Благие намерения

– Добрый вечер, Ваше Величество, – Нарцисс появился на пороге тогда, когда Екатерина уже успела заскучать, безостановочно разглаживая невидимые складки на своей юбке. К тому же она не успела покормить ребенка, спеша на эту встречу, и теперь чувствовала, насколько переполнена ее тяжелая грудь. Граф же, казалось, наоборот никуда не торопился, величественно шагая к ней и так же медленно усаживаясь рядом. – Не такой уж и добрый, раз мне приходится вас ждать, – сердито заметила Екатерина и сложила руки на коленях. В последнее время состояние королевы менялось от бурной жажды деятельности до полной усталости, что дополнительно ее раздражало. – Между прочим, я хотела поговорить о вас и моих обещаниях вам. У меня для вас новости. – Какие же? – до того довольный чем-то граф насторожился, взглянув на нее с подозрением. Иногда он слишком забывал, с кем имел дело. – Вы женитесь, Стефан, – с улыбкой объявила Екатерина, и он смерил ее насмешливым взглядом, а потом прищурился. – Надеюсь, не на вас, мадам? – на этот раз веселье сошло с лица королевы. Пожалуй, она тоже порой забывала, каким может быть ее старый друг и сообщник. – Не так давно это было вашей главной мечтой, – напомнила она с усмешкой, хотя те дни так и остались одними из самых неприятных в ее жизни. – Или я уже недостаточно хороша для вас? Подурнела после родов? – Екатерина и сама не смогла бы сказать, чего было больше в ее голосе – презрения или обиды, пусть она и отказала не раз этому мужчине. – Вы хороши как никогда. Это истинная правда, – Нарцисс склонился к ней так близко, что она чувствовала его горячее дыхание на своей щеке, и по спине Екатерины невольно побежали мурашки. – Все взгляды направлены на вас, – так же интимно добавил граф, без стеснения заглядывая в ее пышное декольте. – Но я не был бы сейчас здесь, если бы не понимал, что принадлежит мне, а что нет. Вы – чужая кость, Екатерина, – на этот раз он отодвинулся и посмотрел ей в глаза спокойным, почти безразличным взглядом. – Какое несчастье, – нервно усмехнулась королева, жалея о затеянном разговоре и ощущая какую-то странную, необъяснимую горечь. Как будто снова ей указывали на место на коврике у королевских ног. – Для вас да, – нагло рассмеялся Нарцисс и вдруг коснулся ладонью румяной и пылающей от эмоций щеки Екатерины. Она опешила от такой смелости, но ее рука мгновенно вскинулась и отвесила пощечину распоясавшемуся графу. – Вернемся к делу, – придя в себя, предложила королева и подавила желание отодвинуться от неизменно нахального, ничуть не смутившегося и сейчас Нарцисса подальше. Если Гиз всегда оставался предельно галантен, граф вечно ходил по самой грани приличий. Иногда это веселило, иногда пугало. – Клод уже заждалась свадьбы. – Вот как? Неужели со мной? – снова расхохотался Нарцисс, но потом все же добавил в голос серьезности. – Я думал, вы уже забыли о нашем уговоре. Да и принцесса словно не слышала о моем предложении. Что заставило вас вновь захотеть этого брака? – в чем графу никогда нельзя было отказать, так это в прозорливости. – Она уже не так юна. Да и мне нужно окончательно обуздать ее нрав. За последние несколько лет она очень изменилась. В лучшую сторону, но… – Екатерина осеклась на полуслове, не желая выдавать свои мотивы. К тому же она так и не смогла решить, подходит ли Клод такой муж. Меньше всего на свете она хотела бы, чтобы ее дочь мучилась в браке. Любая дочь, а ранимая и несдержанная Клод особенно. – Но у вас семеро детей на руках, и вам нужно сосредоточиться на судьбе младших. Клод следует пристроить в хорошие руки как можно скорее, – он не ошибся. Клод легче всего было обеспечить достойной судьбой и исключить из семейных междоусобиц, тогда Екатерина могла бы заняться сыновьями и не беспокоиться о дочерях – если старшие пристроены, останется одна Марго, а она еще совсем мала. И все же кое-что задело королеву. – Она не животное и не товар. Она принцесса крови и награда для своего мужа, – слишком хорошо Екатерина помнила, как ее саму хотели выдать замуж, не один раз и всегда так, будто она сама была лишь куском мяса с деньгами и возможностью рожать до самой смерти. Может, она и была, но в ее детях текла королевская кровь, и из ныне живущих только мать имела право решать их судьбу. – Этой наградой наградили слишком многих, – издевательски напомнил Нарцисс, и она едва сдержалась, чтобы не отвесить ему вторую пощечину. – Значит, моя дочь не подходит на роль вашей жены, – Екатерина прищурилась, всем своим видом выражая оскорбленное достоинство. Впрочем, ей было что предложить и на такой случай. – Что ж, возможно, тогда стоит наконец-то соединить вас с леди Лолой. Она, конечно, тоже не сохранила целомудрие, но зато оказалась ближе вашему сердцу, – она ухмыльнулась, заметив замешательство графа. – Как это понимать? – наконец поинтересовался он, посматривая на нее с сомнением и легкой неприязнью. Екатерина же и впрямь давно начала задумываться о таком варианте, поэтому улыбнулась еще шире. – Я вижу, что леди Лола симпатична вам. Как и вы ей. Она, конечно, не принцесса, но мать королевского бастарда и сама вполне знатного происхождения. Она тоже даст вам влияние при дворе. А руки Клод просит герцог Лотарингский, так что и она страдать по вам не будет, – пока она говорила, лицо графа вытягивалось все больше, и ничего не доставило бы Екатерине сейчас такого удовольствия. – Мне не нравятся ваши игры, – заметив наконец ее самодовольство, Нарцисс встрепенулся и не слишком учтиво схватил Екатерину за руку. Пыл королевы немного поутих, и она раздраженно скривилась. – Вы нужны мне оба, – коротко пояснила она, все же отодвигаясь от графа подальше, потирая покрасневшее от его хватки запястье, а затем и вставая со своего кресла. – Да вы и впрямь хотите подмять под себя всех, моя дорогая Екатерина, – Нарцисс поднялся следом и каким-то непостижимым образом снова оказался совсем рядом. Эта близость одновременно злила и раззадоривала королеву. – Почему же? Я даже предоставлю вам выбор. Решите сами, кто вам милее, – оскалилась она. Пожалуй, выгоднее все же было