Благие намерения

Проснувшись на следующий день ранним утром, Екатерина первым делом потребовала принести ребенка. Настороженные и неуверенные взгляды повитух и служанок не понравились ей, в голову мгновенно полезли старые страхи, но она отогнала их, целиком погрузившись в счастье от рождения долгожданного ребенка. За прошедшее время он похорошел, почти избавился от красноты, отечностей и припухлостей, еще сильнее демонстрируя теперь сходство с отцом. Голубые глаза малыша смотрели прямо в душу Екатерине, а она не могла отвернуться от него ни на секунду. После всего пережитого не верилось, что он родился и спокойно лежал у нее на груди. – Ему надо поесть, – наконец налюбовавшись и заметив голодное хныканье, объявила Екатерина и нехотя отдала сына кормилице. Она не слишком хорошо знала эту женщину – после рождения предыдущих детей прошло достаточно времени, Екатерина уже отвыкла от подобных проблем, да и никогда прежде не оказывалась в ситуации, когда ее ребенку угрожали едва ли не с момента зачатия. Конечно, они с Франциском постарались подобрать надежную и проверенную кормилицу, но сейчас, когда служанки сцеживали излишки молока из ее собственной тяжелой груди, надежно перетягивая следом, Екатерина думала, правильно ли отдавала дань традициям, пока новорожденного сына кормил за нее чужой человек. – Как ты себя чувствуешь? – Франциск явился сразу после того, как она оказалась в свежей сорочке, под которой ниже живота крылись слои жгуче пахнущих компрессов. Королева ощущала слабость и легкое головокружение, не сводила ноги от ноющей боли, не могла коснуться покрытого синяками живота, однако считала столь незначительные недомогания мелочью. Снова сопевший у нее на руках ребенок занимал все внимание Екатерины. – Он сделал меня такой счастливой, – отмахнувшись от вопроса, прошептала она, следя за целующим сына в лоб королем. Франциск был счастлив не меньше нее, и все же на его лице сиял огромный спектр эмоций – от радости до неверия. Появившийся вчера на свет мальчик не стал первенцем ни для него, ни для нее, но он стал их первым, желанным и долгожданным общим ребенком, и Екатерина сама ощущала себя так, словно впервые взяла на руки собственного младенца. – Слава богу, он здоров, – так же тихо добавил Франциск, поглаживая крохотную ручку. Они оба боялись за здоровье ребенка, учитывая, что ей пришлось перенести во время беременности, и близкое кровное родство между ними. Они без устали убеждали друг друга в благоприятном исходе, но когда стало ясно, что ребенок здоров, нормально дышит, реагирует и даже ест, и она, и Франциск вздохнули с облегчением и едва уловимым удивлением. Екатерина помнила, какими родились ее предыдущие дети – их хныканье, кишечные колики, кашель, температура и многое другое иногда неделями не позволяли ей нормально уснуть. Новорожденный сын казался абсолютно спокойным и не подверженным никаким недугам, хотя и не очень крупным. После огромного живота и лишних недель беременности Екатерина ожидала увидеть тяжелого и одутловатого ребенка, а то и, к животному ужасу, двойню, но ее мальчик родился скорее маленьким и даже изящным. – Я думал над именем, – руки Екатерины замерли на голубой с золотом пеленке. Она тоже думала над именем. За девять месяцев они ни разу серьезно не обсуждали этот вопрос – одна за другой возникали более важные проблемы, к тому же Екатерина боялась сглаза. И все же имя следовало выбрать теперь, что было не так просто – ребенку требовалось королевское имя, если он собирался стать наследником трона, а у Екатерины уже имелось пятеро сыновей, носивших наиболее подходящие королям имена. Разве что маленький Людовик освободил одно, но она никогда не назвала бы новорожденного сына именем умершего во младенчестве. Нет, она решила иначе. Вернее, не решила, не могла решить без одобрения короля, но надеялась на его согласие. – Франциск, – начала она, собираясь привести наспех придуманные и в то же время неоспоримые аргументы, но король перебил ее, словно не услышав за собственными мыслями. – Я знаю, это странно и, возможно, не понравится тебе, – Екатерина замолкла, удобнее перехватывая младенца и стараясь при этом не шевелиться лишний раз – тело взрывалось болью в истерзанных натугой мышцах. – Я хочу, чтобы он носил мое имя, – порывисто, не отрывая взгляда от сына, выпалил король, когда Екатерина уже раскрыла рот, воспользовавшись секундной паузой. – Я бы хотела назвать его в твою честь, – ее слова потонули в его словах, и они уставились друг на друга, не веря в услышанное. Преодолев замешательство, Екатерина улыбнулась, и король все так же порывисто поцеловал мать в губы. Они не могли совпасть в своих желаниях лучше. Конечно, это был лучший выход – Франциск лишний раз признавал рожденного вне брака ребенка сыном и наследником, даря и фамилию, и имя. И она искренне хотела назвать малыша Франциском: пусть он станет вторым ее сыном с таким именем, но его отец заслужил своим терпением и любовью подобную привилегию, привилегию в очередной раз нарушить традиции и получить еще одно доказательство ее любви. – Франциск, – обратился к сыну король, привыкая, к тому, что теперь не только его звали так, и Екатерина повторила за ним, упиваясь ощущением долгожданного счастья и спокойствия. Мало кого из детей она держала на руках несколько часов без перерыва почти сразу после рождения, но сейчас она слишком хотела продлить ощущение радости и гармонии, переполнявших ее, а еще – неосознанно разрушить сидящий глубоко внутри страх. Этот рожденный ею в муках и только получивший имя ребенок не принадлежал Екатерине, и она не могла полностью забыть о такой несправедливости и опасности. Рожденный ею вне брака ребенок принадлежал отцу и королю, и кто-нибудь обязательно попытается тем воспользоваться. Она даже знала, кто. Поэтому вдвойне наслаждалась, окруженная любовью сыновей – старшего и младшего, и представляя перекошенное злобой лицо невестки, когда та узнает, какое имя получил бастард ее мужа. И она не ошиблась. Едва пришедшая в себя после заговора Мария бушевала в ярости и обиде. Одни благополучные роды стали ударом, а имя ребенка почти заставило королеву немедленно придушить его вместе с матерью. – Ты слышала? Вот же подлая гадина! – Мария вихрем ворвалась в свои покои, не обращая внимания на то, что верная фрейлина и подруга еле поспевала за ней. Марию переполняли эмоции – они просидели в Амбуазе несколько недель, не зная, выживут или нет, а финальной точкой в этом ужасе стало рождение бастарда, мальчика, да еще и названного совершенно неподобающим ему именем. – О чем ты говоришь, Мария? – Лола аккуратно прикрыла дверь и внимательно посмотрела на свою королеву. Несмотря на непростой нрав, Марию редко можно было увидеть в приступе такой ненависти и