Благие намерения

Когда Франциск быстрым шагом прошел в ее покои, Екатерина уже понимала, о чем он будет говорить. Она и сама узнала недавно и все еще пребывала в смешанных чувствах, но все-таки раздумывала, как обратить даже такую ситуацию себе на пользу. Никогда прежде Екатерине не приходило в голову, что однажды ей придется упасть с пьедестала королевы и королевы-матери и заниматься женщинами сына, короля и по совместительству любовника. Подобная необходимость угнетала Екатерину и слишком часто рождала сомнения в успехе и том, стоили ли ее страдания, ум, здоровье всего этого. – Ты можешь отменить столь нелепый праздник, – не особенно надеясь убедить, предложила она. Франциск молчал слишком долго, подойдя к колыбели сына и пристально его рассматривая. Да, колыбель младенца всегда стояла у кровати Екатерины, даже если она иногда все же отдавала маленького Франциска в детскую. – Я обещал Марии любой праздник, какой она пожелает. Я не привык забирать свое слово, – старший Франциск наконец-то посмотрел на нее, и она задумалась, понимал ли он, насколько ей неприятно просто говорить о Марии, о других женщинах, о его обещаниях им. Она не ревновала так, как это было с Генрихом, но боль, еще более жестокая, острая, терзала сердце королевы. Она в полной мере ощущала себя обычной любовницей с незаконнорожденным ребенком, чувства которой никого не интересовали. – Мария… Она приказала зверски изнасиловать меня, когда я ждала твоего сына. Я уже давно неспособна понять ее страдания, – впервые Екатерина говорила столь откровенно, впервые поселенный внутри нее королем страх уступил желанию удержать его, выказать справедливую обиду, увидеть, что она важна ему, что он доверяет ей. Он так часто прощал Марии любые преступления, закрывал на них глаза, стремился угодить… Но вовсе не Мария отдала ему все. – Я знаю, тебе больно. И я не хочу других женщин. Никаких, – Франциск бросился к ней, на бледном лице застыла вина, смешанная с растерянностью и разочарованием. И кое-чем еще, гораздо более важным. Екатерина уловила правду в словах и взглядах короля – он готов, и ей оставалось лишь окончательно подтолкнуть его, ведь ему в самом деле больше не требовались другие женщины. Даже если только разуму, а не телу. – Если ты намерен держать свое слово, тебе придется принять участие в этом празднике. Больше здесь не о чем говорить, – жестче, чем могла бы, вернулась к изначальной теме Екатерина. Она прекрасно видела, что сейчас слезы лишь оттолкнули бы короля. Он искал поддержки, а не осуждения. Той поддержки, которая совсем скоро принесет ей его сердце окончательно. – И ты не станешь возражать? – в голосе короля звучало сомнение пополам с удивлением. Он напоминал ребенка, впервые получившего разрешение не спать допоздна и не верящего своему счастью. Вот только Франциск не был счастлив и вовсе не стремился заводить очередную любовницу. В этом королева ему верила. – Я не твоя жена, чтобы требовать от тебя верности, – Екатерина постаралась не обращать внимания на еще сильнее разлившуюся во рту горечь и подошла к колыбели. Все это не важно теперь, когда у нее есть сын от Франциска. Что бы ни случилось, она всегда будет защищена от полного и безоговорочного расставания с королем. Если бы только любовь к нему не делала ее столь сентиментальной. Слабой. – Но… Я не уверен, что смогу. Я не отец. Бобовой королевой может оказаться кто угодно. Любая служанка, любая замарашка, даже самая последняя старуха, – Франциск впивался в нее полным волнения взглядом, а она думала, насколько нелепо выглядит их разговор со стороны. Она должна убедить сына и любовника, что он сможет уложить в кровать королеву смехотворного праздника. – Разве ты помнишь хоть одну старуху, которой бы улыбнулась удача во времена твоего отца? – Екатерина усмехнулась, давно осознав, что заветный боб в торте никогда не находила совсем уж случайная женщина. Всегда амбициозная, симпатичная и молодая. Для остальных шансов не оставалось изначально. А сейчас их не будет и подавно, ведь Екатерина собиралась полностью контролировать этот дикий фарс. – Но чтобы все получилось как нужно, ты должен доверять мне, – добавила она, не став дожидаться очередной пестрящей сомнениями речи сына. – Ты и отцу выбирала тех женщин? – вдруг спросил он, и Екатерина поморщилась. Никогда прежде она не занималась подобным и надеялась, никогда больше и не станет. Только один раз и только ради цели. – Нет. Ни разу. Но сейчас мы слишком уязвимы. Мария хочет праздник, но наши враги способны подсунуть тебе кого угодно, поверь мне, – она оторвалась от созерцания колыбели, вернулась к королю и обхватила его за плечи. Как же ей не хватало доверия Франциска. Полного, безоговорочного доверия, которое она давно заслужила и которое он так боялся ей подарить. Иногда, вспоминая о собственной амбициозности и слепой любви к нему, Екатерина признавала, что его страх обоснован. – Если ты доверишься мне, мы поменяем условия праздника. Пусть участвуют не только служанки, – рука Екатерины нежно погладила щеку сына. – У тебя уже есть кто-то на примете, – не спросил, а констатировал он и накрыл ее ладонь своей. В глазах Франциска не читалось злобы или недовольства идеей матери, тем, как спокойно она относилась ко всему этому, как рассчитала еще до его прихода. Они и правда двигались друг к другу решительно