всего лишь маленьким впечатлительным наследником. – Увидишь. И совсем скоро. Он будет похож на тебя. Твои белокурые волосы, твои голубые глаза, твоя благородная кожа. Валуа. Он принадлежит Валуа. Я мечтала об этом с тех пор, как ты впервые попросил меня о ребенке. И я видела его в своих снах. Я люблю тебя, Франциск, – неуклюже, но искренне призналась Екатерина. Она не солгала – она всегда мечтала, чтобы ожидаемый сын походил на короля. Чем больше проходило времени, тем сильнее она любила Франциска как мужчину. Сначала это пугало Екатерину, потом она смирилась. Смирилась с тем, что смотрит на лицо и тело короля не как мать. Она видела его правильные черты – высокий чистый лоб, прямой нос, напоминавший греческий профиль, золотистые вьющиеся волосы, унаследованные то ли от нее, то ли от самих Капетингов, розовые аккуратные губы, волевой подбородок, сильные мужские руки, широкие плечи и узкую талию, крепкие ноги и округлые ягодицы. Да, она любила мужчину. Мужчину, которого сама родила и который стал ее любовником. Ему она позволяла то, чего не позволяла никому. Она получала с ним удовольствие и никогда ничего не могла с этим поделать. Не имея выхода, она сломала себя, но зато ее совсем не удивляло, почему она желала, чтобы росший в животе ребенок походил на отца, не удивлял сам этот ребенок. Возможно, она слаба. Возможно, она ошиблась, с детства ни в чем не отказывая сыну. Она просто не сумела просчитать все и слишком часто боролась за власть и с властью. Когда-то, еще при жизни Генриха, она сказала, что ее заставили склониться перед королем. Да, она верила, будто лишь король имеет право повелевать ей. Так и вышло. Только она никак не ожидала – за одним королем пришел другой. Собственный сын. Она прошла через ад, чтобы склониться перед ним, и этот ад не может закончиться вот так – позором и смертью. – Ты так веришь в меня, – приподнявшись и посмотрев ей в глаза, заметил Франциск. Отчаяние сходило с него, заставляя сердце Екатерины биться чаще. Ради своих детей она готова была говорить и делать что угодно, для них она жила и выживала снова и снова. – Ты мой господин. Мой король. Ты обещал заботиться обо мне. Если бы я не верила тебе, никогда не согласилась бы на ребенка, – твердо ответила Екатерина и погладила сына по щеке, неожиданно залившейся краской. – Я люблю тебя, – повторил ее слова Франциск и прижался губами в поцелуе – почти грубом, таком, какие они предпочитали, когда плеть разбивала тело Екатерины до крови. Сейчас она скучала по тому чувству, по боли, помогавшей ясно мыслить. Скрип открывшейся двери прервал их и вынудил отвернуться друг от друга. Король Наварры посчитал, что нужно войти именно сейчас. Возможно, он следил за ними и специально выбирал моменты слабости и уязвимости, надеясь сбить с толку. Екатерина совсем бы такому не удивилась – Антуан был хитер и стремился использовать все имеющиеся инструменты манипулирования. – Мило, – он коротко поаплодировал, расплывшись в фальшивой улыбке. Весь его вид источал самодовольство и невозмутимость. – Но у меня вопрос, – Бурбон подошел к кровати, смотря теперь только на Екатерину, и она встретила его взгляд с вызовом, словно не он втолкнул ее в клетку с тигром, а она его. – Кто она для тебя, Франциск? – рука Антуана взялась за подбородок королевы, поворачивая из стороны в сторону. Он оценивал ее. Екатерина уловила это, размышляя, что им двигало. Вопрос был важным, несомненно. – Мать моего ребенка, – наконец ответил Франциск, неприязненно наблюдая за движениями кузена. Ответ короля вторил ее мыслям – любовь матери и сына никуда не делась, но сейчас не она стояла на первом месте, они оба защищали свое дитя. Антуан только улыбнулся, жестом позвал стражу, и через