женить Нарцисса на Лоле, не допустив тем самым к трону и оставив при том под рукой, но и для Клод взрослый, сильный и влиятельный мужчина оставался хорошей партией. Оба варианта так или иначе устраивали Екатерину. – А знаете, что самое интересное, мадам? Вы по-прежнему для меня самая подходящая супруга, – казалось, Нарциссу в конечном итоге тоже понравилось ее предложение – он снова расцвел и привычно нагло уложил руку на талию королевы. На секунду, всего на секунду, Екатерина подумала, как все повернулась бы, стань она не любовницей короля, а любовницей всего лишь амбициозного графа. Впрочем, она никогда бы не полюбила его, это уж точно. – Ваш ум, ваши деньги, ваша плодовитость, ваши связи в Ватикане… – Нарцисс шептал ей прямо в ухо, и за развязным тоном и уверенной рукой на талии она не видела главного – серьезности в его глазах, словно граф тоже что-то просчитывал у себя в голове. – Нет, пожалуй, вы партия для самого короля. Разомлевшая было от лести Екатерина собиралась разразиться гневной отповедью на такие издевательские предположения, даже открыла рот и решительно задрала подбородок, глядя ровно в глаза Нарциссу, когда дверь отворилась, пропуская в покои короля. – Ваше Величество, – ровный голос Нарцисса вывел ее из оцепенения. Екатерина отступила от графа, удивившись размеренности и естественности своего движения, взглянула в непроницаемое лицо сына и поняла – столько времени живший в ней ужас перед ним, его жестоким нравом и злой ревностью ушел. Она больше не боялась и окончательно поверила. – Доброй ночи, – попрощался Нарцисс, не дождавшись никаких вопросов и распоряжений, и вышел с присущей грацией и самодовольством. Екатерина снова посмотрела на сына, но его лицо оставалось все таким же бесстрастным. Тогда она подошла и со всей возможной теплотой обняла короля за плечи. – Куда ты ездил? Все прошло удачно? – Франциск и раньше уезжал по каким-то своим делам, а теперь, когда приближались Генеральные штаты, это волновало королеву еще сильнее. – Все удалось, – он прошелся ладонью по ее волосам и вдруг замер, словно что-то вспомнив. Какая-то странная рассеянность появилась во Франциске в последние несколько месяцев, и ей захотелось устроить их семье настоящий, ничем не омраченный отдых, без политики, заговоров и Марии. – Что за дела у тебя с Нарциссом? – теперь Екатерина услышала ревность, легкую, здоровую, но яркую, и впервые она польстила ей, а не заставила ожидать самого худшего. – Мы разговаривали о его женитьбе, – она сладко улыбнулась, решив, что нет смысла скрывать, особенно если Нарцисс все же выберет Клод, да и испытывать терпение Франциска все же не стоило. – Он женится? И на ком же? – в глазах короля плескалось удивление, а Екатерине вдруг пришло в голову: на брак Нарцисса с Лолой разрешения Франциска придется добиваться не легче, чем на брак с Клод, ведь так или иначе она была матерью его ребенка и оставалась дорога ему. В планах королевы все давно сложилось само собой, и она даже не думала о такой проблеме. – Это мы и обсуждали. У него есть выбор, – Франциск собирался спросить что-то еще, но она перебила, не желая обсуждать этот вопрос сейчас. – Не будем о нем. Мне кажется, я и так провела в разговорах с ним слишком много времени, – глаза короля снова вспыхнули ревностью и желанием обладать. Нарцисс был единственным мужчиной, к которому он по-настоящему ревновал и чьего присутствия рядом с ней никогда не выносил. Екатерина помнила это еще с тех пор, как пыталась играть на чувствах сына во время их ссоры. – Я оставил тебя слишком надолго, – Франциск прижал ее к себе за талию и мгновенно впился поцелуем в губы. Она ответила, наслаждаясь тем, что теперь их чувства полностью походили на супружеские, а не на болезненный кошмар насильника и жертвы. – Я умею ждать, – прошептала Екатерина, когда они прервали поцелуй и посмотрели друг на друга. Наконец-то она ощущала себя в безопасности, наконец-то она любила, и ее любили в ответ, все остальное было не важно. – Тебе не придется, – пообещал Франциск и взялся за крючки ее платья. Екатерина в свою очередь принялась за его камзол. Страсть накатывала быстро и жадно. Королева смотрела на свои подрагивающие от нетерпения руки, ощущала испарину на горячем лбу и пугалась собственной ненасытности – сколько бы ни прошло времени, она всегда была готова… – Мама… – прошептал Франциск ей в ухо, стянув с ее плеч и платье, и сорочку, и Екатерина застонала, запрокидывая голову и подставляя под ласки невыносимо полную грудь. Было больно и хорошо – она почти не жалела, что не успела покормить младенца. Роды и кормление сделали ее немыслимо чувствительной. Оставшаяся одежда быстро отправилась на пол, в голове помутилось, и несколько минут спустя Екатерина обнаружила, что они с Франциском успели переместиться в кровать, а она сама буквально ползает по нему, водя губами по всему, до чего могла дотянуться. Плечи, грудь и живот короля влажно блестели от поцелуев. Франциск выглядел вполне довольным проснувшимся в ней вожделением и мягко придерживал волосы на ее затылке, а потом вдруг резко усадил на себя, проявляя власть, которую так любила она. Екатерина вскрикнула, принимая его в свое разгоряченное тело, замирая, но затем ее накрыло волной невозможного удовольствия, заставив захлебнуться привычно громкими стонами. Она поднималась вверх и вниз, двигая упругими и сильными бедрами так, как нравилось им обоим. Франциск под ней двигался навстречу, удовлетворенно закатывая глаза и крепко впиваясь ногтями в ее бока. Екатерина чувствовала, что в этот раз им потребуется совсем немного времени – мышцы ее живота уже сокращались в предвкушении, а плоть Франциска окончательно напряглась, оставалось лишь несколько движений. Руки сына знакомо и привычно стиснули грудь королевы, как часто бывало в похожие моменты… и струя застоявшегося молока неожиданно выстрелила ровно в него. Екатерина снова вскрикнула, на этот раз от стыда, и прижала ладонь ко рту, замерев на месте, уставившись на вытирающего лицо короля в растерянности. Не то чтобы такого никогда не случалось с ней прежде, учитывая