как никогда прежде. Скоро она получит долгожданную возможность отомстить невестке – и Франциск будет стоять рядом с ней, матерью его ребенка и королевой-матерью. Она столько терпела и ждала, но никогда не забывала, что не должна потерять ни трон, ни своих детей. Франциск согласился с ее планом, хотя и не стал спрашивать, кого она присмотрела ему в любовницы. Усталость и желание отстраниться от вечных проблем победили любопытство и опасение. И Екатерина принялась за дело. Конечно, она знала – не всякая дворянка захочет принимать участие в оскорбительной игре, но ей нужна была всего одна. В назначенный день тронный зал благоухал ароматом цветов, несмотря на снег за окном. Придворные шептались по углам, рассматривая огромный, многоярусный и разноцветный торт. Прошло уже несколько лет с момента, когда странная традиция исполнялась в последний раз, и теперь многие гадали, действительно ли король выберет себе еще одну любовницу. Екатерина заметила, как мечутся чужие и полные любопытства взгляды с нее на Марию, ведь обе они славились коварством и непримиримостью. Сейчас же женщины короля выглядели куда более довольными, чем он сам. Франциск пришел позже всех, когда тянуть с появлением дальше уже было нельзя. Его лицо все так же поражало бледностью и бесстрастностью. С плохо скрываемым безразличием он дождался, пока куски торта достанутся всем желающим, а те в свою очередь с варварским нетерпением искромсают несчастный бисквит на крошки в поисках заветного боба. Некоторое время не раздавалось ничего, кроме лязганья вилок о тарелки, а потом мелодичный голос объявил: – Я нашла его, Ваше Величество, – все присутствующие завертели головами, ища глазами счастливицу. Неприятное чувство дежа вю закололо у Екатерины в груди – она помнила отвратительную зазнайку Пенелопу и как потеряла из-за нее корону, а вместе с ней чуть не лишилась и жизни. Только сейчас она и без того с натяжкой звалась королевой, а крохотный боб, щедро обмазанный кремом, держала в руке вовсе не безродная замарашка. – Амели. Какая удача, – пропел у Екатерины над ухом Нарцисс, довольно рассматривая улыбающуюся племянницу. Да, это стоило королеве недешево, но она добилась своего – племянница Нарцисса, далеко не самая последняя дворянка, согласилась сыграть нужную роль, а боб стараниями подкупленной целиком кухни оказался ровно в ее куске. Теперь оставалось лишь организовать девушке выгодный брак, когда гадкий фарс закончится. Екатерина посмотрела на сына – он выглядел удивленным и почти довольным, облегчение слишком отчетливо проступало на его лице: Нарцисс познакомил короля со своей племянницей почти сразу после просьбы Екатерины, и, конечно, Франциск уже оценил ее внешность и выгодное сходство со своей матерью. Мария же попеременно сверила полными ненависти глазами то новоявленную бобовую королева, то мужа, то свекровь. Не было никаких сомнений – она полностью уверовала в их заговор. И не ошиблась. Наивная дура. Никакие испытания этого не изменили. Екатерина ненавидела невестку как никогда – за свое новое унижение, за сомнения Франциска, за то, что боль в сердце стала еще сильнее, когда он галантно предложил Амели свою руку, стоило ей избавиться от тарелки, и пригласил на танец. Дворянке не требовались переодевания и паланкины, поэтому гости сразу набросились на еду и вино, перемежая их танцами. Сегодняшний праздник действительно отличался от тех, на которых раньше выбирали бобовую королеву. Этому служило и богатое оформление зала, и торжественная музыка, и белоснежные одежды гостей. Екатерине хотелось выпить, испробовать лучшие образцы из погребов Амбуаза, отвлечься от измучившего дня, очередного изощренного издевательства, но совсем скоро ей предстояло возвращаться к кормлению ребенка. Королева лишь выпила воды, закусила свежими фруктами, коротко пообщалась с жаждущими позлословить придворными, и медленно засобиралась к выходу. Больше ей незачем было здесь находиться. Но на полпути к дверям кто-то вдруг с силой ухватил ее за запястье. Королева едва не закричала от неожиданной боли и легкого испуга. Повернувшись, она обнаружила смотрящую на нее с еще большей ненавистью невестку. Мария источала яд и с трудом сдерживалась, чтобы не свернуть ей шею прямо на глазах у гостей – Екатерина ощущала это своей кожей под чужими цепкими и холодными пальцами с острыми ногтями. – Прошу меня извинить, мне нужно покормить дофина, – задрав подбородок и не дождавшись слов, процедила королева и выдернула руку из хватки невестки, гадая, появятся ли на запястье синяки. К печали прибавилось злорадство, и до своих покоев она дошла в чуть более приподнятом настроении, чем раньше. Маленький Франциск встретил ее голодным пищанием на руках у няньки. Он быстро рос и ел все больше. Екатерина радовалась здоровью и аппетиту сына, хотя не привыкшей к подобному груди приходилось нелегко. Избавившись от тесного и пышного, нелепого в ее возрасте белого платья, она приложила к ней малыша и отбросила все другие чувства. Только он мог помочь ей отвлечься от мыслей о короле, его жене, новой любовнице, о болезненном празднике, и собственном шатком положении. Когда ребенок поел, она лично сменила ему пеленки и уложила в колыбель. Фрейлины спрашивали Екатерину, не желает ли она отдать ребенка в детскую и побыть одной, но именно этого ей и не хотелось. Те, кто хорошо