несколько минут Екатерина снова осталась одна. На этот раз она чувствовала себя увереннее, осознав – без нее, без ее выдержки и хладнокровия семья Валуа пропадет точно. Она должна держаться, помогать им хотя бы своей уверенностью, непоколебимостью. Даже если они все умрут, они не встретят смерть как скулящие собаки – лишь как достойные и уверенные в собственной правоте монархи. Королева научилась требовать. Требовать так, чтобы ее желания исполняли. Конечно, самые невинные, но тем не менее С каждым днем сохранять веру в лучшее стоило все больших усилий, и каждая маленькая победа, каждая прихоть помогали ей надежнее часов самовнушений и сожженных в камине писем. Никто не позволил бы отправить хоть одно из них, а она все равно писала и писала, отказываясь сдаваться. Сегодня ей впервые позволили покинуть покои. Екатерина шла по коридору, пытаясь прибавить скорость и оторваться от своей стражи хоть немного, но у нее не получалось – живот был большим и тяжелым. Да, она выпросила прогулку, до сих пор не понимая, как заговорщики позволили ее. Королеве до смерти хотелось подышать свежим воздухом. Последние недели беременности переносились с невероятным трудом, дышать было сложно, спать не получалось, нервы сдавали почти постоянно. Не существовало способа забыть, что с большой вероятностью они все умрут и им с Франциском уготовили самую мучительную смерть. Она бежала от этой мысли, не разрешая себе раскисать. – Екатерина, – Антуан вальяжно выплыл из-за угла, насмехаясь над утомившейся королевой и отпуская стражу. Впервые они оказались одни и не в четырех стенах ее комнаты. По неуверенным движениям и характерному запаху Екатерина осознала, что король Наварры по-прежнему отмечал свою победу крепким вином. Это объясняло резкую смену тона с подчеркнуто уважительного на почти фривольный. – Не смей называть меня так. Я королева, и ты не имеешь права обращаться ко мне иначе, чем «Ваше Величество», – процедила она, не боясь расплаты за дерзость. Если ей и правда не спастись, она не будет унижаться перед кончиной, она попортит настроение наглому ублюдку. – Ты королевская шлюха, которая носит бастарда, и больше никто, – оскалился он, и она застыла от такого откровенного оскорбления. Вино развязывало любые языки, но слышать подобные слова от монаршей особы, кичившейся своей кровью и благовоспитанностью, было неожиданно и почти обидно. – Впрочем, твой любовник уже не король, а значит, и ты просто шлюха, – добавил он, одним движением прижав Екатерину к стене и мгновенно заставив задыхаться. Ребенок внутри затолкался с невероятной силой. – Он король по праву рождения и всегда таковым будет. Как и его сын, – прокашляла она, безуспешно пытаясь вырваться из хватки короля Наварры. – Я никогда не соглашусь с обратным, – выплюнула Екатерина, надеясь сбить победный настрой врага и с удовольствием наблюдая за его меняющимся в злобе лицом. – Неужели? А я думаю, что если бы вам пообещали спасение этого ребенка ценой жизни его отца и других ваших детей, вы бы сами перерезали им глотки, – возразил он, снисходительно перейдя на вы и умело возвращая удар. В глазах зажглось что-то совсем недоброе, какая-то первобытная хитрость, словно опасная и жестокая мысль зарождалась и развивалась в голове короля Наварры прямо сейчас. Екатерина вспомнила, как он спрашивал Франциска об отношении к ней – явно неспроста. – Этого ребенка не спасти. Как и всех остальных. Вы давно все решили, – она уперлась рукой в его грудь, чтобы уменьшить давление на многострадальный живот. – Не смейте приписывать мне свою жестокость, – Екатерина с вызовом взглянула в насмехающиеся глаза Бурбона. – Мои дети для меня всегда на первом месте, и я буду защищать их до последнего вздоха, – будто