злобы, когда она едва замечала вокруг людей и предметы. Конечно, она изменилась не сразу, но в итоге от прежней доброй и заботливой королевы не осталось и следа. Мария изводила слуг, небрежно обращалась с подругами, бесконечно ссорилась с мужем и с особым наслаждением измывалась над свекровью. Она стала нервной, раздражительной, холодной и жестокой. Словно злая тень, она неустанно носилась по комнатам и коридорам, изливая свою злобу на всякого, кто попадался под руку. Мария теперь выглядела намного старше, ее девичья красота поблекла из-за постоянных переживаний и изнурительных попыток зачать. В сочетании с испортившимся характером это стало одной из причин неприязни к ней не только обитателей замка, но и прежде любившего ее мужа. Мария винила в этом кого угодно, только не себя. И больше всего, конечно, свекровь, с которой Франциск проводил все больше времени, ожидая рождения их сына. Лола сочувствовала ей, ведь невозможно не сочувствовать брошенной жене, детской подруге, но перемены в ней пугали. Лола знала, о чем мечтает королева, о чем молится перед сном, едва ли сознавая, что сама загоняет себя в угол, непоправимо вязнет в грехе, совершает все более непростительные поступки. И сейчас Мария всей душой желала, чтобы этот ребенок не родился или, по крайней мере, родился девочкой, однако королева-мать каким-то чудом родила здорового сына, которого король тут же официально объявил своим наследником. В глубине души Лоле казалось, если бы произошло иначе, все стало бы еще хуже – в прямом смысле обезумевших от горя Екатерину Медичи и Франциска Валуа в разгар религиозных войн Франция бы просто не выдержала, а душевное состояние короля и его матери и в лучшие времена вызывало вопросы. – Она назвала его Франциском! – Мария швырнула стоявшую на столе вазу в стену, и та с дребезгом разлетелась на мелкие кусочки. Лола подавила желание по-детски зажать уши ладонями – спокойная по натуре она не выносила крики и скандалы, всегда стараясь владеть собой и находить общий язык с окружающими. – В этом нет ничего удивительного, ребенка назвали в честь отца, – осторожно заметила она, надеясь, что истерика королевы не будет длиться долго. В последнее время Мария говорила в ярости такие вещи, на которые сложно было не обижаться даже дружелюбному и миролюбивому человеку. Тем более любой понимал – залог успеха для покинутой жены вовсе не в разбитой посуде и душераздирающих воплях. – Но почему, к примеру, не в честь ее любимого и трагически погибшего мужа? Ведь и Франциск часто вспоминает, как дорог был ему отец, – книгу ждала та же участь, что и вазу. Лола с грустью посмотрела на осколки и растянувшуюся на полу обложку. Она всегда была преданна Марии, но иногда ей хотелось больше уважения и понимания. Она приехала сюда не для того, чтобы стать мальчиком для битья, на котором срывала бы злость королева Франции и Шотландии. – Потому что у нее уже есть сын Генрих? – напомнила Лола и тут же пожалела об этом. Лицо Марии сначала побелело, потом покраснело, а затем словно стало насыщенного зеленого оттенка, как если бы она тяжело отравилась. – А сына Франциска у нее нет? – разъярившись окончательно, королева смела со стола все, с грохотом отправив на пол. Лола вздрогнула, борясь с раздражением и одновременно желанием помочь. – Франциск – король, и он хочет, чтобы наследник носил его имя, – Лола аккуратно дотронулась до плеча своей королевы, что было не по статусу, но зато по-дружески. – Он не наследник, он бастард, сын этой проклятой шлюхи, – Мария подошла к окну и обняла себя руками. Сочувствие в Лоле снова усилилось. С раннего детства Марии ни в чем не отказывали, превозносили и внушали веру в большое будущее, даже когда она жила в монастыре. Первое время все шло, как и предсказывалось, а потом началось то, чему до сих пор никто не мог найти объяснения. – Мария, возможно, тебе не стоит так отзываться о Екатерине, – неуверенно предположила Лола. Казалось очевидным по многим причинам, что неприязнь к матери Франциска стоило запрятать далеко и надежно, чтобы завоевать его любовь и доверие. Сама Екатерина много лет назад хорошо усвоила правила игры при французском дворе, но она никогда не питала иллюзий о своем положении. В отличие от рожденной королевой Марии. Лола не любила королеву-мать, даже не питала к ней симпатий, помнила об убитом ею женихе и все же сомневалась, что творящийся вокруг фарс происходил только по ее вине. Сама став матерью, она начала лучше понимать Екатерину и, вспомнив, все, что знала о ней, все, что видела лично, с очень большим трудом представляла, как гордая и не сломленная даже в тюремной камере, в которую попала по обвинению в государственной измене, Екатерина добровольно решает стать придворной шлюхой с бастардом в колыбели. Она готова была умереть и во имя собственной гордости, и во имя собственных детей, и связь с Франциском противоречила всему ее характеру. По крайней мере, той части, какую она неизменно являла миру. – С каких пор ты защищаешь ее? – Мария посмотрела на подругу с ничем не прикрытой ненавистью, и та поёжилась. Даже в худшие времена Мария не смотрела на нее с ненавистью. – Вряд ли она мечтала стать любовницей собственного сына и матерью его ребенка... – Лола пыталась подобрать правильные слова, но королева уже давно разучилась слушать. – К тому же, Франциску лучше не знать, насколько ты ненавидишь ее. Он слишком одержим ею… – Да, точно так же, как ты не хотела рожать от Франциска сына! – не обратив внимания на последние слова, выкрикнула она, и Лола попятилась, словно получив пощечину. Она искренне не собиралась рожать королевского бастарда, даже спать с будущим королем не собиралась, да и он тогда вел вовсе не королевскую жизнь, а после она сама отправилась избавляться от ребенка во имя преданности королеве и репутации, и та лично увела ее из дома повитухи… – Неужели ты правда думаешь, мы мечтали рожать твоему мужу сыновей? – обиженно поинтересовалась фрейлина. Лола была терпелива, не злобива, разумна, но Мария давила на больную мозоль. Из-за этого ребенка от Лолы отвернулись родители, она едва нашла мужа, оказавшегося мошенником, и теперь жила с несмываемым пятном позора. И впервые в жизни Лоле захотелось ударить в ответ. Ударить подругу. – Они принесли вам власть! – безжалостно отрезала Мария, заставляя вспомнить, что помимо ребенка теперь была одержима еще одной мыслью. Власть – это слово стало ее любимым. – Они принесли нам издевки и осуждение! Они принесли нам позор и навсегда испорченную репутацию! – со слезами на глазах напомнила Лола. Как Мария могла не понимать этого? Для Лолы ни о какой власти и речи не шло. Ребенок от короля дарил не только счастье материнства, но и бесконечные тычки в спину, презрение и открытые оскорбления. Может, Екатерина