Благие намерения

Мария бросила быстрый взгляд на присутствующих. Число верных ей людей сокращалось с каждым днем. Большинство придворных льстецов поспешили трусливо перебежать на сторону силы, и правда заключалась в том, что сейчас этой силой обладала Екатерина. Ребенок увеличил ее влияние на короля в несколько раз. Как и ошибки Марии. Франциск и до них прислушивался к матери, но теперь делал это еще чаще. Королева надеялась, после рождения наследника связь мужа с матерью прервется хоть на время, и она сумеет воспользоваться ситуацией, но совсем скоро ей доложили, что, несмотря на все запреты врачей, Екатерина поспешила вернуться в королевскую постель, а вместе с ней и в Королевский совет. Мария в очередной раз оценила ум и изворотливость свекрови, возненавидев еще больше. Королева с трудом выносила даже просто присутствие этой женщины в замке. Невозможно было смотреть, с каким самодовольством, вся затянутая в дорогую парчу и роскошные меха, та прогуливалась по коридорам. Если бы только прогуливалась – так или иначе она вмешивалась во все государственные дела, тем более ее неожиданно легко приняли в Совете. Не то что бы это приносило вред государству, но Мария находила в такой всесильности свекрови еще один повод для ненависти. Ведьму не трогало ничего – ни проблемы со здоровьем, ни неприязнь невестки, ни осуждение, которое все еще время от времени к ней проявляли придворные, ни окончательно и бесповоротно закрепившийся за ней статус королевской любовницы. Единственное, что еще смягчало сердце Екатерины – дети. Все ее дети по-прежнему оставались уязвимым местом королевы-матери. – Ты хочешь что-то предложить, Мария? – герцог де Гиз смотрел на нее с нетерпением и легким недовольством. Братья матери оставались главной и самой надежной поддержкой Марии. Впрочем, даже в это она уже верила с трудом – старший де Гиз слишком обхаживал Екатерину, словно не предлагал год за годом уничтожить ее. Да еще и крестил удачливого бастарда. Однако кроме дядей, фрейлин и нескольких друзей у Марии не было никого. – Я думаю, нам нужно окончательно отказаться от планов по избавлению от ребенка, – набрав воздуха в легкие, скороговоркой выпалила Мария, замечая недоумение на лицах своих советников. – И почему же? Мы много раз говорили тебе, что время упущено и надо проявить терпение, но ты всегда стояла на своем. Твоя неудачная попытка нападения еще до этого стоила нам всем очень дорого... – в голосе герцога слышались возмущение и гнев. – Я не планировала его. Екатерина убедила Франциска... – Мария снова вспомнила, как подговорила обозленных протестантов обесчестить Екатерину. Если бы все удалось, сейчас свекровь, вполне возможно, лежала бы в могиле. – Она убедила его в правде, и тебе повезло, что он все равно не отвернулся от тебя. У вас нет наследника, и ничего не удерживает короля от развода. Удивительно, что с такой любовницей он все еще женат, – да, порой, когда Мария отбрасывала эмоции, она и сама задумывалась, почему муж все еще не бросил ее. У него была женщина, которую он любил намного больше, у него был ребенок от нее, а эфемерная английская корона на голове Марии никогда не интересовала его по-настоящему. Королева не могла решить, остатки чувств удерживали Франциска от развода или изощренные мечты его матери. – Как раз об этом я и хотела поговорить, – она постаралась придать голосу стали, зная, какую реакцию вызовут ее слова. – Король давно не посещает мое ложе, а когда делал это, я так и не сумела забеременеть, – Мария удивилась тому, как легко ей далось не слишком приятное признание. – Я пробовала не одно средство, но ничего не помогло, – она выдержала паузу, чтобы перевести дух. – У короля есть законный наследник, и я готова воспитывать его, – Мария не остановилась, несмотря на поднявшийся в комнате гул. – При одном условии. Его мать должна умереть, – шум стих мгновенно, и тишина ударила по ушам резко и неприятно. – Это безумие, – просто возразил дядя. – Он не законен, – конечно, это было безумие, но она не могла не попробовать, не могла сдаться и просто отойти в сторону... – Он законен. Это моя главная боль. У Ватикана были причины пойти на это, и Франциск с матерью никогда не позволят ему отступить, – Мария знала все, что они скажут, и заранее подобрала аргументы. – И почему ты хочешь воспитывать этот плод порока? – послышался голос второго дяди, кардинала Лотарингского, молчавшего чаще, чем другие, но всегда отличавшегося большей хитростью. Этот ее родственник не страдал благородством и прямолинейностью. – Прошло немало времени с тех пор, как мы с Франциском впервые разделили постель, но все, что мне удалось – одна неудачная беременность. Я не знаю, смогу ли когда-нибудь родить ему детей, даже если случится чудо, и он вернется ко мне. Но у него уже есть законный наследник. Если его мать не будет стоять на пути, Франциск откажется ото всех женщин, и одержимость насчет рождения принца уже не будет мучить его. Так же, как и одержимость проклятой шлюхой, – Мария недовольно скривилась от собственных грубых слов, но она все еще не научилась оставаться невозмутимой всегда. – Возможно, потом у нас с ним появятся дети, но если нет, я с удовольствием посмотрю, как его отродье разрушит обожаемую им Францию. – А