столько беременностей в браке, просто она оказалась не готова и вдруг подумала, что не знает, как Франциск отнесется к подобным сюрпризам, в конце концов, он совсем молод и мало что смыслит в деторождении и его особенностях… – Прости… Прости меня. Я не успела покормить Франциска, – слова прозвучали жалко, и Екатерина зажмурилась, предпочтя замолчать и не позориться еще больше. Вся ее опытность испарилась вместе со страстью. Она открыла глаза, только почувствовав осторожное прикосновение к одному из набухших от молока сосков. Губы Франциска плотно и напористо обхватили его, ощутимо вытягивая молоко. – Что ты делаешь? – как будто это не было очевидно, возмущенно спросила Екатерина и схватила короля за волосы. – Оно для ребенка, – теперь ей показалось, она выдала все самое нелепое, что только могло прийти в голову, но и промолчать она не могла. – Я тоже твой сын, – оторвавшись от ее груди и посмотрев холодными голубыми глазами, заметил Франциск. Возбуждение и стыд охватили Екатерину с новой силой, но она никогда не могла ему сопротивляться – мгновение спустя она уже лежала на подушках с задранной вверх грудью, а он вновь прикладывался к ней губами. Он и раньше делал это, но не так откровенно – только касался молочных сосков, а теперь она сама подала ему идею… – Оно и впрямь сладкое, – с детским восторгом заметил Франциск, облизываясь и смущая королеву окончательно, а потом снова примостился щекой ей на ребра, ровно под сердце. Все вокруг плыло и растворялась, и Екатерина лишь перебирала волосы сына, пробовавшего на вкус ее молоко. Стыд мешался с материнской нежностью и женской привязанностью. Несмотря на то, что они были взрослыми голыми людьми, несколько минут назад предававшимися страсти в этой же кровати, она чувствовала что-то другое, что-то трепетное и родное – она никогда не кормила грудью старшего сына, даже не задумывалась о такой возможности при всей своей любви. Он и впрямь имел на это право, права на ее молоко. Екатерину сводило с ума осознание такого простого и неожиданного факта. И облегчение – она не могла не ощущать облегчения от избавления от своей тяжести. – Это неправильно, – все же попробовала королева, когда губы Франциска задвигались вокруг ее правого соска еще энергичнее, заставляя молоко бежать быстрее. Руки Екатерины в ответ сильнее стянули золотистые кудри. – Не перечь мне, – на секунду оторвавшись от своего занятия, приказал король. Сейчас он походил одновременно на капризного ребенка и на жестокого господина. Походил на самого себя. Даже уже привычная усталость окончательно слетела с его лица. – Нет, – из последних сил возразила Екатерина, почувствовав не только чужой рот на своей груди, но и решительную ладонь между своих ног. Франциск подразнил ее еще немного, но послушался и полностью сосредоточился на истекающих молоком сосках. Возможно, ему тоже не хотелось опошлять этот момент. Такого удовольствия она не ощущала никогда, минуты шли, и Франциск словно вытягивал из нее жизнь, как обычно делал его сын, только он был нежнее, осторожнее, мягче. Сердце Екатерины замирало от любви и материнской привязанности, от знакомого прикосновения губ родного сына – знакомого, но другого. Другого прикосновения другого сына. – Франциск… – совсем неслышно прошептала королева, когда он опустошил ее полностью и снова устроился между ног. – Боже… – он толкался в нее снова и снова, а она никак не могла поверить в происходящее, инстинктивно двигая бедрами и выгибаясь. Этого просто не могло происходить. Не могло быть, что они еще не познали всей запретности своей связи. Дикое, животное удовлетворение пополам с ужасом захлестывало Екатерину снова и снова. – Мама… – как-то странно прохрипел над ней Франциск, когда они оба достигли удовольствия и ошеломленно замерли. Екатерина бездумно погладила его по голове и уложила рядом, позволяя им обоим прийти в себя. – Ты имеешь слишком большую власть надо мной, – по-итальянски прошептала Екатерина, осознавая, что за всю свою жизнь, с самого момента рождения Франциска так и не научилась противостоять его желаниям. Она не часто в том признавалась, но сейчас слова сорвались с ее губ раньше, чем она успела подумать. – Как и ты надо мной, – вдруг так же по-итальянски ответил Франциск, вызвав у нее замешательство и удивление. Ей даже пришлось посмотреть на него, чтобы убедиться в собственном слухе. В свое время она пыталась научить сына итальянскому, даже нанимала учителей, но Франциск никогда не любил этот язык, неохотно учил и никогда не говорил, пусть порой и показывал его понимание. Даже стыд за их постельные утехи испарился в ней, уступив изумлению. – Никто из вас никогда не обладал талантом к моему родному языку, – пораженно заметила Екатерина. Из всех детей только Марго итальянский давался без особого труда, но пока было слишком рано говорить о том, что она овладела им в достаточной степени. – Я взял несколько уроков, – Франциск улыбнулся и нежно погладил ее плечо. Екатерина почувствовала, словно получила один из лучших подарков от сына – наследие предков всегда оставалось важным для нее, и тем болезненнее она воспринимала полное безразличие к нему у собственных детей. – Возможно, однажды мы посетим Флоренцию. Вместе, – от такого предложения у королевы на глаза навернулись слезы, и она, растрогавшись, невесомо поцеловала сына в губы. Екатерина давно уже не ощущала себя такой счастливой, даже допуская мысль, что порыв Франциска так и останется всего лишь порывом. В конце концов, ей хватало от него драгоценностей и прочих дорогих подарков, они не слишком трогали ее сердце – его трогало внимание к мыслям и чувствам, которые она давным-давно запрятала в нем. Однако приятные сюрпризы ждали королеву и через несколько дней. Они с Франциском и младшими детьми проводили время в саду. Весна заканчивалась, а устойчивое тепло все еще не приходило – они ловили каждый солнечный день. – Эркюль, что ты делаешь? – поинтересовалась Екатерина, заметив, что принц странно замер над колыбелью младенца. Маленький Франциск, одетый в свои лучшие одежды и замотанный в не менее