Благие намерения

Екатерина думала, что должна радоваться – она сумела обернуть историю с титулом себе на пользу, и Мария, казалось, лишалась последнего влияния, но… на душе королевы скребли кошки, ее все еще душила обида за чуть было не отнятое положение, за давние сомнения Франциска, за новое унижение. Они отдалились по инициативе Екатерины, Франциск всем своим видом демонстрировал, насколько понимает желание матери и сожалеет. Она не сомневалась в его искренности, однако стоило заканчивать с обидами и игрой в оскорбленную невинность, иначе они с Марией вылетят в одну дверь, слишком испытав доверие Франциска. Нет, Екатерина не могла отступить от своих планов и поэтому усмиряла гордость, пользуясь поблажками сына. Покачав головой, она прошла в детскую – время на часах и болезненно отяжелевшая грудь напоминали о потребностях малыша. Королева переступила порог и невольно улыбнулась – маленький Франциск не одиноко лежал в колыбели, не тихо сопел на руках у нянек, а счастливо улыбался на руках отца. Малыш обожал его, Екатерина уже не раз успела убедиться, и сейчас снова наблюдала восторг ребенка от внимания короля. Франциск-старший заботливо обнимал младшего и что-то увлеченно ему рассказывал, расхаживая с ним по комнате и показывая в сторону окна. Младенец усиленно пыхтел и агукал, полностью соглашаясь с отцом. – Ему пора есть, – наконец подала голос Екатерина, вдоволь насмотревшись и оставшись незамеченной. Оба сына уставились на нее, словно она зашла в самый неподходящий момент. Потом они синхронно улыбнулись абсолютно одинаковыми улыбками, и король передал ей сына, погладив напоследок его головку. – Пойдем в твои покои. Я хочу побыть с вами, – неожиданно попросил Франциск, когда она уже собиралась устраиваться на кушетке для кормления. Королева неуверенно кивнула и вместе с ребенком первой вышла в коридор. Франциск шел рядом, а она чувствовала его грусть и желание быть ближе. Екатерине ощутила укол вины – она должна забыть о том инциденте и наслаждаться тем, за что столько боролась. Дорога до собственной спальни показалась долгой и напряженной. Даже младенец совсем притих и уткнулся носом ей в локоть. Оказавшись у себя и поборов неловкость, теперь возникавшую иногда между ними с Франциском в секунды молчания, Екатерина уселась на кушетку и расстегнула платье. Малыш немедленно впился губами в набухшую материнскую грудь, пока Екатерина прислушивалась к шагам старшего сына за спиной. – Мне нужно проводить с вами больше времени, – признал Франциск, наблюдая простой, но завораживающий процесс почти четверть часа и разглядывая теперь золотистые волосы, волнами уложенные в замысловатую прическу. Королева повернула голову, и он увидел сонное лицо сына, плотно примкнувшего к ее груди. Франциск до сих пор не знал, как относится к тому, что мать сама кормила ребенка. Он разрешил ей – вокруг и правда было много врагов, она уже столько раз от них пострадала и не могла рисковать долгожданным ребенком, да и без кормления ее мучили жуткая боль в груди и температура, но... это нарушало традиции, рождало сплетни, было непривычно, ведь никому из других своих одиннадцати детей она не оказала подобной чести. А еще он желал ее. С этим становилось бороться все труднее – привлекательность матери только усиливалась, когда она осторожно расстегивала платье, обнажая белоснежную округлую грудь с увеличившимися розовыми сосками. Да, иногда выстраданное взрослое благородство Франциска отступало – иногда король просто хотел получить свою любовницу назад и считал дни до того, как врач объявит, что она достаточно здорова... Уже столько месяцев им приходилось довольствоваться ласками, в которых она оказалась впечатляюще искусна... И все же он достаточно повзрослел, чтобы на первое место поставить заботу о матери и трепетную любовь к их ребенку. – У тебя есть дела поважнее. И я надеюсь помогать тебе как прежде. После заговора Бурбонов мы должны быть настороже всегда, – она встала, отнимая наевшегося ребенка от груди, и положила в колыбель, как только Франциск поцеловал его в лоб. Малыш счастливо заулыбался и немедленно заснул, традиционно придя в восторг от внимания отца. Франциск видел, что мать почти ревнует, впервые столкнувшись с подобным предпочтением – обычно дети тянулись именно к ней. – Тебе сложно представить, насколько я хочу вернуться. Я не рождена для этого. Я люблю его, так люблю... Но я королева. Королева должна быть рядом с королем. И ты обещал мне, – она посмотрела на него твердо, уже не в первый раз напоминая, какое место ей было обещано. Не любовницы, смиренно кормящей ребенка и ежечасно ожидающей короля в своей спальне. Да, он обещал ей. Власть. Власть в обмен на наследника. Франциск помнил и не передумал. Однако было сложно воплотить это в жизнь – мать зарекомендовала себя как регент, но роды и выздоровление оторвали ее от политики слишком надолго. – Ты снова войдешь в Совет. Я принял решение. Амбуаз усилил позиции Гизов, но они слишком хитры, чтобы не признавать тебя. Они надеются, Совет удовлетворит твою жажду власти, и мы уже не станем так рьяно бороться за права ребенка, а также… забудем о поступке Марии... Мы обманем их, притупим бдительность, – Франциск обнял мать за плечи, следя за тем, как меняется ее взгляд. От теплого тела исходили радость и нетерпение. Несмотря на многие неисполненные обещания, несмотря на убившую ее историю с титулом, она все еще верила ему. Франциску стало стыдно – больше матери верить было просто некому. Особенно после рождения ребенка. Он всей душой стремился оправдать материнское доверие, но на их пути вставало слишком много преград. – Я давно играю в эти игры. Я знаю, как себя вести. Мне жаль, что я ошиблась, – тяжело прошептала она, вспомнив о Генеральных штатах, конференции в Пуасси и Сен-Жерменском эдикте. Удивительно, но только в ее жестоком сердце нашлось