знал ее, видели, что она пребывает не в лучшем расположении духа, и ходили рядом по струнке, стараясь угодить. Она же думала позвать Руджиери как единственного находившегося поблизости друга, однако позже поняла – вовсе не его компания требовалась ей сегодня. Только младший сын дарил королеве спокойствие, и именно с ним она осталась, пока обитатели замка веселились в тронном зале. Напряжение сковало ее тело, заставляя лицо морщиться, а пальцы неприятно неметь. Екатерина мучилась от переизбытка эмоций. Когда-то давно, в далекой юности, она тоже безропотно ждала в темной тишине спальни, пока любимый муж развлекался с Дианой и прочими своими любовницами, но в эту ночь Екатерину одолевали другие чувства. Тогда, десятилетия назад, у нее не было детей, и помимо бесплодия она могла волноваться лишь о любви мужчины. Теперь она повзрослела, изменилась и узнала, что есть куда более важные тревоги. Теперь у нее были дети, и любовь к ним не только приносила ей счастье, но и причиняла нестерпимую боль. Именно из-за этой любви она оказалась сегодня здесь, в темноте – обесчещенная любовница с бастардом от собственного ребенка. Эта любовь принесла ей столь странное положение, и из-за этой любви у нее не получалось совсем не думать о женщинах в постели родного сына. Екатерина вновь бесшумно подошла к кроватке младенца, а затем аккуратно взяла его на руки. Он казался таким теплым, маленьким и родным. Крошечные мягкие губки ткнулись куда-то ей в ключицу, и королева осторожно повернула головку малыша в сторону, чтобы он ни в коем случае не задохнулся. Ее долгожданный и драгоценный ребенок. Столь же важный, как в свое время его отец. Наследник трона. Красивый, смышленый и ласковый. Сердце Екатерины рядом с ним забывало обо всем. Пока он мал, она не услышит от него ни упреков, ни требований, ни недовольства. Остальные дети уже не дарили ей столь ценного подарка, хотя Екатерина и признавала, что полностью заслужила подобное отношение от них. Впрочем, и у такого малыша проступал характер, в котором она все больше узнавала свой непокорный и хищный нрав. Да, теперь ее тревожили проблемы куда большие, чем измены любимого мужчины. Истерзанная деторождением спина начала ныть от длительной нагрузки, и королева вытянулась на постели, уложив сына рядом на подушки. Стоило отпустить его, и на душе снова заскребли кошки. Как она устала, а ведь ей требовались все силы для финальной битвы, для того, чтобы наконец полностью вернуть себе титул, отомстить и единолично завладеть Франциском. Еще и этот праздник… Будь ее воля, сегодняшний день прошел бы совсем иначе, но Мария опять смешала ей карты. Екатерина надеялась, что в последний раз. – Я люблю вас всех. Тебя, твоего отца, твоих братьев и сестер, – глядя на маленького сына, лежащего рядом, призналась Екатерина. – Так сильно люблю. Вы все для меня, – раз уж кроме младенца ей было не с кем поговорить, она решила облегчить душу признаниями ему. – Если бы у меня не было вас, я бы давно покончила с собой, – вспоминая годы бесплодия и смерти долгожданных крошек, вечную борьбу с мужем, его безумие, козни Марии, болезни, боль и унижения, добавила она и прикрыла глаза. – Я уничтожу каждого, кто стоит на нашем пути, – Екатерина устало потерла переносицу – ей вдруг страшно захотелось спать. – Мне просто нужно отдохнуть, – на мгновение она разомкнула слипшиеся веки и замерла – маленький Франциск проснулся и смотрел на нее голубыми и совершенно серьезными глазами. – Ты так похож на него, – ощущая странный трепет, она погладила младенца по нежной бархатистой щечке, разглядывая светлые завитки его волос. Впервые Екатерина задумалась, чем обернется абсолютное сходство отца и сына, но усталость сморила ее окончательно. Она нежно поцеловала сына в лоб и устроилась поудобнее, осторожно уложив ладонь ему на животик. Малыш пах так сладко, так забавно сучил ножками и словно тянулся к ее волосам... Екатерина расплылась в улыбке и закрыла глаза, слушая агуканье маленького Франциска. Сон накрыл неожиданно, и она даже не успела подумать, что собиралась перед ним отнести младенца обратно в колыбель, что опасно оставлять его на кровати на всю ночь, пусть он лежал и не с краю, опасно придавливать его даже ладонью. Она просто закрыла глаза и уснула. Проснулась же Екатерина в холодном поту от резкого осознания угрозы ребенку. Не до конца придя в себя она зашарила в темноте рукой по подушке, но не нашла там и следов младенца. Сердце королевы ушло в пятки. Она подскочила на кровати и с ужасом посмотрела на пол. Те несколько секунд, пока она вглядывалась в черноту, едва не убили ее. Все возможные ужасы крутились в голове Екатерины – она либо задушила ребенка, либо уронила с постели. После того, как Франциск простил ей помешанность на нем, позволил кормить и заботиться, а она сама пообещала защищать его до последнего вдоха. – Я приказал отнести его в детскую, – когда мысли королевы совсем спутались, заставив слезть на пол и слепо заскользить по нему ищущими руками, она услышала голос старшего сына. Внутри снова все оборвалось – от нового испуга и облегчения. – Ты так крепко спала, и я подумал, что кому-нибудь надо за ним присмотреть, – Франциск стоял у окна, вглядываясь в ночь. Он явно понял, какому риску она подвергла младенца, но не злился. Она в который раз отметила, как он повзрослел, научился