в доказательство, она гордо распрямилась, пусть между ними теперь совсем не осталось свободного пространства. – Вы меня почти убедили, – вдруг сдался король Наварры, словно глубоко задумавшись. Екатерина не хотела слышать продолжение, обещавшее стать гадким и нестираемым из памяти, словно липкая грязь на туфлях. – Пожалуй, я дам вам шанс. Я пощажу ребенка, которого вы носите, если вы скажете Франциску, что никогда его не любили, что ненавидите его отродье, что всегда видели в них лишь путь к власти и теперь нашли новый. Скажите ему, что согласились стать моей любовницей и он вам больше не нужен. Вы разобьете ему сердце, а я с удовольствием на это посмотрю. Возможно, мне даже убивать его не придется – он сам подохнет от боли, ведь он никого не любит сильнее вас, – лицо Антуана исказилось ненавистью – настоящей, искренней и незамутненной, довольно правдоподобно скрываемой раньше. Ненависть к Франциску была главной причиной происходящего сейчас кошмара. – Убейте его, и тогда один из ваших детей останется жить. Я хочу править, хочу уничтожить Валуа за то, как они обошлись со мной, но он не Валуа, а бастард, – продолжил Антуан и осекся, подтвердив опасения Екатерины о мести, но она не могла думать о них. Она помнила лишь слова Франциска о спасении ребенка. Он хотел, чтобы она сделала это любой ценой, но… Нет, Бурбон лгал, все равно лгал, и сладкий обман не стоил жизни и сердца ее сына-короля. Она не должна даже помышлять о предательстве. Она не способна, после всего не способна, даже при желании… – И я должна в это поверить? – фыркнула королева, нервно оглядываясь по сторонам и желая как можно быстрее оказаться подальше от помешавшегося на мести Бурбона. Если он заставит ее лгать Франциску, она точно не выдержит. Она уже видела страдания, искажающие его черты, его полные слез глаза и красные от унижения щеки. Он сдастся и умрет в еще больших мучениях. Нет, она не сможет разбить ему сердце, и она была бы полной дурой, если бы поверила, что это спасет их ребенка. – Можете выбить из меня желаемые слова силой, но он сразу распознает ложь. Наш наследник был зачат в любви, и тому существует множество доказательств, которые знаем только мы, – холодно бросила Екатерина, отчаянно скрывая панику, когда он взялся за ее шею, склоняясь совсем близко. – Так будьте поубедительнее, – прошипел Антуан, впечатывая королеву в стену, стискивая ее подбородок. – Может, вы и любите его, но власть вы всегда любили больше. Скажите ему, что она важнее, что вы не хотите умирать из-за него и его ублюдка, когда у вас есть шанс править. Править вместе со мной. Уничтожьте его, и я позволю вам родить и отдать младенца в какую-нибудь крестьянскую семью. Вы даже выкормите его сами, – он погладил щеку Екатерины, вдыхая аромат духов и страха, заполнивший все вокруг. В неожиданно трезвом взгляде короля Наварры горел вопрос, будто он давил на нее даже теми угрозами, какие и сам еще не придумал, но собирался воспользоваться ее самыми потаенными опасениями. – В крестьянскую семью? Принца? – взорвалась Екатерина, разом позабыв о здравом смысле, о том, что такой реакции от нее и добивались, впадая следом в неконтролируемый гнев и еще смелее пытаясь оттолкнуть. – А что станет со мной? Я буду твоей комнатной собачкой? Или тоже умру? – конечно, Бурбон не пощадит ни ее, ни ребенка, но, возможно, он и впрямь рассчитывал причинить Франциску боль с помощью горячо любимой им матери и фаворитки. Екатерина поставила себе цель задеть его за живое, ударить в самое слабое место, пусть это окажется последним совершенным ей в жизни поступком. – Конечно, нет. Любовницей. Вы станете моей любовницей. Вы же сами столько лет твердили, что шлюхам подобает занимать лишь одно место. Ваше