стремление к примирению – остальные с удовольствием резали друг друга, вовсе не призывая к миру и порой забывая даже те благородные намерения, которыми прикрывались. – Мне жаль, что я разочаровала тебя. И как женщина, и как мать, и как королева, – добавила она, пока он неосознанно поглаживал поясницу, все еще хранившую его клеймо. – Они не поняли, как много ты хотела им дать. А я всегда люблю тебя, и для меня нет ничего дороже тебя и сына, – Франциск вгляделся в покрасневшее лицо, еще явственнее ощущая исходящий от матери жар. Это снова происходило – он старался побороть свое не к месту вспыхивающее желание, но она искушала его раз за разом. Он не чувствовал в ее действиях жажды выгоды, только неуемную страсть, о которой когда-то столько мечтал и которая теперь пугала, ведь, следуя ей, мать порой забывала и о здоровье, и о детях. – Только любишь? – спросила она, вдруг прижавшись к нему всем телом, и руки Франциска сами обхватили ее талию, притягивая ближе. Мать впилась в него поцелуем, крепко обнимая за шею и почти душа в объятиях. Он в ответ взялся за ее грудь, упиваясь мягкостью и чувствительностью. Королева задохнулась от удовольствия, вцепилась в застежку его камзола, и в следующую секунду Франциск укладывал мать на кровать, задирая подол легкого домашнего платья. – Нет. Я не могу. Тебе нельзя, – едва соображая от похоти, пробормотал он, пока мать прижимала его ладонь к своему обнаженному бедру. – Нельзя. Это опасно. И ты можешь забеременеть снова. Ты знаешь. Не заставляй меня, – из последних сил попросил Франциск, не в состоянии остановиться сам. Отказываться от нее, от того, что так настойчиво ему предлагали, оставалось пыткой. Он мог вспомнить, в какое платье она была одета неделю назад, какая сорочка лучше всего подчеркивала ее грудь, как лежали волосы, когда она спала: ни одна деталь не ускользала от его внимания. Да, он позволял себе многое, но никогда не переступал запретную черту, а в последнее время даже не заходил в материнскую спальню, уважая ее желание успокоиться после их размолвки. Но… в мыслях он уже давно делал то, чего пока не мог в жизни. – Ты знаешь, что есть много способов, которые мне не навредят и не приведут к беременности… Мы пробовали... – прошептала она ему в ухо, расстегивая застежки одежды и следом закидывая ногу ему на бедро. – Мы пробовали, – повторила она, стоило Франциску коснуться губами выступающей ключицы. Да, они пробовали. Он и сейчас помнил, как ее грудь ласкала его плоть, как она сама двигалась на нем, не позволяя войти, как умело работали ее маленькие изящные руки. Мать страдала от запретов врачей больше него – ей казалось, он охладел к ней, просто использовал, находил подурневшей. Все это было не так, он лишь пытался повзрослеть, побороть свои капризы и позаботиться о ней, но ей трудно было в это поверить. И Франциск сдался. Неделями он проявлял терпение, но обязательно приходил день, когда они вновь оказывались в постели, пусть он и не взял ее еще ни разу. Она застонала, когда он погладил выглядывавшее из-под платья бедро, и Франциск инстинктивно зажал ей рот ладонью – совсем рядом в своей колыбели спал их сын, и королю точно не хотелось, чтобы ребенок стал свидетелем страсти, даже если ничего не понимал. Глаза матери сверкнули удивлением, потом пониманием, а потом блаженно закатились, как только он рванул в стороны лиф ее платья, отрывая застежки и крючки. Столь любимая им пышная грудь оказалась прикрыта еще и сорочкой, которую Франциск также просто разодрал на теле матери. Сегодня ему не хотелось нежности, робких поцелуев и щемящих объятий – ему хотелось видеть эту женщину голой под собой, стонущей и умоляющей, в той самой кровати, где они зачали сына, только что покормленного и мирно спящего рядом. Если только он был зачат в кровати. – Нет. Сейчас не место и не время, – Франциск почти гордился тем, что на секунду смог преодолеть вечно бушевавшее внутри желание и решительно отстраниться с обрывками материнского платья, зажатыми в кулаке. Мысль о спящем рядом сыне и впрыскивала в кровь сладкое волнение, и отрезвляла – мать едва не умерла, вынашивая и рожая его, а они собирались снова забыть об этом. Нет, не зря он столько учился владеть собой, усмирять плоть и капризы. Франциск почти коснулся пяткой пола, вспоминая, когда успел снять сапоги, но мать неожиданно сильно и резво дернула его обратно. Ее острые ногти впились в него так, что Франциск отчетливо ощутил боль – царапины наверняка уже наливались кровью. – Не отказывай мне, Франциск, – очень тихо и очень разборчиво предупредила королева. Он уставился на нее в удивлении – никогда прежде она не говорила подобного. Всегда он не позволял отказывать – и никогда наоборот. – Я твоя любовница, фаворитка, мать твоего ребенка. Учти мое желание, – она приподнялась и вдруг повисла у него на шее, горячо шепча в ухо. Волосы на затылке короля встали дыбом. Вожделение усиливалось, а вместе с тем и ужас. Сколько раз он лез под материнскую юбку, сколько раз соблазнял, сколько раз давил на чувства, разжигал страсть, заставлял заглушить голос родства и совести, а теперь они словно поменялись местами – он отказывал и взывал к разуму, она настаивала, пользуясь его любовью и слабостью. В этом раскрасневшемся, самоуверенном, отражавшем жажду удовольствий лице он увидел свое собственное много месяцев назад. Все, что они делали, было необратимо. Он мог уйти от нее сейчас, но она владела им так же прочно, как и он ею. Он имел над ней власть – и она над ним тоже. – Я делаю это ради твоего блага, – пробормотал король, прикрыв глаза и ощущая, как она влажно целует его в шею, плечи и ключицы, видневшиеся из-под наполовину распахнутой одежды, водит ладонями по груди и спускается ниже. – Не сомневайся в моих чувствах, – только и смог добавить он. Жажда обладать успешно туманила рассудок, тело требовало отбросить