принимать взвешенные решения. – Амели оправдала возложенные на нее надежды? – спросила Екатерина, когда молчание затянулось и начало давить на уши. Она не хотела сводить разговор к ребенку, да и не стоило Франциску знать, насколько опрометчиво она поступила и насколько испугалась, даже если он и верил ей. К тому же, привела его сюда, скорее всего, вовсе не забота о ребенке. – Она хорошая девушка. Никого лучше на эту роль нельзя было найти, – Франциск не сказал прямо, но Екатерина прекрасно поняла – король все же осчастливил королеву бобового праздника. Екатерина старалась радоваться удавшемуся плану и не обращать внимания на запах чужих духов, подходя к замершему у окна сыну. – Завтра будет праздничная охота, – она обхватила его за талию и уложила голову на плечо. Возможно, Франциску и стало легче, но этого явно было недостаточно. Напряжение тела спало, но душевные терзания по-прежнему заставляли короля хмуриться и искать глазами нечто ведомое лишь ему. – Вряд ли она что-то изменит, – едва слышно пробормотал Франциск, поглаживая ее руку. Королеве до дрожи хотелось воспользоваться шансом и сказать сыну, что для решения многих их проблем следовало просто избавиться от Марии. Она изводила его и вынуждала разрываться между ними. Она давно и прочно мешалась под ногами. И все же Екатерина стерпела. Еще не время. Ее план только близится к завершению, а она сама должна лишний раз продемонстрировать королю, что с ней его ждет и страсть, и покой. – А что изменит? Что принесет тебе облегчение, сынок? – поинтересовалась Екатерина и заглянула в глаза королю. Она и сама пока не знала, как еще помочь ему и отвлечь от заговоров, политики и бесконечной войны с женой, если постели и охоты не хватало. И взглянув в лицо Франциска, она вдруг поняла. Им обоим требовалась всего одна вещь. – Не думаю, что из нашего положения так просто найти выход. Все образуется. Я просто устал, – повторил он ее недавнюю мысль и улыбнулся, стараясь успокоить. Конечно, он был прав – ничто не изменится по мановению волшебной палочки. Но теперь Екатерина осознала, как освободить разум короля. Так же, как он когда-то освободил ее. – Франциск, ты помнишь, что помогло мне когда-то давно? – хрипло спросила она вслух, становясь ровно перед сыном. Он посмотрел на нее с непониманием, однако всего через несколько мгновений его глаза сверкнули неверием. – Нет. Ты родила ребенка меньше трех месяцев назад, – жестко отрезал он и оттолкнул ее тянущиеся к нему руки. Екатерина же, довольная идеей, уже не могла справиться с предвкушением. Ей и самой не хватало этого. Она даже не думала, насколько. Вернее, думала, но не так отчетливо. Недаром она вдруг стала якобы в целях красоты изводить волосы на своем теле – боль, с которой они выдирались из кожи, особенно внизу живота, была вполне терпимой, безопасной и такой сладкой. – Ты уже оградил меня от всего, что только возможно. И ты владеешь этим ремеслом. Мы будем осторожны, – она взялась за отвороты халата сына, чувствуя, как забытая дрожь сотрясает тело. Согласившись на подобные развлечения, она не предполагала, что больше никогда не сможет от них отказаться, и контролируемая боль превратится в зависимость. – Осторожности недостаточно, – снова возразил Франциск, собираясь уйти, но она вцепилась в его халат еще крепче и посмотрела прямо в глаза. – Сделай это, сын мой, – четко, по буквам, проговорила она, и слова прозвучали приказом. Франциск не выносил приказов, однако Екатерина уже знала, как воздействовать на него в случае крайней необходимости. Сейчас настал именно такой случай, поэтому ее черный взгляд и холодная интонация сработали с успехом – лицо Франциска расслабилось, выражая неспособность сопротивляться искушению. Руки Екатерины легко стянули с сына халат – тот слишком явно не подходил для их грядущих занятий. Франциск окинул ее странным взглядом, заставляя уменьшить пыл и не выдавать нетерпение слишком открыто. Он отправился к ящику стола, пока королева стягивала сорочку до пояса и убирала хлам с резного сундука. Она могла бы просто снять ненужный кусок ткани, но ей не всегда было комфортно лежать на имевшем совершенно обычный вид и куда более особенное предназначение сундуке абсолютно голой. Его широкая, словно лавка, крышка иногда натирала ей живот или спину – в зависимости от того, как король укладывал мать в выбранный для извращенных утех вечер. Сегодня Екатерина собиралась высвободить раздражение сына и знала, что могла серьезно исцарапать благодаря ему едва зажившее после родов тело, и ей не хотелось сидеть на завтрашнем обеде, как на иголках, из-за разодранного зада. – Ложись, – наконец приказал король, достав из ящика ее стола нужную плеть и веревки. – Как? – Екатерина вдруг застыла, размышляя, какую позу принять. Учитывая недавние роды и кормление ребенка, грудь и живот стоило поберечь. – На живот, – согласился с ней король. Укладываясь ничком и вытягивая руки под кольца зафиксировавших их веревок, она задумалась, на какой части тела плеть доставляла ей наибольшее удовольствие прежде. Она уже давно задавалась этим вопросом и пока так и не нашла ответа. Каждый раз отличался от предыдущих, заставляя сомневаться в, казалось, сложившемся мнении. Екатерина потянулась, устраиваясь удобнее и слыша клекот расправляемой плети. Молочную грудь неприятно давило, но королева старалась