Благие намерения

Несколько долгих мгновений Екатерина напряженно ждала, что Франциск начнет душить ее по-настоящему, так, как он делал это, узнав о приписанной ей измене, но его пальцы просто держали тонкую шею королевы. Она боялась взглянуть ему в лицо и боролась с чувством безумной вины внутри. Как она дошла до такой одержимости? Всего через месяц после благополучных родов. Подарив миру и королевству здорового и крепкого наследника. – Боже правый… Я сошла с ума, – здравомыслие оказалось болезненнее безумия, и Екатерину накрыла совсем другая истерика. О чем она думала? Она могла застудить ребенка, могла задушить, неправильно покормив, могла порезать отравленным кинжалом, могла выронить из ослабевших рук… Ее долгожданное и любимое дитя… Как она берегла его, лично подвергнув опасности? – Умоляю, прости меня… Что я натворила? – вырываясь из хватки короля и рыдая, закричала Екатерина. Он смотрел на нее все так же холодно и бесстрастно. Королеву отчетливо затрясло под этим жестоким немигающим взглядом. – Я заслуживаю наказания. Я плохая мать. Они были правы. Все правы, – почти бессвязно забормотала она и вцепилась в камзол сына. Франциск немедленно схватил ее за руки, и тело Екатерины начало выгибаться в жутких неестественных судорогах. – Мой сын… Мой сын… – рыдания превратились в вопли, но она просто не могла контролировать себя. – Успокойся, – приказал Франциск, не позволяя ей начать биться головой о стену. Его ярость только усиливала чувство вины и осознанный теперь страх. Екатерина чувствовала, что задыхается, горит в лихорадке, и не знала, как задавить ненависть и презрение к себе, желание покаянно ползать на коленях перед колыбелью напуганного сына, стремление напиться яда и корчиться на полу в муках наказания. – Что теперь делать? – снова закричала Екатерина, ища способ все исправить и при этом кидаясь на сына. Истерика в ней оказалась настолько сильна, что она сумела освободиться из его объятий и уперлась кулаками в его грудь. Франциск издал странный звук и дернулся, словно едва сдерживался, чтобы не ударить. Екатерина не замечала и не думала – рыдания сотрясали тело, а ужас сковал мысли. Даже власть короля и опасение его гнева не сумели охладить ее пыл и остановить самобичевание. Екатерина принялась раскачиваться из стороны в сторону, подвывая, ошалело цепляясь за одежду сына и едва не царапая его острыми ногтями. Она не ждала его поддержки, не ждала наказания и жестокости. Ей просто нужно было ухватиться хоть за что-то, чтобы не сойти с ума окончательно. Пространство вокруг сжималось, рискуя раздавить, пол под ногами отчетливо крутился, когда Франциск оттолкнул ее, заставив пошатнуться и неуклюже сползти по стене вниз. Екатерина прижала ладони к мокрым глазам, успев заметить, как король размеренным шагом выходит за дверь. Конечно, он уйдет. Ничего другого она не заслуживала. Сердце в груди вновь зашлось болью, королеве показалось, она сейчас потеряет сознание, но в момент, когда она уже почти ничего не видела, а ее зубы собирались откусить язык, Франциск вернулся. Не один. Она посмотрела на него затравленным зверем и в который раз зарыдала. Его лицо лучше всего напоминало ей лицо малыша и то, как она с ним поступила. – Франциск? – в голове по-прежнему царил хаос, но когда король кивнул в ее сторону, и пришедшая с ним стража грубо подхватила Екатерину под руки, она кожей почуяла неладное. Тело напряглось, как струна, в висках застучало. – Исполнять, – хладнокровно и по-военному приказал Франциск, стоило ей заметаться, а страже замешкаться в неуверенности. Инстинктивно брыкающуюся королеву перехватили еще крепче, заломив руки и потянув от стены. – Что вы делаете? – завопила она, осознав, что сейчас с ней сотворят нечто страшное, и разом позабыв о сотрясавшей минуту назад истерике. Вина не ушла, но ужас стал другим. Стража тащила сопротивляющуюся Екатерину вперед, пока она пыталась зацепиться носками туфель за малейшую выбоину в полу. Один взгляд на замершее посмертной маской лицо Франциска родил понимание – не страх гнева или наказания, не признание вины выгибали сейчас ее тело. Это было опасение за свою собственную жизнь. «Он все для меня», – сказал Франциск за дверью погреба, и, глядя в его ледяные и почти синие глаза, она ощутила, насколько правдивы были те слова, насколько ошиблась она сама и чем ей грозило все это. Франциск не только сделает даже невозможное для защиты сына – он не простит ей то, как она подвергла малыша опасности. – Ваше Величество! – поперхнувшись от боли, прохрипел стражник, когда, по-звериному рыча, Екатерина исхитрилась и ударила его локтем под дых. Хватка ослабла, и она попыталась побежать, но второй стражник ловко подставил ей подножку, и королева снова упала на пол. Мужские руки во второй раз подхватили ее, поднимая и направляя. – Не трогайте меня! – выкрученные суставы заныли, но не это вынудило Екатерину снова закричать и с нечеловеческой силой попятиться назад – прямо на ее глазах, не меняясь в лице, ни на секунду не проявив сомнения, сожаления или ярости, Франциск распахнул решетчатые створки покрытого снаружи коркой льда окна и столь же уверенно отступил в сторону. И она поняла. Поняла, что он собрался делать. – Не надо! Прошу! Пожалуйста! – стража потащила ее к окну, Екатерина споткнулась, задергалась, закрутилась. Это походило на страшный сон, один из ее кошмаров, видений, мучавших до родов. Разъяренный король не простил ей ошибки и собирался просто бросить в бездну, не замешкавшись ни на миг. Екатерина признавала вину, с трудом дышала от боли раскаяния, обожала дитя, перед которым провинилась, но… она не хотела умирать. Только не так. Нет. Не сегодня. – Держи! – вырвалось у одного из стражников, когда она, приложив все свои силы, рванулась назад и почти вырвалась, рискуя вывихнуть себе плечо. На лице короля мелькнуло нечто неопределенное при взгляде на нее. Она упала бы перед ним на колени, однако вдвоем стражники скрутили ее так, что теперь она не могла пошевелиться. Два шага до окна показались вечностью, а потом Екатерину впихнули в оконную раму, и она зависла по пояс прямо над безразличной снежной бездной. – Франциск! Пощади! – несмотря на самобичевание, вину и желание наказания, жажда жизни вновь пробудилась в