роскошные одеяла с любопытством рассматривал мир вокруг и нависшего над ним брата. – У меня никогда не было младшего брата, – задумчиво признался Эркюль. Екатерина нежно улыбнулась сыну – он и впрямь много лет оставался самым младшим, чем был недоволен с тех пор, как научился выражать свои мысли, если не раньше. Ему стоило почувствовать себя старшим, взрослым, ответственным. – Теперь есть. Франциск очень привязан ко всем вам, – это казалось королеве правдой. Малыш обожал, когда семья навещала его, брала на руки, играла. Иногда Екатерина отгоняла необъяснимую обиду на то, что впервые полностью раскрыла ребенку сердце, лично кормила его, выхаживала, не отпускала, но и того оказалось мало, чтобы завладеть им целиком, единолично. Сын обожал отца и братьев, он любил и свою мать, и все же… Ей не нравились такие мысли, всеми силами она нещадно давила их в зародыше. – Он ведь и мой племянник тоже, – заметил Эркюль, словно не обратив внимания на ее слова. Екатерина переглянулась с королем, ища у него поддержки. – Это так, Эркюль, нет крепче уз, чем те, что связывают всех нас, – несмотря на двусмысленность и излишнюю суровость мысли, Франциск ответил спокойным, каким-то теплым и мягким тоном, и лицо старшего принца расслабилось, вернув детское выражение. Екатерина же почти охнула, когда рука короля с силой стиснула ее и без того затянутую платьем талию, словно подтверждая крепость уз. Какое-то странное чувство охватило королеву – как будто ее делили собственные сыновья, как будто на ней красовалась их королевская корона, как будто между ними было то, чего она никогда не поймет. – Скорее бы он научился говорить, – разочарованно протянул Эркюль и что-то показал ребенку пухлыми, но изящными маленькими пальцами. Младенец в ответ заливисто засмеялся, захлебываясь сложными для него звуками. – Мы с Генрихом рассказали бы ему, что бормочет себе под нос Карл, когда видит его, – Эркюль продолжил показывать какие-то свои детские знаки, а сердце Екатерины забилось чаще от его слов. – Карл не может стать ему другом. Я должен им стать. Карл для него старик, а мы поймем друг друга, – с неожиданно итальянской деловитостью продолжил принц, развлекая брата, но потом глянул через плечо и нахмурился, заметив обеспокоенное выражение лица матери. – Он не говорит ему ничего плохого, матушка, – Екатерина в ответ кивнула и постаралась улыбнуться. Эркюль удовлетворенно вернулся к своему занятию, приводя младшего брата в восторг. Королева, унимая волнение, осмотрелась по сторонам и застыла: навстречу им по садовой тропинке степенно следовала Мария. За ней семенила Лола во главе целой свиты из фрейлин. – Сегодня чудесная погода, – Мария уселась на соседнюю скамейку, безразлично рассматривая зацветающий сад и играющих детей. Потом ее глаза на секунду встретились с глазами Екатерины, и она ощутила такую злобу и усталость, исходящие от невестки, каких и сама давно не испытывала. Королева вспомнила о желании Марии убить ее и задумалась над тем, что успела выпить сегодня. Взглядом она поискала Лолу, и та незаметно для остальных кивнула. Екатерина расслабилась – Мария любила иногда неожиданно появиться и давить на нее одним лишь своим присутствием. Она далеко не всегда опускалась до ссор и громкой ругани, но умела проявить всю свою злобу и ненависть безмолвно. – Не переживай насчет Карла. Он обижен, но он не зол с Франциском. И уж тем более не позволил бы себе брань у его колыбели, – Екатерина не сразу поняла, что обращаются к ней и обращаются по-итальянски. – Ему стоит найти отдушину. Что-то, что принесет ему радость, – она уставилась на короля, вновь не веря своим ушам. – Он стал гораздо спокойнее с тех пор, как готов был кинуться на меня с кулаками. И на тебя тоже, – также по-итальянски ответила королева, словно слыша свою же речь со стороны. Франциск ничем не выдавал своих чувств, будто всю жизнь общался с матерью исключительно на ее родном языке, Мария же рядом хмурилась и зло кусала губы от обиды – она не понимала ни слова и еще никогда не сталкивалась с подобным пренебрежением. – Я разговаривал с ним недавно, – продолжил свою мысль Франциск, сохраняя благожелательное спокойствие. – Он прав во многом из того, что сказал мне. Франциск вспомнил недавнюю беседу с братом. Она вышла случайно, но он готовился к ней давно, и ее нужно было провести, чтобы обеспечить матери спокойное и достойное будущее. – Ты не простил нас, – Карл стоял у окна, всем свои видом выдавая подростковую нетерпимость и свирепость. Франциск искренне хотел примириться с братом окончательно и собирался бороться с его обидами. – Я понимаю твои чувства, ты имеешь на них право. Но наша мать страдает, видя их… – Наша мать… – Карл усмехнулся в ответ на это замечание, ожидаемо и все же болезненно для самого Франциска. – Вряд ли ты помнишь, что означают эти слова. И вряд ли ты понимаешь мои чувства. Когда я готовлюсь ко сну и думаю, что в эту самую минуту ты и она, мой брат и моя мать, наша мать… – принц прикрыл глаза, не позволяя себе закончить. Франциск в который раз отметил, насколько он повзрослел – подросток по годам, молодой мужчина по взгляду и суждениям. – Я и она живем, как супруги, я выказываю ей все возможное уважение, в чем раньше отказывал из жестокости и глупости. Но я никогда не забывал, что она моя мать, наша мать. Клянусь, Карл, – горячо уверил брата король, будто ему самому было не семнадцать, а не меньше тридцати пяти. Никто не смог бы лучше понять Карла в том, как тяжело быстро взрослеть, чем он. – Это-то и делает все, что ты с ней сотворил, еще ужаснее, братец, – заметил Карл и посмотрел на него с несвойственной прежде хищностью и издевкой. Нервы часто подводили принца, в нем всегда присутствовала толика жестокости, однако Франциск еще не видел такого выражения на его лице. – Ты не женился на ней даже ради ребенка, – добавил Карл уже с детской непосредственностью, напомнив о своей старой идее. – Это было невозможно. Но скоро я освобожусь от уз брака. Наша связь… – они оба поморщились, считая данное слово оскорбительнее многих других, – станет иной, – с трудом