как насчет Шотландии? Ты не боишься, что отродье будет претендовать и на нее? – и снова закономерный и самый болезненный вопрос, который ей тоже пришлось обдумать. – Это будет обговорено отдельно. Мы составим договор, который предотвратит такую возможность. Мою страну он не получит никогда, – чем ближе Мария приближалась к своей цели, тем радужнее ей виделось будущее. – А кто будет твоим наследником, Мария? Будущим королем Шотландии? – герцог смотрел на нее с еще большим недовольством. Когда-то давно она признала бы его правоту: ее отправили во Францию ради союза, наследника и выгоды для ее родной страны, а в воспитании малолетнего бастарда без всяких прав на ее корону никакой выгоды не было, но… Мария уже не могла уехать отсюда, бросить все, проиграть, она должна была уничтожить своих врагов и удержать французскую корону. – Если ты не родишь ребенка или не закрепишь за кем-то право наследования, Шотландия погрузится в хаос. – Если я потеряю мужа, и он с позором выгонит меня из Франции, я совершенно точно ничего не смогу сделать для Шотландии! – отрезала Мария, не обращая внимания на перекошенное гримасой лицо дяди. С Шотландией она разберется потом, да и никогда она не скучала по-настоящему по своей родной стране. Теперь ей остались лишь месть и жестокость, и, возможно, благодаря им она и сохранит свое наследие. Плевать на ненавистного наследника – для нее навсегда останется бастардом, и она сделает так, чтобы видеть его приходилось как можно реже. Плевать на прежде любимую Францию – пусть потом ей правит жалкое отродье. Плевать на то, что когда-то мерзкая потаскуха заменила ей мать, плевать на ее сказки об изнасиловании и принуждении – она умрет и наконец оставит их всех в покое. Плевать на чувства Франциска, обожавшего мать, – он должен страдать, как заставил страдать других. – Это рискованно и очень опасно. И никакой гарантии на успех нет, – гул нескольких голосов снова наполнил комнату. Мария потерла виски, устав от похожего на жужжание мух шума. – Я хочу, чтобы она умерла, – оборвала все разговоры королева. Перед глазами возник день, когда король даровал своему сыну титулы. Рядом с ним была совсем другая королева. Его королева. Мария почти не испытывала сомнений в том, кем стала для ее мужа Екатерина. Если она не собирается оставлять Франциска в покое, ей придется умереть. Мария сделает для этого все необходимое, и то, что ребенок Екатерины останется в ее полном распоряжении – самая лучшая месть. Даже после смерти ведьма никогда не найдет покоя. Мария знала, что у нее оставалась только одна попытка, и она ее не упустит. Картины убийства одновременно пугали и пленили – жестоким оно будет или нет, месть всегда сладка. Ее личный Совет шумел, возмущался и спорил, но для нее голоса слились в единый бессмысленный шум. Она приняла решение и не собиралась никого слушать, какими бы обоснованными ни выглядели аргументы. Даже если она проиграет – что ж, она заберет с собой все, что только сможет. – Дядя, вы хотите отказаться от участия? – поинтересовалась она у хмурого герцога де Гиза, когда присутствующие наконец стихли и вновь посмотрели на нее. Все выглядели согласными, но герцог разочарованно сжимал губы и отчетливо давил ладонями стол. – Нет, Ваше Величество, лишь хочу напомнить об осторожности, – встрепенувшись, ответил герцог и посмотрел ровно на нее, и на этот раз в его взгляде не было сомнения. Осталось только прийти к согласию о договоре и способе убийства, пока Екатерина счастливо кормит свое отродье, позволяя ему вытягивать из нее жизнь и силы. Мария и сама по-прежнему плохо спала, мучилась мигренью и даже видела парочку галлюцинаций, но исполнение мечты быстро излечит ее. Либо ты, либо тебя – этому свекровь научила королеву очень хорошо. Пусть наслаждается своими последними часами. И следующим солнечным утром Екатерина перебирала утреннюю почту, и впрямь ощущая почти безмятежность. Все было тихо, и сегодня Руджиери собирался окончательно признать ее здоровой, если осмотр пройдет благополучно. Она не сомневалась в благоприятном исходе – в конце концов, прошло уже больше четырех месяцев со дня родов, и все ее раны давно зажили. Екатерина думала лишь о том, рассказать ли своему личному врачу, каким образом она нарушила его запрет. Это оказалось грязно и болезненно, но ей стало легче. Как же низко она пала… Прикрыв лицо руками, королева-мать тяжело вздохнула. Вся ее безмятежность рассыпалась при мысли о собственном падении. Возможно, она должна наконец решиться и посетить храм, помолиться, покаяться, облегчить полную греха и усталости душу – слишком много накопилось в ней за последние два года. И слишком многое предстояло сделать. – Мадам, вас хочет видеть герцог де Гиз, – ошарашила ее замершая в дверях стража. Екатерина убрала руки с лица, выпрямилась и поправила волосы. Вряд ли герцог решил поболтать с ней по-дружески, и этот визит заранее не нес ничего хорошего. Натянув самую радушную маску приветствия, королева приказала впустить неожиданного гостя. – Ваше Величество, сияете, как всегда, – с порога отвесил ей комплимент он, вынуждая улыбнуться уже по-настоящему. Екатерине всегда нравилась их маленькая игра – обоюдная ненависть под маской любезности, приправленная искренним