Благие намерения

Екатерина не помнила, как под руки её довели до покоев — она отчаянно сопротивлялась, но даже в припадке ярости и душевной боли она не могла быть сильнее нескольких крепких мужчин. Они вели себя предельно вежливо, в конце концов, она все же оставалась матерью короля, что бы там ни говорила Мария, однако на пороге собственной спальни Екатерина уже едва стояла на ногах от морального и физического опустошения. Всего этого просто не могло происходить. Стараясь удержать путающиеся мысли, она обхватила виски повлажневшими пальцами и сделала шаг вперёд. Перед глазами потемнело, и королева упала, сильно ударившись головой. В спасительной тишине тревоги наконец-то оставили её. — Екатерина! Екатерина! — сквозь шум в ушах услышала она и застонала, медленно приходя в себя. Голова болела, а зрение оставалось нечётким — она никак не могла разобрать, кто пытается до неё достучаться и зачем. — Сейчас, — она с трудом обозначила голос как мужской и почувствовала чьи-то руки, приподнимающие её над полом. — У тебя кровь, — Екатерина дотронулась до лба и посмотрела испачканную ладонь — глаза по-прежнему видели лишь туман и очертания предметов сквозь него. — Руджиери, — прочистив горло, обратилась она к другу и врачу. Никто другой и не пришёл бы к ней и тем более не стал бы говорить с итальянским акцентом. — Удар был неудачный, — заметил Руджиери, вытирая кровь, пока она пыталась разглядеть время суток за окном. Судя по всему, она пролежала на полу не один час и лежала бы дальше, если бы флорентиец не явился к ней. Вспомнив падение, она вдруг вспомнила и его причину. — Франциск! Что с Франциском?! — Екатерина попыталась вскочить на ноги, но голова закружилась, и она лишь обессиленно упала на грудь своему другу. В последний раз она падала в обморок во время беременности по причине самой беременности, а до того практически не страдала от таких недомоганий. Теперь же королева стала жертвой настоящего нервного припадка — настолько велико оказалось потрясение. — Он болен, Екатерина, — с печалью в голосе сообщил Руджиери, помогая ей сесть прямо на полу. — Тебе нужно готовиться к самому худшему. Готовиться возглавить это государство, — добавил он еще печальнее, но гораздо тверже. Екатерине захотелось его ударить. — Возглавить это государство?! Это мой сын! Я не смогу жить без него! — только сказав вслух, она осознала всю правдивость своих слов. Она не сможет жить без Франциска. Она не сможет дышать без него. Вся её жизнь была подчинена ему и любви к нему. Она ждала его десять лет, она все сделала ради него, она любила Франциска больше всего на свете. Не потому, что он заставил, не потому, что не имела другого выбора — она безмерно любила сына с того момента, как узнала о его скором появлении на свет. Вся её душа заключалась в нем. Жизнь без него была невозможна. — У тебя ещё семеро детей. Ты оставишь их одних? Сиротами среди врагов? Неужели ты на такое способна? Они наследники французской короны. Без тебя их разорвут на части. Как и саму корону, — совесть Екатерины мгновенно оживилась от услышанного, воспоминания о собственном детстве нарисовали все ужасы возможной войны и жизни несчастных сирот среди неё. Её дети... Она отдала бы жизнь ради них. Но Франциск... Он не может умереть. Не может. — Франциск не может оставить меня, — прошептала она, снова заливаясь слезами. Она сделала все, чтобы избежать исполнения пророчества, откуда и почему оно вернулось? Несправедливо. Нострадамус обещал... Проклятый лжец. Она думала, молчание провидца о ее незавидной судьбе придворной шлюхи — самое большое его предательство, но нет, судьба не переставала наносить удары снова и снова, безжалостно и невыносимо больно, подобно искусному палачу. — У тебя есть его сын, — конечно, это было правдой. Маленький Франциск, точная копия своего отца, плод огромной запретной любви. Ребёнок, который никогда пройдёт рядом с отцом, никогда с ним не поговорит, даже не запомнит его лица, как она не помнила ни Мадлен де ла Тур, ни Лоренцо Медичи, подаривших ей жизнь. Для нее они навсегда остались лишь именами в генеалогическом древе и глухой болью, не покидающей никогда. Маленький Франциск будет лишь воплощением отцовской мечты, а не полноценным счастливым ребёнком. — Мой мальчик, — она попыталась вытереть слёзы, но они лились и лились, выжигая ей глаза, как ужасное чувство глухой тоски выжигало сердце. Сколько ещё она будет терять своих детей? Сколько она будет видеть их слабыми, умирающими, несчастными? Неужели все её жертвы окажутся бесполезными? — Без тебя ему не стать королём. Ему полгода. Ему нужна мать и регент, — продолжал давить Руджиери, протягивая