никому не нужные размышления и сполна насладиться разгоряченной и готовой на все женщиной рядом. Руки матери уже стягивали с Франциска камзол, расстегивали штаны и брались за рубашку. Он оттолкнул их, заведя королеве за голову, опрокинул ее обратно на постель и посмотрел на вытянутые, словно стыдливо прикрытые остатками платья ноги. Франциск провел по ним ладонью, отмечая дрожь и влагу. Она похудела – мягкий округлый живот почти исчез, став твердым и плоским. Но остался таким же чувствительным – поцеловав мать ниже пупка, Франциск почувствовал, как напряглись и натянулись ее мышцы. Он мог бы овладеть ею прямо сейчас, без всяких усилий и сопротивления – материнские бедра под ним призывно разошлись и характерно пахли. Как же долго он терпел и сколько еще ему придется ждать, бороться с собой и с матерью, которая вдруг захотела в полной мере наладить их постельную жизнь. У Франциска порой сводило зубы от того, что желанная женщина лежала с ним в одной кровати, а он не мог к ней притронуться без очередной консультации врачей. И если бы она помогала ему держать себя в руках – она лишь искушала, доставляя ему удовольствие десятком различных способов. И все же еще никогда она не требовала ублажать ее. Осознание этого усилило чувства Франциска до предела. Наверное, за целую жизнь он не проявлял столько терпения, сколько показывал сейчас, отрицая свое главное желание, свое право любовника. – Я прошу тебя, – зашептала королева, всегда зная, чем повлиять на него. Она смотрела ему в глаза, выгибая спину и берясь за изголовье кровати, темное платье сбилось вокруг нее, еще больше подчеркивая белоснежное округлое тело. Заворожено Франциск провел рукой от самого низа живота до пупка и выше – к груди с набухшими сосками, на которых засохли капли молока. – Я так желаю… – Франциск едва разбирал ее неожиданные признания за шумом в ушах. Он желал не меньше и не смог бы понять, специально ли она шепчет все это, запрокидывая голову, шире разводя ноги, краснея и демонстрируя полное подчинение. Нет, она не притворялась – он сам развратил ее и теперь наслаждался их падением, наблюдая, как она извивается, чувствуя проникающий в нее палец. Мать засопела, облизывая покрасневшие губы, и Франциск поднялся над ней, задирая край собственной рубахи. Ему бы хотелось связать королеве руки, а потом наконец-то войти в нее… наконец-то… как же нестерпимо ему этого хотелось… Но для веревок не было времени, проникновение же им до сих пор запрещали врачи, и вопреки всем желаниям он послушается их и сегодня. Осталось совсем немного – и он сможет взять свою любовницу, сомкнуть пальцы на ее горле и смотреть, как она, задыхаясь, бьется в наслаждении. Представив себе все это, Франциск толкнулся между ее бедер, не проникая, лишь создавая трение, от которого у них обоих темнело в глазах. – Быстрее, – просипела мать, обхватывая руками его ягодицы и стараясь прижать еще ближе к своему телу. Он в ответ замедлился, склонился губами к ее уху и оставил почти багровый след ровно под мочкой, а следом и на шее. Она тихо застонала, сцепляя ноги у него за спиной, и на этот раз Франциск задвигался быстрее, елозя напряженной плотью по внутренней стороне материнских бедер. Им обоим нужно требовалось совсем немного, и, почувствовав, что больше не выдержит, он сместился выше, потираясь теперь о ее живот. Он был гладким, без единого волоска, даже в самом низу, как и каждая часть тела матери. Раньше его смущали странные косметические процедуры, которыми она занималась после родов, теперь же они его восхищали – он двигался на ней плавно, влажно, ощущая под собой лишь нежную и скользкую кожу. – Попроси еще раз, – приказал Франциск, изловчившись и сжав грудь матери. Она подпрыгнула под ним, жмурясь от наслаждения. – Пожалуйста, – покорно попросила королева, и он немедленно задрожал от удовольствия, пачкая ей живот. Мольбы от нее всегда будили в нем самое темное и дарили наивысшее блаженство. – Я был прав. Ты полна сюрпризов, – превозмогая накатившую усталость и опуская руку между ног матери, заметил Франциск. Она посмотрела с благодарностью, и он немедленно проник в нее пальцами, двигая ими быстро и почти грубо. Ровно так, как она хотела – королева билась головой о подушку, сжимаясь и содрогаясь, громко и рвано дыша, стискивая бедрами ласкающую ее ладонь, пока не вскрикнула, уткнувшись щекой в перину и ударив пятками по постели. Франциск с трудом отодвинулся от нее и лег рядом, наблюдая, как тяжело она дышит, медленно приходя в себя. На всякий случай он мельком посмотрел на колыбель, но ребенок, казалось, продолжал крепко спать. Король погладил мать по плечу и осторожно поцеловал в губы. Перемены в ней пугали, однако отказаться от нее было уже невозможно. Он получил тому лишнее подтверждение, испытывая легкое раздражение и уже хорошо знакомое чувство вины. Все больше и больше он убеждался, что никто другой ему не нужен, что именно эта женщина должна быть рядом с ним. Мысль о разводе стремительно крепла, хотя часть его по-прежнему отчаянно ей сопротивлялась. Франциска удивляло то, как этой мысли сопротивлялась и мать. Развод освободил бы ее от Марии, от вечного напряжения и болезненных воспоминаний, но она почему-то не поддерживала его. У Екатерины действительно были совсем другие планы. Она и раньше была против расторжения брака сына, стремясь прикрыть их связь и защитить себя, зная врага в лицо, теперь она считала его слишком благоприятным исходом для Марии. Королева жаждала мести, терпеливо выжидая момента и кротко принимая любые издевательства. Просто отпустить Марию значило простить ей все – оскорбления, наговоры, ссоры с детьми, изрезанное лицо, попытку изнасилования, мучения ребенка. Нет, Мария заслужила наказание, и она заплатит. Следующим утром Екатерина послала за Лолой. Пришло время действовать, пока Франциск и правда не отправил прошение