продолжил Франциск, не спеша обещать то, что зависело от самых разных обстоятельств. – Верное решение. Мария не позволит вашему ребенку жить, – и снова суждения Карла стали пугающе взрослыми, отражающими собственные страхи короля. И тогда он решился. Решился задать вопрос, за который брат имел право его возненавидеть. – А ты, Карл? Ты причинил бы ему вред? Вред наследнику, занявшему твое место? Вред нам, оскорбившим тебя? – ладони Франциска вспотели, ему стало противно от самого себя, но он должен был знать. В ближайшем будущем поддержка Карла приобретет ключевое значение, и Франциск жалел, что слишком мало сделал, чтобы помириться с братом, вновь превратится в его друга, каким оставался во времена их детства. – Ты хочешь знать, занял бы я твой трон? Убил бы твоего сына, будь у меня поддержка, как шепчутся при дворе по углам? – в голосе принца сквозили одновременно насмешка, презрение и искренний ужас. Франциск замер в ожидании ответа, и от напряжения и головной боли у него темнело перед глазами. – Нет, я не смог бы этого сделать, – наконец продолжил Карл, и он не сдержал тихого вздоха облегчения. – Ты законный король Франции, а твой сын… Он твой наследник, признанный Ватиканом и Королевским советом. Я считаюсь с твоим королевским правом, иначе я был бы не лучше тебя и твоих желаний. И к тому же предателем короны, – Карл снова скривился – все Валуа с детства свято верили в свое безоговорочное служение короне, как бы тяжело им это ни давалось. – Ты мой брат-король. Прежде всего король, а потом брат. Власть короля священна, – словно за своим старым учителем повторил он. – Я надеюсь однажды снова стать твоим братом. Надеюсь, что ты простишь меня и поддержишь мать, – в немедленном порыве Франциск тепло и крепко обнял брата, вызвав у того замешательство, но потом он все же нерешительно обнял его в ответ. – В чем поддержу? – со свойственной ему интуицией обеспокоено поинтересовался Карл, и Франциск еще сильнее стиснул его плечи. Как бы ему ни хотелось поделиться, он не мог. – Во всем, – только и ответил король, и все с тем же пониманием брат не стал выпытывать у него ответ. Конечно, Карл оставался вспыльчивым подростком, но Франциск верил его слову, поэтому сам стал спокойнее со времен того разговора и от чистого сердца стремился помочь брату преодолеть его мучения и метания. – Ему нужна женщина, – твердо и безапелляционно заявила их мать, когда он уже почти забыл о том, что они разговаривали об этом прямо сейчас. Франциску показалось, даже на итальянском ее последние слова поняли все в саду. – Взрослая и опытная женщина, – добавила она, и впервые на лице короля появилось удивление с оттенком брезгливости. – Он слишком молод даже для женитьбы, а для этого тем более, – возразил Франциск, хотя и находил смысл в ее словах. – Ты не хуже меня знаешь, что для «этого» вовсе необязательно жениться, – Екатерина усмехнулась, наблюдая за его реакцией. Сам Франциск узнал женщин задолго до свадьбы, и не без ее стараний. – Женщина придаст ему спокойствия и научит всему, что нужно. – Эта идея не слишком приятна мне, но, возможно, ты права, – Франциск первым встал со своего места, но как-то неестественно качнулся вперед, и Екатерина вскочила, чтобы испуганно подхватить его под руку. – Подбери кандидаток. Обсудим это позже, – она еще более пристально вгляделась в лицо сына, почти не улавливая смысл слов. – Все в порядке? – тихо поинтересовалась королева, осторожно осмотревшись по сторонам. Казалось, никто не заметил необычного движения Франциска, что было так же подозрительно. – Конечно, мама. Чего ты испугалась? – Франциск удивленно пожал плечами и без происшествий прошествовал дальше. Екатерина моргнула, отгоняя тревогу: предполагалось, с ума сходила Мария, а не она сама. Королева снова оглянулась и подала знак собирать детей, наткнувшись на неприязненные взгляды невестки и ее фрейлин. Затем она вернулась в замок, покормила сына и принялась ждать подходящего момента. Записка Лоле была отправлена еще с утра, но той приходилось прилагать немалые усилия, чтобы сбегать из-под бдительного ока своей госпожи. – Лола, что происходит? Мария смотрит на меня так, будто все знает. И я не вижу в ней особенных изменений. Мои средства должны работать, – Екатерина взглянула на фрейлину с недовольством, избегая слишком грубых упреков – она не могла потерять эту полезную девчонку сейчас. – Я даю ей ваши… лекарства, – Лола обиженно вскинула подбородок и посмотрела на нее в ответ, но тут же поникла и опустила глаза в пол. – Она почти не спит, забывает, о чем говорила, и постоянно злится. Все думают, это от переживаний… На это тяжело смотреть, – фрейлина покачала головой, так и не сумев забыть о дружбе с шотландской королевой. – Лола, – Екатерина встала со своего кресла и подошла к ней ближе. Она терпеть не могла утешать и уговаривать наивных молодух, и почти всегда ей приходилось находить для них нужные слова во имя цели, – я знаю, Мария была твоей подругой, – она едва удержалась и не сказала, что у королев с фрейлинами дружба длится ровно столько, сколько она нужна королеве, – но она изменилась. Изменилась навсегда. Она никогда не простит меня, не простит Франциска, не забудет о его изменах и побочных детях. Она уже собирается убить меня. Настанет день, и ты станешь ее следующей целью. Ты, твой сын, мой сын, сам Франциск. – Нет, она никогда не причинит ему вреда, – с вызовом возразила Лола, в ее лице отразились те черты, которые она обычно умело прятала за маской доброты и покорности. Упрямство и сила. – Ему? – усмехнулась Екатерина, вспоминая старое пророчество Нострадамуса. – Даже если так, мы не он. Мы все равно стоим у нее на пути. Мы с тобой и наши дети, – на этот раз Лола не стала спорить, не раз уже убедившись в злобе Марии, направленной на них обеих. – Я любила своего мужа, но я помню рождение Баша так, как будто это было вчера. И я ненавижу его, ненавижу само его существование, – впервые признала Екатерина, чувствуя, как краснеет от давней и от того еще более нелепой злости. Обычно она скрывала свои мысли насчет Баша ото всех. По