Благие намерения

Екатерина вальяжно плыла по коридорам Амбуаза, размышляя о будущем, ребенка несли рядом, укутанного в роскошное голубое с золотом одеяло, казалось, все решилось как нельзя лучше – она привлекла на свою сторону весь двор, наконец поправилась, только Франциск в последнее время внушал ей легкую тревогу, выглядя измученным и подавленным. Каждую свободную минуту он теперь проводил с сыновьями и братьями, что удивляло ее, хотя он всегда был любящим отцом и братом. Но не до такой степени. – Двор словно ожил, – обратил ее внимание на снующих тут и там придворных Франциск. Она согласно кивнула – долгое время двор вместе с ней пребывал в мрачном настроении, тяготя нерадостными лицами и словно поблекшими нарядами, а теперь так же вместе с ней возродился, вновь проводя время в веселье и интригах. – Турнир станет праздником, – добавил король, и она удивленно посмотрела на него. – Какой турнир? – вопрос сорвался с ее губ, не успела она даже подумать о нем. Внутри Екатерина почувствовала смутное волнение, от которого у нее закружилась голова. – В честь Франциска. Погода уже хорошая, а мы устраивали лишь торжества по случаю его крестин. О его статусе не должны забывать, – король посмотрел на нее с каким-то странным отчаянием в глазах, но она не могла на нем сосредоточиться. – Только не турнир! Умоляю, только не турнир! – бросилась к нему Екатерина, ощущая все сильнее сжимающее сердце предчувствие. Она знала, что Франциск убил отца, и это не было случайностью, однако случайность или нет, такую смерть предсказали Генриху много лет назад, и предсказание сбылось. В день злополучного турнира Екатерина тоже ощущала предостерегающий холодок в теле, но не помешала Генриху, позволила судьбе решать, ведь чудовище в короне короля Франции давно перестало казаться ей мужем. Сейчас она не могла игнорировать свою интуицию, ведь это был ее сын, и она лучше прослывет истеричной дурой, чем рискнет его жизнью хоть немного. – Это турнир в честь нашего сына. Ты знаешь, в отличие от отца, я не люблю подобные развлечения, но это мой наследник, и я хочу, чтобы все о том помнили. Турниры устраиваются в честь новорожденных принцев. Это традиция, мама, – недовольно возразил Франциск, но потом, заметив ее бледность и искреннюю нервозность, сделал голос мягче. – Со мной все будет в порядке, – он склонился к ее уху, поцеловал в висок и взглянул на сладко спящего на руках у няньки младенца. Он понял, что так напугало королеву. – Я убил его, и на это были причины. Подобное больше не повторится. Ни с кем, – прошептал Франциск, неожиданно представив, как его собственный сын вышибает ему глаз, чтобы положить начало новому царствованию. Короля передернуло, и он отвернулся, отгоняя нелепое видение. Это не повторится, и он сам никогда не желал вреда отцу. Так распорядилась судьба. Моргнув, он направился к выходу, больше не обращая внимания на тревогу в глазах матери. Она же нервно заломила руки. Предчувствие не обманет, Екатерина твердо знала. Пусть она не обладала способностями Нострадамуса, интуиция никогда не подводила ее. Если она отпустит сына, случится что-то страшное. На мгновение ей в голову пришла крамольная мысль: если он умрет, королем станет их сын, а она займет место регента на долгие пятнадцать лет. Власть придет к ней в руки. Абсолютная власть. Осознав, о чем подумала, Екатерина приложила руки ко рту. Как она могла о таком помыслить? Она никогда не причиняла зла своим детям, тем более, специально. И она любила, любила Франциска так сильно, что с трудом переживала один день без него. Никогда прежде ей не было так больно и стыдно. Ее место в аду. Нет, она не отпустит его. Но как его остановить? Разговоры бессмысленны, у нее не имелось никаких доказательств своим словам, и нужна веская причина. Глядя на удаляющуюся спину короля, она понимала – сейчас или никогда. Нужно отвлечь его, нужно, чтобы он испугался, прислушался к ней. Почему-то в этот миг она забыла, что Франциск уже давно перестал быть глухим к ней тираном. Ее разум кричал лишь о том, сколько лет он шел против ее воли, сколько раз остался глух к ее мольбам, сколько раз оттолкнул, когда она жертвовала жизнью и короной, стремясь спасти его от пророчества Нострадамуса. Она забыла о том, как изменила своего сына и заставила принять ее нужды и желания как свои собственные. Зато Екатерина вспомнила про отраву, щедро сваренную на основе девясила, в кармане платья. Она предназначалась совсем для другого, кое-кому стоило как следует пустить кровь, но сейчас эта дрянь пригодится ей. Оглянувшись по сторонам, королева убедилась, что и Франциск, и няня с ребёнком прошли вперед, о придворных дамах из ее свиты волноваться не приходилось. Екатерина смело достала склянку из закромов платья. На вкус жидкость оказалась горькой. Королева мгновенно согнулась пополам, не в силах вздохнуть. Дыхание перехватило, перед глазами поплыло. Она должна подать голос. Должна. – Франциск! – оглушительно громко крикнула Екатерина, и удаляющаяся свита обернулась. Ребенок расплакался немедленно, кто-то кинулся к ней, но король добрался до оседающей королевы первым. – Мама, что случилось? – не скрывая волнения, спросил он, подхватывая на руки и бросая взгляд на плачущего сына. Нянька поняла знак и бросилась с