в Ватикан и Мария не ускользнула у нее из рук вместе с шотландской короной. Екатерина не рассчитывала на доверие фрейлины и ее полную поддержку, однако она знала, что последний поступок невестки усилил рожденные Нарциссом сомнения – Франциск вынудил Марию извиниться перед свекровью, Марии пришлось подчиниться. Бледная и злая она попросила у Екатерины прощения в присутствии нескольких придворных дам в одной из зал Амбуаза. Франциска рядом не было, но они обе прекрасно понимали – он позаботился о том, чтобы об извинениях Марии узнал не только он, но и двор. Герцог де Гиз, прилюдно выразивший позже возмущение слухами о положении Екатерины, предпочел не заметить просьбу племянницы поговорить и быстро покинул тронный зал, а затем и Амбуаз – как говорили, отлучился по семейным делам. Никогда еще Екатерина не видела на его лице такого разочарования, гнева и презрения. Она предполагала, семейные дела оказались ближайшим кабаком, где бравый герцог пытался забыть о глупости и позоре племянницы. Мария, очевидно, тоже это понимала, и пришла в еще большую ярость, круша в своих покоях все подряд. Екатерине доложили, невестка металась прямо на глазах у фрейлин, обещая убить и чертову шлюху, и ее отродье, и даже мужа, в которого сама вцепилась мертвой хваткой. Жизнь так ничему ее и не научила, и Екатерина собиралась этим воспользоваться. – Вы посылали за мной, Ваше Величество? – ранним и холодным утром Лола неуверенно замерла на пороге покоев королевы-матери, не представляя, как разговаривать с женщиной, с которой лишь пару раз обменивалась угрозами и перебрасывалась парочкой слов о сыновьях. Она до сих пор не знала, правильно ли поступила, решившись прийти сюда. Наверное, она должна была рассказать Марии о неожиданном приглашении, но Мария уже который день пребывала не в духе и не желала ничего слушать, а сегодня и вовсе осталась в кровати. – Да, нам нужно поговорить, – одетая в простое и теплое платье Екатерина держала на руках новорожденного сына, покачивая и то и дело целуя в хмурившийся лобик. Говорили, им обоим нездоровилось, но сейчас Лола наблюдала вполне здоровую мать и пухлощекого ребенка, неспокойно ерзавшего в ее объятиях. От Франциска она знала – маленький принц порой показывал себя тем еще непоседой. Таким же, как и его старший брат. В последнее время, после того разговора в детской, Лола часто думала, что их с Екатериной дети приходились друг другу братьями. Кто бы мог такое предположить тогда, давно, когда по вине королевы Лола лишилась любимого жениха... – О чем? – наконец поинтересовалась фрейлина, чувствуя все большую неловкость. Казалось, Екатерина готова была ждать хоть целый день, пока она подавит волнение и соберется с мыслями. Лола помнила, как терпелива бывает королева, но помнила также, что дьявольское терпение Медичи всегда служило какой-то цели. – О наших детях, – Екатерина посмотрела на нее взглядом, который часто появлялся на ее лице до того, как случилась история с предсказанием Нострадамуса и желанием Марии выйти замуж за Баша. Взгляд абсолютно уверенной в себе женщины, жестокой, беспринципной, готовой изощренно убить и замучить любого, следуя своим темным планам и мечтам. Лолу бросило в дрожь, когда она впервые оказалась с ней наедине, почти наедине: вместе с Колином они доверчиво говорили ей о своих планах на будущее, на лице же Екатерины играла добродушная улыбка, словно детские чувства вызывали у нее лишь умиление и желание помочь. Далеко не сразу Лола поняла, что тогда Екатерина не только уже знала, как низко будет использовать Колина, но и откровенно развлекалась, потешаясь над наивными влюбленными. Сейчас королева также выглядела спокойной и доброжелательной, однако теперь, годы спустя, Лола видела, насколько холодные и злые у нее глаза. Она явно не о женских глупостях и детских пеленках собиралась говорить. Фрейлина опасалась ее, и тем хуже было то, что в случае чего она не могла просить помощи у Марии – та слишком изменилась и слишком замкнулась на себе и своих страданиях. Лола снова взглянула на королеву. Цепкий, понимающий взгляд карих глаз никуда не делся. Екатерина тоже изменилась. Гордая и самоуверенная, совавшая во все свой нос, в самом начале царствования Франциска, когда странные, оказавшиеся правдой слухи только поползли по замку, осторожно срываясь с губ сплетниц, королева перестала походить на саму себя. Бледная, напряженная, постоянно поджимавшая губы – то ли от обиды, то ли от страха, с трудом выносившая насмешки, все громче бросавшиеся ей в лицо – она превратилась в собственную тень. Тень страшной, не прощающей, мстительной Екатерины Медичи. Потом она надолго затаилась, словно наслаждаясь тем, что сплетники угомонились и наконец оставили ее в покое. Наверное, она собиралась с силами, потому что еще позже вдруг обрела второе дыхание, будто вернувшись во времена, когда Франция не знала другой такой властной женщины, свободно распоряжавшейся чужими судьбами. Мария любила повторять, насколько живуча эта женщина, насколько дьявольской волей она обладала, и, пожалуй, с этим Лола могла согласиться. – О чем вы? – стараясь не выглядеть испуганной, фрейлина выдержала тяжелый, проникающий в самое сердце взгляд. Екатерина явно что-то задумала, а отказать ей всегда было не так-то просто. – Они в опасности, – королева выставила вперед руку, когда Лола по привычке кинулась возражать и выражать благородное презрение к грязным намекам. – Ты это знаешь. Ты знаешь, кто угрожает им, – конечно. Конечно, она решила использовать опасения, о которых догадалась со свойственной ей проницательностью. – Не защищай ее. Мария изменилась – это очевидно всем. Она одержима идеей избавиться от меня и моего ребенка. И если ты не поможешь мне привести ее в чувство, она доберется и до тебя, – Екатерина говорила так уверенно, словно Лола всегда бросалась ей на помощь по первому