крайней мере, старалась. – Я была терпелива и одинока. Мне некуда было возвращаться. Я родила десять законных детей своему королю, заставив замолчать всех, кто смеялся надо мной. Это спасло жизнь Башу и его матери. Думаешь, Мария сможет так же? – в глазах Лолы мелькнуло сочувствие, но Екатерина добивалась не его. Лоле нужно было окончательно понять, что законная королева Шотландии, потомок древних родов, женщина с характером Марии никогда не смирится и никогда не простит. По крайней мере, не простит оскорбления своему статусу. – Нет. Она не сможет, – неожиданно твердо согласилась Лола. Впрочем, она обладала умом и знала Марию лучше всех. Рано или поздно она признала бы очевидное. – Нужно заканчивать с этим. Ждать становится опасно, – Екатерина достала из стола новый набор склянок и погрузила их в замаскированный под книгу ларец. – Мне трудно выведать ее планы насчет вашего убийства, – призналась Лола, забирая снадобья и глядя на королеву с каким-то детским сожалением. – Она и сама путается в своих мыслях. – Это неважно, – снисходительно уверила фрейлину Екатерина и доверительно дотронулась до ее плеча. – Думай только о своем сыне. Тот, кто хорошо мне служит, никогда не остается недовольным. А я всегда позабочусь о своем внуке, – королева улыбнулась и лично проводила Лолу к выходу. Распрощавшись с фрейлиной, Екатерина послала за Руджиери и приказала ему составить новые гороскопы королю и всей семье Валуа. Прорицатель, как всегда, обещал выполнить все насколько возможно быстро, но предупредил ее, что времени на этот раз понадобится немало. Поэтому Екатерина совсем не ждала его в ближайшие дни. – Ваше Величество, – Руджиери прошел в покои королевы, когда сама она в очередной раз отправилась в детскую покормить младенца и заодно провести время с младшими детьми. – Вы хотели видеть мою мать? – Франциск обернулся на знакомый голос, хотя и знал его обладателя совсем недолго и совсем плохо – Руджиери не часто находился в одной с ним комнате, а когда находился, предпочитал молчать. Впрочем, его задачей было лечить королеву-мать, а не развлекать короля. – На самом деле в данном случае я куда больше хотел видеть вас, – прорицатель прищурился, и Франциск невольно почувствовал его хитрый итальянский нрав. – Вы меня ненавидите, – бесстрастно заметил король, давно уже ощутив не лучшее отношение к себе от этого человека, что не выглядело удивительным – Руджиери был детским другом его матери, единственным настоящим другом. Конечно, он не одобрял того места, которое Франциск вынудил ее занять. – У вас интуиция вашей матери, хотя вы нечасто ей пользуетесь, – Руджиери усмехнулся, не теряя при этом всех полагающихся в присутствии короля манер. – Но кто я такой, чтобы вас ненавидеть? Екатерина никогда бы не простила мне того, – продолжил прорицатель, и Франциск почувствовал, как гнев мгновенно окрашивает его собственное лицо. – Екатерина? – не сдержался он, пытаясь оценить столь странную провокацию. Итальянец не просто так явился сюда в отсутствие королевы. Ему позволено было приходить едва ли не в любое время, но Франциск чувствовал, что он не зря выбрал этот момент. – Она мой детский друг, и я хорошо ее знаю. Вернее, знал. Теперь я не узнаю ее, – глаза Руджиери вдруг стали печальными, он словно разом растерял наглость и весь свой напор. – Друг? – усмехнулся Франциск. Ему не особенно хотелось копаться в личной жизни матери, но для чего-то же прорицатель решил делиться с ним откровениями… – И я изменил ее? – без интереса спросил король. Он и так прекрасно осознавал, как и чем повлиял на свою мать. – Екатерина была прекрасным ребенком, любознательным и добрым. Умным. Хитрым, когда надо, – Руджиери улыбнулся, оживляя старые воспоминания, а потом помрачнел. – Ей не было и десяти, когда ее сломали в первый раз, – Франциск похолодел, вдруг поняв, что этот человек знает. Знает то, что он сам узнал не так давно и с трудом уложил в своей голове. – Она справилась. Вышла замуж за вашего отца, полюбила его. Она стала обаятельной и яркой молодой женщиной. Ее не трогали сплетни двора. Ее огорчало только одно – отсутствие детей. Я не смог ей помочь. А Нострадамус смог, – лицо прорицателя снова стало печальным, пока Франциск все меньше понимал, к чему он ведет. – Я оставил ее там, где она хотела. Теперь я вернулся и не узнал ее. Неизменным осталось только одно, – Руджиери посмотрел прямо на него. – И что же? – нервно сглотнув, поинтересовался Франциск. Виски сдавило болью от чужих признаний и разом усилившегося чувства вины. – Она не представляет своей жизни без вас. Так было всегда, – сказал прорицатель, и Франциск протер влажной ладонью такой же влажный лоб. – То, что вы скрываете от нее, убьет ее. Она чувствует и боится понять, что именно чувствует, – теперь в голосе Руджиери сквозило чистое, искреннее сочувствие и глубокое сожаление. – У меня нет выбора. Она не готова, – отрезал король, уже почти не удивившись осведомленности прорицателя. Как бы он ни сомневался в способностях астрологов, провидцев и магов матери, уже не раз убеждался в их существовании. – К такому нельзя подготовить, – со смертельной тоской во взгляде добавил Руджиери. Франциск снова протер лоб, с которого градом катился пот. Он тратил немало сил, чтобы скрыть это от других, но сейчас не видел смысла. Его тайну уже раскрыли. – Я сделал все, что мог. Все бумаги, указы, распоряжения. На большее у меня нет времени, – признался Франциск и устало сел на материнскую кровать. Он и правда сделал все, что мог. – Я предупреждал, что не стоит ездить в Орлеан, – Франциск не стал удивляться и тому, откуда прорицатель узнал такие подробности. В Орлеане у короля было сразу несколько дел, но никому он не сказал, куда направляется. – Она должна знать. И надеяться. – Надежды нет, – отмахнулся король, уже давно придя к такому выводу. Не так давно даже в масштабах собственной жизни, но достаточно, чтобы увериться в самом худшем. – Надежда есть всегда, – совершенно спокойно заметил Руджиери и подошел ближе, словно пытаясь добавить доверия в их разговор. – Я не зря составляю