и родила своего сына ради власти, но, забеременев, она наверняка приняла и то, что до конца жизни ей придется мириться с соответствующим к себе отношением. С ее опытом и возрастом вряд ли она витала в розовых облаках. И Лола видела пустые глаза королевы-матери, когда та приходила к маленькому Жану, едва переставляя ноги после нападения. Это была не одержимая властью разлучница. – Женщин вроде вас едва ли это волнует, – скривившись, бросила Мария, и Лола осознала – та добрая и наивная девушка из монастыря больше не вернется, осталась только безжалостная и безразличная к чужому горю королева. – Ты должна успокоиться, Мария. Если Франциск услышит подобное, будет сильно разочарован. Екатерина спокойна и выдержанна, она хитра и терпелива, она ждет годами и бьет ровно в сердце. Она ласкает врагов больше, чем друзей. Она выжила при этом дворе, десять лет оставаясь бесплодной бесприданницей. И ни одна любовница мужа не затмила ее для него. Ты должна стать такой же, – никогда прежде Лола не позволяла себе так разговаривать с королевой, но сейчас та слишком задела ее, слишком обидела, и Лола наконец-то высказала то, что давно лежало у нее на сердце. Это был добрый совет, несмотря ни на что, добрый, пусть и приправленный горькими слезами. – Прости. Прости, Лола, я не хотела, – пораженная ее словами Мария все же вняла услышанному и впервые за долгое время проявила сожаление. Ее трясущиеся руки заключили Лолу в объятия, как тогда, когда они только встретились здесь, во Франции, и не было ничего, кроме радостной подготовки к свадьбе юной шотландской королевы с французским дофином. – Я не хочу потерять своего мужа. Я люблю его. Если понадобится, я стану такой, как она, но я ее уничтожу, – пообещала Мария, и Лоле стало и радостно, и тревожно. Потому что терпение и коварство рождают безжалостность, а у нее был маленький сын, к которому Мария только что продемонстрировала свое отношение, хотя и являлась его крестной матерью. Раньше никто не сказал бы, что Мария похожа на Екатерину, и порой это казалось неудачным стечением обстоятельств, но если она станет похожей, действительно похожей, возможно, они все еще захлебнуться в своей крови. Лола надеялась, лучшая часть Марии победит. А еще она надеялась, королева не навестит в ближайшее время невинного младенца. И не пришедшая в себя после всех потрясений Мария действительно не спешила знакомиться с новорожденным, тогда как освобожденные от плена дети королевы-матери пришли в ее покои уже на следующий день. Плотным кругом они обступили постель Екатерины, и она неосознанно прижала ребенка плотнее к груди, словно его грозились выхватить у нее разгневанные наследники. Вздохнув глубже, она постаралась списать нелепый страх на ухудшившееся самочувствие – несмотря на благополучные роды и переполнявшее счастье, ее здоровье не спешило приходить в норму. Повитухи шептались все громче, а она постоянно дремала, не выпуская из рук младенца. – Он такой маленький, – восторженно прошептала Марго, забираясь на кровать матери и, позабыв о манерах, почти на четвереньках подползая к ней. Вдохновленные примером принцессы, остальные подошли ближе, рассматривая лицо новорожденного и в тайне наслаждаясь семейным моментом. Екатерина знала, что они скучали и переволновались – иначе и не пришли бы сюда все, включая давно обиженных на нее Клод и Карла. – Мы поздравляем тебя, мама, – побледнев, официально объявил Карл, и она улыбнулась ему со всей искренностью, на какую была способна. Конечно, никто из детей не испытывал особой радости по случаю рождения соперника, и Карл больше всех переживал из-за этого события, но ее детям не смогли бы отказать в воспитанности. – На кого он похож? – нарушил вновь наступившую вязкую тишину заинтересованный Генрих, пока Екатерина свободной рукой поглаживала светловолосую макушку Марго, увлеченно разглядывавшей новорожденного брата. Екатерина застыла, не зная, что сказать, хотя ответ казался очевидным. – Он похож на Франциска. Неужели ты не видишь? У него даже волосы такие же, – подал голос Эркюль, всегда метко попадавший в цель. Совсем ребенок, он недолюбливал Генриха и по-детски неизменно старался уколоть. К счастью, Генрих обладал беззлобным нравом и не обижался. И все же сейчас Эркюль был прав, и в комнате воцарилось молчание, неловкость которого чувствовали даже дети. – Какое ему дали имя? – решив разрядить обстановку, спросила Клод, отчего Екатерина почти скривилась. Она не ожидала, что детям еще не сообщили, как назвали их брата. Она любила их всех и поэтому предпочла бы не извещать о данном решении короля лично. Екатерина никогда не трусила, но сейчас отчаянно боролась с малодушным желанием спрятаться за чужую спину. – Франциск, – справившись с волнением, пристыжено сообщила королева и гордо вскинула голову. В конце концов, ребенок ни в чем не виноват, и они должны уважать его, а она – все для этого сделать. Однако запал Екатерины иссяк, стоило ей увидеть пораженное, красное от ярости и обиды лицо Карла. Конечно, он сумел принять ребенка, но никак не ожидал, что его заденут еще и так – дав сопернику имя опозорившего мать короля. – Думаю, мы должны позволить матери отдохнуть, – оправившись от шока, заметила Клод и потянула Марго за рукав платья. Екатерина, борясь с подступающим расстройством, поцеловала младших детей и проводила взглядом свое удаляющееся семейство. Она знала, что будет тяжело, но хотела побыть абсолютно счастливой хотя бы несколько дней. – Выпейте, Ваше Величество, – врач протянул ей дурно пахнувшее снадобье, и она покорно выпила все до капли. Сразу потянуло в сон – служанки мягко забрали у нее ребенка, пока она сползала по перине и укладывала голову на подушку – спать она еще долго сможет только на спине. – Я смогу иметь еще детей? Когда мое здоровье позволит мне вернуться к королю? – сонно спросила Екатерина хлопотавшего над ней врача. Не потому, что собиралась рожать снова, а потому, что не хотела чувствовать себя неполноценной. Королеве вспомнился старый сон, где роды уничтожили ее как женщину. – Я не вижу помех, если вы решитесь на еще одного ребенка, но настоятельно рекомендую вам не делать этого. Как и возвращаться в ближайшее время к Его Величеству, – они оба понимали, о каком возвращении шла речь. Тревога кольнула сердце Екатерины – после предыдущих родов она долго восстанавливалась, но ни Генрих, ни она сама не спешили в супружескую спальню. Теперь же она не могла терять время, рисковать положением, тем более в последний раз они с Франциском были вместе почти пять месяцев назад. Врач потрогал лоб Екатерины, проверяя температуру, и она закрыла глаза, не замечая вошедшего в спальню короля. Франциск старался проводить с матерью и ребенком каждую свободную минуту, но к невероятному