зову, словно она не могла прямо сейчас доложить о ее словах как Марии, так и королю. Совесть дремала в королеве-матери очень глубоко, если вообще существовала. – Почему вы так считаете, Ваше Величество? У королевы Марии есть право не любить вас, но она никогда не решится причинить вред вам и тем более невинному ребенку, – холодно ответила Лола, хотя уже и не ручалась за свои слова. Слишком много опасных, кощунственных пожеланий она слышала от детской подруги. – Не решится? – рассмеялась Екатерина, и Лола поморщилась от этого откровенно издевательского хохота. – Она пыталась избавиться от него, еще когда он был в моей утробе. По ее вине я чуть не лишилась всего, включая свою жизнь, – королева разозлилась, это было очевидно, и Лоле все сильнее хотелось немедленно уйти отсюда. Екатерина обладала властью и жестокостью, и спорить с ней было не только бессмысленно, но и страшно. – Она приказала пылающим ненавистью к королю протестантам изнасиловать меня. Я была на пятом месяце беременности, и она просто стояла и смотрела на то, как меня раздирают на куски. Она требовала зажать мне рот, когда я кричала, звала на помощь и умоляла пощадить моего сына. Она хотела, чтобы я скинула ребенка. Она рассказала тебе об этом? Или ты думаешь, дюжина мужчин вдруг возжелала меня с животом, и настолько сильно, что оставила ее за дверью? – Лола застыла, осмысливая услышанное – год назад она не задумываясь бросилась бы на защиту Марии, не побоялась бы повысить голос и обвинить саму Екатерину, но… Все изменилось. Тот случай… Конечно, двор знал, что на королеву-мать напали, многие видели, как она мучилась после, однако никто и правда не задумался, почему Мария, находясь в той же комнате, осталась целой и невредимой. Казалось, она не только мгновенно оправилась, но и была безмятежно рада, почти упивалась страданиями свекрови. Уже тогда Лола находила это… неприятным, ведь какие бы наказания ни заслужила Екатерина, она была беременна и едва не лишилась ребенка столь жутким способом. – Поэтому Франциск приказал ей извиниться. Она давно перешла все границы, – Лола предпочла оборвать свои размышления, в слишком очевидную сторону они шли. Она чувствовала, как вся ее привычная и размеренная жизнь рушится, как друзья ускользают, а враги становятся более понятными. – И я должна в это поверить? После всего, что вы сделали? После того, как вы сами вынудили Колина покуситься на честь Марии? – она направилась к выходу, когда брошенные ей в спину слова королевы заставили Лолу замереть на месте. – Я знаю, что это ты рассказала ей о том нашем разговоре, когда я по глупости похвасталась количеством своих любовников. Я была не в себе. Но благодаря тебе Мария сумела это использовать, – вина захлестнула с головой. Лола до сих пор не знала, правильно ли поступила тогда, решившись помочь страдающей подруге. Она ведь не совершила никакого греха. Просто вспомнила давно забытый разговор. – Хочешь знать, что Франциск сделал со мной за это? За то, чего не было? – Лола не хотела. Она хотела убраться из этой комнаты и никогда больше не видеть эту женщину, не слушать ее ядовитых слов, не ощущать терпкий, удушающий запах духов. – Он лично высек меня, бросив животом на битое стекло. А потом отправил на дыбу, и только чудо спасло меня от нее, – нет, это не может быть правдой. Франциск не способен на такую жестокость... но ведь Мария ждала от него чего-то и именно поэтому просила вспомнить хоть что-нибудь, порочащее честь его матери. – В тот день я узнала, что беременна, но он даже слушать меня не стал... – Хватит! Я не хочу этого знать! – не выдержала Лола и снова бросилась к двери. Все это было жутко. Люди, которых она знала, оказывались совсем другими. Милая, добрая и понимающая Мария – злобной ревнивой обманщицей, убийцей детей, безразличной к тревогам даже собственных подруг. Благородный, справедливый и заботливый Франциск – жестоким тираном, избивающим и изощренно терзающим родную мать. Ненавистная беспринципная, хладнокровная и бессердечная Екатерина – жертвой насилия и заговоров. Мир уходил у Лолы из-под ног, и не осталось никого, кому она могла бы довериться, просто сказать что-либо без риска оказаться использованной. – Но это твоя вина. Твоя. Кто толкнул тебя на это? – нет, Мария не виновата. Только не Мария, ее детская подруга и милосердная королева... Мария, кидавшаяся на подруг с обидами и обвинениями, жестоко наказывавшая допустивших оплошность слуг. Мария, закатывавшая истерики мужу. Мария, вслух желавшая свекрови умереть в родах вместе с ребенком. Мария, вдруг приревновавшая мужа к никогда не интересовавшей его по-настоящему фрейлине, пусть случайная связь и подарила им сына. Сына, на которого Мария теперь тоже смотрела волком... – Даже если все это правда, мой сын ей не нужен. Он бастард, пусть и с титулом. Это ваш сын станет королем, – Лола сжала кулаки, понимая, что уже проиграла. Если бы не ребенок, она бы никогда не стала спорить, доказывать, сомневаться – она бы просто уехала, предпочтя и дальше ничего не знать и не задумываться. Но Жан был ее больным местом, а Мария изменилась, давно внушала опасения. Лола вспомнила предупреждения Нарцисса и то, как он предлагал ей помощь – теперь ей казалось, она одна ничего не видела и ничего не понимала. – У меня нет причин бояться свою королеву, – упрямо заявила фрейлина, не желая становиться союзницей Екатерины в ее очевидных играх. – И ты абсолютно уверена, что, отправив меня с наследником на тот свет, она не увидит угрозу в твоем ребенке? – словно сговорившись с матерью, принц оглушительно заплакал, разрывая сердце Лолы на части. Где-то в другом конце замка в своей колыбели спит ее сын. А вдруг он не спит, а тоже плачет, зовя ее? Вдруг его плач не понравится не выносившей детского крика Марии? – Чего вы хотите от меня? – сдавшись под натиском жутких картин в голове, выдавила