гороскопы, – прорицатель снова усмехнулся. – Она может помочь вам. Материнское сердце творит чудеса, – Франциск улыбнулся в ответ на эти слова. – Я постараюсь, – искренне пообещал он. Иногда ему очень хотелось поделиться с матерью всем, что терзало его, но чаще он не находил сил и решимости снова причинить ей боль. – Постарайтесь, пока не стало поздно, – со всей возможной серьезностью добавил Руджиери и собирался сказать что-то еще, но дверь неожиданно открылась, и на пороге появилась королева-мать. – Руджиери? – изумленно спросила она и с подозрением посмотрела сначала на него, а потом на Франциска. Они оба застыли на мгновение, но прорицатель быстро нашелся с ответом. – Я принес гороскопы, Ваше Величество, – Руджиери действительно извлек откуда-то из-под своего странного черного одеяния целую кипу старательно исписанных бумаг и протянул их королеве. – Они оказались готовы быстрее, чем я предполагал, – он пожал плечами, словно в пухлых свертках был всего лишь список продуктов для кухни Амбуаза. Франциск же уже понял, что в этих гороскопах порой находилось много куда более ценных записей, чем порой в тех, которые приносили ему на подпись перед очередным заседанием Совета. – Удивительно, – глаза королевы сощурились еще сильнее, она отчетливо чувствовала неладное, но оба – и Франциск, и прорицатель – ничем не выдали своего разговора. – Вы можете быть свободны, – наконец приказала она и напоследок окинула Руджиери тяжелым и предупреждающим взглядом. Он же, словно ничего не заметив, поклонился и бесшумно покинул королевские покои. Королева немедленно принялась что-то щебетать, рассказывая о детях и своих планах, о грядущих Генеральных штатах и том, как удачно получила очередной займ во Флоренции, но Франциск ее не слушал. Он всегда интересовался государственными делами, всегда старался уделять время матери, однако сейчас его слишком сильно занимали слова Руджиери. Прорицатель был прав – стоило рассказать обо всем матери и как можно скорее. Возможно даже, не только ей. Да, пора объявить Марии, что он собирается отправить прошение о разводе. Мать неизменно отговаривала его от такого шага, теперь же у него не осталось выбора. Мария давно стала угрозой, и ему требовалось решить эту проблему самому и побыстрее. Франциск решил поговорить с обеими королевами на следующий день. Ни одна из них не знала тему беседы, как не знала и о приглашении для соперницы, иначе они успели ли бы перессориться или запастись опасными остротами еще до вечера. Стоя посреди своих покоев, король думал, не побывать ли ему на исповеди по примеру матери. Очень долгое время ему и исповедоваться было не в чем, не считая невольно нанесенных обид имевшим на него виды придворным дамам. В последние же годы совершенных им проступков и преступлений стало слишком много для простой исповеди. Даже в убийстве отца никому кроме матери Франциск так и не смог признаться – из стыда и опасения. И тем более он молчал о своей вине перед ней. Ему снова вспомнились обвинения Руджиери – королеву-мать стало не узнать. Франциск знал, что сейчас она почти восстановила свой знаменитый характер, и все же некоторых вещей он лишил ее навсегда. Если бы итальянец видел королеву во времена их ссоры… Наверное, Франциску пришлось бы опробовать на себе знаменитую итальянскую месть. Конечно, это было бы правильно. Снедаемый по ночам головной болью он вспоминал слезы, мольбы, уговоры матери, ужас в ее глазах, когда он, уверенный в своей правоте и своем праве приходил к ней вечерами. Все вставало перед ним, как будто вчера. Он так и не смог раскаяться в запретной любви, но раскаялся в том, как насиловал, запугивал, обманывал, шантажировал и ломал родную мать, как безжалостно клеймил ее, заживо сдирал кожу, лишал титула, репутации и шанса прикрыть позор хотя бы браком, заставлял рожать и подрывать собственное здоровье. Он ни разу не смог ее защитить, несмотря на обещания. Желание одарить всеми благами рассыпалось в дым – у нее уже было все, было до него, а он отобрал это, чтобы потом торжественно вернуть обратно. В памяти Франциска всплыли слова палача, пытавшего королеву по приказу амбициозных Медичи, и теперь он соглашался с теми словами: никого он так не любил и никого не стремился так подавить, растолочь и подчинить. Только одного человека, обладавшего большей властью, чем он сам, обладавшего властью над ним самим. И что казалось ему еще ужаснее – он позволил себе все это лишь потому, что собирался таким образом спасти свой рассудок, а теперь тот не имел никакого значения. Франциск устало прикрыл глаза и постарался отогнать мрачные мысли – скоро у него будет время для исповеди и покаяния. Если бы еще не головная боль, к которой он так и не сумел привыкнуть… – Франциск… – он не сразу понял, кто позвал его по имени – Мария и его мать столкнулись в дверях, явившись по приглашению, и теперь с удивлением и неприязнью рассматривали друг друга. Да, стоило развести их по углам как можно скорее. – Я позвал вас, чтобы объявить о своем решении и сообщить новости, – король жестом пригласил обеих женщин войти, а страже приказал закрыть дверь. Королева и королева-мать молчали, уставившись теперь на него – глаза Марии сверкали недоверием и легким страхом, глаза матери светились подозрением и мольбой не делать глупостей. Они обе ждали продолжения и в то же время не желали его. – Завтра утром гонец отправится в Ватикан с прошением о разводе, – голос короля выдавал, что он не потерпит возражений, но те раздались немедленно. – Ты не посмеешь, – прошипела Мария, бросаясь к нему, и сейчас он отчетливо видел весь ее гнев и все отчаяние. – Франциск, мы обсуждали это, – суровым тоном, какой он уже давно забыл, добавила мать. Наверняка у нее были свои мотивы, до сих пор неведомые ему, однако времени разбираться с ними не осталось. – Мария не может уехать сейчас, – продолжила она, с силой вцепившись в собственный локоть. Почему-то сейчас Франциск замечал каждую деталь – одежды, движения, жеста. От этого рябило перед глазами, а голова болела еще сильнее. – Помолчите! – вместо того, чтобы объединиться с