уважением. Вполне вероятно, во Франции не существовало более сложных и странных отношений, чем были у них с герцогом. – А вы, как всегда, безупречно льстите, Франсуа, – со смехом заметила Екатерина, приглашая его сесть напротив. – Лишь отдаю должное, мадам. Мне всегда казалось, вы достойны большего, чем вам приходилось слышать, – расположившись в своем кресле, Гиз посмотрел на нее прямым и внимательным взглядом, какой она часто видела от него в молодости. – Любое ваше слово всегда вело меня к победе, с этим я не в силах спорить, – Екатерина смиренно склонила голову, не солгав: комплименты Гиза, а еще больше его резкие замечания и несдержанное недовольство почти всегда заставляли ее либо насторожиться, собраться и сделать рывок вперед, либо разозлиться и точно так же устремиться к новым высотам. – И все же зачем вы почтили меня своим присутствием? Неужели хотите разорвать наш маленький союз? – не бросая шутливого тона, но вполне серьезно спросила Екатерина. Опасение и разочарование мгновенно подступили к сердцу – после рождения младшего Франциска они с Гизом заключили соглашение, и ей очень не хотелось бы, чтобы герцог отказался от него сейчас, когда она так близко подошла к решающему успеху. – Наоборот, хочу его закрепить, – с такой же улыбкой и так же серьезно ответил он. Королева кивнула, гадая, что он имел в виду. – Вчера моя племянница собрала всех, кто ей верен, чтобы заручиться их поддержкой. Она хочет убить вас, Екатерина, и взять опеку над вашим младшим сыном, – посмотрев ровно ей в глаза, объявил Гиз, и она едва не рассмеялась. – Неужели? И зачем бы вам сообщать об этом мне, если вы входите в этот малый круг доверенных лиц, – королева в самом деле не могла представить мотивы, побудившие бы герцога сообщить ей о таком желании Марии. – Потому, что это безумие. Она упустила время, и сейчас посеет лишь хаос. Франциск становится настоящим королем, и мы оба знаем, что он давно принял решение насчет Марии. Ваша смерть сделает его таким же безумцем, в какого превратился его отец. А я не готов убивать короля. Даже ради Франции, – голос Гиза звучал размеренно и ровно, без капли насмешки, ненависти или злобы, и Екатерина невольно соглашалась с ним. – Тем более жизнь принца тоже окажется в опасности… – Принца? – все же усмехнулась Екатерина и подавила желание нервно потереть шею. – Не думала, что вы считаете моего младшего сына таковым. – Я крестил его, мадам, и никогда бы не стал этого делать, если бы считал его лишь безвестным бастардом. В нем течет только королевская кровь, и это я готов признать, – почти оскорбленно возразил Гиз, и она снова не могла с ним спорить – герцог всегда слыл принципиальным человеком и предпочел бы съесть свою любимую боевую лошадь, чем отказаться от собственных убеждений. Он был самим дьяволом, а не его верным служкой. – И что вы предлагаете мне делать? Убить ее раньше? – полюбопытствовала Екатерина. Все зависело от того, как скоро Мария собиралась воплощать свои планы в жизнь. Сами планы не удивили Екатерину – Лола предупреждала ее о страхах Марии, а сама Мария потеряла всякие шансы на мирное возвращение своей власти. Упрямство и отчаяние – худшее сочетание. – А вы и впрямь не собирались этого делать? – Гиз посмотрел на нее с интересом, словно и правда не верил, будто она не рассчитывала убивать его племянницу. Она иногда и сама не верила, но те средства, которыми она уже дотянулась до Марии, призваны были вызвать не смерть, а совсем другой эффект, гораздо хуже. Возможно, и благодаря им она настолько потеряла ощущение реальности, что даже дядя окончательно уверился в ее неразумности и выдал так легко. – Я даю вам возможность действовать. Шотландия была бы лучшим выходом. – Да. Для нее, – он был прав, лучше и легче всего было бы немедленно оформить развод и отправить Марию восвояси, но Екатерина слишком жаждала мести. – А для вас? Что было бы лучшим выходом для вас? Чего желаете вы? – казалось, герцога искренне занимали ее мысли и стремления. – Положения, – в знак признательности за честность и в качестве жеста уважения королева решила подарить ему честный ответ, не посвящая при этом в свои планы. – Выходите за меня, и у вас будет положение, – вдруг предложил Гиз, и она лишилась дара речи. – Обсудим этот вопрос с королем. У вас будет все. Как и у меня, – добавил он, вынудив Екатерину ухмыльнуться. Конечно, этот умелый интриган давно понял, кто выйдет из войны победителем, и не мог не учитывать полученное знание в своих интересах. – Старый лис, – она улыбнулась почти до ушей, получив такую же ослепительную улыбку в ответ. – Предложение, бесспорно, щедрое, хотя не думаю, что король согласился бы на него, как бы мы его ни убеждали, – Екатерина невольно взглянула на красовавшийся на пальце перстень. Даже при огромном желании она не могла бы представить себя с другим мужчиной, не Франциском, будь он хоть самым достойным из достойных. И все же, несмотря на собственную привязанность к сыну и королю, ей было приятно услышать предложение Гиза – с ним ее правда ждало бы положение, а то, как он снизошел до нее, грело ее тщеславную душу. – Франциск сейчас разумнее, чем когда-либо, ваша вечная ошибка в том, что вы недооцениваете его, – герцог осуждающе покачал головой, тоже явно получая