Лола, поворачиваясь к королеве. – Самую малость, – не скрывая улыбки, ответила та, качая никак не хотевшего успокоиться принца. – Помоги защитить моего сына, и я помогу защитить твоего. – Вы не будете убивать Марию? – осторожным шепотом спросила Лола, не веря, что вообще спрашивает подобное. И все же в словах Екатерины был смысл, а если бы она хотела физически избавиться от Марии, уж точно бы не искала помощи у нее и не сообщала бы о своих планах. Вполне возможно, она и правда собиралась просто покончить с выходками Марии. – Наивное дитя, – впервые по-настоящему тепло улыбнулась Екатерина, продолжая укачивать сына. Конечно, она забавлялась метаниями и муками выбора Лолы, фрейлина не сомневалась в этом. Однако и выхода у нее особенно не было. – Разумеется, я не собираюсь ее убивать, – пообещала королева и положила наконец успокоившегося малыша в колыбель. Они оба словно закончили необходимый спектакль, и теперь Екатерина могла перейти к делу. Мария же тем временем тоже размышляла над своим положением. Она собиралась весь день провести в кровати, но ей передали, что явился ее дядя и желал поговорить немедленно. Марии пришлось согласиться, ведь герцог и так был обижен на нее. – Мария, ты должна прекратить свои попытки покончить с Екатериной столь… неудачными способами. Ты подставляешь себя под удар. Король близок к мысли о разводе и, учитывая скорое присутствие Екатерины на заседаниях Совета, твой брак может закончиться очень быстро. Хотя, насколько я ее знаю, развод не удовлетворит ее жажду мести, – герцог выглядел усталым и недовольным, но Мария думала не об этом, а о том, что он тоже уже склонялся на сторону Екатерины. Гизы никогда не забывали о собственной выгоде, и сотрудничество с Екатериной казалось им полезным, ведь Франциск полностью подпал под ее влияние, в то же время полностью отдалившись от Марии. – Тебе стоит притаиться, иначе ты окажешься в Шотландии, без всякой поддержки, ведь мужа ты лишишься, а твоя семья впадет в немилость короля. В лучшем случае. – Пустите ее на Совет сидеть на коленках у короля и кормить грудью младенца прямо во время докладов? – усмехнулась Мария, но продолжать не стала – на лице герцога проступил гнев, от которого он только недавно избавился. – Мы уже не сможем жить мирно. Она ненавидит меня не меньше, чем я ее. – Очень жаль, что ты упустила возможность дружбы с ней. В свое время она легко сосуществовала с Дианой, и Генрих не мог и мысли допустить о разводе с ней, хотя она десять лет оставалась бесплодна. Екатерина знает, когда лучше унять свою гордость, – заметил герцог, пока Мария прилагала все силы, чтобы не разразиться бранью. Дядя всегда умудрялся отвешивать комплименты Екатерине и приводить ее в пример. – Она – не я. Она безродная потаскуха. И Франциска она привязала тем, что позволяла ему все, кувыркалась с ним, как последняя девка из борделя… – Мария собиралась продолжить и напомнить, насколько противна ей сама мысль о любом общении со свекровью, но дядя прервал ее. – Верно, хотя это стоило делать тебе, – вдруг сказал герцог, повернувшись к ней и прищурившись, и Мария потеряла дар речи. – Жена не удовлетворяла его, и он нашел женщину, которая покорно выполняет его фантазии. И сама выглядит довольной, – такое не укладывалось у Марии в голове, она никак не могла вымолвить ни слова. Она никогда ни в чем не отказывала Франциску, тот и не просил ничего из того, что делал с матерью. Мария не знала, согласилась бы, потребуй он тех жестоких постельных забав, но… он и не требовал. Ни разу. Ей не в чем было себя упрекнуть. Она даже просила Екатерину научить ее этому ремеслу для мужа, но та едва не забила Марию до смерти и не понесла никакого наказания. – Он с ней вовсе не поэтому, – только и смогла возразить Мария, противореча своим недавним словам о постельных заслугах свекрови. Конечно, Екатерина соблазнила сына, но успеха добилась уж точно не из-за супружеской холодности Марии. – И поэтому тоже. Даже я устал от твоего кислого вида и вечных истерик. Зачем королю такая жена, да еще если она не дает ему наследника? – герцог был обижен позором, на который она обрекла его, и все же она не ожидала от него таких жестоких слов. Словно она и только она заставила Франциска взять в любовницы мать. В конце концов, он мог найти при дворе любую женщину, сколь угодно скромную или развратную, однако он выбрал именно мать, и в этом Мария никогда не чувствовала своей вины. – Екатерина дала ему все. Учитывая, что она его мать, это не преувеличение и не фигура речи. Полагаю, он оценил ее поступок, а ты оказалась неспособна помешать этому. – Это правда, что мой отец сватался к Екатерине? – тема детей и собственных неудач оставалась одной из самых болезненных для королевы, и она решила спросить то, о чем неожиданно вспомнила. Екатерина всегда казалась ей никчемной, совершенно непонятно чем привлекавшей мужчин, ведь ни знатного происхождения, ни красоты у нее отродясь не было, и когда однажды она в очередной раз намекнула об этом свекрови, та вдруг рассказала о сватовстве короля Якова. – Правда. Твой отец вместе со своим регентом на многое пошли бы, чтобы получить столь богатую наследницу в королевы Шотландии. Отказ дорого стоил ее дяде, – Мария поморщилась от таких сведений – каким-то чудесным образом Екатерина постоянно оказывалась выгодной невестой, женой или любовницей, будучи хоть плененной сиротой, хоть неудачливой вдовой в возрасте за сорок и с десятью детьми. Невероятно, что и сейчас она склонила половину двора в свою сторону, имея за душой только золото и бастарда. – Она родилась под счастливой звездой, – рассеяно заметила Мария, отвернувшись от наблюдавшего за ней дяди. Они подошли к финальной черте, когда нужно было что-то предпринимать, ему было легче поддержать королевскую любовницу, а сама Мария не ощущала никакой поддержки, собственные же попытки устранить