счастью примешивалось беспокойство – врачи говорили, из-за не сильного, но долго не прекращавшегося до конца кровотечения, королева потеряла достаточно крови, у нее сохранялась небольшая температура, не проходила усталость. Ближайшие дни должны были показать, насколько серьезно обстояло дело. Подслушанный случайно вопрос матери лишь усилил любовь и желание помочь Франциска – она хотела вернуться к нему. Она не выпускала из рук ребенка, позволяя надеяться, что их любовь вспыхнет с новой силой, а сказанное вслух развеяло любые сомнения. – Почему она так слаба? Вы говорили мне, все прошло благополучно, – спросил король, жадно рассматривая бледное и одновременно умиротворенное лицо. Конечно, он не рассчитывал, что мать поправится на вторые сутки, но иногда ему казалось, что она лишь слабеет с каждым часом. – Благополучно. Насколько это возможно в ее случае. Ей нужно победить температуру. Кровотечение, слава богу, прекратилось, – ответил врач, так же внимательно рассматривая королеву и задумчиво потирая подбородок. – Ей тяжело. К тому же у нее слишком много молока. – Вы убеждали меня, родильная горячка обошла ее стороной, – уже более раздраженно продолжил Франциск. Ему чудилось, в последнее время он узнал о рождении детей больше, чем любая повитуха – король старался выведать все возможные подробности и рекомендации, и от него не укрылось, что самой опасной напастью являлась родильная горячка. Его мать не истекла кровью, как в прошлый раз, но все равно пугала своим состоянием. – У королевы сильный организм, и она никогда раньше не страдала от подобной болезни. Я не могу с уверенностью говорить о будущем, но я предупреждал, что роды станут для нее тяжелым испытанием. Ей нужен покой и отдых. Мы даем ей все необходимые средства, – врач посмотрел на Франциска почти затравленно, и он снисходительно кивнул. Никто и правда не виноват в не самом быстром восстановлении королевы, и все могло кончиться намного хуже. По крайней мере, ребенок был жив и здоров. Стараясь отогнать панику, Франциск направился к себе. Сидеть над матерью круглосуточно он не имел возможности. Особенно после нападения Бурбонов. Те благополучно сидели в темнице, пока Франциск пытался побороть ярость и не поубивать их без суда и следствия наиболее варварским способом. – Что ты тут делаешь? – удивленно поинтересовался король, едва переступив порог своих покоев и заметив застывшую у окна жену. Он не злился на нее, но его сердце против воли сжалось в недобром предчувствии. Марию напугало то, что случилось с ними в последние недели, и он искренне старался ее поддержать, но это было сложно, учитывая рождение его долгожданного и внебрачного сына. – Я думаю, нам нужно уехать отсюда. Вернуться в прежнюю резиденцию, – передернув плечами, объявила Мария и подошла ближе к нему. На напряженном лице не читалось злобы, и Франциск позволил себе расслабиться. – Сейчас это невозможно, – как можно более миролюбиво возразил он. Переезд и правда казался немыслимым – еще не оправившиеся от нападения члены королевской семьи, крохотный, едва родившийся ребенок, лежащая без сознания от кровопотери и усталости мать, ожидающие приговора государственные преступники… О возвращении в привычный замок не шло и речи. – Я не могу больше здесь находиться! – не сдержавшись, крикнула Мария, а потом покраснела и прижалась к нему, как делала, когда между ними еще не стояла обожаемая им мать-любовница. Сейчас во Франциске играла померкшая за обидой и страстью к другой женщине любовь к жене. В конце концов, Мария испугалась не меньше других, ей тоже грозила смерть, и он никогда, никогда не был к ней равнодушен. – Мария, я знаю, тебе трудно. Но ребенок… он слишком мал, мы не можем рисковать его здоровьем, – Франциск с нежностью прошелся ладонью по спине притихшей жены. Мария повела себя куда более достойно, чем он мог ожидать от нее, и ему не хотелось рушить это хрупкое перемирие, эти наступившие после стольких трагедий минуты всеобщего счастья и спокойствия, и он с ужасом ждал, что после сказанного она закричит, разозлится, станет плакать или угрожать… но Мария лишь подняла на него темные, без капли злобы глаза. – Франциск, я лично повезу его, прижав к своей груди. С ним ничего не случится, клянусь, – в ее голосе появилась мольба, и как Франциск ни искал коварства, хитрости, ненависти, Мария излучала только усталость, покорность и жажду поддержки. – Давай уедем, прошу. – А моя мать? Она еще не оправилась после родов, – снова возразил король, и на этот раз глаза Марии сверкнули чем-то неопределенным, хотя и не привычной прежде жестокостью. – Франциск, я знаю, тебе не понравится то, что я скажу, но ты должен подумать, – спокойно начала Мария, выпрямившись и не отрывая от него взгляда. Франциск против воли отметил, что она повзрослела, сильно повзрослела. Научилась владеть собой. Стала хитрее и умнее. И он не знал, радоваться этому или нет. – Она дала тебе все, что можно и нельзя. Даже больше. Полтора года ты наслаждался ее телом и душой, но теперь этому в любом случае пришел конец. Я знаю, что говорит врач о ее здоровье. Она еще долго не сможет доставить тебе удовольствие. Если вообще когда-нибудь сможет. Ты должен подумать о ее здоровье – она не восстановит его в змеиной яме двора или твоих объятиях. Особенно в твоих объятиях, – видя удивление и непонимание в его глазах, пояснила Мария. Спокойствие, с каким она продолжала говорить, пугало. Слишком плохо оно сочеталось с ее прежним вспыльчивым нравом. – Мария, я не лишу ее всего. Не после того, через что она прошла, – отрезал Франциск, понимая, насколько жалко звучат его слова, учитывая данные матери многочисленные обещания. – Не лишу ее ребенка, которого она выносила и родила вопреки всему, – лишь сказав это, король вспомнил одно из видений матери, где он отобрал у нее ребенка, и какое впечатление то видение произвело на нее. – Она знала, на что шла, еще пытаясь забеременеть. Не отказывай ей в уме и коварстве. Ты не лишишь ее титулов, только подаришь новые. Ты не отнимешь у нее все, ты добавишь. Но этот ребенок – твой. Наш. Выполни ее условия, и мы уедем отсюда вместе с ним. Она исполнила свое главное предназначение. Теперь у нас есть наследник, а она вернет себе власть. Разве не так было задумано? – Франциск посмотрел на жену с неверием, не в состоянии снова возразить. В ее словах был смысл, и короля поразило, как она готова принять чужого ребенка, столь ненавидимого прежде. Но, как бы странно это ни выглядело, в таком поступке имелась логика. Мария полностью обезопасит себя. И он не мог отрицать, что, прими его жена новорожденного наследника, сделать того законным стало бы намного проще. Мария могла бы быть хорошей матерью, если бы захотела. Но в состоянии ли она и правда захотеть? – Я