удовольствие от беседы. – И я не забуду о своих словах, если когда-нибудь вы будете готовы. Я способен позаботиться о вас, ваших детях… и о Франции, – с самоуверенной улыбкой добавил он, поднимая Екатерине настроение еще больше. – Скорее, моя дочь Марго выйдет за вашего сына Генриха, чем поженимся мы с вами, дорогой друг, – рассмеялась она, за смехом скрывая намек – в конце концов, рано или поздно Марго придется выдавать замуж, и кто знает, среди кого пройдут поиски лучшей партии. Гиз, казалось, вполне понял ее планы и улыбнулся еще шире. – И все же. На что вы рассчитываете взамен рассказанного сегодня? – королева решила вернуться к насущному вопросу. – Ничего. Лишь, чтобы вы подумали, – герцог склонился к ней поближе, осторожно и в то же время уверенно беря за руку. Такие вольности она допускала в качестве исключения – в силу слишком давнего знакомства. – Если вы хотите укрепить свою власть, сделать ее абсолютной, вам нужно не только избавиться от Марии, вам следует уничтожить мятежных еретиков, и я мог бы вам в этом помочь. – Опять вы за свое, – разочарованно скривилась королева. Она сама всегда считала себя преданной католичкой, но фанатичный блеск в глазах окружавших ее и врагов, и друзей, неизменно расстраивал и раздражал Екатерину. – Вы уже вырезали этих несчастных в Васси. Сколько еще вам нужно? Тысячи? – она посмотрела в почему-то довольные глаза Гиза. – Мне всегда было интересно, почему вы так защищаете их? Ваша вера сильна, но вы одержимы идеей компромисса, как мы с Колиньи одержимы идеей убийства друг друга. Откуда это? После всего, что они сделали лично вам, после того, как едва не убили ваших детей, после того, как унизили Франциска, которому вы отдали свою жизнь. Они вам дороже него? – герцог крепче сжал ладонь Екатерины, но ей и в голову не пришло оттолкнуть его, слишком глубоко ее задело сказанное им. – Это война, и они ничем не хуже вас, – резко ответила Екатерина, и лицо герцога мгновенно покраснело от гнева. – Вы думаете, я бы мучил беременную женщину так, как они мучили вас?! – конечно, большего оскорбления для герцога она не могла бы придумать и уже пожалела о своем выпаде. – Простите, Франсуа, – почти искренне извинилась Екатерина – возможно, среди служащих ему фанатиков нашлось бы немало тех, кто легко бы повторил жестокость еретиков, выдавливавших плод из ее чрева, но он сам и впрямь никогда бы не поступил подобным образом. Это была птица совсем другого полета. – Я лишь хочу избежать бойни, и вы должны видеть во мне разумность так же, как я вижу ее в вас, – для пущей убедительности она накрыла держащую ее руку Гиза своей. – Если бы я не видел, не пришел бы сюда, – с утихающим недовольством ответил он, и Екатерина задумалась, как завершить этот странный разговор. К счастью, в дверь постучали, чтобы доложить о визите Руджиери. Увидев его на пороге, герцог скептически хмыкнул и понимающе направился к выходу. Королева понадеялась, он посчитает эту встречу с флорентийцем проявлением ее интереса к астрономии, а не свидетельством слабого здоровья, которое она привыкла поправлять самыми нелепыми для других средствами. Слабость казалась ей унизительнее обвинения в колдовстве. – Ты явился вовремя, – призналась Екатерина прорицателю и развернулась к нему спиной, предлагая расшнуровать платье – пышные юбки и тесный лиф точно помешали бы врачебному осмотру, который она надеялась сделать последним. Руджиери хмыкнул и взялся за шнуровку. Екатерина подумала, что представляла себе все это совсем иначе, а Гиз невольно спутал ей карты. Немыслимо было сравнивать угрозы собственной жизни с визитом врача, который позволил бы ей спать с сыном, но она слишком устала от этого нерешенного вопроса и хотела избавиться хотя бы от него. – Странно, что у тебя до сих пор сохраняется настолько большое количество молока при таких травмах, – вывел Екатерину из размышлений Руджиери, сосредоточенно ощупывавший ее тяжелую грудь. Королева взглянула на исполосовавшие нежную кожу шрамы и мечтательно улыбнулась. Любой другой посчитал бы их всего лишь последствиями «травмы», она же помнила полученное вместе с ними удовольствие. Впрочем, она уже не скрывала от прорицателя своих новых пристрастий – глупо было прятаться от врача, который стремился ее вылечить, и друга, которому она доверяла. – Они не опасны, – возразила Екатерина, и Руджиери посмотрел на нее с возросшим любопытством. – И у меня никогда не было столько молока, – она действительно никогда так не истекала молоком. Маленькому Франциску повезло не только кормиться из груди родной матери, но и всегда оставаться более чем сытым. – Это меня удивляет еще больше, – признался Руджиери, и она уже собиралась расспросить его о причинах беспокойства, но передумала – ей хватало волнений, она могла себе позволить не размышлять хотя бы об обильном молоке в собственной груди. – До года принцу точно не о чем переживать. Екатерина удовлетворенно улыбнулась и улеглась на кровать. Прощупывания живота никогда ей не нравились, однако сейчас она без труда переносила прикосновения рук прорицателя к нему – когда он делал это в первый раз, она только-только оправилась от родов и едва не выла от боли в истерзанных мышцах. Королева считала, что с тех пор и впрямь серьезно