королеве. Столь же сильная, как тогда, когда ее выталкивали в окно инквизиторы в оставленной чумной деревне. Ее опьяненный до того страхом за ребенка рассудок вопил о необходимости молить, рыдать, ползать на коленях, убивать, предпринять что угодно, но спастись. Спастись любой ценой. Из кармана Екатерины со звоном выпал на пол отравленный кинжал. Пытаясь преодолеть панику, она посмотрела на раскинувшиеся внизу и присыпанные снегом дорожки сада. Слишком высоко. Ей не выжить. Она хотела лишь защитить сына, а теперь он окажется без ее поддержки, без матери. Если бы раньше она могла видеть так четко… Екатерина закричала в отчаянии и бессилии, хватаясь замерзшими руками за подоконник. Лучше было бы умереть безумной, чем осознав, вернув рассудок. – Ты опасна для сына! – донесся до наполненных завыванием ветра ушей Екатерины гневный, но спокойный голос короля, оказавшегося у нее за спиной. Екатерина хватала губами воздух и глотала быстро индевеющие слезы, отчаянно искала выход и цеплялась за последние минуты жизни. Только державшая за ноги стража пока еще не позволяла ей полететь головой вниз из открытого окна Амбуаза. – Ты украла, напугала его. Ты довела себя до такого состояния, что его нельзя оставлять с тобой. Я просил тебя довериться мне, я сделал бы все ради тебя, почему ты предпочла молчать и уступать болезни? Подвергать риску Франциска? – раньше она едва бы поняла его слова, но теперь она была не так слепа, совсем не так. Он прав. Она лишь закатывала истерики и тряслась над ребенком, ничего не прося и не объясняя. Она дошла до крайней точки, оставив короля в неведении и тревоге. Она не дала ему ни единого шанса, хотя он тянулся к ней не один раз. Она никого не защищала – она уступила безумию, уже давно таившемуся в ней. – Ты сама оставила нашего сына, – безжалостно отрезал он, и она всхлипнула, стараясь ухватиться за серый камень стены. Франциск был прав, но она не хотела умирать. Она хотела бороться. Защищать своего сына по-настоящему. Умереть можно в любой момент, и за все это время она стремилась к смерти лишь однажды. Бросить детей казалось куда более страшным наказанием, чем сама смерть. Она вспоминала их лица и думала, что впервые видела выход, но было уже слишком поздно. Франциск не собирался давать ей еще один шанс. – Я хочу жить! Позволь мне защитить его! Умоляю! – зажмурившись, закричала Екатерина ему в ответ с первобытным отчаянием и столь же искренним, идущим из самой глубины сердца обещанием. Если бы он позволил, она сделала бы все. Все, чтобы они с сыном были счастливы. В следующую секунду тело Екатерины почти соскользнуло через подоконник окончательно, а потом… потом крепкие мужские руки неожиданно вытянули Екатерину обратно, ровно в объятия короля. Она чуть не потеряла сознание от столь резкого движения и обессилено распласталась у него на груди. Окно закрыли, и ледяной ветер больше не вламывался со свистом в комнату, но Екатерина дрожала от холода и спавшего в одну секунду напряжения. – Вы можете быть свободны, – Франциск отпустил стражу, прежде чем укутать ее в нечто теплое и мягкое и крепче прижать к себе. – Почему ты передумал? – все внутри словно выгорело, заставляя голос звучать глухо и безразлично. Франциск аккуратно опустил ее на кровать, закутывая еще и в покрывало, а потом ложась рядом. Екатерина не была готова взглянуть ему в глаза. Он ничего ей не ответил. От Франциска исходила боль. Ее материнское сердце чувствовало его страх, разочарование, усталость. В короле не горела злоба, им не владел гнев – она много раз испытывала их на себе прежде, чтобы понять: сейчас Франциск не стремился втоптать ее в грязь, проучить или отомстить. Она не читала в нем торжества, удовлетворения, облегчения. Он словно и не собирался убивать провинившуюся мать. Во всей расслабленной фигуре короля виднелось полное изнеможение. Если бы Франциск действительно хотел расправиться с ней в порыве ярости, он вел бы себя совсем иначе. – Одной моей власти недостаточно. Как и любви, – с горечью произнес он, обнимая ее за талию, скрытую под слоями меха и покрывал. И тогда она вспомнила, как он вышел, прежде чем вернуться со стражей. Она не обратила внимания, что это заняло у него слишком много времени для одного-единственного приказа. Он сказал им что-то еще. Ее не просто выбросили в окно, ее выслушали, дали выплеснуть накопившееся безумие. Это был очередной урок. Лекарство, позволившее излечиться. Екатерина уткнулась носом в плечо короля, отмечая, что дышать действительно стало легче, а в голове прояснилось. Морок одержимости спал, спалив душу дотла уже в который раз. – Ты знаешь меня лучше, чем я сама, – прошептала Екатерина, вытаскивая пальцы из-под одеяла и обхватывая ими руку сына. Как же она его любила. И как много страданий подарила в отместку за те, которым подверг ее он. – Посмотри на меня, – тихо попросил Франциск, и она подчинилась, неловко приподняв голову с его плеча. Она искала в сыне следы гнева и любви, он же смотрел на эту измученную деторождением и чужими угрозами женщину и старался найти в ней хотя бы тень той, к которой он впервые явился со своей страстью много месяцев назад. – Ты отнимешь его? – спросила она, уже готовясь к подобному приказу и едва шевеля губами. Это было бы логичным шагом. Екатерина утешала себя мыслью, что он может оказаться временным, если она научится контролировать свою одержимость. – Ты его мать. У него никогда не будет никого ближе и надежнее тебя, – неожиданно проявил благородство Франциск, и Екатерина застыла, боясь снова расплакаться, теперь уже от счастья. Ее молочная грудь с трудом вздымалась в лишенном изящества платье. – Спасибо, Франциск. Обещаю, этого больше не повторится, – она поднесла руку сына к губам, а потом прижалась к ней пылающей щекой. За время их связи Франциск вырос, научился правильно использовать жестокость, научился принимать решения, научился быть королем. Она гордилась им как никогда. – Я даю тебе разрешение самой кормить его, – добавил Франциск, и она вскинулась, уставилась на него удивленно и недоверчиво. На секунду в нем отчетливо проскользнуло разочарование – она видела, в глубине души он не ощущал готовности и желания сделать из королевы и любовницы кормилицу, пусть и королевского сына. – Ты