не думать о ней. Что-то со звоном упало на пол, и она зажмурилась, ожидая первого удара. Первый удар всегда был самым сложным для нее – боль обжигала, еще не успев смешаться с растекавшимся по телу удовольствием, стремившимся жаром от места удара к низу ее живота, ровно между ног. Сначала неизменно ощущалась просто боль, жгучая и ошеломляющая. Плеть со свистом рассекла воздух, но так и не опустилась ей на спину. Екатерина удивленно распахнула глаза, и в ту же секунду резкий и неожиданно сильный удар вышиб из нее воздух. – Один, – прохрипела она, вспомнив, как дышать и как считать. В прошлые несколько раз сын приказывал ей подсчитывать удары вслух, и ей захотелось сделать это сейчас. – Два, – второй удар уже не казался таким болезненным. – Три, – сдержанно промычала Екатерина, стараясь не пропустить момент, когда мучительное удовольствие начнет подчинять себе ее тело и разум. – Четыре, – удары сыпались быстро, четко, один за другим, но чего-то в них не хватало, чего-то неуловимого и необходимого. Екатерина ощущала недовольство сына. Она знала его так хорошо, она так крепко привязалась к нему какой-то неведомой, неразрывной нитью, и сейчас она подрагивала от странного и вовсе не приятного напряжения. Ему всегда нравилось сечь ее, нравилось причинять боль, выливавшуюся в желание. Его наслаждение непостижимым образом передавалось ей, смешиваясь с ее собственным, и в итоге все остальное становилось совершенно неважным. Но сейчас этого не было. Он сдерживался, щадил ее и боялся навредить. Игра теряла свою остроту, не приносила облегчения, превращаясь в обычный расчет. – Ты можешь ударить меня сильнее, – предложила Екатерина, досчитав до десяти и устав ждать, когда сын расслабится и начнет получать от происходящего настоящее удовольствие. – Я не хочу рисковать, – отозвался Франциск, примериваясь для нового удара. Он хотел ударить ее сильнее. Намного сильнее – с большего размаха и с оттяжкой. Она знала, чувствовала, желала. И собиралась добиться своего. – Следы будут глубокими, – добавил он так, будто их когда-нибудь всерьез волновали синяки и ссадины от извращенных утех. Франциск никогда не наносил ей тяжелых увечий, а остальное не представляло опасности. – Ударь меня сильнее, – уверенно повторила королева все тем же не терпящим возражения тоном. Они оба нуждались в этом. Екатерина знала, что тревожило его и не отпускало даже сейчас. Бесконечные религиозные войны, подковерная политическая игра могущественных дворян, не дающая продыху жена, болеющий уже второй раз за месяц Жан и, конечно, их общий сын и его статус. Если ее разбитая спина принесет Франциску облегчение, а ей самой долгожданное удовлетворение и его благодарность, она без труда заплатит эту цену. – Останови меня, если станет невыносимо, – вновь сдаваясь, предупредил Франциск и ударил с такой силой, что кожа на ее спине мгновенно лопнула, окрашиваясь в красный, а сама королева подскочила на сундуке, дернув связанными руками и закричав. – Еще сильнее, – Екатерина вернулась в прежнее положение. Кровь стекала по ее лопаткам вниз, задевая неизменно чувствительное клеймо, но ей было хорошо. Чем сильнее становилась боль, тем надежнее отступали тревоги, сомнения, дела и проблемы. Голова приятно пустела, тело размаривало облегчением, судорога наслаждения сводила пальцы. Не королева, просто женщина. Никакой ненависти и яда в потайном кармане, никаких фальшивых улыбок, никаких интриг, никаких угроз, никакой Марии. Только она и ее любовник. – Никогда не смей приказывать мне! – оскорбленно бросил Франциск, широко размахиваясь во второй раз. – Я твой король и господин. Только я решаю, как мне сечь тебя, – он ударил в третий полноценный раз, и она подскочила на месте еще выше. Екатерина знала, что попала в цель – она вздумала давать ему советы, хотя он посвятил немало времени овладению этим искусством. Если бы он не разбирался в этом, если бы не умел подбирать позы, плети, веревки, он рассек бы ей спину до мяса еще тогда, когда она впервые согласилась на такие развлечения. И не только ее спина пострадала бы. Она растерла бы себе руки в кровь, она отбила бы все подвижные части тела. Терпение и выдержка иногда подводили его, но он был внимателен и сек ее достаточно качественно, чтобы потом она сама набрасывалась на него с ласками. – Простите, Ваше Величество, – простонала Екатерина, то пытаясь увернуться от плети, то подставляя под нее окровавленную спину. И Франциск обрушивал на нее удары снова и снова, рассматривая темные полосы, бордовые потеки, бледную, почти прозрачную кожу, словно видел перед собой не мать, а проклятых алчных дворян, отвратительных религиозных фанатиков, пронырливых английских шпионов. Всех, кто не давал ему и шага ступить, глотнуть свежего воздуха, провести лишнюю минуту с семьей. Всех, кого стоило засечь до полусмерти. Она вскрикивала, крутила привязанными к сундуку руками и ногами, мотала головой, взмахивала растрепанными волосами, но не просила остановиться. Плеть взлетела высоко-высоко, с пронзительно звонким звуком устремилась вниз и распорола королеве плечо, войдя в податливую плоть легко, словно горячий нож в растаявшее сливочное масло. – Мама! – испуганно вскрикнул король, возвращаясь из своих фантазий, побеждая приступ бешенства и с ужасом видя, как быстро-быстро, проворным ручейком стремится кровь из поврежденного