подумаю, – пообещал Франциск, не веря, что говорит подобное, да еще и всерьез. Мария поймала его врасплох, предоставила рациональные мысли, когда вокруг царили лишь эмоции. Он понимал – верить ей опасно, но вопреки всему разум короля осмысливал предложенное, а вспыхнувшее уважение к победившей откровенную неприязнь жене грозило оживить и почти умершую между ними любовь. Думать оказалось непросто – предложение Марии и нравилось, и не нравилось ему, а все так же лежащая в кровати бледная мать вызывала в нем еще больше сомнений. Ради ее здоровья он сделал бы что угодно и ждал, пока врачи скажут что-то более-менее определенное о выздоровлении королевы. Помимо слабости, температуры и боли Франциска беспокоило поведение матери – она всегда стояла горой за своих детей, но над малышом она кружила коршуном, с трудом выпуская его из рук, с боем отдавая кормилице и со слезами позволяя забрать из ее покоев. Она становилась фанатичной матерью, почти нездорово трясущейся над ребенком, и во Франциске мешались тревога, ревность и чувство вины за то, что окончательной уверенности в его защите и способности уберечь от неприятностей в ней так и не возникло. Размышляя над этим, Франциск осторожно взял холодную белую руку матери и прижал к губам. Судя по всему, горячка все же обошла королеву стороной, однако во сне она по-прежнему проводила подозрительно много времени. – Она так красива, не правда ли? – забывшись и расслышав за спиной знакомые шаги, разглядывая спокойное лицо и разметавшиеся по подушке волосы спящей матери, пробормотал Франциск. Она сдержала свое слово – родила ему сына ценой почти нечеловеческих мук, и он полюбил ее за это еще сильнее. В отдельных покоях с десятком слуг мирно сопел плод их любви. Для полного счастья не хватало только выздоровления королевы. – Я не хочу говорить об этом с тобой, – брезгливо отозвался неуверенно вошедший в спальню Карл и отпрянул от материнской кровати. Франциск взглянул на брата и осознал – они слишком по-разному смотрели на собственную мать. – Тебе стоит задуматься не только о ее красоте. Пока она приносит ей лишь унижение, а нам возможность не проснуться в одно прекрасное утро, – Карл напряженно сложил руки на груди, заставляя короля снова обернуться. – О чем ты говоришь? Я делаю все, что в моих силах, чтобы защитить ее и всех нас, – слишком раздраженно и по-детски возразил он, задетый за живое. В кругу семьи трудно было сохранять невозмутимость, тем более он и правда сам привез их сюда, отдав в распоряжение протестантов. – Ты слишком высокого о себе мнения! Это из-за тебя мы все оказались здесь! Все чуть не умерли! Потому что ты всегда уверен в своей правоте! – выкрикнул Карл и замолк, опасливо посмотрев на пошевелившуюся мать. Франциск на секунду отвернулся – и Мария, и Карл испугались до полусмерти, они оба еще не оправились от своего страха и они оба винили его. Ему хотелось верить, это лишь в запале и ненадолго. Пусть он никогда не откажется от своего права окончательного решения, воевать с семьей, оправдываться или наоборот показательно отстаивать собственную правоту он не имел желания. Он уже заплатил достаточную цену за свои ошибки. – Я решу все эти проблемы, Бурбоны проиграли и не избегут наказания, – отрезал Франциск, сильнее сжимая запястье матери и надеясь когда-нибудь обзавестись ее убийственной выдержкой. – Реши сначала ее проблему. Разве ты не обещал прислушиваться к ней и обеспечивать властью? Пока она только лежит в этой постели и с утра до вечера нянчит ваше отродье. Это омерзительно, к нам она не приходила месяцами, пока кувыркалась с тобой! – снова закричал Карл, а потом, разозлившись на самого себя, на мгновение прикрыл лицо ладонью. – Это нужно прекратить. Ты должен жениться на ней, – совершенно спокойно вдруг добавил он, коротко посмотрев на бледную и неподвижную мать. – Это невозможно. Я уже женат. И Церковь не позволит... – ошарашено возразил Франциск, переводя взгляд с матери на брата. Озвученное им предложение звучало дико и стало совершенно неожиданным для короля. – А ты думал об этом, когда укладывал ее в постель? Когда делал ребенка и заставлял рожать? Ты знал, что ей нельзя... Даже я знал. Она едва не умерла. Из-за тебя. Снова, – Карл метнулся обратно к кровати, одним движением опустился на колени и погладил лицо матери. В брате сквозила такая искренняя любовь, такая болезненная привязанность, что Франциск в который раз подумал: возможно, никто не любил мать больше, крепче, сильнее, хотя с Карлом она неизменно оставалась почти преступно холодна. – Тебе мало было ее любви, ее страсти, ее боли. Ты захотел ребенка. Не просто ребенка – наследника. Ты забил ей голову сказками о власти. Она любит власть. И тебя. Ты захотел наследника, втоптал ее в грязь ради него. Ты называешь его дофином. Но он бастард. Пока она не твоя жена, – Франциск слушал и не мог поверить, что это его вечно маленький и истеричный брат. Он говорил совсем по-взрослому, обдуманно, логично, жестко. Он не выносил даже мысли о связи матери и брата, а теперь переступил через себя, заботясь о ней. – Пока она не твоя жена, все ее муки были зря. Ваш ребенок не унаследует трон. Он останется бастардом, она – придворной шлюхой. Ты должен жениться на ней. Если Папа позволил ей родить от тебя, он даст и разрешение на брак. Тебе нужно только придумать, как заставить дворян поддержать его, – пальцы Карла замерли на щеке королевы, словно он пытался стряхнуть морок, волну любви, которую каждый день удерживал в себе, пряча за маской язвительности и капризности. – Ты должен дать ей то, что она заслужила. Тогда она наконец успокоится и вернется к нам. – А куда я дену свою жену? Все не так просто, Карл, – напомнил Франциск, яростнее стискивая руку матери. Не верилось, что эта хрупкая, измученная женщина сумела родить здорового и крепкого сына после стольких испытаний и даже благополучно пережить роды. – Конечно, не просто. Ты не можешь и дальше сидеть на двух стульях, – Карл снова посмотрел на него взглядом, в котором читались осуждение и презрение. На самом деле, прежде они неплохо ладили – Франциск любил братьев и сестер, и Карл был ему ближе всех, и по возрасту, и по характеру. Франциск прекрасно понимал его чувства – в конце концов, не слишком давно отец так же отодвинул его от трона в пользу бастарда, в конце концов, он полюбил мать почти так же преданно и болезненно, как Карл. Поэтому перед ним короля сильнее всего мучила совесть. – Что ты собираешься делать? Только не говори, что она снова не получит ничего, кроме драгоценных побрякушек, – скривившись, как от лимона, добавил Карл. – Карл, – осторожно начал Франциск, и теперь ему стало еще больнее от того, что он всерьез рассматривал предложение жены. Конечно, он не оставил бы мать ни с чем в