позволишь мне? Традиции… – начала она и замолчала, неуверенно потирая шею. Конечно, традиции, собственный статус волновали ее до сих пор. Не только Франциск не думал прежде, что она станет матерью в самом обыденном смысле этого слова. Самой кормить ребенка – переступить очередную черту, отдаляющую от титула королевы. – Если тебе станет спокойнее. Ты не одна. И никогда не будешь, – напомнил Франциск, и она неуверенно кивнула. Ни один титул не стоил жизни и здоровья ребенка. Она не могла отказаться от того, о чем сама думала так давно. Ей больше не придется опасаться хотя бы подосланных кормилиц. – Клянусь, я буду защищать его до последнего вздоха, – пообещала она, теснее прижимаясь к королю тяжелой молочной грудью. Екатерина видела – Франциск и сам потерялся в буре эмоций, только сейчас тревога и ужас стали отпускать его. За любого своего ребенка он убил бы на месте. Ровно так же, как и она. – Ты королева, мама. Никогда не смей забывать об этом, – она лишь кивнула и вновь прижала руку сына к лицу, теперь уже стараясь успокоить. Он всегда приходил ей на помощь, а она часто оставляла его в одиночестве, наедине с переживаниями и сомнениями. Порой она забывала, как молод он был. Вечером Екатерина снова кормила сына. На этот раз открыто и с полным правом. Ей показали, как это делать, и осторожно уложили на грудь голодно пищащего ребенка. Боль при кормлении уже не была такой сильной, но королева растерялась, услышав, как часто едят новорожденные дети. Если бы не сидевший рядом Франциск, сомнения в ней никогда не стали бы очевидными, но Франциск распознал их, сделав видимыми и для других. Он всегда хорошо понимал ее и немедленно предложил разделить обязанности пополам с прошлой кормилицей. Екатерина неуверенно пообещала пользоваться услугами той женщины лишь в случае, когда ей самой станет невмоготу. В конце концов, это был ее ребенок, и она мечтала кормить его едва ли не с момента родов. Она приняла решение, еще поднеся младенца к груди в ледяном погребе, и за это решение она несла ответственность вдвойне. – Это вредно для груди, Ваше Величество, – предупредила одна из фрейлин Екатерину, но она бросила на нее тяжелый, не терпящий возражения взгляд. Благородные женщины всегда заботились о состоянии своей груди, и для обычной королевской любовницы она имела бы решающее значение, но Екатерина оказалась в постели короля вовсе не благодаря телу. Она мать короля – она могла позволить себе думать не только о том, как растеряется ее соблазнительность из-за кормления. Франциск по-прежнему не одобрял и опасался ее желания и помешательства на уходе за малышом, она чувствовала, однако не показал этого ни единым словом. Лишь сидел рядом на кровати и наблюдал, как сын получает то, в чем ему когда-то отказали. Покормив ребенка, она первым делом благодарно поцеловала короля в губы. Успокоившись и поразмыслив здраво, Екатерина была не прочь повторить ту ночь, когда они впервые за долгое время позволили себе прикоснуться друг к другу. Конечно, большее ей пока запрещалось, но женщина в ней просыпалась все увереннее. Она хотела бы проявить тепло к сыну всеми существующими способами, но Франциск не отошел от пережитого потрясения и верил, что любые его прикосновения оставались для нее опасны. Впрочем, тащить измученного и уставшего короля в постель и правда казалось диким и неуместным. Екатерина сосредоточилась на уходе за ребенком, лечении и подготовке полноценного возвращения ко двору. Истерики иногда подступали к ней, но теперь ей стало легче бороться с ними. Она вновь начала много читать, чтобы лучше отвлекаться, слушать доклады своего эскадрона, чтобы узнать политическую обстановку в стране, собственноручно готовить лекарства по семейным рецептам, чтобы приблизить выздоровление. Едва не случившийся полет из окна вернул Екатерину к жизни. – Екатерина, – король Наварры расплылся в улыбке, встретившись с ней в гостиной несколько дней спустя. Антуан с братом не выглядели закованными в кандалы истерзанными пленниками, и это было ей неприятно. Теперь она ненавидела их еще сильнее, еще отчетливее. Она бросила бы Бурбонов в ту самую клетку с тигром, повесила бы на ближайших деревьях, колесовала и четвертовала бы. Франциск жаждал смерти предателей не меньше, но он позволил ей выбрать наказание, к которому их приговорят. Наступил тот миг, когда ей стоило проявить себя как королеве. Королеве, а не матери или любовнице. Она прекрасно понимала, почему Франциск предоставил право выбора ей – он жаждал видеть королеву, а не безумную и отчаявшуюся женщину, стремился исполнить свое обещание и подарить власть. – Когда-то я сказала, что еще увижу ваши головы на пиках. Я готова сдержать слово, – самодовольно заявила Екатерина, рассматривая понурившихся старых врагов. Они не казались подавленными или смирившимися – они казались проигравшими, что было намного, намного важнее. – Изменит ли наша казнь хоть что-то? Разве только вы останетесь в руках оголтелых католиков Гизов целиком и полностью. Они ведь уже протянули руки к новорожденному… принцу, – замявшись на мгновение, предположил Антуан. Екатерину передернуло при упоминании сына – тревога за него вновь стальными тисками сжала сердце, и она нервно ухватилась за пышную юбку роскошного темно-зеленого платья, в которое с таким трудом облачилась несколько часов назад для пущей важности. – Держите ли вы слово так, как говорите? – вдруг подал голос Конде, и она встретилась с ним взглядом. Да, она дала ему обещание, спасшее все семейство Валуа, всю Францию. Столь удачное решение тогда – после она много думала о нем. Она убила бы предателей без малейшего сожаления, но Антуан был прав – она не могла оставить Гизов без какой-либо альтернативы им. Ей следовало держать их всех на коротком поводке: всемогущие Гизы окрестят наследника, павшие Бурбоны окажутся у нее в долгу, а позже они помешают друг другу отобрать трон у ее сыновей. – Верно, Людовик, – недолго помолчав и приобретя самый величественный вид, согласилась Екатерина. – Вы приняли мое предложение тогда, и я сдержу слово сейчас, – на лице Конде отобразилось удивление. Конечно, он не особенно рассчитывал на ее великодушие сегодня, да и она собиралась исполнить лишь часть сделки, ведь Марию королева отдавать