ребенком прочь. – Мама? – Екатерина закашлялась, содрогаясь от боли и не зная, какую ее причину назвать. Об этом она не успела подумать, интуиция требовала действовать немедленно. – Зовите лекаря! - приказал Франциск, наконец придя в себя и срываясь с места в сторону материнских покоев. У самой двери он неожиданно остановился, испачкавшись ладонью в чем-то липком и красном, залившем платье Екатерины. – Ты снова беременна? – услышав такое предположение, она замерла, совсем позабыв, что подобные кровотечения случались с ней именно во время беременности. Франциск привык к ним, и теперь в его глазах плескался ужас. К удивлению королевы, прибывший врач и впрямь послал за повитухой, а та за еще одной. Никто из них не мог понять, какой недуг вдруг поразил ее, и все громче звучали предположения, которые Екатерине совсем не нравились. Франциск от них тоже попеременно бледнел и краснел, а потом и вовсе вышел, не желая нервировать мать еще больше. Она сидела ошарашенная и растерянная, пока он не вернулся и не положил руку ей на живот. – Если это девочка, ее именем будет Элеонора, – лицо Франциска отражало растерянность и в то же время странную решимость. Королеву такая серьезность ввела почти в панику. – Я не беременна, Франциск, мне просто стало плохо, – твердо сказала она, уже жалея о своем неудачном спектакле – он мгновенно вышел из-под контроля и грозил неожиданными последствиями. Час спустя Екатерина наконец осталась одна и получила возможность отдохнуть и поудобнее устроилась на подушках – кровотечение оказалось болезненным и слишком хорошо знакомым. Только она позабыла о том, каково сходить с ума от боли между ног, как та снова к ней вернулась – по её же решению. И хуже всего было то, что придворные врачи вдруг подхватили безумное предположение Франциска о беременности. Сначала Екатерина снисходительно улыбалась, потом растерялась от их единодушной настойчивости, а затем начала злиться: ни о каком ребёнке и речи не шло, она всего лишь приняла снадобье с кровотворным эффектом, но все вдруг словно вспомнили, как часто она ходила беременной прежде. – Руджиери, слава богу, – облегчённо выдохнула королева, когда придворный прорицатель наконец-то сменил перепуганных лекарей. Казалось, ещё немного, и Франциск, поверив им, уложит её в постель до родов, которые никогда не наступят. – Успокой моего сына. Все вокруг словно обезумели. Руджиери неопределённо кивнул, выдавая то ли тревогу, то ли раздражение, и принялся готовить свои инструменты. Екатерина отчаянно сожалела о в спешке пришедшей на ум идее. – Очень странно, – пробормотал прорицатель где-то между её разведенных коленей, и она сумела разглядеть его нахмурившиеся брови. Инструменты внутри создавали новую боль, но Екатерина отвлеклась от неё на злобу и нетерпение. Она не могла терять время из-за такой нелепой причины. – Умоляю, покончи с этим фарсом. Мы оба знаем, что я не беременна, а просто выпила снадобье из девясила. Эти бездарные повитухи меня с ума сведут наставлениями о том, как мне провести в постели следующие восемь месяцев, – она фыркнула, сложив руки на груди, рассматривая потолок и отстраненно размышляя, почему боль отступает так медленно. – Если бы я лично не готовил тебе препятствующие беременности средства, я бы согласился с ними, – Руджиери посмотрел ей прямо в глаза и осуждающе покачал головой, а потом встрепенулся и схватился за её бедро, словно собирался оставить на нем синяк. – Ты ведь принимала их? Скажи, что принимала, Екатерина, – на этот раз его глаза смотрели с ужасом и мольбой. – Ты с ума сошёл?! – возмущенно воскликнула королева, но искренняя тревога на лице прорицателя поуменьшила её пыл. – Разумеется, я принимала их. Ты сам говорил, что ещё один ребёнок убьёт меня. – Вот именно, – тихо согласился Руджиери и взглянул на её обнаженный живот. – Ты знаешь, иногда случается непредвиденное, и... -- он замолк, Екатерина же нервно сглотнула. Она чудом родила сына в тяжелых родах полгода назад, и теперь это казалось ей совсем маленьким сроком, хотя ещё недавно она ощущала те месяцы вечностью. Она не готова в любом случае. – Я не беременна. Это абсолютно исключено, – скорее, для самой себя повторила Екатерина. Аппетиты в постели и сильное снадобье сыграли с ней злую шутку. – Я не буду говорить королю, что такой возможности не существует, – Руджиери вновь взглянул ей в лицо, так и не вернув сорочку на место. – Если он снова сделал это с тобой, он должен за это ответить, – во взгляде прорицателя появилось отвращение и презрение, напугавшие Екатерину ещё больше. – Он виноват только в том, что ответил на моё желание, – возразила она и наконец прикрыла живот и бедра. – Как часто это случалось? – королева не сразу поняла, о чем спрашивал её старый друг. И вопреки их дружбе, его статусу врача, собственным намерениям и всему прочему она вспыхнула и не сразу смогла ответить. Наедине с Франциском она уже давно не чувствовала унижения, однако в такие моменты оно возвращалось с новой силой. Будь он её мужем, она не смутилась бы интересом придворного врача к их интимной жизни, но он был её сыном. И всегда будет. – Достаточно часто, – наконец огрызнулась она, не зная, то ли встать и одеться, то ли накрыться с головой и забыться сном. – Достаточно для того, чтобы