свекровь вышли ей боком. – Завтра будет торжественный прием по случаю свадьбы герцога де Монпасье. Между прочим, маркиза де Мезьер должна была достаться нам через пару лет, но благодаря тебе нам пришлось уступить конкурентам и отказаться от одного из первых способов упрочить свое положение. Весы снова качнулись не в нашу сторону, – вновь уступив гневу, недовольно объявил герцог. Мария сникла – она и правда давно уже не уделяла внимания политическим делам, почти забыла все громкие титулы и фамилии. Она слепо жаждала мести и тем самым уступала Екатерине раз за разом. Нужно было что-то делать со своими ошибками. – Не отказывайся от приглашения и будь благожелательна с Екатериной. Это самое правильное, что ты сейчас можешь сделать, – посоветовал герцог, словно прочитав ее мысли. Мария и правда предпочитала отказываться от подобных мероприятий, не желая видеть триумф соперницы, бросавшийся на них в глаза еще больше. Королева задумалась, как Екатерина повела себя, увидев любовницу мужа у него на коленях во время того знаменитого приема послов. Наверняка даже вида не подала. Она была прекрасной актрисой, к тому же не обремененной слишком сильными чувствами. Осознав, что дядя ожидает от нее ответа, Мария кивнула, выражая вынужденное согласие. Ничего больше не оставалось. Она должна подумать и собрать своих сторонников, пока не проиграла окончательно. Голова у королевы Шотландии и Франции болела весь оставшийся день и следующим утром тоже, поэтому собиралась к приему она в дурном расположении духа. Каждая мелочь раздражала, и Мария велела приготовить горячую ванну, чтобы расслабиться перед трудным вечером. Лола поинтересовалась ее самочувствием, но ей совсем не хотелось разговаривать, зарабатывая сочувственные и полные жалости взгляды. – Почему вода такая холодная? – опустив одну ногу в наполненную ванну и немедленно выдернув ее обратно, недовольно вскрикнула Мария. Она ясно приказала принести горячую воду, а вместо этого теперь дрожала от холода. – Не понимаю… Вода горячая, Мария, – Лола локтем потрогала ароматную воду и удивленно посмотрела на нее. Мария ощутила новый приступ раздражения от этого мягкого и снисходительного взгляда. Жаль, Кенна и Грир вместе с мужьями также готовились к сегодняшнему вечеру, и только незамужняя, неизменно тихая и спокойная Лола осталась с ней. Королева любила всех своих подруг, но Лола была слишком рассудительна, и осуждение отчаянных поступков Марии слишком часто проступало у нее на лице. – Ты насмехаешься надо мной, Лола? Вода ледяная, – Мария еще раз опустила ногу в ванну и почувствовала все тот же пронизывающий холод. Лола смотрела с еще большим удивлением и легким страхом. Как будто Мария вдруг заявила, что солнце зеленое, а они сами сейчас пьют чай в шотландском замке Стерлинг. Королеве стало не по себе, сразу захотелось позвать кого-нибудь, чтобы доказать – она говорила вполне очевидные вещи и никак не могла перепутать холодное с горячим. – Не волнуйтесь, Ваше Величество, я сейчас добавлю теплой воды, – когда она уже собиралась позвать слуг, засуетилась Лола, выливая в ванну содержимое нескольких кувшинов. Мария недовольно поморщилась, но вскоре расслабилась, погрузившись в приятное тепло, мысленно выбирая платье и гадая, зайдет ли за ней Франциск или предпочтет сопроводить мать. И король действительно прибыл на торжество с матерью. Еще совсем недавно Франциск не позволил бы себе настолько открыто демонстрировать свои предпочтения и так обижать жену, но он слишком устал от нее, от того, что любые его действия, даже самые благородные, она воспринимала в штыки. Ему просто хотелось обрести спокойствие и хоть раз проявить внимание к матери и любимой женщине как за закрытыми дверями, так и на публике. Вечер был прекрасным, даже Мария выглядела тихой и покорной, хотя он все равно старался не смотреть лишний раз на нее – обида и усталость слишком играли в нем. А потом Франциск вдруг подумал, что музыка давно играет, пары вовсю кружатся в танце, он же не отрывает глаз от матери, все это время стоящей рядом. Ее волосы сверкали в свете свечей, платье отливало серебристым блеском, привлекая внимание к аккуратному декольте. Она выглядела счастливой и удовлетворенной своим наконец-то заметным статусом. Королю было положено танцевать, и он решил – если он и предложит кому-то сегодня свою руку, то только ей. Когда Франциск пригласил мать на танец, она одарила его удивленным взглядом, но согласилась. Он заметил, как Мария отчетливо сжала ладони в кулаки, однако уж это его желание было вполне безобидным, чтобы от него отказываться. Поэтому Франциск вывел мать в центр зала, и почти сразу они задвигались в такт музыке. Он слышал, она всегда хорошо танцевала, но уже много лет почти не делала этого, сначала лишившись внимания мужа, а потом оказавшись в сложной связи с сыном. Несмотря на это, сейчас он видел, как почти летают ее туфли над полом, без труда вспоминая всевозможные па. Она была маленькой, изящной и грациозной, живо реагировала на самые сложные повороты и смену рук. Ей отчетливо нравилась мелодия, собственная пышная, чуть подпрыгивающая при движении юбка и то, как невесомо лежит мужская ладонь у нее на талии. Королю хотелось склониться к ее уху и сказать, что он видит все и счастлив быть с ней, но он просто прижался ближе и втянул носом тонкий аромат золотистых волос. Едва ли не впервые Франциск танцевал со своей матерью. Она действительно обладала талантом к танцу, неповторимым изяществом, хорошим слухом, позволяющим чувствовать музыку, и он был счастлив кружить ее в своих объятиях. Счастлив, но к счастью вдруг примешалась горечь. Танец словно оживил всю их историю, все, чему он подверг ее, и все, что отнял. Сейчас королева выглядела спокойной, радостной и совершенно довольной, она обожала новорожденного сына и любила самого Франциска. Любила такой женской