ему не собиралась. Мария после всего сделанного жила лишь для того, чтобы однажды обеспечить шотландскую корону ее сыну. – Королевское помилование для вас с братом. Вам даруют его, – безмятежно улыбаясь, сообщила Екатерина и едва подавила раздражение, услышав в ответ смех Антуана. – Как же ты наивна, Екатерина. Все еще веришь во всеобщий мир и согласие. Или же ты растеряла весь свой ум в королевской постели. Я ведь говорил, что твое место именно там, – издевательски напомнил Антуан ту их встречу, когда он вынуждал ее солгать Франциску и выставить себя алчной до власти шлюхой. Холодный оценивающий взгляд короля Наварры скользил по изменившемуся телу Екатерины точь-в-точь, как тогда. Он никогда не видел в ней женщину, но неизменно отводил место лишь постельной грелки сначала мужа, а потом и сына. – Антуан, – с угрозой в голосе предупредил Конде. Может, в ее наивность он и не верил, зато политический талант признавал куда охотнее брата. Екатерина ухмыльнулась, стараясь не думать, что пышная грудь в тесном платье снова характерно отяжелела – наступало время очередного кормления. – Вы уедете в ближайшие дни. Вернетесь в Наварру и никогда больше не появитесь при дворе, – задирая подбородок еще выше, объявила королева, словно не обратив внимания на сальную грубость Бурбона и легкий страх в темных глазах его брата. – Каковы условия? – наконец прекращая паясничать и сдаваясь под взглядом Конде, уже серьезно поинтересовался Антуан. Екатерина ликовала – слабость врагов, издевавшихся над ней и ее ребенком, покусившихся на самое дорогое, их смирение и зависимость от нее быстро излечивали любые раны. Они ответят. Все ответят за то, что ей пришлось пережить. – Стража! – вновь выдержав торжественную паузу и заставив Бурбонов отчетливо занервничать, позвала Екатерина. Бурбоны побледнели еще больше и принялись обеспокоено переглядываться. Екатерина счастливо улыбалась, ожидая исполнения отданного заранее приказа. Ждать пришлось несколько минут, пока посыльные успели дойти до нужных покоев и вернуться. – Нет! – яростно закричал Антуан, стоило им объявиться в дверях, а Екатерине приглашающе махнуть рукой. Королева снова расплылась во мстительной улыбке. – Я далеко не так наивна, как ты думаешь. Вы уедете, но Генрих останется здесь, при французском дворе. Со мной. Чтобы никто из вас больше никогда не поддался искушению предать династию Валуа, – сообщила Екатерина и уложила обе руки на плечи маленького Генриха Наваррского, ставшего рядом. Он поднял на нее удивленные темные, как у отца и дяди, глаза, в которых плескался отголосок детского восторга, спасшего ее когда-то от приступа ярости Антуана. – Я ведь сказала тебе еще тогда – зря ты привез его с собой, – пальцы королевы еще сильнее стиснули плечи ребенка, и он растеряно посмотрел на стремительно краснеющего от гнева отца. – Я отказываюсь, – сквозь зубы процедил Антуан и впился взглядом в отчетливо напрягшегося сына. Возможно, тому и правда лучше было бы здесь, чем при строгом и лишенном радостей дворе матери. Антуан всегда находил способ предаться развлечениям, но ребенку даже обычные детские игры вряд ли разрешались. Как Жанна отпустила его сюда? В глубине души Екатерина знала – королева Наварры и сама мечтала сбросить Валуа с французского трона. – Это мое единственное условие. Иначе вас обоих обезглавят как государственных преступников. А может, и троих, – отрезала Екатерина так решительно и зло, что все в комнате вздрогнули. Она пропустила в голос свои настоящие эмоции, разом отбросив шутливый и уважительный тон. У Бурбонов не было выбора – по всем законам и правилам им полагалась казнь, и их единственный наследник в любом случае оставался в руках Екатерины. – Хорошо, – после нескольких минут молчания и напряженного обдумывания согласился Антуан и шагнул к ней так резко, что только природная выдержка позволила Екатерине не отшатнуться от неожиданности. – Но если с его головы упадет хоть волосок, итальянская ведьма, я исполню все те угрозы, которые сказал тебе тогда. Подумай о своем ребенке, – прошипел Бурбон ей в лицо, тоже берясь за плечо окончательно растерявшегося Генриха. – Я позабочусь о нем. Вы же знаете, сколько у меня детей. Ему будет, с кем расти. Марго его ровесница. Полагаю, она без труда познакомит Генриха с остальными, – выдержав полный ненависти взгляд, Екатерина усмехнулась, снова подала знак рукой, и через мгновение на пороге появилась ее младшая дочь. – Марго, проводи Генриха в детскую, теперь вы будете играть вместе, – попросила королева, почти отталкивая от себя стоящего вплотную Бурбона. В золотисто-карих глазах Марго читалось недовольство, но она была хорошо воспитана. Светловолосая, маленькая, в изящном бордовом платье, само очарование, она неправдоподобно степенно двинулась к ним. – Как прикажете, матушка, – в полной тишине Марго подошла к почти вжавшемуся в королеву Генриху Наваррскому и осмотрела его с ног до головы с выражением странной брезгливости на миловидном лице. Удовлетворившись осмотром, все в такой же тишине она взяла Генриха за руку и со всей серьезностью повела к выходу. – Вылитая мать, – бросил Антуан, стоило им скрыться за дверью, и Екатерина не могла с ним не согласиться. Своенравная с рождения Марго становилась все больше похожа на нее – и внутренне, а еще больше внешне. Королева праздновала победу. Бурбоны отправились в темницу дожидаться королевского помилования, Генрих Наваррский познакомился с ее детьми и окончательно стал заложником ее планов, наказание Франциска помогло ей справиться с вновь подступившим безумием. Счастливая и почти спокойная она вновь покормила новорожденного сына, жадно рассматривая его лицо и вдыхая запах собственного молока. Если бы не существование Марии, они с Франциском не были бы ограничены ничем, и воспоминание о невестке отдавало глухой болью внутри. Болью, которая никогда не пройдет полностью. – Я благодарна за все, что ты сделал для меня, – искренне прошептала Екатерина, когда король привычно навестил ее покои после кормления. Франциск выглядел странно притихшим – она слишком напугала его в предыдущие дни своим здоровьем и поведением. Она была бессильна это изменить и просто потянулась к нему губами для поцелуя. – Я пригласил кое-кого для тебя. Тебе