плеча на пол. – Это не страшно, – поспешила заверить Екатерина, медленно приходя в себя. От боли сознание традиционно отключилось, и она не сразу поняла, что они с Франциском слишком потеряли контроль над своими желаниями. Теперь же у нее ныло плечо, а в спальне отчетливо пахло кровью. Еще несколько секунд королева не могла встать, дожидаясь, пока сын развяжет ее, и пытаясь справиться с ощущениями. Освободив, Франциск взял ее на руки и понес в кровать. Когда влажная тряпка коснулась плеча и убрала первую кровь, королева поняла – завтра она вряд ли будет в состоянии поднять и удержать ребенка. Она прикрыла глаза, расслабляясь и стараясь не мешать хлопочущему над ней сыну. – Я не должен был слушать тебя, – твердо сказал он, закончив с обтираниями и повязками. Против воли в душе Екатерины засвербел страх. Не страх наказания, не страх потерять все – совершенно другой, не осознанный раньше страх лишиться болезненных игр и того, кто дарит их ей. Не сына, не любовника, не короля. Господина. – Угрозы моей жизни нет и не было, – как можно спокойнее произнесла она. Безопасность являлась главным условием подобных отношений. Она хорошо о том помнила. – Дело не только в этом, – Франциск вздохнул и улегся рядом с ней. Страх внутри Екатерины стал совершенно иррациональным и плохо контролируемым, несмотря на весь ее опыт. – Ты обладаешь очень сильной натурой, мама. И это всегда создавало опасность того, что однажды границы сотрутся для тебя, – сын погладил ее по щеке, словно ища подтверждение своим словам. Екатерина же пыталась понять, о чем он говорил. Да, она была вынослива, сильна, упряма; да, иногда она терпела, когда могла остановить его, но такие особенности не причиняли ей вреда, лишь помогали. – Опасность не подчинить, а сломать. Раньше я не видел ее, но теперь… Подобное невозможно исправить, – Франциск замолчал, прижимая повязку к ее плечу крепче. – Но разве я сломлена? – удивленно спросила Екатерина и поняла, что спрашивала и саму себя тоже. Ей многое пришлось пережить, от многого отказаться, с еще большим смириться, но она была здорова, обладала властью, боролась и побеждала. Она победила уныние и отчаяние. – Нет. Поэтому я все же послушал тебя, – согласился Франциск. То, какое мать оказала на него влияние, испугало короля, но еще больше его испугало то, что границ боли и правда теперь словно не существовало для нее. Порой он действительно всматривался в нее, боясь не узнать, однако, несмотря на все страдания и унижения, упрямство, воля, сила духа, коварство и жестокость не покинули его мать. Не один раз она оказывалась на волосок от непоправимого, и тонкие, едва заметные шрамы на запястье служили тому доказательством, но… она не сломалась. И это было лучшим подарком небес. Он не простил бы себе, если бы однажды увидел не всемогущую мать, а сломленную и покорную женщину. Подчинение упрямицы и коварной убийцы приносило удовольствие, которое никогда не принесет мученица. – Значит, мы все сделали правильно, – прошептала королева и потянулась к нему губами. Поцелуй вышел длинным и сладким, и Франциск не мог не согласиться, что гнев, ярость и бессилие заметно поутихли после разукрасившей мать плети. Эта женщина давала ему все – в своих покоях его терпеливо ждала жена, в его собственной спальне спала новая любовница, но он был здесь, с жестокой и подчинившейся матерью. – Мама… – начал Франциск, сам не зная, что хочет сказать. Благодарности было мало, комплименты казались неуместными, наказ поберечь плечо – лицемерным. – С семнадцатилетием, мой сын, – вдруг выдохнула королева, осторожно и с волнением. Франциск практически забыл за ненавистным бобовым праздником об очередном важном дне своей жизни, но Екатерина помнила. Помнила и ни разу не поздравила его до этого момента. Только сейчас, когда миновала полночь, с ее сердца свалился неподъемный и страшный камень. Франциск пережил свое семнадцатилетие, и даже то, во что превратила памятную дату Мария, не испортило счастья королевы. Она подарит Франциску королевскую охоту и другие, более мелкие подарки, взамен его жизни она могла вытерпеть и козни невестки, и бобовую королеву. Сейчас Екатерина была счастлива, как и семнадцать лет назад. Больное плечо разбудило ее на рассвете, когда Франциск уже отправился за Карлом, чтобы вместе собраться к выезду на охоту. Боль тянула руку, и Екатерина изо всех сил старалась не морщиться, удерживая голодного ребенка у груди. Стоило отдать его кормилице, но она по-прежнему их избегала и держалась намерения выкормить маленького Франциска самой. Радостный гул за дверями говорил о хорошем настроении двора, уже отвыкшего от торжеств и охоты. Королева и сама любила охоту – когда-то давно она восхищала свекра способностями к ней. На секунду Екатериной завладела мысль о том, что теперь ее уделом стало исключительно воспитание детей. Встряхнув головой, она отняла сына от груди и приказала принести ей домашнее платье. Сегодняшний день она действительно проведет с детьми. Уже давно следовало уделить им внимание. Они не должны были думать, что она позабыла о них в заботе о новорожденном. – Это мне, мама? – одетый в темно-синий детский камзол Эркюль переводил удивленный взгляд с нее на внушительных размеров деревянный меч. Рыжие волосы принца почти сверкали на фоне синего цвета одежды. Екатерина умилилась красоте