поправилась и ощутимо похудела, почти став прежней. И все же стоило Руджиери попросить ее согнуть ноги и осторожно проникнуть между ними руками и инструментами для самого главного осмотра, боль, буквально разорвавшая в родах, ожила и вспыхнула с новой силой. Шумно задышав, Екатерина напомнила себе – с Франциском никакая боль уже давно не мучила ее. Она просто так и не сумела до конца побороть свои нервы. – Я стала слабовольной трусихой, – вслух призналась она, стараясь не думать об ощущениях и наблюдая, как свободная рука Руджиери давит ей на пупок. После близняшек Екатерине и в голову не приходило волноваться о запрете врачей – как и любая мать, она переживала о своих детях, а не о том, насколько быстро заживет месиво у нее между ног. – Одевайся, – снова взглянув ей в лицо, Руджиери закончил осмотр и подал королеве нательную сорочку. Она покорно натянула ее и позволила ощупать еще и шею. – Думаю, ты действительно здорова. Физически. Настойки я все же советую тебе продолжить принимать. Твое моральное состояние мне не нравится, – он крепко обхватил руками лицо Екатерины и пристально вгляделся в глаза. – Что же с тобой произошло… – в который раз повторил прорицатель, по-прежнему с трудом признавая перемены в ней. – Что было, то прошло, – прошептала она, отвечая на его взгляд и размышляя, как бы он поступил, если бы был рядом, когда она страдала от насилия и в самом деле сходила с ума. Теперь это и правда прошло, и она наконец вернулась к обычной жизни. Почти обычной. – Будь осторожна, Екатерина. Ты здорова, но не дай Бог тебе забеременеть снова. По крайней мере, сейчас, – Руджиери отпустил ее лицо и отступил, развеивая охватившие разум королевы картины. – Я приготовлю для тебя нужные средства. Возможно, стоит изготовить что-нибудь и для короля. – Нет, – резко оборвала его Екатерина. Никогда больше она не станет играть в такие игры, и Франциск получит от нее только лечебные снадобья и только в случае необходимости. – Кстати говоря, – не обидевшись, Руджиери накинул ей на плечи халат и продолжил совсем другим голосом. – Я вновь составлял ваши гороскопы. Королю не следует ездить в Орлеан в ближайшее время. А лучше никогда туда не ездить, – по спине Екатерины пошли мурашки, она вздрогнула так сильно, что прорицатель инстинктивно обхватил ее за талию. Это было первое предостережение Франциску, с тех пор как Нострадамус предсказывал ему смерть в случае брака с Марией. – Почему? Ему грозит опасность? – паника накрыла Екатерину мгновенно – она уже почти ничего не видела перед собой. Не существовало ничего, что было бы ей дороже жизни Франциска. – Ему просто не стоит туда ездить, Екатерина, – Руджиери погладил ее по голове, и она немного успокоилась – в конце концов, в судьбе каждого существовали знаки, которые стоило учитывать, но они необязательно означали смерть. Да и Франциск не собирался ни в какой Орлеан. Радостная и одновременно встревоженная Екатерина решила не торопиться падать в объятия сына – она знала, что предупреждение Руджиери будет отвлекать от долгожданного удовольствия, а презрение к себе за все сметающую на пути слабость к постели усилится. Кроме того, следовало позаботиться о том, чтобы Мария не убила ее раньше, чем она дойдет до королевской спальни. Впрочем, король и сам оказался слишком занят и почти не встречался с ней следующие несколько дней. Государственные дела и вопрос развода занимали все внимание Франциска. Обе его женщины так или иначе давили на него, но развестись по-прежнему желал только он. Франциск встал из-за стола, отдавая подписанные бумаги секретарю, бросившемуся посылать их как можно скорее. Короля же сейчас больше волновали сведения о покорно притихших Бурбонах. Он не простил им выходку, чуть не стоившую жизни всей его семье, и теперь, помимо прочего, регулярно проверял, насколько они выполняют условия помилования и не помешают ли его новым политическим решениям. Король безумно устал от бесконечных интриг и борьбы, но те и не думали иссякать. – Вам что-нибудь нужно, Ваше Величество? – заметив нерадостное настроение короля, спросил единственный оставшийся в комнате слуга. – Скажите королеве, что я хочу ее видеть, – поразмыслив некоторое время, отозвался Франциск. В любом случае, он не хотел бы сегодня провести весь вечер в одиночестве. – Простите, Ваше Величество, но какую королеву вы хотите видеть? - слуга замялся и испуганно опустил глаза в пол. Пусть Франциск давно предпочитал жене мать, сходу понять, за кем он посылал, обычному слуге оказалось и правда непросто. – Королеву Екатерину, – терпеливо пояснил Франциск, понимая, что для него лично существовала только одна королева, но это не лишало титула Марию. И тоска снова охватила мысли короля – он никогда не думал, что его брак закончится так. Мария угнетала и раздражала. Мать стала для него всем. С ней ему всегда было хорошо и спокойно, от нее он чувствовал только любовь, нежную покорность и хищное желание защитить, пусть она и обладала упрямством и хитростью, а он причинил ей огромное количество боли. Они научились любить друг друга несмотря ни на что. – Франциск, – он и не заметил, как пролетело время, которое слуга потратил на исполнение его приказания, но на пороге уже стояла королева-мать, склонив голову