место под пожелавшим вас мужчиной, – он расхохотался, не в состоянии сдержаться при виде гневно сопящей и яростно хлопающей глазами королевы. Екатерина раскраснелась, словно мак, сжимала кулаки и едва не кидалась на него. Это смотрелось особенно смехотворно вкупе с немалым животом, не дававшим ей даже нормально ходить. – Ты не сможешь… Ты никогда не смотрел на меня как на женщину, – на секунду ей показалось, что он сказал правду, что теперь она действительно станет переходящей от короля к королю шлюхой, что у нее не осталось ничего от благородства, даже от купеческой крови Медичи – только тело, заклейменное позором. Нет, невозможно. Она не молода, испорчена слухами и жестокими утехами, беременна. Никто в здравом уме не возжелает ее даже из мести. – Разумеется. Я пошутил – этот животный ужас в ваших глазах лишь при упоминании грубой мужской силы и возможного бесчестия бесценен. Гордая королева вмиг превращается в напуганного ребенка, – неправдоподобно резко меняясь в лице и тоне уже второй раз, спокойно уверил Екатерину король Наварры. – Вы вызываете во мне лишь ненависть и самую малую каплю уважения. Крохотную, но именно из-за нее я предлагаю вам спасти одного из ваших детей. Решайтесь, иначе умрет и Франциск, – Бурбон снова погладил ее по щеке, почти касаясь лба губами, – и его братья, – ладонь с щеки перенеслась к ней на шею, заставив напрячься всем телом, – и ребенок, – вторая рука Антуана легла на живот королевы. Она бездумно схватилась за нее, получив новую ухмылку, убеждая в правильности тактики, – и вы, – пальцы на шее сжались чуть сильнее, надавливая туда, где лихорадочно бился пульс, Екатерина ощутила прилив слабости и съехала бы по стене вниз, если бы хватка на горле не прижимала бы ее к ней. – Если же вы согласитесь, вы с Валуа умрете, но ребенок будет жить и даже познает материнскую любовь и молоко, – прошептал Бурбон ей в ухо, и внутри Екатерины все вскипело, забурлило, словно море в шторм. Она ненавидела условия, ей ставили их всю жизнь, она не верила врагам, она не предаст четырех живых сыновей ради одного нерожденного, и она никогда не признает своего ребенка бастардом. Да, даже если Антуан сдержит слово, согласием она сама объявит наследника бастардом, сделав безопасным для короны, она снимет с Бурбонов обвинение в убийстве в законного сына короля, назовя того обычным приплодом, лишь бы сохранить ему жизнь и прижать к груди. Возможно, это было истинным мотивом короля Наварры, но она не позволит. Если сыну в ее животе не суждено стать королем, не суждено родиться, он умрет Валуа. Как и все они. – Иди к черту. Я еще увижу твою голову на пике. Твою и твоего брата! – выкрикнула Екатерина и всем телом рванулась вперед, почти освободившись из чужих рук, почти сбежав, но даже без гнева Бурбона у нее не было шансов – от слабости королева едва держалась на ногах. – Не думай, что я в самом деле сочувствую тебе, – мгновенно придя в звериную ярость и вновь сорвавшись на «ты», прошипел Бурбон ей в лицо. Придавленную обратно к стене Екатерину затошнило от запаха забродившего вина. – Ты ничуть не лучше своего алчного мужа и ублюдка-сына. Беспринципная хитрая шлюха. Безродная дрянь, торгующая связями и собственной плодовитостью. Я не забыл, как ты подставила меня с той девкой. Моя жена разлучила меня с моим же сыном, я едва не лишился короны, и ты мне за это заплатишь, – Екатерина замерла, переваривая услышанное и уставившись на раскрасневшегося и наконец-то давшего волю чувствам Бурбона. Некоторое время назад она и правда подсунула ему девицу из своего Эскадрона, разожгла запретную и постыдную страсть, чтобы отвлечь королеву Наваррскую от сколачивания опасных протестантских союзов и высказывания не менее опасных