сына, едва переступив порог детской. – Конечно, тебе. Ты давно заслужил его, – она улыбнулась и погладила его по голове. Эркюль оставался ребенком, несмотря на воинственный характер, и до этого дня ему не доверяли даже игрушечное оружие. – Разве я не слишком мал? – спросил он, все еще не веря своему счастью. Принц давно просил о таком подарке, желая как можно скорее показать всем мальчишеский темперамент, но исполнение заветной мечты откладывалось снова и снова. – Ты герцог Алансонский. У тебя всегда было право на этот меч и любой другой. Теперь я вижу, что ты сумеешь с ним справиться, – Екатерина посмотрела на него с нежностью, испытывая ни с чем не сравнимое счастье от детского восторга. Эркюль посмотрел на нее в ответ, прижимая к себе меч, а потом вдруг примкнул к ее юбке лицом, показывая свои эмоции и пряча их одновременно. Уже давно он не обнимал Екатерину так, и она сама едва не плакала от накрывшего чувства материнской любви, поглаживая рыжеволосую макушку сына. – А ты подаришь мне настоящую лошадь, мама? Такую, как эта? – наблюдавший за ними Генрих указал на свой подарок – искусно выкрашенную и блестящую на солнце деревянную лошадку. Генрих любил красивые безделушки. Ему едва исполнилось десять, а он уже украшал свою одежду драгоценностями, словно взрослый мужчина. Екатерина не слишком поощряла такое пристрастие, но оно казалось ей безобидным, поэтому иногда она дарила ему невообразимо дорогие для его возраста броши и подвески. – Конечно. Ко дню твоего рождения, – пообещала Екатерина, не сдержавшись и ненадолго подняв расчувствовавшегося Эркюля на руки – плечо мгновенно взорвалось болью, а перед глазами возникла белесая пелена. – Марго хочет такую же, – сообщил Генрих, кивая в сторону сестры, замершей над колыбелью маленького Франциска. Младенец волновал ее едва ли не сильнее подаренного нежно-кремового платья, но она услышала слова брата и закачала головой с самым согласным видом. Генрих всегда вступался за нее, когда она совершала шалости, и Марго отвечала полной взаимностью его заботе. – Ей придется подождать своего дня рождения, – улыбнулась Екатерина, зная, что Эркюль тоже потребует лошадь, пообещай она ее и Генриху, и Марго. Теперь все трое стояли рядом с ней и выглядели совершенно счастливыми. И это заставило королеву вспомнить об еще одном человеке. – Тебе что-нибудь нужно, Генрих? Всем ли тебя обеспечивают? – обратилась она к маленькому принцу Наварры, потерянно замершему у окна. Конечно, она знала – он имеет все необходимое, ведь она сама следила за этим. Но, увидев, как бросаются к ней ее собственные дети, так долго обделенные вниманием, она искренне пожалела ставшего сиротой при живых родителях Генриха Наваррского. Если бы не отец, он сейчас был бы дома, с матерью… – У меня все есть, благодарю, мадам. И за подарок тоже, – он указал на лично выбранную ею и подаренную ему книгу. Ничто так не отвлекает от тоски, как чтение. Екатерина в любом случае не оставила бы наваррского принца ни с чем, осыпав радостями детей в одной с ним комнате. – Я думаю, ты заслуживаешь еще одного подарка, – Екатерина сомневалась до последнего, но все же протянула ребенку пухлый конверт с бережно вложенным туда письмом. Письмо уже проверили, и королева сжалилась над обеспокоенной матерью и страдающим в разлуке с ней сыном. – Письмо от твоей матери, – пояснила Екатерина, хотя в глазах Генриха уже загорелось понимание пополам со слезами. – Матушка, а что вы подарили Франциску? – неожиданный вопрос Марго избавил королеву от неловкости, и она отвернулась от ребенка, позволив ему углубиться в чтение. – Охоту, моя дорогая, – дети уже знали, что Карл получил в подарок двух великолепных гончих, но подарок королю, вчера отпраздновавшему семнадцатилетие, оставался для них тайной. Екатерина боялась этой даты и из суеверия не приготовила старшему сыну ничего, кроме симпатичной бобовой королевы. Охота и правда стала единственным подарком Франциску. За исключением того, от чего теперь ныло ее разбитое плечо. – Ты побудешь с нами, мама? – поинтересовался уже более спокойный Эркюль. Она видела – ему не терпелось поиграть с длинным и увесистым мечом, но он также не хотел расставаться с ней, когда она посетила их впервые за несколько месяцев. – Да. Мы с Франциском побудем здесь, – Екатерина указала на прибывшую вместе с ней колыбель, так заворожившую Марго. Дети посмотрели на младенца без злобы и почти сразу втянулись в привычные игры. Только Марго то и дело возвращалась к королеве и садилась рядом с ней и кроваткой. Екатерине показалось, когда-нибудь принцесса станет хорошей матерью, несмотря на свой крутой нрав и капризность. Эта мысль вызвала не только умиление, но и странный легкий холодок в теле королевы. Расслабившись, она удобнее уселась в своем кресле и взялась за чтение. Время бежало медленно, однако Екатерина так соскучилась по детям, что не испытывала уныния, просто наслаждаясь их воссоединением. Позже им принесли обед прямо в детскую, доставивший им еще немало веселых и приятных минут – даже Генрих Наваррский словно ожил и теперь улыбался, пряча грусть в уголках темных глаз. От еды и радости королеву разморило, и она уснула прямо в кресле, покормив маленького Франциска. – Сколько она провела здесь? – сквозь сон услышала она недовольный голос Карла. Проснуться сразу не удалось, и Екатерина предпочла