в знак приветствия. – Как наш сын? – он подошел ближе, рассматривая ее волнами рассыпавшиеся по плечам волосы и красивый шелковый халат. Франциск помнил, что эту дорогую и явно восточную вещь прислал им с матерью в подарок к рождению наследника турецкий султан. – Ему легче? – Он в порядке, – она сразу засияла, заулыбалась, как и всегда, когда говорила о своих детях, – Колики прошли. Это бывает с детьми его возраста, – королева посмотрела куда-то мимо Франциска, будто оживляя в памяти лицо младшего сына. – Он растет так быстро, Франциск. Он такой здоровый и сообразительный. Удивительно, что он родился таким, несмотря на наш грех, – призналась она, прижимаясь к его груди, и он ощутил знакомый сладковатый, едва уловимый материнский запах. – Ты прекрасная мать. Я знаю это лучше всех, – Франциск погладил ее по голове, свободной рукой обхватив за талию. Он скучал. Как же он скучал по ней. После рождения сына даже один день без нее стал пыткой. – Ты знаешь лучше всех, и насколько плохая, – пробормотала она ему в плечо. У королевы случались приступы самобичевания, обострявшиеся в сложных ситуациях. Он знал, что в такие моменты нужно не давить на нее, дать высказаться и поддержать. – Что-то расстроило тебя? – поинтересовался Франциск, поглаживая ее поясницу. Она мгновенно расслабилась и прижалась еще ближе. – Тебе стоит чаще гулять на воздухе. Знаю, погода не самая приятная и ты не выносишь Амбуаз… – Нам пришлось нелегко здесь, – согласилась королева, напоминая о нападении Бурбонов и тяжелых родах. – Но мне нравится Амбуаз. По-своему. Здесь поженились мои родители, Франциск, – вдруг добавила она, и Франциск замер. Если он и знал, где поженились его дед с бабкой, уже давно забыл об этом, но его мать хранила каждое воспоминание о родителях, которых не знала, тщательно и скрупулезно. Ему трудно было представить, что она чувствовала, будучи круглой сиротой, ведь он сам всегда оставался окружен и вниманием родителей, и девятью братьями и сестрами. – Значит, это место дорого тебе, – сказал Франциск и пожалел о своих словах – они звучали нелепо и глупо, слишком очевидно. – В каком-то смысле. Они были хорошими людьми и любили меня, даже если я их не помню, – ответила королева спокойно, но в этом спокойствии сквозила нежность к тем, кто подарил ей жизнь. – Только Медичи может по-настоящему любить Медичи, – Франциска покоробило это замечание, но потом он понял, что не мог обижаться – в нем самом текла кровь Медичи, и иногда он отчетливо ощущал ее, ощущал в себе коварный и жестокий материнский род. – Возможно, нам стоит заказать семейный портрет, – предложил Франциск. Королевское семейство в полном составе в последний раз рисовали давным-давно, а теперь, когда в нем произошло пополнение, вполне можно было нарисовать новый портрет. – Я вызову Клуэ, если ты достаточно хорошо себя чувствуешь, – Франциск по себе знал, насколько утомительно позировать часами в тяжелой парадной одежде, и позволил бы матери такой подвиг только при отличном самочувствии. – Я здорова, Франциск, – уверила она и прижалась к нему совсем тесно, так, что едва получалось вздохнуть. Глаза королевы вспыхнули, и он не сразу понял, отчего. – Руджиери был у меня на днях. Я окончательно поправилась, – ее тонкие пальцы пробежались по застежкам его одежды. И тогда Франциск наконец осознал – запрет снят, и спустя столько месяцев они свободны. – Я… – он не знал, что сказать. Так долго он мечтал о ней, мучился виной за каждую ласку, а теперь неожиданно получил разрешение воплотить желания в жизнь и почти растерялся. – Я скучала, – руки матери сначала расстегнули несколько крючков его камзола, а потом медленно стянули ее собственный халат. Перед глазами у Франциска поплыло от вида округлого тела под полупрозрачной сорочкой и неуклонно накрывавшего ощущения вседозволенности. – Умоляю, не будем спорить хотя бы сейчас, – Франциск открыл рот и снова закрыл – говорить и впрямь было нечего. Умелые женские руки за секунды раздели его до рубашки и штанов. Тогда Франциск подхватил мать за талию и отнес в кровать. Целовать ее лицо и шею оказалось слишком сладко, и, оторвавшись от них на мгновение, он увидел яркие красные следы губ и зубов на бледной коже. Глаза королевы блаженно закатились, а он чувствовал, что не сможет быть нежным, как следовало бы в этот раз. Все внутри мгновенно закипело от страсти – жестокой и грубой. Дрожащие от нетерпения пальцы Франциска с удовольствием разорвали тонкую ткань ночной сорочки. – Ваше Величество, – простонала королева грудным и хриплым голосом, уничтожая в нем последние остатки благоразумия – когда она играла в эту игру, он готов был немедленно ворваться в нее безо всяких прелюдий. И обычно она хотела именно такого. – Нет, мы должны… Ты так давно не… – в последние месяцы он слышал от себя только это слабое блеяние и ненавидел его, но он должен, должен был бороться с сиюминутными желаниями. Стараясь унять вожделение, Франциск погладил обнаженный низ живота матери, и она немедленно толкнулась бедрами навстречу. Требовательные руки королевы стащили с него рубашку и обняли за плечи, притягивая ближе. – Я не могу ждать, – задыхаясь, протянула она ему в ухо. Франциск знал, видел, что это правда: он столько раз отказывал ей, заставил