в твоём истощенном теле зародилась жизнь? – так же ядовито поинтересовался Руджиери. Она вздохнула, стараясь успокоиться. Это просто кошмарный сон, а она лишь хотела уберечь Франциска. – Екатерина, тебе неприятно, но мы должны знать все. Я не думаю, что ты и в самом деле беременна, снадобье могло увеличить матку, но если мы ошибаемся... Мы должны решить, как помочь тебе. Аборт невозможен в твоём случае... – Господи, что ты говоришь?! Если бы я была беременна, я бы потеряла его сейчас! Ты видел, сколько крови из меня вышло? – не выдержала она и вздрогнула – аборт был невозможен в ее случае потому, что вызовет обильное кровотечение, а организм Екатерины переносил подобное очень плохо, особенно после родов. Но она уже вызвала кровотечение, сама у себя. Чем она думала? Она хотела защитить сына, мать взяла верх над всем в ней, чувствуя опасность. А теперь это... Екатерина прислушалась к себе, подавленная и растерянная, и положила руку на живот. Могло ли такое случиться? Она вспомнила события минувших дней, а ещё больше ночей – получив свободу, они с Франциском не могли оторваться друг от друга, с трудом держа руки при себе даже при солнечном свете и посторонних. А потом её обезумевшее тело словно насытилось, получив свое, и она стала больше хотеть спать, чем сбрасывать одежду и кидаться на любовника. Насытилось её тело, или?.. Оно и впрямь получило свое? Возможно, она и была бы не против родить Франциску ещё одного ребенка, вот только этот ребёнок заберет её жизнь. На этот раз точно. Она отдала своему новорожденному сыну все, до последней капли. И продолжала отдавать, ведь она кормила его... Ей и в молодости приходилось тяжело, когда следующая беременность наступала в течение года, она всегда старалась избегать подобного, теперь же... теперь у неё не осталось и тех сил. На короткие мгновения отчаяния, ещё совсем недавно отрицаемого, Екатерину накрыло такой болью и таким страхом, что она не смогла скрыть своего истинного лица от Руджиери. – Екатерина, скажи мне кое-что, – проведя ладонью по её плечу, попросил он и присел рядом на кровать. Королева ощутила себя маленькой и беспомощной перед тем, кто так давно и хорошо её знал. – Своего последнего сына ты родила по собственной воле? – Руджиери посмотрел ей прямо в глаза, и она уставилась на него в удивлении. – Разумеется, – наконец ответила она чистую правду. Как бы она ни пришла к этому решению, она приняла его сама. – Я так и думал, – сказал прорицатель и успокаивающе погладил Екатерину по голове. – Хочешь чего-нибудь? – ласково спросил он, наконец осознав, что она напугана до полусмерти. – Исповедоваться, – вдруг твердо и решительно ответила Екатерина, и прорицатель почти подпрыгнул на месте от такой неожиданности. Все, кому она сообщила о своем желании, не могли в него поверить, однако Екатерина была тверда в своем намерении и уже на следующий день приказала верным ей людям отвезти ее в какую-нибудь церковь подальше от Амбуаза и любой другой королевской резиденции, какую она никогда до того не посещала. Франциск предлагал сначала отдохнуть и набраться сил, а уже потом ехать, но Екатерина впервые за долгое время проявила характер и настояла на своем. Ее сердце забилось чаще, когда она осознала, что он искренне принял ее потребность. Несколько часов королева тряслась в карете по ухабам и молилась – ослабшее тело отдавало болью, мысли путались. Она уже давно никуда не ездила, тем более сама. Будучи королевой Франции она не так уж часто могла позволить себе поездки, став же королевой-матерью вместо привилегий и свободы она приобрела полную зависимость от сына, порой ей даже выйти из своих покоев не дозволялось без его разрешения. И вот теперь она словно вырвалась на время из золотой клетки. Франциск изменился, считался с ней и ее нуждами, но сейчас, в этой карете, она была свободна даже от его понимания, от всего. Она получила возможность подумать. Когда карета остановилась и Екатерине предложили выйти, она выбралась на воздух с осторожностью, совсем отвыкнув от внешнего мира. Последний раз ее путешествие кончилось Амбуазским заговором, а еще раньше – нападением в лесу. Церковь перед ней была скромной и тихой, никакой помпезности Нотр-Дама и подобострастности замковых часовен. Екатерина вошла туда с неуверенностью и страхом, и все же ей требовалось это сделать – мнимая беременность стала последней каплей. Королева не была на исповеди больше трех лет, одновременно боясь и желая ее. Трудно было каяться в своих грехах и так же трудно было держать их в себе. Не ту чепуху вроде пощечины служанке и ненависти к кузине, а то, что она с таким трудом уложила в своем сердце. – Мадам, – раздалось откуда-то сбоку, пока Екатерина любовалась цветными витражами. Она оделась намеренно скромно – никаких корон и драгоценностей, только черное платье и вуаль. Помимо искреннего желания выглядеть покорной божьей воле, она надеялась остаться не узнанной. Она собиралась открыть сразу несколько государственных тайн, и здесь, в богом забытой глуши, в благовоспитанной бедной вдове мало кто смог бы признать королеву-мать Франции. Екатерине подумалось, если бы Франциск не сделал ее любовницей, она до сих пор могла бы носить черное платье и черную вуаль каждый день – в знак траура по покойному