любом случае, но сейчас даже мысль о тех словах Марии казалась абсурдной, непозволительной, предательской по отношению к матери. – Нет! – почти закричал Карл, словно прочитав его мысли и догадавшись обо всем, что он собирался сказать. – Даже не думай! Ты не можешь оставить ее вышивать пеленки! Ты лишишь матери и себя, и нас! И Мария... Ты знаешь, что она чувствует к ней. Она и ребенок – прямая угроза для твоей жены. Ее дяди решат проблему. Рано или поздно, но решат. Мы оба это понимаем, – Карл устало потер переносицу, и Франциск ощутил, как долго он размышлял, искал выход, боролся с собой. Он слишком благороден. Слишком благороден для их семьи. И слишком одержим жаждой получить материнское внимание. Франциск мог бы подобрать еще одно подходящее для чувств брата слово, но не решился произнести его даже мысленно. К тому же он давно утратил способность адекватно оценивать все, что касалось матери. – Я не могу жениться на ней. Однако я позабочусь о ней и ребенке, обещаю, – объявил Франциск, немедленно ощутив, как малодушно прозвучали его слова. Лицо Карла покраснело, он вскочил на ноги и бросился к выходу, как делал всегда, когда был не в силах совладать с собой. – Они оба трупы. Лучше позаботься о похоронах, – злобно бросил он, скрываясь за дверью. В спальню королевы снова потянулись врачи и слуги, вынудив Франциска тоже покинуть ее. Он хотел обо всем поразмыслить заново и как следует, проведать сына, но в коридоре на него неожиданно выплыла Мария. Она еще ни разу не посещала покои его матери после родов, и король поймал себя на мысли, что лучше бы так оставалось и впредь, пусть Мария явно научилась контролировать свои эмоции. Вполне возможно, это было даже опаснее привычных истерик. – Ты подумал, Франциск? – ожидаемо спросила Мария, и он осознал: сейчас он не в состоянии принять подобное решение – абсолютно хладнокровное, безжалостное даже по отношению к самому себе. Только не после выговора от собственного брата. – Нет. Сейчас ехать невозможно, – бросил он, не глядя на жену, и двинулся к покоям сына. Мария не последовала за ним, не разозлилась и не закричала, дав очередной повод волноваться. Позже, сжимая совсем маленькие пальчики сына, Франциск размышлял, насколько подобное поведение не походило на нее и чего стоило ждать в недалеком будущем, ведь за любым затишьем всегда следует буря. Да, Франциск ждал бури, но не той, что случилась следующим утром. Получив отказ, Мария почти не расстроилась. Пусть Франциск не поддался сейчас, он уже потянулся к ней. Впервые за долгое время. Мария думала, возможно, Лола оказалась права – не отойдя от родов и трясясь над младенцем, Екатерина оставила его без поддержки, без своего вечного яда, и она действительно исполнила свое главное предназначение. Ребенок важен для Франциска, и если показать ему, что мать представляет для наследника угрозу, может быть, он и сумеет наконец побороть привязанность к ней. Екатерине и без того давно вложили в голову необходимые страхи – она прекрасно знала, насколько хрупка жизнь младенца и насколько она сама бессильна защитить его. Если она покажет одержимость, нездоровую привязанность, это заставит Франциска сомневаться. Спровоцировать Екатерину не представляло труда – Мария решила воспользоваться традициями, как обещала когда-то давно. Пока король готовился к очередному трудному дню, королева проснулась и, едва проглотив показавшийся совершенно безвкусным суп, уже привычно попросила принести ей ребенка. Сердце Екатерины щемило в предвкушении любви и нежности, которые она собиралась обрушить на новорожденного сына, но поникшие разом служанки не спешили выполнять ее приказ. Страх овладел королевой в секунды, потому что в глубине души она уже понимала, откуда исходила причина непослушания боявшихся их с Франциском до полуобморочного состояния слуг. – Я хочу видеть сына. Где он? Что с ним случилось? Он болен? Он жив? – свирепея и впадая в панику все больше с каждой секундой, забросала Екатерина вопросами склонившихся перед ней девушек, когда они сказали, что не могут принести ребенка. Секунды ожидания разрушали все те силы, которые сумела набрать за несколько дней после родов королева. – С ним все в порядке, Ваше Величество, – пробормотал срывающийся от страха голос одной из служанок. Екатерина и сама знала – сейчас она напоминала львицу, лишившуюся львенка и готовую за него разорвать зубами любого. – Тогда в чем дело? Где мой мальчик? Мой маленький Франциск… – едва не срываясь на рык, продолжила нападение Екатерина, не задумываясь, как изменилось ее поведение с рождением нового ребенка. Она всегда любила своих детей, интересовалась их судьбой, но ей и в голову не приходило держать их на руках целыми днями, тем более, если она и сидеть нормально не могла. Она знала другое – этот ребенок особенный, она не вынесет его потери. Он спас ее из болота похоти и грязи, спас, когда она готова была наложить на себя руки. И этого ребенка подарил ей Франциск. Она никому его не отдаст. Даже смерти. – Королева Мария приказала отдать его на воспитание подобранным кормилицам и няням, как и полагается королевскому наследнику, – ответили Екатерине, и она прижала ладонь к груди, задыхаясь и не веря, что один из ее жутких снов воплощается в жизнь. Она всегда помнила, такой опасности можно ожидать – она не жена, но ребенок всегда подавался Франциском как наследник, значит, ей не хватало прав воспитывать его… и все же Франциск клялся, будто никогда не отнимет у нее сына. – Нет… Верните его… – задыхаясь еще сильнее, пытаясь преодолеть боль в сердце и не в состоянии кричать, попросила Екатерина. Служанки бросились к ней, укладывая обратно на постель и вращая испуганными глазами – сердечная боль была не фигурой речи, а вполне реальным физическим недомоганием, от которого королева покраснела и не могла нормально дышать, неосознанно разрывая сорочку на тяжелой и чувствительной груди. – Ваше Величество, – неуверенно произнес кто-то, и сквозь пелену боли Екатерина поняла, что обращались не к ней. Она взглянула заслезившимися глазами на дверь и вместо ожидаемого короля увидела ставшую еще ненавистнее невестку, взиравшую на нее со смесью отвращения и откровенного торжества. – Я хотела сообщить вам лично, но, похоже, вы уже знаете, – Мария кивнула в сторону прижимавших беспокойно ворочающуюся Екатерину к подушкам. Никто не ожидал, что всегда выдержанная королева мгновенно впадет в истерику. – Мы с Франциском обсуждали воспитание наследника. Поскольку пока мы не можем уехать отсюда, полагаю, в таком… неприятном месте нужно обеспечить ему надежный присмотр, – с сочувствием на лице сообщила Мария, но Екатерина не верила ни единому ее слову. Наверняка все эти дни, пока не попадалась ей на глаза, Мария размышляла, как причинить