желать еще сильнее, распалил до предела – она не могла ждать дольше. Чувствуя, как разум отключается окончательно, он стянул штаны и навалился на нее сверху. Острые зубы впились ему в плечо, и король вскрикнул от неожиданной боли. Довольная собой, мать посмотрела на него с вызовом и уверенно обхватила цепкими длинными пальцами его плоть. На этот раз Франциск едва не закричал от удовольствия – легкая ласка оставила в теле только наслаждение. – Подчинись, – приказал он, боясь, как бы усилия любовницы не закончили все позорно рано. Она покорилась в то же мгновение, отпустив его и шире расставив ноги. Полная молочная грудь поднималась и опускалась ровно перед глазами Франциска, и он не удержался – припал к соску ртом, чувствуя сладковатый привкус молока на языке. Королева над ним откровенно стонала, не стесняясь сообщать о своем удовольствии. – Я прошу вас, Ваше Величество, не мучайте меня больше, – наверное, это была самая откровенная просьба из всех, что Франциск слышал от нее в постели. Он планировал удовлетворить ее желания как можно лучше и растянуть удовольствие как можно дольше, но, оказавшись в ней одним сильным толчком, снова ощутил себя неопытным юнцом, не способным контролировать свое тело. В ушах уже знакомо зашумело. Послав все к черту, отпустив их вечные тревоги, Франциск задвигался в распростертой под ним женщиной быстро и лихорадочно, крепко хватая ее за бедра и остервенело кусая за чувствительную грудь. Королева в свою очередь вцепилась ногтями в его лопатки до крови и кричала от долгожданного удовольствия так, что даже опьяненный похотью рассудок Франциска пропустил тревожную мысль – это было чересчур, их услышит весь замок. Король просто не мог остановиться, хотя бы на секунду отказаться от окружавшего его жара. И тогда он увидел ее шею. Открытое и беззащитное горло матери белело перед ним и рябило красными пятнами поцелуев, пока она отчаянно запрокидывала голову и двигала бедрами навстречу. Замедлившись, Франциск с силой сдавил его ладонью. Крики и стоны быстро превратились в хрипы, но обращенное к нему лицо все так же отражало самое яркое наслаждение. На мгновение он представил, как действительно душит покорную ему любовницу, вбирает всю ее жизнь без остатка, но эта мысль оказалась ему чужда, и он снова задвигал бедрами быстрее, продолжая лишь с усилием сжимать материнское горло. Острые колени стиснули его бока до боли, пока он грубо и лихорадочно вколачивался в агонизирующее тело. Было жарко, неудобно, слишком сильно и резко, но так хорошо, как никогда не бывало. Наконец-то. Удовольствие оказалось невыносимым – сдавив горло королевы почти до хруста, Франциск рухнул на нее, содрогаясь в наслаждении. Ему показалось, она потеряла сознание от удушья, но ее нутро сжало его так, что он сам едва не задохнулся от этой тесноты, а как только расслабился, все повторилось снова. И еще раз. Его мать трижды билась в блаженстве, и такого с ней он еще не видел и не чувствовал. – Мама? – не сразу сумев освободиться из тисков ее тела, Франциск взглянул на нее и увидел мокрое от пота и слез лицо, широко раскрытый белесый рот и синюшную шею. Король разом вспомнил отца, придушившего нескольких своих любовниц, и испуганно нащупал едва бившийся у матери пульс. Когда-то он дал ей слово, что никогда не станет душить ее. Если она не захочет сама. По крайней мере, она не возражала. Он зажмурился и сосредоточился на этой мысли, чтобы не думать, как благодаря многомесячному воздержанию чуть не задушил собственную мать, а она даже не попыталась ему помешать. – Мне… нужно подышать… – хрипло и надтреснуто объявила она, и Франциск немедленно накинул на нее одеяло, а затем вскочил и приоткрыл окно, впуская свежий воздух. Самому ему быстро стало холодно, поэтому он предпочел также забраться под одеяло. – Может быть, мне стоит позвать за врачом? – рассматривая еще больше наливающееся синяками горло, предположил король. Меньше всего ему бы хотелось, чтобы кто-нибудь увидел, каким ожерельем он наградил родную мать, но ее здоровье перевешивало неловкость. Она отрицательно замотала головой, отказываясь от помощи. Тогда Франциск виновато поцеловал тонкие материнские губы, ощущая облегчение и уже забытое удовлетворение. Утром они проснулись вдвоем абсолютно счастливые. Словно последнее, что стояло между ними, наконец-то исчезло. Тело королевы смущало синяками, но они, казалось, не доставляли ей неудобства, и он не стал мучить себя чувством вины. Она приказала принести платье с высоким воротом, оделась и отправилась кормить сына. Франциск проводил ее взглядом и пообещал тоже навестить его сегодня. И вот теперь он сидел в детской над колыбелью и с нежностью рассматривал спящего младенца. Тот по-прежнему походил на него, как две капли воды, но все больше проявлял непростой характер матери. – Могу я побыть с вами? – в комнате бесшумно появился младший брат короля Генрих. Франциск удивился его приходу – дети хорошо приняли нового дофина, однако никогда не рвались к нему, и за это он никогда их не осуждал. – Я думал, матушка здесь, – пояснил свой визит Генрих и уселся рядом. Его глаза скользнули по младенцу, а потом впились в самого Франциска. – Она отлучилась. Королева не может проводить весь день с ребенком, – сам не