мужу. – Я потеряла покой, отче, – сказала Екатерина, не зная, с чего начать. Множество вещей лишали ее сна, пусть сейчас она была счастливее, чем когда-либо. – Значит, вы желаете исповедоваться? – вставший напротив священник осмотрел Екатерину с ног до головы и кивнул в сторону исповедальни, но она остановила его, стремясь остаться при свете дня и видеть его лицо. Он удивился, однако возражать не стал. – Не знаю, с чего начать, – когда святой отец прочитал соответствующую в таких случаях молитву, повторила свою мысль вслух Екатерина и натянулась в струну от волнения. Много преступлений она совершила в жизни, и все же еще никогда ей не было так тяжело в них признаться. – Начните с самого главного, дочь моя, – посоветовал ей священник, заметив нерешительность и глядя так же внимательно. – Я живу со своим сыном, – вздохнув, сказала Екатерина. Лицо святого отца озарило облегчение, словно он ждал кровавых подробностей, а услышал безобидную шутку, затем в его глазах мелькнуло удивление, а следом пришло осознание. – Почему это мучает вас? – теперь пришла пора удивляться Екатерине. – Если вы живете с сыном, значит, сами согласились на это, тогда почему это мучает вас? А если вы раскаиваетесь и не хотите, то почему живете? – она снова посмотрела на не слишком молодое лицо совершенно незнакомого ей священника и задумалась, часто ли он слышал подобные признания и понимал ли, что она ему говорила, а потом отругала себя за недоверие. – Дочь моя? – когда молчание затянулось, позвал он. – Я не могу не жить, – Екатерина не сразу решилась продолжить, ведь каждый раз, когда она кому-нибудь рассказывала, все заканчивалось плохо. Но она приехала за исповедью, и она должна сказать. – Он изнасиловал меня и запугал, поэтому я согласилась, – при таких словах слуга церкви осенил себя крестным знамением, вынудив Екатерину испытать чувство вины по отношению к сыну – она словно предала его, выставив преступником. – У нас ребенок, – добавила она, и священник побледнел еще больше, но, по крайней мере, земля не раскололась у нее под ногами, и не разверзлись хляби небесные. Королева достала надушенный платок и ненадолго поднесла его к носу – голова у нее все же закружилась. – Вы хотите искупить этот грех? – священник подошел ближе к ней, и Екатерине казалось, седые волосы на его голове стоят дыбом. – Даже не надеюсь, отче, хотя и раскаиваюсь за каждый прожитый в последние три года день, – призналась она, убирая платок обратно в карман. Она не ждала прощения и даже понимания, но на душе уже стало легче, хотя груз боли и вины никуда не исчез. – Я люблю его. И всегда буду, – это тоже было правдой. Правдой, которая иногда мучила ее сильнее всего остального. – Сколько же в вас усталости, дитя мое, – святой отец покачал головой, вызывая у Екатерины новое замешательство. – Не держите ее в себе. Вы ведь за этим приехали, – в светлых глазах напротив появилось сочувствие, хотя она ждала негодования, гневной отповеди, порицания, осуждения и бог знает чего еще. – Возможно, – королева запнулась, собираясь с духом и признавая очевидное, – возможно, я снова беременна. Это убьет меня, и мои дети останутся сиротами. Моему старшему сыну семнадцать, а младшему полгода, – она прижала ладонь к повлажневшим глазам, забыв, что так и не сняла черные кожаные перчатки. – Что произошло с вашим мужем? – не часто на исповеди священник задавал вопросы, на то она и исповедь, но Екатерина понимала его интерес – в ее истории была важна каждая деталь. – Мой сын убил его. Мой муж сошел с ума, – никому до этой минуты она не рассказывала о тайне своего сына, но та тоже ела ей душу, ведь как бы Генрих себя ни вел, он оставался ее мужем и королем Франции. И боль от его убийства искалечила и ее, и Франциска. – Господь испытал вас жестоко, но вы не должны забывать – чем сильнее он нас испытывает, тем больше любит и верит в нас, – Екатерина поняла, что ничего более благосклонного не услышала бы ни от одного служителя церкви, и немедленно поблагодарила Бога за такой щедрый подарок. И ей захотелось сказать, что она прекрасно понимала тяжесть своего греха, не зная божьих замыслов, но находя способ наказать себя достаточно строго, наказать не только молитвой и пожертвованием. Этот способ выглядел не менее постыдным, чем сам грех, и все же он действовал. Возможно, она хотела бы найти иной способ, но она уже пережила то, что для других стало бы самой страшной карой. Она наказывала себя, как умела, испытывала на прочность, истязала, и вместе с наказанием приходил покой, приходило наслаждение. – Я… Мой сын приучил меня к… болезненным развлечениям. Когда плеть касается меня, я чувствую не только удовольствие… – она снова запнулась, желая рассказать все и с каждой минутой явственнее осознавая, как дико звучали ее слова. Сама жажда боли словно стала для нее наказанием свыше. – Искупление, – подсказал ей священник, и она кивнула: боль всегда как дарила ей блаженство, так и наказывала ее. – Это греховные развлечения, дочь моя, но нет ничего важнее раскаяния, – добавил он, и Екатерина снова заставила себя не злиться на проявляемую к ней доброту. – Вы не должны слушать меня. Я знаю, что виновата, и не отрицаю этого, – строго возразила королева, выпрямляясь в полный рост и смотря в глаза седовласому