поддержавшей ее соперницей, Мария накинулась на нее, едва не хватая за волосы. Отчаяние подавило в ней здравый смысл. – Мария, – предупредил Франциск, стискивая столбик на спинке кровати. Высокий, звенящий от злобы голос жены разрывал королю уши. – Нет! Я не позволю вам выслать меня отсюда, лишив поддержки мою страну! Я королева Шотландии! Я сотру вас в порошок! – лицо Марии приобрело нездоровый малиновый оттенок, руки задрожали, зрачки расширились. Она кричала и билась в истерике, непривычно сильной и непотребной даже для нее. Франциск никогда не видел ее такой. – Я не позволю променять меня на безродную итальянскую шлюху, пусть она родит еще хоть десять детей! – казалось, еще немного, и она кинется либо на него, либо на замершую посреди этих воплей свекровь, на чьем лице странным образом не отражалось ничего. – Можешь колотить ее, насиловать, таскать в кровать с утра до вечера, она только на то и годна, но я королева! – Заткнись! Я уже выслушал достаточно! – не выдержал Франциск и с силой потер пульсирующие виски. Сейчас он отправил бы жену на плаху, а не в Шотландию, лишь бы не слышать невыносимого адского визга. Впрочем, от его возгласа Мария обомлела и теперь стояла, безмолвно открывая и закрывая рот. – Завтра я отправлю гонца. Я потребую развода, на который имею полное право, и это не обсуждается, – еще никогда он не говорил с женой так жестко и безжалостно. Франциск помнил о своей вине, понимал ее боль, но как же он устал, смертельно устал. – Франциск, ты здоров? – королева-мать как будто не обратила внимания на его слова и истеричный припадок невестки. Она двинулась к нему навстречу, глядя с тревогой, почти ужасом. В отличие от Марии она побледнела до синевы. Материнское сердце не подводило ее и сейчас. – Мама… Ты должна знать… Я… Я… – начал Франциск, но последние силы оставили его, и на глазах матери и жены он неожиданно осел на пол. – Франциск! – закричала Екатерина так громко, что, казалось, задрожали стены. Отпихнув невестку, она бросилась к сыну и, осознав полностью произошедшее, закричала уже страже: – Врача! Врача! – ее руки лихорадочно трогали ледяной и влажный лоб короля, пока все вокруг суетились и растерянно сновали туда-сюда. – Что с ним? – хрипло спросила Мария, подходя ближе, но Екатерина снова оттолкнула ее с невиданной мощью, почти сшибая с ног. Мария замерла у стола, не зная, как поступить, а Екатерина обхватила голову сына руками, словно пытаясь защитить. Несколько наполненных страхом и непониманием минут они провели на своих местах, не решаясь говорить и даже шевелиться, а потом в королевских покоях наконец-то объявился врач. Екатерина разочарованно вздохнула, осознав, что Руджиери не смог прибыть первым, и стараясь не поддаваться панике. – Ваше Величество, – старик аккуратно отодвинул ее руку, чтобы нащупать у короля пульс, и все вдруг увидели ярко-алую струйку крови, вытекающую из уха Франциска. Увидели и пораженно ахнули, глядя то на нее, то друг на друга. – Нет, – неверяще прошептала Екатерина, от шока отстраняясь и позволяя врачу заняться осмотром. Королеве показалось, она погрузилась в один из самых страшных своих кошмаров. В самый страшный. Мария у нее за спиной шумно выдохнула. Конечно, она тоже вспомнила знаменитое пророчество Ностарадамуса. Они с Екатериной не сомневались, что общими стараниями ему не суждено исполниться, а теперь оно вдруг сбывалось, жестоко и быстро. Немыслимо. Мария прижала руку к груди и ощутила бешеное биение собственного сердца. Это было даже хуже возвращения в Шотландию, хуже развода… Она снова посмотрела на бесчувственного Франциска, а потом на ползающую вокруг него на коленях обезумевшую от ужаса Екатерину и готовящих свои лекарства врачей. И неожиданно острая мысль пронзила ее сознание. Она пока еще хозяйка здесь. Ища поддержки, не в состоянии стоять после всего пережитого, она оперлась ладонью о стол и наткнулась на что-то холодное и выпуклое. С удивлением Мария взглянула на круглый золотой предмет и взяла его в руки. На нее смотрело знакомое и в то же время чужое женское лицо. Мария еще раз бросила взгляд на свекровь и убедилась – из изящного медальона на нее в самом деле смотрел портрет Екатерины. Неудачный, как и все ее портреты – миловидное лицо растеряло все свое обаяние, нос стал совсем прямым, подбородок тяжелым, глаза округлились и словно встали навыкате, губы стянулись в совсем тонкую линию, щеки запали, волосы неправдоподобно порыжели. Ни один портрет Екатерины не передавал ее настоящую внешность, кто бы его ни писал, на всех изображениях в первую очередь отражались не слишком красивые семейные черты Медичи – Мария немедленно вспомнила, как много лет двор шептался об этом невезении королевы Франции. Ее невестка снова вгляделась в портрет – она не знала, что Франциск им обладает и тем более бережно хранит. На секунду сердце Марии сжалось от ревности и ненависти и… остыло. Она осознала окончательно. – Выставите ее вон, – ровным голосом приказала королева, и все обернулись на нее в изумлении и непонимании. – Проводите королевскую фаворитку в ее покои. Рядом с королем будет его жена, – пояснила она и кивнула страже. Та мешкала мгновение, но все же подхватила сопротивляющуюся Екатерину под руки. – Я его мать! – зло сверкая глазами, из которых лились крупные прозрачные слезы, крикнула она, но Мария уже знала, что делать. Если бы Франциск умер, ей было бы труднее, но пока он оставался жив и в то же время без сознания, вся полнота власти отходила ей. Наконец-то. – Об этом все давно забыли, – безжалостно отрезала Мария и одним движением разбила портрет об угол стола. Осколки стекла из рамки посыпались на пол, металл стукнулся о него с глухим ударом. Подбодренная звуком стража потянула вырывающуюся и чем-то угрожающую Екатерину к двери. Мария вздохнула полной грудью. Пока Франциск жив, она обладала всей возможной мощью. Если он умрет – к тому времени она уже добьется права регента. Не если. Когда. Жажда мести и свобода открыли в Марии второе дыхание. Смотря на безжизненные остатки портрета, она улыбалась. Эпоха Екатерины Медичи окончилась.