зная, зачем, объяснил Франциск. Возможно, потому, что не хотел отрывать мать от детей, но уже сделал это. – Она любит всех вас. Вы не должны думать, что она о вас забыла. – Я и не думал, – удивленно возразил Генрих. Франциск ему верил – Генрих всегда оставался спокоен, рассудителен и не ревнив. Полная противоположность их брату Карлу, перед которым Франциск чувствовал вину при каждом разговоре и даже взгляде. – У Эркюля был веселый праздник. Марго хочет такой же, – Франциск улыбнулся услышанным словам – видимо, Генрих хотел обсудить с матерью в том числе и этот вопрос. Впрочем, Генрих умел поддерживать беседу и мог подобрать удачную тему сейчас, как без труда делал со всеми другими. – У каждого из вас будет свой праздник. Ты можешь сказать о своих пожеланиях, и я учту их, – пообещал Франциск, уже думая, как устроить детские праздники так, чтобы каждый был уникален. Если у него хватит сил, не возникнет никакой ревности и обид – все останутся довольны. – Я бы хотел отмечать свои военные подвиги, – со вздохом сообщил Генрих. Он грезил войной с тех пор, как научился говорить и тем более держать в руках меч. В этом они с Эркюлем походили друг на друга, только младшего тщеславие подводило больше. – Тебе нужно набраться еще немного опыта, Генрих, – Франциск улыбнулся, представляя брата во главе войска. Несмотря на воинственный нрав Генриха, пока картина его командования виделась в тумане грядущего. – К тому же, воевать сейчас негде. Кале наш, и мы заключили мир и с Англией, и с Испанией. – Мы могли бы двинуться в Нидерланды, – мечтательно предложил Генрих, сохраняя при этом серьезное выражение лица. – Или в Италию. Отвоевать Милан. Урбино. Владения нашей матери. Как хотели наши отец и дед, – Генрих посмотрел на него, и в его взгляде Франциск увидел – однажды он действительно окажется в Нидерландах или в Италии. И окажется победителем. – Когда-нибудь ты встанешь во главе моего войска, Генрих, я обещаю, – Франциск рассмеялся и похлопал брата по плечу. Тот выглядел довольным и вдохновленным. – Матушка с утра казалась очень радостной, – неожиданно заметил он. Король замер, думая, что ответить, уж очень специфической была причина радости матери. – Карл говорит, это потому, что она сегодня ночевала у тебя, но он слеп и не видит главного, – на этот раз Франциск потерял дар речи – Генрих был даже младше Карла, и с ним он точно не ждал подобных тем для разговора в ближайшее время. – Генрих… – король так и не нашел слов. Как объяснить малолетним братьям, что он делал с их матерью? Он любил ее и никогда не отказывался от ответственности, но это было едва ли не самым сложным. – Это странно. Но она счастлива. И любит нас. Когда вы были в ссоре, она даже не приходила к нам, – Франциск не нашел в себе сил рассказать, что тогда сам запретил ей приходить к детям без его разрешения, а она умирала от унижения. – Я желаю нашей матери счастья, – добавил Генрих совсем по-взрослому. – Я тоже. Мы все одна семья, – Франциск посмотрел на лежащего в колыбели сына. Какое счастье, что его братья и сестры были порядочными и добрыми детьми и не возненавидели ни его самого, ни их с матерью наследника. – Когда он повзрослеет, я научу его сражаться, Франциск, – Генрих тоже уставился на младенца и самоуверенно улыбнулся. Лучшего учителя Франциск не нашел бы. – К тому времени у тебя уже будет много опыта с Эркюлем, – заметил король, вспоминая военные баталии младших братьев. – Франциск хитрее его, – возразил Генрих, и он удивился такому замечанию – ребенок был совсем маленьким, чтобы говорить о его хитрости. – Почему ты так думаешь? – искренне поинтересовался король, заново разглядывая сына. Белые кудряшки, голубые глаза, мягкие розовые губы – он никак не походил на коварного интригана. – У него глаза нашей матери. Не цветом, но он смотрит так же, – с этим Франциск мог согласиться – взгляд ребенка и правда напоминал взгляд его матери. – Даже Эркюль не умеет так, хотя он тоже очень на нее похож. – Тогда вы точно поладите, – они с Генрихом синхронно улыбнулись. С ним Франциску оказалось неожиданно легко говорить, мечтать и строить планы – Генрих был умен, сдержан и тактичен, а именно этого ему сейчас не хватало. Возможно, он наконец-то нашел поддержку, которая поможет ему преодолеть усталость и обрести покой не только рядом с матерью. Они переговаривались еще некоторое время, не перебиваемые ничем, кроме сонного сопения ребенка, пока в дверь не постучались. На пороге возник секретарь Франциска с толстой папкой документов в руках. Едва ли не впервые в жизни короля охватило плохое предчувствие – такое сильное, что он невольно вцепился в плечо брата, вызвав вздох удивления и обеспокоенный взгляд. – Ваше Величество, я подготовил все распоряжения насчет нового созыва Генеральных штатов. Вы выбрали, где они будут проходить? – чужой голос говорил обыденно, слегка заискивающе и деловито, заставляя Франциска успокоиться и отбросить неприятное ощущение. – Орлеан. Мы отправимся в Орлеан, – после заговора Бурбонов они вместе с матерью убедили Совет в необходимости еще одного созыва Генеральных штатов, учитывая, как неудачно прошли предыдущие. Оставалось только выбрать место. Лучше Орлеана было не придумать – там и решится ближайшая судьба Франции.