нужен хороший врач, – Франциск увернулся от порыва матери и сам поцеловал в лоб. Слова о враче заинтересовали Екатерину, но еще больше ее задел поступок сына – она все сильнее убеждалась, что после их ночи и открывшегося у нее кровотечения, помноженного на истерику, он избегал поцелуев и прикосновений. Он винил себя и старался уберечь, рождая в Екатерине незнакомое прежде чувство – неполноценности. Она хотела быть для него женщиной, а не хрупкой вазой, матерью их общего ребенка, а не вечно больной королевой. – Кто вы? – равнодушно спросила она, когда Франциск пригласил обещанного врача и оставил их наедине. Екатерину осматривали многие лекари, ей прописывали огромное количество лекарств, лечили самыми разными способами, но если она и поправлялась раз за разом, то только благодаря силе своего организма. Никого равного Нострадамусу при королевском дворе так и не появилось. – Это я, Екатерина, – слишком фамильярно произнес незнакомец и сбросил капюшон. Собиравшаяся разразиться гневной тирадой королева замерла, узнав его. Конечно, она видела его прежде. – Руджиери, – пробормотала Екатерина, рассматривая уже позабытого друга. Известный прорицатель, он приехал вслед за ней из Флоренции, стал тенью, поддержкой в сложных, грязных, опасных делах. Он предсказал ей королевское будущее в ее бытность измученной никому не нужной сиротой. Она доверяла ему как себе… пока в ее жизни не появился Нострадамус. Легко и незаметно он оттеснил флорентийца от нее, и Руджиери покорно растворился где-то на просторах Франции. Она не часто вспоминала о нем, а вспоминая, не думала возвращать. – Что они с тобой сделали? – ужаснулся он, рассматривая истощенное лицо и непривычно худое для только родившей женщины тело, вычурный перстень на пальце и скромную подвеску на шее, свидетельствовавшие о королевском расположении, нездорово блестящие любовью глаза… Екатерина и сама знала – она стала совсем другой с их последней встречи. – Ты не видел этого в своих предсказаниях? – криво усмехнулась королева, поправляя смененную после кормления сорочку. Вопрос и правда заинтересовал ее, ведь никто никогда не предсказывал ей судьбу любовницы сына. – Нет. Никогда. Этого не должно было случиться, – Руджиери присел на край кровати и взял в руки тонкое запястье Екатерины. Она дернулась, не привыкнув к прикосновениям без разрешения. Только Франциск дотрагивался до нее по своему желанию. – Но случилось, – она посмотрела прямо в глаза прорицателю. Волнение уходило, оставалось теплое чувство старой дружбы, пусть друзьями в привычном понимании они не были и много лет назад. – Я приехал вовремя. Эти лекари свели бы тебя в могилу, – проворчал Руджиери, дотрагиваясь до ее лба и проверяя температуру. Потом он протянул королеве какую-то склянку, и, посмотрев на нее с сомнением, Екатерина все же выпила содержимое. Жидкость и правда не походила на все, что ей давали раньше, и, все, что она пыталась приготовить сама, когда были силы. – Франциск нашел тебя? – поинтересовалась она, удобнее ложась на подушках и наблюдая, как прорицатель прощупывает ее сильно пострадавший во время родов живот. Руджиери кивнул в ответ на вопрос, продолжая ощутимо давить на кожу вокруг пупка, а потом посмотрел на Екатерину с легким недоумением. Она не сразу поняла, почему: он ждал реакции на боль, но королева уже давно не обращала внимания на столь незначительное неудобство. Она познала боль намного, намного страшнее. – Вы позволите, Ваше Величество? – официальным тоном спросил прорицатель, окончательно превращаясь во врача и берясь за край светлой сорочки. Екатерина согласилась, послушно разведя колени. За последние месяцы ее осматривали столько раз, что позволить помочь проверенному лекарю не казалось проблемой, чем-то, из-за чего стоило переживать. – Он не прикасается ко мне из-за этого, – неожиданно для самой себя выдала Екатерина, все же не сдержав болезненного вздоха, когда руки Руджиери дотронулись до самого низа живота, пострадавшего больше всего. Боль и кровотечения не только приносили дискомфорт ей – они поселили во Франциске страх навредить, страх лечь в одну постель. Она видела это в его полных сомнения и иногда старающихся даже не смотреть на нее глазах. После всего, что у них было. После рождения их долгожданного первенца. – Внутренние органы не увеличены. Воспаления нет. Я подберу правильное лечение, – королева почувствовала холодную и липкую мазь на истерзанной плоти и прикрыла глаза. Постаравшись сделать процедуру как можно короче и безболезненнее, Руджиери выпрямился, и Екатерина на секунду расслабилась. Она поправится. Наконец-то ей действительно облегчат муки, вернут здоровье, подарят надежду. Она вспомнила слова Франциска: она не оставит своего сына, больше никогда не уступит болезни. – Мой ребенок… Я смогу кормить его? Я не наврежу ему? Я нездорова… – вынырнув из сладких мечтаний, Екатерина подумала, не опасно ли молоко от такой слабой и больной матери, как она. Теперь у нее был надежный советчик, хотя сама мысль о том, что сына придется отнять от груди, разрывала сердце на части. – Это единственно верное решение. Кормление нужно вам обоим, – поспешил успокоить королеву Руджиери, и она вздохнула с облегчением. Присутствие и знания старого друга приносили покой, даже если она выглядела для него жалкой и лишенной всех прежних титулов и привилегий. Влюбленной в своего господина и родившей от него любовницей, не больше. – Я должна поправиться к крестинам. Осталось очень мало времени. Я должна быть там, с моими сыновьями, – Екатерина поморщилась, расправляя сорочку и снова усаживаясь на постели. Облегчение или настойка Руджиери прибавили ей сил и уверенности, Екатерина чувствовала себя так, словно собиралась проскакать галопом до ближайшей деревни. – Поправитесь, – подтвердил ее мечты Руджиери, а затем вновь присел рядом и обхватил за руку. Екатерина мгновенно напряглась, кожей ощущая подвох. – Я вылечу вас полностью, но на это нужно не несколько дней. Нужно терпение. Если я в чем-то и согласен с вашими бестолковыми лекарями, так с тем, что с традиционными любовными утехами вам стоит подождать, – продолжил прорицатель, вынудив ее застыть в осознании. – Мария только того и жаждет. Я не могу допустить, чтобы он охладел ко