в полудреме послушать разговор детей. – Ты не должен злиться на нее, Карл. Она любит нас, – неожиданно взросло ответил ему младший брат Генрих. Обычно он говорил так, словно был не старше Эркюля, по-детски наивно и беззаботно, но сейчас его речь ни в чем не уступала более взрослому Карлу. – Ты не понимаешь, Генрих, – недовольно пробурчал тот где-то совсем рядом с Екатериной, и она невольно задышала чаще, неизменно испытывая боль от его обиды. – Ты злишься потому, что он занял твое место, – королева по-прежнему полулежала в кресле с закрытыми глазами, но без труда поняла, о ком они говорили. О маленьком Франциске, тихо сопящем в колыбели. – Но она наша мать, а Франциск наш брат и король. Мы не можем идти против них. И она любит нас, Карл, – на этот раз Екатерина распахнула веки и посмотрела на столь уверенно говорившего Генриха с удивлением и благодарностью. – Карл, охота уже окончилась? – громко спросила королева и повернулась к старшему сыну, чтобы заметить его трогающую младенца в колыбели руку. Несмотря на гнев, Карл оставался добрым ребенком, и она видела это в том, как осторожно касались младшего брата и племянника пальцы принца. – Да. Все прошло даже слишком успешно. Мы с Франциском загнали дикого кабана, – в глазах Карла вспыхнул восторг – он не так уж давно стал участвовать в охоте, но она определенно была его призванием. – Мы настолько утомились, что Франциск даже обедать не стал с остальными, сразу ушел к себе, – сердце Екатерины кольнуло тревогой за короля. Она не помнила, чтобы когда-нибудь тот переутомлялся на охоте. Впрочем, он действительно устал за последние дни. – Как тебе мой подарок? – спросила она, поднимаясь с кресла и отходя с сыном в сторону от желавших поскорее вернуться к игре младших детей и мирно спящего малыша. – Прекрасные собаки. У меня никогда таких не было, – на лице Карла снова проступил мальчишеский восторг, быстро сменившийся подозрением. – Ты же не хочешь купить нас подарками? – он посмотрел на резвящихся братьев и сестру, а потом на нее. – Карл, не оскорбляй меня подобным недоверием. Я знаю, что виновата, но я люблю вас и хочу сделать счастливым каждого из вас, – Екатерина погладила темные волосы сына и постаралась вложить в это движение всю возможную нежность. – Даже Франциск не выглядит счастливым. Он мой брат, и я вижу, что он измучен. Он нездоров, мама. Из-за тебя, – беззлобно, но жестоко прошептал Карл так, чтобы больше никто их не услышал. Сердце Екатерины вновь зашлось болью, отдавая в перевязанное плечо. – Это не так, – беспомощно возразила она, сдерживая слезы. Карл был ревнивцем, склонным к истерикам и частым обидам, и именно поэтому в его резких, не сдержанных словах иногда предельно четко звучала болезненная правда. – Что ты хочешь от нас? От него? – прямо спросил Карл. Слезы матери всегда трогали принца, и все же теперь он узнал о ней слишком много. За эти последние годы. Слишком долго он не верил слухам и чужим рассказам, оставаясь любящим и преданным ребенком. – Я хочу защитить всех моих детей. Включая маленького Франциска, – упрямо поджав губы, ответила королева, вынудив Карла поморщиться. Он до сих пор не определился со своим отношением к младенцу. – Нет, ты хочешь полностью завладеть Франциском. Хочешь, чтобы мы помогли тебе в этом. Хочешь, чтобы он вернул тебя на трон и в свою постель, – совсем тихо пробормотал Карл, вспоминая шепот слуг и придворных и тот вечер, когда однажды уже убедился в правдивости чужих баек. Много месяцев он не верил разговорам, защищал мать от нападок и не желал взрослеть, а в тот вечер увидел, как Франциск прижимает ее к двери королевских покоев. Дверь закрылась почти сразу, и Карлу не предстало зрелище противоестественных поцелуев, но рука брата слишком характерно двигалась под халатом матери, пока она запрокидывала голову и блаженно закатывала глаза. Карл навсегда запомнил это расслабленное, искаженное удовольствием лицо. – Лучше бы ты и правда просто воспитывала ребенка и вышивала ему пеленки, как пыталась делать после родов. Но тебе этого мало. – А чего хочешь от меня ты? Чтобы я отказалась от твоего брата? Чтобы я умерла? Убила ненавистного тебе младенца? – яростно зашептала мать ему в лицо, сверкая повлажневшими глазами. Сейчас она выглядела неприятно искренней. – Я не буду выбирать между своими детьми, – отрезала королева и впилась в него взглядом. Карлу хотелось сказать, что она уже выбрала, однако он смолчал, не чувствуя в себе достаточно злобы и желания портить отношения с матерью еще больше, зато ощущая жалость к ней и любовь, которую ничто не могло убить. Он просто взял ее за плечи, собираясь успокоить и с удивлением наблюдая, как она резко бледнеет от прикосновения. – Тебе больно? – возможно, он был молод, но уж боль сумел бы отличить. Его мать умела скрывать эмоции – она не закричала и не поморщилась, и все же материнское лицо изменилось до неузнаваемости. – Я прошу тебя быть на моей стороне, Карл. Я знаю, это сложно, но ты не представляешь, на какие поступки я шла, чтобы сегодня стоять рядом с тобой. Ты мой сын, и я люблю тебя, – она вдруг обняла его за шею, прижалась крепко-крепко, и все сомнения, все страхи и обиды Карла испарились – он всегда мечтал лишь о ее любви. Он словно всего за мгновение убедился в материнской привязанности. И кое в чем еще – она и правда что-то задумала.