свекрови побольше боли, и наконец додумалась до того, чего Екатерина опасалась уже давно. И вместе с этим осознанием королеву ощутимо ударили слова о разговоре с Франциском. Как он мог разговаривать с этой… женщиной? После всего, что та сотворила с их ребенком. Недаром она решилась продать Марию Конде – это было даже милосердно по отношению к невестке. – Никто не присмотрит за ним лучше, чем родная мать, – оскалилась Екатерина, закатывая глаза от непрекращавшихся ощущений в сердце – его словно сдавили железными тисками и не отпускали. Странно, но после рождения старшего Франциска она тоже некоторое время страдала от проблем с сердцем, хотя тогда находилась еще во вполне молодом возрасте. Эта ассоциация не добавляла королеве радости. – Вы любовница короля. Нельзя допустить, чтобы вы навредили репутации его сына, – безжалостно заявила Мария, подходя ближе, и Екатерина поняла, что сделает что угодно, лишь бы ребенок не попал в ее руки. Даже если Мария и правда собиралась использовать его как наследника. Нет, это ее ребенок. Она воспитает его как короля, как короля, любящего и уважающего родную мать. – Хотя, учитывая состояние вашего здоровья, полагаю, титул любовницы несколько устарел. От вас требовалось родить сына, и вы родили его… – Я буду говорить только с королем, – отрезала Екатерина, стараясь отмахнуться от намеков. В них заключилась ядовитая правда – как женщина она пока бесполезна. Пока. Екатерина ухватилась за это слово, веря, что когда-нибудь их с королем страсть вспыхнет снова. – Я предупреждала вас. Вы не можете воспитывать его. И кормить вы тоже его не можете, – прошептала Мария, мельком взглянув на округлую и явно переполненную молоком грудь свекрови. Даже тут Екатерина не походила теперь на королеву – ее тело совершенно не по-королевски кувшинами вырабатывало молоко для новорожденного ребенка. Никогда прежде такого не случалось с ней в подобном масштабе, несмотря на здоровую, в отличие от многих монарших семейств, родословную. – Замолчи, – сдерживая накатывающую и неподобающую истерику, приказала Екатерина. После родов перепады настроения и оглушающие по силе эмоции никуда не делись, а, казалось, только усилились. – Что здесь происходит? – поинтересовался от порога Франциск, когда довольно ухмыльнувшаяся Мария склонилась над свекровью еще ниже. Глаза Екатерина немедленно впились в короля с надеждой – она уже начала думать, что и его больше не увидит. – Франциск, она приказала забрать у меня ребенка. Пожалуйста, я не смогу без него. Ты обещал, пожалуйста. Обещаю, я позабочусь о нем… Пожалуйста… – по-детски залепетала королева, и Франциск на мгновение застыл в замешательстве. Сложно было поверить, что хладнокровная и жестокая мать при всех слезно молила его вернуть ребенка, тем более раньше дети интересовали ее исключительно играющими в детской. Все это совсем не походило на нее. Как и жажда не спускать ребенка с рук. Такая перемена вынудила короля переживать о том, о чем он раньше и не помышлял. – Принесите королеве ребенка и делайте это впредь по первому ее требованию, – приказал Франциск, опомнившись от ни с чем не сравнимого удивления и замечая счастливую искреннюю улыбку на лице матери и почему-то не меньшую радость на лице жены. Франциску казалось, она должна была расстроиться, разозлиться тому, как он снова принял сторону матери, однако Мария выглядела… довольной, словно только того и добивалась. – Франциск, мы обсуждали. Его нужно растить наследником, – неправдоподобно строго напомнила она, и в этот момент Франциск совсем ей не верил. Она не могла так легко и просто сменить гнев на милость, а даже если и смогла чудом, он не мог отобрать новорожденное дитя у рисковавшей всем ради него матери. – Ребенок останется с матерью, – отрезал Франциск, забирая у вошедшей служанки малыша в голубых пеленках и направляясь с ним к матери. Мария гордо задрала подбородок и прошествовала к выходу. У самой двери она остановилась, словно собираясь что-то сказать, но передумала и молча вышла, заставив еще больше беспокоиться о своей невесть откуда приобретенной выдержке и не сошедшем с лица удовлетворении. – Ты уверен, что у него надежная кормилица? – спросила мать, поморщившись от боли в груди, когда голова ребенка прижалась к ней слишком плотно. Несмотря на желание поддержать мать и любовь к сыну, Франциска начинала тревожить вечная, пусть и объяснимая паранойя матери. Они сами выбирали всех слуг, врачей, повитух, нянь и кормилиц, но она спрашивала об их надежности каждый день, стала излишне плаксива и едва ли не рыдая отдавала ребенка в чужие руки. Если Франциск и научился чему-то, так это тому, что все должно быть в меру. – Уверен. Ты должна перестать душить его своей заботой, мама, – настоятельно посоветовал Франциск, и она взглянула на него испуганно, ища в глазах угрозу и предупреждение, а потом кивнула и уложила голову ему на плечо. Никто не удивился, когда в течение часа королева снова задремала. Во сне Екатерина увидела мужа. Раньше она никогда не видела его во снах, только в бреду во время родов, и тогда он вызвал в ней животный ужас, пробудив чувство вины и одновременно опасения собственной смерти. Теперь же во сне она почувствовала, как кто-то присел к ней на кровать. Она подумала было, что это Франциск, но разум подсказал, что человек рядом тяжелее и пахнет иначе. Посмотрев на него, Екатерина узнала мужа. Он скалился – довольно и почти беззлобно, а внутри у нее поднимался страх, сдобренный желанием дотронуться и убедиться в собственном безумии. – Видишь, как все получилось? Ты знаешь, что нужно делать, – промурчал Генрих, и она могла бы поклясться, что он о ребенке, которого снова не было в ее руках. Беспокойство в груди достигло пика, когда смертельно холодная рука ласково дотронулась до ее щеки. Екатерина зажмурилась бы от ужаса, но не могла, и только слышала, как стучит в висках бешено и не стройно колотящееся сердце. Возможно, Франциск прав. Возможно, права даже Мария. Возможно, после родов у нее и правда помутился рассудок на почве тревоги за ребенка и любви к нему. – Ты должна убить его, – продолжил Генрих, и ошалело стучащее сердце Екатерины замерло на секунду, ведь она и теперь знала, кого покойный супруг имел в виду. – Убей его, и освободишь место к трону, – глядя ей в глаза, посоветовал он, а потом склонился и дотронулся до ее губ ледяным поцелуем. Мысли Екатерины замерли, замерзли в ощущении нереальности происходящего и чувстве зудящей, словно застарелая рана, любви, а потом вдруг зашевелились, завертелись в голове с такой скоростью, что она с трудом за ними поспевала. – Я знаю, что нужно делать, – пробормотала она и проснулась. Очнувшись, Екатерина осознала, что очередные сутки провела в полудреме и беспамятстве, и это неожиданно