мне, – зло прошипела Екатерина, вырывая свою руку из цепких пальцев Руджиери. Липкая, неприятная тревога снова окатила с головой. Тревога и нечто более страшное – привязанность, самая низменная и унизительная привязанность к мужчине. – Он любит вас. Его желание живо. А вы достаточно опытны, – так же безжалостно зашептал прорицатель, склоняясь к самому ее уху. По спине Екатерины пошли мурашки от осознания того, о каком опыте он говорил. – Есть много способов доставить ему удовольствие, не причинив вред себе… – Довольно! – Екатерина прервала ставший неприятным разговор, и Руджиери немедленно поднялся с кровати. Он был прав, но слушать такое не казалось правильным. Ее достаточно развратили, чтобы она могла ублажить короля сколь угодно изощренно, но не достаточно, чтобы она обсуждала это с другими. – Я оставлю лекарства на столе. Остальное приготовлю завтра, – доставая новые склянки, сказал прорицатель, а Екатерина так растерялась от всего услышанного, что забыла спросить, насколько он задержится в Амбуазе. Утром она проснулась с отчетливым ощущением облегчения – между ног ныло уже не столь явно, а привычная горячка спала. Ей стало легче. Она и не думала, насколько боль и жар извели ее. Теперь она по крайней мере была способна пошевелиться и не бояться упасть при этом в обморок. Ребенок, казалось, тоже выглядел более счастливым, вцепившись в ее грудь с удвоенным рвением, стоило только взять его на руки. Екатерина привычно рассматривала сына, победив охватившие в первую секунду безумный восторг и смертельный страх, позволив себе только одну мысль: слава богу, малыш родился крепким и уверенно рос. Она продолжила разглядывать пухлые детские щечки, пока не ощутила тяжелый изучающий взгляд. Принесший обещанные лекарства Руджиери молча изучал королеву, и по бесстрастному лицу прорицателя невозможно было понять, какие эмоции она у него вызвала. Конечно, она разрушила вековой порядок, сама кормила сына, испытывала счастье от их единения – те, кто знал и видел ее прежней, не сразу верили, что она, Екатерина Медичи, уже имея десять детей, вдруг настолько помешалась на ребенке. – Мне нужна чистая пеленка, – отвлекшись, Екатерина не сразу обратила внимание на то, как повлажнела окутывавшая младенца ткань. Служанки бросились ей на помощь, но она не отдала им сына – спросив совета, королева сама завернула обтертого и плачущего сына в свежую пеленку. Он тут же затих, а все присутствующие теперь смотрели на нее едва ли не с ужасом и благоговейным трепетом. Наверное, только королевы древности сами ухаживали за детьми еще и так. В Екатерине проснулся интерес – раньше она не кормила, не мыла, видела младенцев лишь чистыми, ухоженными, сытыми. С этим ребенком изменилось все, даже если ей больше не застилала глаза пелена щенячьей радости и безрассудного ужаса. Она не могла доверить сына другим, и здравый рассудок подсказал, что помимо слез и истерик у нее была возможность снизить риск, получив разрешение короля и самой обеспечивая новорожденному все необходимое. Подготовка к крестинам была почти окончена, королева боролась с собственными нервами, сосредоточившись на уходе за ребенком и следя за приготовлениями. Она могла бы лично вышить сыну крестильную рубашку, но Екатерина ненавидела вышивать и шить со времен безрадостного детства в монастырях – неприязнь к нитке и иголке победили желание самостоятельно снабдить сына вещами к таинству. Менять пеленки, к ее удивлению, было приятнее. – Я хочу сделать тебе подарок ко дню крещения нашего сына, – Екатерина собиралась в этот важный день особенно тщательно. Руджиери сдержал обещание, и она чувствовала себя значительно лучше, уже не сомневаясь, что сможет перенести церемонию. Приняв прописанные лекарства, королева облачилась в темно-синее с приглушенным золотым орнаментом платье и легко подбитый горностаем темный плащ. Вместе с сапогами из мягкой кожи плащ защитит ее от январского мороза, но куда важнее – он больше походил на коронационную мантию. Много лет назад Генрих по наущению Дианы отказал ей в пышной коронации, и сегодня она хотела получить день триумфа, крестя своего незаконнорожденного сына. Язвительная натура Медичи прорывалась наружу, как только Екатерина побеждала недуги и апатию. – Она прекрасна, – искренне восхитилась королева, когда Франциск раскрыл коробку со своим подарком. На красном бархате лежала выполненная из золота корона, но вовсе не золото поразило Екатерину – холодный металл украшали искусно скрученные лилии. Геральдические французские лилии и флорентийские лилии ее собственного рода Медичи переплетались между собой, изредка дополняясь драгоценными камнями. Екатерина почти справилась с излишней восприимчивостью, и все же сейчас к подведенным темной краской глазам подступили слезы. – Ты самая важная женщина в моей жизни, и никто не дарил мне больше, чем подарила ты, – высокопарно, но так же искренне признался Франциск и водрузил корону на тщательно уложенные золотистые волосы Екатерины. Впервые за почти два года она действительно чувствовала себя королевой. Ощущение счастья и едва уловимый аромат украшавших покои ирисов навсегда въелись ей в память. Этот день и правда удался на славу. Екатерина распорядилась, чтобы все как можно больше походило на крестины старшего Франциска много лет назад. Им даже удалось добиться присутствия представителей нескольких европейских монарших семейств. Королева волновалась как никогда в жизни, ступая по прохладным коридорам Амбуаза. Готовясь к родам, она не знала, что они произойдут именно здесь, а следом за ними и крещение. Нетитулованная знать выстроилась на пути младенца от покоев в часовню, и мягкий свет свечей в их руках успокаивал. Гиз вызвался было сам отнести малыша к специально установленной серебряной купели, но Екатерина некстати вспомнила поверье, будто маленького короля Иоанна несколько веков назад отравила собственная крестная мать по дороге на церемонию. Королева доверила передвижение ребенка дочери. Клод сопротивлялась, фыркала и едва не топала ногами, прежде чем согласиться. Решение казалось Екатерине правильным – в конце концов, Клод родилась принцессой и вместе с ней ребенка словно признавали и другие королевские дети. Встав с королем за купелью и хищно осмотрев