суждений. Правильная Жанна оказалась ничем не лучше нее – она любила своего мужа и тяжело перенесла такой удар, едва не отобрав у него единственного сына. К дополнительному несчастью Бурбона, короной Наварры он владел благодаря жене, и ему пришлось приложить немало усилий, чтобы вернуть все на свои места. Зато, казалось, он стал куда более послушным. Екатерина всегда знала, куда бить. – Я просто открыла ей глаза. Та девка была не первой и не последней. Уж мы-то с тобой знаем, Антуан, – не удержавшись, хищно протянула она и расплылась в улыбке. Рука Бурбона немедленно сомкнулась на ее шее, не давая вздохнуть, ребенок ударил Екатерину куда-то под печень, и она едва не потеряла сознание от боли и удушья в считанные мгновения. – Я вспорю тебе брюхо, а потом отдам на растерзание самым безумным и ненавидящим тебя фанатикам. На глазах твоих собственных детей они превратят тебя в ту самую католическую щлюху, которой тебя считают. Я выделю последним Валуа лучшие места, обещаю. Но перед этим я заставлю вас с Франциском смотреть, как вашего ребенка швыряют на корм бешеным собакам. Ты меня поняла? – Екатерина из последних сил плюнула в ненавистное лицо, стараясь не думать о прозвучавших угрозах, потому что одна мысль о подобном лишала рассудка, выбивала слезы, уничтожала до основания. В конце концов, ее дети в его руках, он уже проявил изощренную жестокость… – Не надо, – послышался детский голос где-то на краю сознания, когда Екатерина почти перестала видеть что-то помимо цветных кругов, задыхаясь и хрипя, едва доставая носками туфель до пола. Руки Бурбона на горле выдавливали из нее жизнь, но после показавшегося галлюцинацией возгласа хватка ослабла, хоть и не исчезла совсем. Не в состоянии держать равновесие, Екатерина стукнулась затылком о стену, болезненно застонала, жадно и громко хватая губами воздух, грудь в давно ставшем тесным платье тяжело поднималась и опускалась, живот сотрясался. Пытаясь сфокусировать взгляд на неожиданном спасителе, Екатерина испугалась, что родит прямо здесь. – Не надо, отец, – повторил ребенок, пока она медленно узнавала его. Скромная одежда, крепкое телосложение, смуглая кожа, темные упрямые глаза и курчавые черные волосы. Генрих Наваррский. Они встретились впервые, и эту встречу она представляла совсем не так. – Не надо, Генрих? Тебе ее жаль? – окончательно успокоившись, поинтересовался Антуан, отпуская шею королевы, освобождая ее живот от тяжести своего тела и поворачиваясь к сыну. Тот на секунду потупил взгляд, а потом посмотрел на них обоих решительно и твердо, в то время как Екатерина откашливалась и потирала поврежденную шею. – Почему? – с искренним любопытством задал еще один вопрос Бурбон. – Она очень красивая, – смущенно улыбаясь, но не тушуясь, ответил ребенок и уставился на королеву. Она сначала замерла, а потом рассмеялась – одновременно задорно и мстительно. Более нелепого ответа шестилетний ребенок, конечно, дать не мог. – Ты притащил сюда сына, чтобы он доказал, что вырастет таким же не пропускающим ни одной юбки глупцом, как и его отец. И ты хочешь убедить Францию, будто твоя династия лучше? – злобно сверкая глазами, выпалила Екатерина, выпрямляясь во весь рост, словно живот исчез и больше не придавал ей неуклюжести. Никогда она не склонится перед этим бездарным семейством. – Познакомься, Генрих. Екатерина Медичи, бывшая королева Франции, – к ее удивлению, Антуан не разозлился, а лишь впал в азарт, словно ничуть не сомневаясь в своей победе. Глаза Екатерины вновь встретились с глазами маленького и почему-то восхищенного ею Генриха Наваррского, и вместо благодарности за спасение она ощутила злость к румяному и здоровому ребенку. Соперник ее сыновей. Теперь она знала его в лицо.