старику. Считать себя жертвой – удел слабых, безвольных, трусливых. Таким грехом она никогда не страдала. – Я буду жить с ним дальше. Как жена, – Екатерина осознавала собственную гордыню, но слуга Бога не спешил наказывать ее, как будто и в этом самим Богом ей было отказано, что приводило королеву в растерянность, снова делало маленькой беспомощной девочкой. – Как любовница, – так же сурово поправил он, отвечая, как и требовалось – безжалостно и ясно, разбивая всю ее гордыню в дым и заставляя вспомнить о главном правиле исповеди – обещании отказаться от греха в будущем. Обещании, которого она не могла дать. Глаза святого отца сверкнули, и все же в них Екатерина не прочитала отвращения. – Как любовница, – тихо, слабо, безжизненно согласилась она, чувствуя, что усталость окончательно берет над ней верх, отзывается слабостью в ногах и дрожью в руках. Она так смертельно устала. – Возвращайтесь домой, Ваше Величество, – вдруг обратился к ней священник, чьего имени она даже не спросила, и взял за плечи. Екатерина вздрогнула от неожиданности, уверенная в своем инкогнито. Страх сковал ее, не давая вздохнуть. – Возвращайтесь к детям. Воспитайте их. Любите их. Помните их. Это ваше бремя, – руки святого отца не дали ей упасть и удержали на краю сознания. – Как вы меня узнали? – пробормотала она, в ужасе гадая, чем обернутся ее признания теперь, и вместе с тем осознавая правдивость сказанных им слов. Дети – ее главное счастье и главное наказание. – Я узнал вас сразу. Вы королева до кончиков пальцев, от первого и до последнего слова, – светлые глаза напротив гипнотизировали Екатерину, приводя в странный и блаженный транс. – Вы не утратили это в себе, и именно поэтому я отпускаю вас домой и всегда буду ждать вас здесь, если вам снова понадобится облегчить душу и покаяться. Такие грехи трудно искупаются и едва ли отпускаются, но забывать о них нельзя. Вы не забыли, – Екатерина покорно кивнула, чувствуя, как еще крепче стискивают ее чужие руки, словно пытаясь убедить. – Возвращайтесь домой и ложитесь спать. Завтра вы найдете решение. Не теряйте веры, – он отпустил ее и глазами указал на выход. Как в бреду, Екатерина покинула церковь, запомнив напоследок мрачные стены и цветные витражи, села в карету и мгновенно уснула. Все это было так странно – никто не проклинал ее, не винил, не приказывал каяться денно и нощно. Ее поняли и отправили спать. И она спала, как младенец, пока возвращалась домой и когда вернулась, даже ребенка в руках во время кормления она с трудом удержала, хотя ее грудь разрывалась от молока. Словно на нее наконец-то нашел сон, который избавил бы от многолетней усталости. И на следующее утро Екатерина вспомнила слова святого отца – она должна принять правильное решение. Тогда королева послала за Амбруазом Паре, знаменитым врачом, принимавшим у нее роды близняшек и пытавшимся спасти обреченного Генриха. Если никто не мог сказать, беременна она или нет, оставалась надежда на него, уже спасшего ей жизнь однажды. Дожидаясь мэтра, Екатерина нервничала – что, если он все подтвердит? Тогда уж точно ей в лучшем случае придется восемь месяцев пролежать в кровати. И это лежание не гарантирует ей ничего. – Ваше Величество, – поприветствовал хирург Екатерину и склонился перед ней. Ему было уже около пятидесяти лет, но он оставался моложавым и подтянутым мужчиной, чья рука по-прежнему не дрожала. – Дорогой мэтр, я рада видеть вас, несмотря на наши разногласия, – искренне заверила его королева, приподнявшись на кровати. Мэтр помог ей разродиться близняшками, но после настоятельно рекомендовал больше детей не заводить, и она следовала наставлению, пока родной сын не уговорил Екатерину рискнуть ее собственной жизнью. Амбруаз Паре отказался принимать у нее эти роды и покинул двор. – Мне жаль, что вы отказались мне помочь, но я понимаю ваше решение. Я и сама не верила, что выживу, – с грустной улыбкой добавила она. – Да, мадам, я не хотел помогать вам совершать самоубийство, – она рассмеялась в ответ на эти слова, хотя и впрямь могла уже полгода как лежать в могиле. – Однако, если позволите, жизнь моих пациентов для меня превыше всего. Я поклялся исполнять свой врачебный долг до последнего вздоха. И я писал вам, что поменял свое решение, но королева Мария ответила мне, что вы более не нуждаетесь в моих услугах, – все время, пока хирург говорил, глаза Екатерины лезли на лоб, а дослушав, она разозлилась окончательно. – Королева Мария, – повторила она, скривившись. Ей снова стало больно, как и всякий раз, когда она узнавала об очередном предательстве. – Она свела мои шансы выжить к нулю. Мне раздавили живот, ребенок разорвал все, что у меня есть между ног, два месяца я лежала с болью и температурой, но я выжила, – вспоминая агонию, в которой производила на свет сына, сказала королева и вновь посмотрела на врача. – Мне в самом деле не помешала бы ваша помощь тогда, мэтр. – Варварство, – согласился он, выслушав ее рассказ с негодованием и цокнув языком. – Я сделал бы несколько надрезов, и этого удалось бы избежать. – Мне и сейчас нужна ваша помощь, мэтр, – она указала взглядом на свой живот, прикрытый кремовой сорочкой из тонкого батиста. – Несколько дней назад у меня снова открылось кровотечение. Повитухи думают, я снова