присутствующих, Екатерина жадно наблюдала за берущим на руки младенца Гизом. Он улыбнулся ей и по обычаю отрекся за ребенка от сатаны. Маленький Франциск же вел себя спокойно и не закричал, даже когда его трижды облили холодной водой. Несмотря на все волнение, до боли сердце королевы сжалось лишь раз – по традиции слюна епископа должна была коснуться ушей и носа младенца, и в голову Екатерины немедленно полезли мысли о яде и о необходимости отказаться от такой процедуры. Однако все прошло без происшествий – сказав требовавшиеся от нее слова, она наконец-то получила ребенка обратно и свободно выдохнула. – Вам к лицу эта корона, Ваше Величество, – усмехнулся Гиз, заключив ее в торжественные объятия. На его лице застыло самодовольство и едва уловимая нотка наслаждения неожиданно величественным видом Екатерины. На публике королева всегда сохраняла достоинство, но сегодня она по-настоящему сверкала. Екатерина и сама видела это в зеркале – гордо задранный подбородок, надменный взгляд, роскошный наряд… и выражение неподдельного счастья в злых темных глазах. – Я не забуду вашего поступка, – пообещала она герцогу, разворачиваясь к выходу. Франциск шел рядом, и Екатерине было тепло от его присутствия, от закутанного в меха ребенка на руках, от похожего на мантию плаща на плечах и от ярким пятном горящих вокруг свечей. День триумфа. Она столько его ждала. Она чувствовала, как медленно склоняется в ее сторону Гиз и как слабеет вместе с этим Мария. Она никогда не умела подбирать союзников, никогда не замечала собственной уязвимости, верила в свой успех слишком слепо. Екатерина научилась выжидать годами, чтобы добиваться даже маленьких побед. Из таких побед складывалось будущее. И Гиз знал, что только забота о династии и Франции вела Екатерину вперед. В отличие от Марии. Поэтому она и была куда более надежным союзником, чем взбалмошная, подверженная настроению шотландская королева. Ей стоило присутствовать здесь, демонстрируя всепрощение, силу и высокое положение, но она не явилась. Она стала крестной матерью бастарда мужа от ее же фрейлины и подруги, а чувства к этому ребенку так и не смогла победить. Екатерина могла лишь радоваться такому недальновидному поведению невестки, отдавая в детскую сытого и спящего сына и отправляясь на пышные празднества по случаю крещения. Отказавшаяся присутствовать на церемонии крестин Мария тоже решила посетить торжественный пир. Устроить его после недавнего пленения было непросто, но король не поскупился, как и всегда, когда дело касалось сына. Мария не хотела туда идти, но любопытство и желание разрушить чужую радость победили – она собиралась гордо прошествовать мимо набирающихся вином гостей и отвесить пару колкостей матери новорожденного. Лучше было бы и дальше изображать смиренную и одновременно оскорбленную жену, однако это оказалось выше ее сил. – Его Величество король! – объявил герольд, и у входа в тронной зал появился Франциск с выражением гордости и едва уловимого облегчения на лице. Стайка придворных столпилась у дверей теснее, готовая драться за право осыпать его поздравлениями раньше других. – Ее Величество королева! – снова послышался хорошо поставленный голос, вызвав у Марии удивление. Она не говорила Франциску, что собирается все же прийти на абсурдно торжественный прием. Как он мог узнать, что она все же придет? Мария выглянула из своего укрытия и с трудом сдержала гневные слова – к тронному залу медленно и величественно к Франциску шествовала его мать. Он протянул ей руку, помогая преодолеть последние шаги, и Екатерина приняла ее, мгновение спустя занимая место рядом с ним. Мария крепко зажмурилась и снова открыла глаза, все еще не веря, что ей это не снится. Весь этот день был одним противоестественным фарсом, но объявление герольда стало последней каплей. Допустил ли он ошибку, или ему приказали так сказать? Екатерина обладала собственным титулом, которым дорожила, а теперь королевой назвали ее. Ее, мать и любовницу. Мария боролась с желанием немедленно выдрать свекрови волосы. Она в очередной раз осмотрела Екатерину с ног до головы. Мария уже давно не видела на ней столь торжественного наряда, давно не наблюдала такого самодовольства в глазах, давно не ощущала настолько терпкий запах духов. Раздраженный в последнее время Франциск тоже выглядел спокойным и не скрывал восхищения при взгляде на мать. Не верилось, что ни болезнь, ни истерики, ни ссоры до сих пор не разлучили их. Мария сделала все – отобрала у свекрови покой, здоровье, вожделение Франциска, поселив страхи, тревоги и сомнения. Ничто не смогло сломать Екатерину. Посмотрев на свекровь сегодня, Мария еще отчетливее поняла, что время истекало. Несмотря на все усилия, Франциск все больше отдалялся от нее. Екатерина надежно привязывала его ребенком, своей материнской сущностью и бог знает чем еще. Нужно было действовать. От верных людей Мария знала – существовала лишь одна слабость, которую Екатерина пока не преодолела и в ближайшие недели не сможет. Уязвимость, уже подаренная ей Марией. То, чем следовало воспользоваться снова, еще более решительно. То, что причинит нестерпимую боль и самой Марии. Она не представляла, как перенесет подобное, но у нее оставалось слишком мало козырей против свекрови. Она позволит Екатерине насладиться дням торжеств, успокоиться, ослабить контроль, а потом нанесет более жестокий удар. Для такого дела требовалась подготовка. Прогуливаясь по Амбуазу неделю спустя, Екатерина не думала, что новую ловушку для нее уже расставили. Громкие голоса в большой гостиной, обставленной мебелью из слоновой кости и самых дорогих пород дерева, гулким эхом наполняли даже коридор. Это было странно. Роскошная и огромная гостиная использовалась в самых важных случаях и для разговоров с наиболее влиятельными людьми. Неужели что-то случилось, а она, еще не отойдя от триумфа и бесконечных празднований, не заметила? Прижимая к груди крохотного спящего сына, Екатерина приблизилась к дверям. Конечно, не стоило повсюду таскать с собой ребенка, она отдавала себе отчет, но она так скучала по сыну, так стремилась защитить, что старалась не отпускать ни на одну лишнюю секунду, даже избавившись от паранойи. Может быть, когда ему исполнится хотя бы год... хотя бы