любовью, какую он видел только у нее. И глядя на нее, он вспоминал другой танец. Тогда она уже стала его любовницей, но они скрывали свои отношения. Это было условие королевы – согласие в обмен на тайну. Франциск уважал ее желание. Он мог бы заставить, заставить, как делал много раз до того и после – и потерял бы навсегда, потому что такого она бы не простила. Да и его в ту пору больше всего интересовала страсть, вспыхивавшая каждый раз при взгляде на мать, хотя он никогда не стремился убежать от ответственности. Да, он знал, что делал, он готовился к этому и понимал все возможные последствия. И все же согласие матери вскружило ему голову, он с трудом отрывался от нее, отпускал даже на секунду. В тот день она танцевала с каким-то дворянином. Она не хотела танцевать, уже давно забросив подобные развлечения, но Франциск только начал царствовать, и они старались расположить знать к нему. Дворянин не упустил возможности высказать почтение королеве-матери, заглядывал в глаза, что-то шептал и беспрестанно улыбался, получая в ответ такую же вежливую улыбку. Франциск ревновал мать и раньше, однако это было до того, как он получил ее в свою постель. Теперь же она принадлежала ему, а он наблюдал за ее танцем и общением с другим, не в состоянии объявить ему и всем остальным – эта женщина стала собственностью короля и только его. Он ревновал до скрежета зубов, получив на то полное право, но не имея возможности заявить о нем. На самом деле, Франциск не считал себя безумным ревнивцем, просто иногда чувства брали над ним верх, порой в совершенно неподходящие моменты, да и тогда его влюбленность играла наиболее яркими красками. И он ждал, пока кончится музыка, благодарные реверансы и поклоны. – Идем, – почти приказал он, когда бал близился к завершению и мать оказалась на расстоянии нескольких шагов от короля. Она слабо кивнула, и они отправились в ее покои. За окном стояла глубокая ночь, а обитатели замка упивались вином и танцами – никто не обратил внимания на шагающего рядом с матерью Франциска, хотя раньше он не часто сопровождал ее куда-либо. В те первые недели отношений порядок сохранялся почти прежним. – Ты такая красивая, – восхищенно прошептал Франциск, стоило двери спальни захлопнуться за ними. Его рука потрогала мягкую и теплую щеку матери, и та прикрыла глаза, еще не привыкнув к ласкам и комплиментам от него. Франциск принялся расстегивать пуговицы своего камзола, и она отчетливо сглотнула, наблюдая за его пальцами. Оставшись в рубашке, король вздохнул с облегчением и потянулся к застежкам материнского платья. Он имел сноровку в деле обращения с женской одеждой, но нетерпение и предвкушение мешали связно думать и действовать – Франциск по-прежнему не осознавал до конца, что добился своего и может раздевать мать сколь угодно долго или быстро. Она накрыла его лихорадочно мечущиеся руки своими, помогая расправиться с крючками и завязками. Возможно, она переживала за платье, боясь дать фрейлинам очередной повод для размышлений. Или ее унижала животная неторопливость. Или она неосознанно всегда пыталась ему помочь. Франциск ответил яростными поцелуями и откровенными ласками. Он знал тело королевы, знал, как с ним обращаться. Он брал ее несколько часов подряд, победив ревность, доказав все самому себе, упиваясь триумфом, женскими стонами, намотанными на руку светлыми волосами, отзывчивой плотью и неповторимым запахом собственной матери, распростертой под ним. Она получила удовольствие, закричала от неподдельного наслаждения несколько раз, Франциск не сомневался в том и полтора года спустя. Но тогда, почти под утро, повернувшись к ней после изнурительно долгих утех, он увидел голую спину и едва уловимо подрагивающие плечи. Королева обладала такой особенностью – не сразу отходила от пережитой страсти. Ему и в голову не пришло, что она могла дрожать от чего-то еще. Сейчас Франциск знал ее, знал ее слезы, знал ее боль, и он знал, почему подрагивали ее плечи тогда. Она дала ему согласие, он не жалел об этом до сих пор, и все же любовь и обожание, очевидные теперь, она вырастила в себе мучительно и страшно. Он изнасиловал ее и, возможно, далеко не один раз, как считал всегда. – Что-то случилось? – вырывая из прошлого, с тревогой в голосе спросила мать, когда их танец закончился и они отошли в сторону от собиравшихся смениться пар и от гневно наблюдающей за ними Марии – та отчетливо не выпускала их из виду, как будто в противном случае они бы немедленно поженились. Впрочем, король уже не думал о ней. Франциск посмотрел в подернутые тревогой карие глаза. Они были другими. Не такими, какими он видел их в детстве, в тот ужасный миг, когда отец ударил мать и когда он сам пришел к ней в спальню впервые. Знакомые с первого дня жизни глаза изменились. Они не стали глуповатыми или пустыми, но Франциск понял, что изменил мать едва ли не до неузнаваемости. Та королева из прошлого плакала от чувств сына, от собственных чувств, предававших ее, от унижения и отчаяния, а эта кормила грудью его ребенка, сама стремилась предаться с ним страсти и, несомненно, предложит ему постель, как только они доберутся до нужных покоев. Франциск крепче обхватил талию матери, прижал ближе и поцеловал в губы. При всех, на виду у танцующих и пьющих гостей. Конечно, никто на них не смотрел, и ничего нового о них не узнали, но они с матерью никогда не допускали подобного на публике. В ее глазах загорелся страх. Мгновенно и искренне. Страх падения, унижения, отвращения. Она отпрянула, прижала ладонь к губам, осмотрелась по сторонам, пока Франциск скрывал удовлетворенную улыбку. Она изменилась, но ее сущность осталась прежней. Она была его матерью, той самой, которую он полюбил и как женщину, и это грело сердце короля. Если он откажется от жены, он сделает это не ради слабой и безвольной тени. Он сделает это ради матери и королевы.