беременна, – она не стала рассказывать подробностей инцидента, чтобы он сам сделал вывод, не имея предубеждения. В отличие от прошлого раза хирург предпочел скрыть свои эмоции по поводу ее возможной безответственности и сразу раскрыл свою сумку с инструментами. Среди них были такие, от одного вида которых у Екатерины сводило зубы, но он определенно знал в них толк. Да, мэтр Паре определенно знал свое дело – его осмотр не причинил ей никакой боли, а задаваемые вопросы были предельно вежливы и точны. Она даже не почувствовала себя неловко, как происходило, когда повитухи и Руджиери расспрашивали подробности их с сыном постельных утех. – Вы совершенно точно не беременны, мадам, и ваши курсы на подходе, – наконец объявил хирург, и она вздохнула с таким облегчением, какого давно не испытывала, а потом вновь вспомнила вчерашнюю исповедь и пообещала себе отправить большое пожертвование в тот приход. – Вы ведь пили настойку девясила? – уточнил мэтр и посмотрел на нее с лукавой улыбкой. – Да, – Екатерина так же лукаво улыбнулась в ответ. – Надеюсь, мне теперь не придется еще полгода избегать всего, что можно делать в кровати, кроме сна, как это было после родов? – в шутку спросила она, но за смехом стояла тревога – ей не хотелось проходить через такое унижение снова. – Кто посоветовал вам такую глупость? Ткани такого рода срастаются очень быстро, а избегать беременности вы умеете, в чем я сейчас убедился, – мэтр тоже рассмеялся, а потом помрачнел, осознав, что она говорила вполне серьезно. Екатерина же снова ощутила укол досады и разочарования вместе с гневом – если он прав, она зря страдала столько времени. – Благодарю вас, мэтр, и надеюсь, вы снова займете место при дворе. И я попросила бы вас объяснить все королю и осмотреть его – в последнее время он очень бледен, – Екатерина покачала головой, размышляя, как наказать невестку за открывшуюся выходку – лишить беременную свекровь единственного толкового врача выглядело настоящим преступлением. Екатерина боялась представить, чем бы все кончилось, если бы ей и впрямь понадобилась хирургическая помощь, если бы она снова разродилась близнецами вместо сына, чего так боялась. За эту жестокость Мария ответит сполна. Разрешив первый важный вопрос, королева взялась за второй. Нужно было убедиться, что Франциск не станет участвовать в турнире, поэтому она решила разыграть еще один небольшой спектакль. Возможность поговорить с королем представилась ей спустя несколько дней, когда мэтр Паре уже успокоил его насчет ее здоровья и сам Франциск стал выглядеть заметно лучше. – Как он? – наконец явившись, Франциск присел рядом с ней на кушетку. Их сын счастливо ерзал у нее на коленях, и она не могла сдержаться, чтобы не целовать его в лоб и щеки каждые несколько минут. – Он чудесный ребенок, – улыбнулась Екатерина, погладив малыша по голове, – здоровый и смышленый. Все еще не могу поверить в такое счастье, – она и правда не могла поверить в то, что самый младший сын оказался настолько крепким. Врачи не раз ей намекали, пусть и совсем завуалировано, на возможные проблемы с наследником – слишком уж в близком родстве состояла Екатерина с его отцом. Но ребенок родился здоровым, таким здоровым, каким не был ни один из ее детей. Все они вечно болели – чихали, кашляли, мучились животом и мигренями, с трудом боролись с истериками и бесконечно прижимали платки к носу из-за открывшегося кровотечения... Этот же малыш не знал хворей. Он рос не по дням, а по часам, уже проявляя ум и способность манипулировать другими. Как такое могло случиться, учитывая, сколько всего перенесла Екатерина во время беременности, оставалось для нее загадкой, той загадкой, которую не хотелось разгадывать. Она лишь молилась, чтобы никто не покусился на его жизнь, потому что потери этого ребенка, тем более, по чьей-то вине, она не вынесла бы. – У него твой характер, чему я несказанно рад, – Франциск заглянул в глаза сына, притихшего и наблюдавшего за ним хорошо знакомым взглядом. – Зато внешне он твоя копия, – рассмеялась королева, все еще вздыхая с облегчением от того, как сильно походил маленький Франциск на своего отца. – Он удался нам на славу, – пошутил король, зная, что в шутке крылась огромная доля правды. – Мы ведь старались, – он придвинулся ближе к Екатерине, наклоняясь к лицу. – Ты так красива. Ты всегда красива, но с ним особенно, – Франциск не сдержался и поцеловал ее. Он сделал это нежно, но не был уверен, что она ответит на его порыв при ребенке, и ощутил странное облегчение, когда мягкие губы приоткрылись, позволяя углубить поцелуй. Они оба наслаждались не вовремя возникшей страстью, пусть и не такой явной, как обычно... до тех пор, пока Франциск не почувствовал маленькую ручку на своем локте. – Да ты ревнуешь, приятель, – пожурил он сына, отпуская лицо королевы, – ревнуешь нашу прекрасную мать. Не волнуйся, я не отберу ее у тебя. Он подхватил наследника на руки и принялся кружить по комнате, отчего малыш громко заливался смехом. Если этот детский лепет можно было назвать полноценным смехом. Екатерина поднялась с кушетки, видя, как Франциск остановился у самой двери, подняв сына высоко вверх и строя для него смешные рожицы. Знакомое чувство тревоги впрыснулось в кровь подобно яду. Она видела, насколько