полгода, она успокоится окончательно, одолеет страх, неуклонно убивавший сердце и разъедавший разум. Кивнув фрейлинам и страже, она уже собиралась пройти внутрь и разобраться в причинах странного собрания, когда слова Марии, приоткрывшие завесу этой тайны, коснулись ее ушей. – Вы и без меня знаете, фаворитка короля не справляется со своими обязанностями. Роды подорвали ее здоровье, а меня королю уже давно не хватает, – фыркнула Мария, и Екатерина злорадно ухмыльнулась. Невестка полностью заслужила такое отношение Франциска: она причинила ей столько страданий, она изводила его ревностью и бесконечными требованиями, и даже невинное дитя познало ненависть и гниль ее совершенно ожесточившегося сердца. Но злорадство тут же сменилось тревогой. Разве хоть одна женщина стала бы объявлять о своем унижении и бессилии просто так? – Королю нужна новая любовница, и мы с вами должны выбрать для него кандидаток, – она посмотрела прямо на замершую с ребенком на руках в дверном проеме Екатерину. Вокруг повисла напряженная тишина: свита Екатерины молча выстроилась за ее спиной, а придворные дамы Марии виновато склонили головы. Почти двадцать человек просто стояли и смотрели то в пол, то друг на друга. – Доброе утро, – наконец уверенно произнесла королева, судорожно размышляя, как разогнать это сборище и не выставить себя жалкой. – Как хорошо, что вы здесь, – вместо приветствия бросила Мария, делая шаг навстречу и глядя на ребенка мужа с ненавистью, заставившей Екатерину надежнее прикрыть его головку своим локтем. – Возможно, вам тоже будет интересен наш разговор. Может быть, вы сами найдете себе замену? Вам лучше всех известны вкусы короля. Раз уж роды оказались столь трудной задачей для вас... – у королевы внутри медленно, но верно закипала ярость. Да, роды стали трудными для нее, да, они повредили на время ее организм, да, врач запретил ей пока постельные утехи, но... это было ненадолго, и, конечно, Франциску не требовалась никакая другая любовница, она не сомневалась. Мария же решила улучить момент и избавиться от соперницы хотя бы так. Жажда уничтожить свекровь стала столь велика, что она предпочитала делить Франциска с кем угодно еще, только не с ней. В целом это имело смысл, ведь никого опасней Екатерины для нее просто не существовало. – Поручаю данную задачу вам, – процедила королева, коротко покачав громко засопевшего сына. Сначала она испугалась, как бы он не расплакался, не раскапризничался, ведь маленький Франциск и на дух не переносил мачеху, но он сдержался, словно уловив воинственное настроение матери. – У нас с королем есть более насущные заботы, – она кивком указала на сына, заработав новый, черный от злобы взгляд Марии. – Мы рассмотрим ваши предложения. Хорошо, что вы так волнуетесь о его нуждах. Похвальная самоотверженность, – Екатерина улыбнулась. Они обе прекрасно знали, какой смысл она вложила в свои слова. Мария собиралась унизиться, еще и самолично выбрав мужу любовницу, только бы лишить этого статуса удачно мучимую нездоровьем свекровь. – Чудесно, – так же наигранно зажглась улыбкой молодая королева. – Я слышала, у графа Нарцисса есть очаровательная племянница. Думаю, белокожая, голубоглазая блондинка должна понравиться Франциску, – метнула она в спину удаляющейся Екатерине. Та вышла за дверь, сопровождаемая реверансами и заинтересованными взглядами ожидавшими теперь ее искренней реакции фрейлин Марии, и глубоко вздохнула. Она ведь знала, знала, что так случится. Женское нездоровье не позволяло ей вновь разделить ложе с Франциском, а он сам боялся даже прикоснуться к ней, когда приходил в материнские покои. Сомнение овладело королевой в считанные секунды. Она была единственной любовницей Франциска, это не подлежало сомнению. Кроме ее постели он посещал лишь постель жены, и Екатерина почти не позволяла себе глупую ревность. К чему она? Ведь с Марией или без, она навсегда останется просто любовницей. Франциск никогда не сможет на ней жениться. Да, она не выносила Марию, делала все, чтобы он навещал ее реже, старалась превратиться в главную и единственную женщину в его жизни, но в любви Франциска не сомневалась. Сейчас же она снова вспомнила уверения Марии, представила племянницу Нарцисса – молодую красивую девчушку, вполне способную занять место в кровати короля. Что, если она сама действительно нужна была лишь для рождения наследника? Что, если давние издевки – правда? Вдруг она больше не сможет удовлетворить его в постели, и он, получив желаемое и потеряв к ней интерес, действительно заведет себе новую любовницу? Как она вынесет это, имея от него сына и уже давно отдав свое сердце? Она считала, что ребенок стал плодом их любви и связал навеки, но, возможно, он наоборот навсегда разведет излишне амбициозных и самоуверенных родителей. Екатерина взглянула на посапывающий в нежно-голубых пеленках, украшенных золотыми лилиями, комочек. Ее любимый сынок, надежда и путь к власти. Она столько вынесла ради его появления. Неужели он мог родиться лишь из желания отца продлить свой род любой ценой? Нет, этого не может быть. Франциск любил ее. Он много раз спасал ей жизнь, он заботился о ней... он сек ее... Разве стал бы он это делать, если бы просто хотел ребенка? Для зачатия детей не нужны ни нежности, ни плети, нужно только раздвинуть ноги и позволить мужчине оставить ей новую жизнь – она хорошо знала это по долгому и мучительному браку с Генрихом. Даже если Мария найдет Франциску любовницу, он не примет ее. Конечно, не примет. Королева возвращалась в спальню. Короткая прогулка утомила, пусть благодаря лечению Руджиери, она заметно окрепла. Она не позволит невестке добиться своего. Екатерина верила старшему сыну, но сейчас осознала одну важную вещь: она должна была вернуться в его постель, они снова должны были стать любовниками, даже если ее тело еще недостаточно восстановилось. По-настоящему. Захваченная этой мыслью она посмотрела на младшего сына – маленький Франциск больше не спал, он глядел на нее внимательным, совсем не детским взглядом, будто оценивая и о чем-то размышляя. А потом он вдруг протянул к ее груди, где лихорадочно билось сердце, пухлую ручку с малюсенькими пальчиками, и Екатерина поняла: она приняла верное решение, и будущий король поддержал его.