огорчило ее – королева не любила терять время даже по болезни. – Ваше Величество? – обратилась к ней одна из фрейлин, раскладывавшая в сундуки и шкафы вновь перешитые платья. Екатерина посмотрела на них с грустью – ходить она пока была не в состоянии, о чем свидетельствовали не только рекомендации врачей, но и отчетливая боль внизу живота. Несмотря на укол сожаления, королева ощутила такой же сильный прилив радости – как минимум еще несколько дней она проведет наедине со своим малышом, ведь Франциск позволил ей свободно общаться с ним. – Прикажите принести мне ребенка. И скажите, что я хочу видеть герцога Гиза, – наконец отдала Екатерина приказание замершей перед ней в ожидании фрейлине, явно не ожидавшей подобной просьбы. – Сейчас. – Герцога Гиза? – настороженно уточнила девушка, и Екатерина раздраженно кивнула. Герцог де Гиз теперь еще больше купался во всенародной любви, разбив в очередной раз протестантское войско и освободив монаршее семейство. Екатерина не любила быть обязанной, а теперь все видели ее именно такой. Не только ее. Поэтому желание увидеть прибывшего сразу после победы в Амбуаз герцога казалось и странным, и объяснимым. Теперь она знала, что делать. «Не жди помощи от мужчин» – сказала она когда-то невестке, и с тех пор ничего не изменилось. Фрейлина исчезла, а Екатерина принялась готовиться. Сегодня она чувствовала себя лучше, поэтому ее смогли быстро приодеть, причесать, даже напудрить и нарумянить. Прижав к груди ребенка, королева принялась дожидаться Гиза. На самом деле, ожидание не было мучительно – Екатерина любовалась сыном, гладила его едва проглядывающие светлые кудряшки, целовала в лоб и щечки, рассказывала сказки, будто никогда прежде не рожала и не оставалась с ребенком в одной комнате, а теперь пыталась наверстать. – Екатерина. Чем обязан? – едва объявившись в ее покоях, поинтересовался Гиз, словно это она ворвалась к нему домой без предупреждения. Екатерине показалось, он вполне по-настоящему облизнулся. – Я предлагаю вам стать крестным моего сына, – без предисловий выдала королева, прижимая к груди младенца, и даже ко всему готовый герцог на секунду застыл каменным изваянием рядом с ее кроватью, а потом коротко хохотнул. Обычно королеву, лежащую в постели, навещали только родные, поэтому неожиданностей Гизу должно было хватить, чтобы согласиться быстро и без невыполнимых условий. – Не любите вы ходить вокруг да около, – усмехнулся он, переварив ее слова и с интересом взглянув на повернутого к ней лицом ребенка. Конечно, он хотел знать, насколько тот здоров и заслуживает внимания. – С вами – нет. Мы давно друг друга знаем, – фыркнула Екатерина, действительно считая, что тратить время и красноречие на этого человека не имело смысла. Он не меньший дьявол, чем она сама. – Это вы о том невинном флирте много лет назад? – герцог обнажил неожиданно белые зубы, и Екатерина поморщилась. Много лет назад Гиз, будучи лучшим другом Генриха, не побоялся завести с ней не слишком пространную беседу в саду замка, когда в глазах всех Екатерина страдала после смерти своего первого ребенка. Никто не догадывался, что ребенок был от другого лучшего друга Генриха, но она решила, что с подобного рода предательствами покончено, они все равно не принесли результата. Екатерина не сумела полюбить изуродованную родимым пятном дочь, однако ее смерть все же нанесла ей сокрушительный удар. Тогда, один и единственный раз, Екатерина готова была смириться с отсутствием детей – и тогда же в Генрихе проснулась совесть. Через три месяца Екатерина забеременела своим настоящим и любимым первенцем, а Ричард, его бастард и разговор с Гизом в саду остались в прошлом. – Вы сами подошли ко мне, невзирая на мое горе, – парировала она, хотя теперь всем стало известно, что горе с ней случилось после позорной и подлой измены мужу. – Вы согласны? – вернувшись к насущному вопросу, недовольно пробурчала Екатерина. Ей становился все неприятнее этот разговор, но она не могла прекратить его до ответа герцога. Она достаточно отдохнула. Пора освобождать путь к трону. Когда-то она просила Нарцисса уладить вопрос с крестными для ребенка, но после последней победы Гизов лучше кандидатов было не найти. Екатерина не сомневалась, что герцог сможет при необходимости объяснить свое согласие Марии. – И с чего бы это мне идти против племянницы? – Гиз снова оскалился, предвкушая увещевания и посулы. К сожалению, пока Екатерине было нечего предложить человеку, который уже имел все. Однако у нее оставались характер и интеллект, коварство и хладнокровие, которых до сих пор не приобрела Мария. Или, по крайней мере, приобрела недостаточно. – Она молода, глупа и капризна. И, если потребуется, я лично постараюсь, чтобы у нее никогда не появилось детей. Впрочем, из достоверных источников мне известно, что и без меня у нее могут быть серьезные проблемы с деторождением. И даже если вы убьете меня, я сделаю все, чтобы после моей смерти Франциск не женился во второй раз и не завел детей с кем бы то ни было, – глядя Гизу прямо в глаза, искренне пообещала Екатерина. И он знал, она способна это сделать – Франциск упрям и любит ее, а она потом и кровью добилась влияния на него. – Мы давно знаем друг друга. И у нас общие интересы. По большей части, – добавила Екатерина, укачивая попискивающего сына, мгновенно привлекшего внимание герцога. – Моя дорогая Екатерина, в глубине души я никогда не хотел вас убивать. Без вас было бы скучно, – он протянул руку к ребенку, и королева дернулась в сторону, не допуская даже мимолетного касания. – Вы знаете, если я буду крестить его, мне придется взять его на руки, – округлив глаза, напомнил Гиз и беззлобно расхохотался. Екатерина поджала губы, уже представляя, как давно запачканные в крови по локоть руки Гиза несут ее обожаемого наследника к крестильной купели. В январский мороз. С другой стороны, собственные руки Екатерины так же давно погрузились в кровь не меньше, а ребенок был плодом греха, власти и порока. – У вас три дня на раздумья. Не больше, – выпрямившись в кровати, сообщила королева, на миг открыв лицо сына. Гиз впился в него глазами так жадно, словно собирался писать портрет и запоминал каждую черточку, а потом удовлетворенно хмыкнул. Конечно, теперь он убедился, что выдать ребенка за чьего-нибудь еще, кроме короля, не получится – сходство было почти стопроцентным. – Не вздумайте ставить мне условия, я ведь могу напомнить, благодаря кому вас с ребенком не разорвала толпа еретиков-голодранцев, – уже без тени сомнения, предупредил герцог, разворачиваясь к двери. Екатерина сглотнула, вспоминая свой сон: она прекрасно понимала, чего хотел Генрих, чьей смерти, но она решила иначе, и если Гизу нужны доказательства слабости и бесполезности Марии, она их ему предоставит.