сильно Франциск любил сына, насколько гордился им, и сейчас ей стало ясно как никогда, почему он жаждал устроить этот турнир – в свое время после его рождения Генрих тоже не знал, каким образом выразить свое счастье, отдаваясь самым нелепым идеям. Франциск был даже моложе его и тоже выстрадал ребенка вместе с ней. Но от одной мысли о турнире у Екатерины сжималось сердце и шумело в ушах. Она сделала бы что угодно, чтобы предотвратить это мероприятие, хотя и чувствовала несправедливость по отношению к королю. – Что тебя тревожит? – король снова оказался рядом, и она улыбнулась, увидев два абсолютно одинаковых лица, обращенных к ней – помладше и постарше. – Не нужно даже оборачиваться, чтобы узнать о смене твоего настроения. Франциск мгновенно рвется к тебе, – он тоже улыбнулся, а потом вновь посмотрел серьезным, оценивающим взглядом. – Что случилось? – Ничего, – солгала она, но затем передумала. Самое время надавить сыну на больное и вынудить отказаться от неугодных ей планов. Как и его отец, он не выносил ее слез. – Этот проклятый турнир не дает мне покоя, – она бросила быстрый взгляд на хмурившегося малыша, набираясь уверенности. – Я не могу есть, не могу спать. Могу думать только о тебе на ристалище. После того, что я видела, полагаю, я никогда уже не смогу даже присутствовать на таких мероприятиях, – голос правдоподобно дрогнул, заставляя Франциска чувствовать себя еще более неуютно. – Тебе трудно без отца, что станет с нашим сыном, если с тобой что-нибудь случится? Он еще младенец. – Хорошо, мама. Отложим турнир до лучших времен. Сейчас и впрямь не самый удачный момент, – лицо Франциска снова исказилось каким-то незнакомым ей выражением, похожим на смертельную тоску, и, несмотря на радость от его решения и отчетливое облегчение, Екатерина заметила ее. Ей стало страшно совсем другим страхом. Страхом за ребенка, которого заставила страдать. – Ты несчастлив со мной? – шепотом спросила она и посмотрела на младшего Франциска, теперь норовившего ухватить отца за локон светлых волос. Екатерина вспомнила, как Мария утверждала, что рядом с ней король будет только мучиться, и сейчас это показалось ей правдой, ужасной, горькой правдой. – Несчастлив? – удивился Франциск, удобнее перехватывая сына. – С тобой я всегда счастлив. С тобой и нашей семьей, – он улыбнулся открытой и искренней улыбкой. Екатерина постаралась отогнать странный морок – ей чудилось, она что-то упускает, но она не могла понять, что именно. – Тогда почему ты изменил решение? – спросила она, чувствуя неладное. Она вела себя странно, то требуя отказаться от турнира, то не понимая отказа, и все же ей нужно было знать. – Почему? Потому что в самом деле не люблю турниры, – он усмехнулся, отчего ей стало жутко, а потом добавил: – и нам нужно поскорее выехать в Орлеан, чтобы как можно быстрее созвать новые Генеральные штаты, – он собирался сказать что-то еще, но она уже не слушала – ноги Екатерины подогнулись сами собой, и она упала на колени перед королем в самой отчаянной мольбе. – Только не Орлеан! Прошу, только не туда! – запричитала она, не замечая, как повторяет свою недавнюю просьбу с турниром почти слово в слово. На этот раз она ощущала еще более мощное, почти невыносимое волнение, едва дышала от него, прижимаясь лицом к ногам короля. – Орлеан тоже пугает тебя? – ничего не понимая, спросил он. Ребенок у него на руках заплакал, не давая никакой возможности поднять королеву с пола, куда она так неожиданно упала. – Что происходит, мама? – укачивая сына, с тревогой продолжил он. – Это… Просто… Турнир был моим собственным предчувствием, хотя я и уверена в его правдивости, но Орлеан… – она осеклась, не зная, продолжать ли. Уже второй раз все шло не так, как она себе представляла, и второй раз она не сомневалась, что предчувствие верно. – Руджиери изучал твой гороскоп – тебе нельзя в Орлеан. Я прошу тебя туда не ехать, – она посмотрела на него снизу вверх, не стесняясь своего положения. Когда-то она так же стояла перед ним на коленях, ощущая жуткое унижение и в то же время безумное раскаяние, сейчас она была матерью, призванной уберечь своего сына, и не находила в этом повода для стыда. – Ты так ведешь себя из-за предсказания? – поморщился Франциск, и, все же исхитрившись и взяв ребенка одной рукой, протянул ей другую. Екатерина приняла ее и встала, едва держась на ногах от напряжения. – Ты напоминаешь мне своего отца. Он не верил Нострадамусу и умер с этим неверием, когда ты вонзил копье ему в глаз, как было предсказано много лет назад, – глухо и жестко заметила Екатерина, следя за его эмоциями и тем, чтобы ребенок больше не хныкал. – Ты обещал посоветоваться со мной, прежде чем выбрать город, – с укором напомнила она, ища в себе силы вновь бороться с судьбой. – Хорошо, мама, я выберу другой город, хотя все готово для поездки в Орлеан, – неожиданно согласился Франциск, и она посмотрела на него с изумлением и недоверием. – Но не из-за твоих предсказаний. Из-за того, что ты не веришь мне до сих пор. Из-за того, что готова использовать обман, падать на колени передо мной и унижаться. Из-за того, что ты не видишь других способов переубедить меня. Из-за того, что не веришь в то, кем стала для меня, – Екатерина застыла от таких признаний, никогда не требуя ничего подобного и почти отвыкнув от прежнего положения. – Ты не любовница, мама, ты королева-мать Франции, и я был жесток, заставив тебя забыть об этом, – в голосе Франциска зазвучала горечь и раскаяние, хотя сейчас, в данную конкретную минуту она действительно не чувствовала никакого унижения. – Мы не поедем в Орлеан, – добавил король и поцеловал сначала в лоб сына, а потом и ее. Когда он ушел, а ребенок оказался в своей колыбели и заснул, Екатерина в полном смятении опустилась на кровать. Ей требовалось подумать. Снова. Мир не переставал переворачиваться под ее ногами с завидной регулярностью. Франциск продемонстрировал такое доверие к ней, какого не показывал и в лучшие их моменты, и действительно ей стало стыдно, что она привыкла так плохо думать о нем, вопреки всей своей любви. Он и впрямь стал взрослым мужчиной и настоящим королем. К этому нужно было привыкнуть. Оставив маленького Франциска с няньками, Екатерина решила прогуляться. Ноги сами понесли ее в замковый парк. Желание поразмышлять испарилось, осталась необходимость отвлечься. Она чувствовала, что все они оказались на пороге новой эпохи, совсем новой, не предсказанной никем, где им приходилось блуждать в потемках и просчитывать каждый свой шаг. Особенно ей, ответственной за семерых своих детей – только у одного из них имелся отец, приходившийся ему одновременно братом. От таких мыслей голова у Екатерины шла кругом. Хорошо, хотя бы о собственном здоровье пока тревожиться не приходилось. Если только Мария не подольет ей в бокал яд уже завтра. Екатерина прогуливалась по парку почти в полном одиночестве – по ее указанию свита плелась далеко позади. Желая уединиться, почти сразу она ступила на темные и скрытые деревьями тропинки… пока вдруг не столкнулась нос к носу с самым настоящим тигром. Два огромных желтых глаза смотрели на нее с не меньшим изумлением. От неожиданности и страха, накатившего волной, она замерла на месте, только потом вспомнив, что уже встречалась с этим животным. Умным и не злобным животным. – Ваше Величество! – из-за деревьев показался дрессировщик с отстегнутым поводком в руках, взиравший на нее с неприкрытым ужасом. Его губы дрогнули, прежде чем он отдал команду тигру, успокаивая его, и пристегнул поводок обратно к ошейнику. – Что вы здесь делаете? – поинтересовалась Екатерина, снова посмотрев на животное и жестом не позволяя увести его. Почему-то она почувствовала к нему симпатию за то, как он пощадил ее и ластился во время того дикого представления. – Ему трудно сидеть взаперти. Король позволил нам иногда прогуливаться здесь. Тут почти никогда никто не ходит, – пояснил дрессировщик, с удивлением наблюдая за действиями королевы – она протянула руку к морде тигра, и он потянулся к ней в ответ, словно узнал. – Скоро мы уедем, не волнуйтесь, мадам, – поглаживающая тигриную морду ладонь Екатерины замерла на мгновение, а затем продолжила свое занятие, как ни в чем не бывало. Тигр довольно заурчал, млея от внимания, как и любая сытая кошка. – Нет, – возразила королева, понимая, что не хочет бросать это умное и сильное животное на произвол судьбы. – Вы не уедете. Этот тигр останется при королевском дворе и будет путешествовать вместе с нами. Я назначу ему содержание, – она почесала тигра за ухом, и тот прищурился от удовольствия. Вряд ли таскаться в клетке по миру было для него лучше сытой жизни при французском дворе – Екатерина подумала, что даже для развлечения важных гостей позволит его использовать не слишком часто. – Благодарю, Ваше Величество, это огромная честь для нас, – дрессировщик склонился перед ней в поклоне, не веря в услышанное. Королева сейчас напоминала маленькую сострадательную девочку, а не облеченную властью немолодую женщину, но она умела помнить добро, и этот опасный хищник повел себя с ней добрее, чем люди, принцы королевской крови, кинувшие ее беременной в ту клетку. Еще раз посмотрев на него, вспомнив затем слова Франциска, визит Амбруаза Паре и недавнюю исповедь, Екатерина подумала, что давно уже с ней не случалось столько насыщенных и наполненных чудесами дней. Должно быть, она и впрямь взяла судьбу в свои руки. Завтра она пошлет за Лолой и даст ей более сильное снадобье. Если Мария не пощадила ее, оставив беременную без помощи лучшего врача, то и ей незачем больше церемониться. Терпение Екатерины вышло давным-давно, и теперь она наконец-то покончит со всем. Больше никакого страха – ни перед беременностью, ни перед сыном, ни перед тиграми, ни перед смертью. И тем более никакого страха перед глупой и жестокой девчонкой. Она сведет ее с ума и упрячет в монастырь, как и хотела, к чему уже шла. Безумие и бездетная смерть Марии обеспечат корону Шотландии династии Валуа. Франциску и его сыну. Екатерина мстительно улыбнулась, поглаживая морду тигра. Все будет ровно так, как она планировала. Она не убьет Марию, не освободит, не отправит править в свое удовольствие, она обдерет ее до нитки, отнимет последнее, она присвоит себе и ее мужа, и ее страну, и ее корону. Двор, Гизы, власть уже принадлежали ей. Да, однажды Мария умрет, но к тому моменту смерть покажется ей сказкой, наградой, избавлением. И тогда Екатерина посмотрит в полные боли глаза этой женщины и наконец удовлетворит жажду, бурлившую в ядовитой крови Медичи.