ей платок и словно забивая гвозди в крышку гроба каждым словом. — Не думаю, что Франциск хотел бы, чтобы ты всю семью отправила за ним, — жестко закончил прорицатель, и она замерла. — За ним... — пробормотала Екатерина и бездумно прикоснулась платком к мокрым щекам. — Мы можем провести ритуал. Моя жизнь вместо его, — счастье озарило её лицо, когда эта простая мысль пришла ей в голову. Ничего подобного она ещё не делала, но знала, что такое возможно. Множество тёмных книг хранилось в личной библиотеке Екатерины, и она помнила каждую почти наизусть. Помнила, но почти не пользовалась до этого дня. — Екатерина, это чёрная магия, — Руджиери встряхнул королеву за плечи, но она по-прежнему блаженно улыбалась, словно совершенно сошла с ума. — Ты кормишь грудью. Ты хочешь и младенца с собой забрать? Думаешь, Франциск оценит такую жертву? Будет жить и править, потеряв и мать, и ребенка? — на этот раз Екатерина поникла. Руджиери был прав — не существовало ничего крепче связи матери с младенцем, которого она кормила грудью. Они словно имели одно сердце на двоих. Если чёрная магия не убьёт малыша, она навсегда оставит на нем неизгладимый отпечаток. Она не могла заменить одного сына на другого. — Я обещаю, мы сделаем все, чтобы помочь Франциску, но ты должна бороться. И ребёнок должен быть при тебе, — итальянская деловитость вновь окрасила голос Руджиери, Екатерине оставалось только согласиться с ним — дети могли надеяться лишь на мать. Все дети. — Надо забрать его, пока не поздно. И наверняка он голоден, — прорицатель помог ей подняться на ноги, вытер слёзы и остатки крови на её лице, помог прилечь на кровать. Екатерина рассеянно уставилась в потолок. Где ей взять сил все это пережить? Она и так уже пережила слишком многое. Если бы не дети... Она постаралась оборвать мысль и подумать о маленьком Франциске. Скоро он будет с ней. И его правда нужно покормить. Может быть, ей станет легче рядом с ним. Однако в следующие несколько часов королева осознала сразу две неприятные вещи. Во-первых, никто не собирался нести ей сына, сколько бы она ни ждала и ни барабанила в дверь. Во-вторых, она все равно не сумела бы покормить его — у Екатерины пропало молоко. Час шёл за часом, а её обычно до боли нагруженная детской едой грудь так и не наливалась, не тяжелела, не наполнялась. От переживаний и страха она была абсолютно пуста. Екатерина почувствовала, как снова сходит с ума — она звала, кричала и угрожала, думая, жив ли ещё её старший сын и не умирает ли от голода младший. Ей нужно было узнать, что с ними и что планирует невестка, что она уже делает. Королева села на кровать и принялась думать. Мария же тем временем рассматривала бледное лицо мужа. Франциск лежал в своей постели, не подавая явных признаков жизни — белый, как простыня, холодный и неподвижный. И все же он не умер. Врачи сказали, его состояние даже стало чуть лучше. Никаких особых надежд, но он, по крайней мере, перестал истекать кровью и ушным гноем. Раньше бы Мария плакала от радости, услышав такие новости, сейчас же она чувствовала скорее раздражение. В своей голове она уже видела себя регентом. Она испытала настолько сильное облегчение, оставшись истинной королевой Франции, что даже забыла на время про свекровь и не торопилась мстить ей. Впрочем, Франциск в любом случае пока был нужен живым — регенства ещё стоило добиться. Теперь Мария не огорчалась признанию маленького бастарда — стань королём подросток-Карл, он бы все силы приложил, чтобы избавиться от неё и вознести любимую мамашу. Младенец же сопротивляться не станет. Мария опустилась на край кровати, ещё пристальнее разглядывая мужа. Его поступки уже несколько лет являлись для нее тайной. Она не понимала, зачем он делал то, что делал. И он не собирался ей объяснять. Год за годом она вынуждена была наблюдать, как он отдаляется, влюбляясь в другую женщину, влюбляясь преданно и беззаветно, хотя не имел на то никакого права. Почему он так полюбил родную мать? Мария даже могла бы понять его похоть, но любовь... Откуда она взялась? С тех пор, как Мария вернулась ко французскому двору, Франциск смотрел только на неё, обещая всегда защищать от козней матери, а потом вдруг решительно передумал и поменял их местами. Объяснение было едва ли не самой желанной вещью в мире для Марии. Но наиболее близким ответом на её вопросы оставались её же воспоминания. Воспоминания о детстве, когда, поиграв с ней вдоволь, Франциск на всех парах бежал во дворец, чтобы прижаться к материнской юбке и рассказать Екатерине о каждом событии своего дня. Он рос не слишком сильным и здоровым ребёнком, и все же никто не мог встать на его пути к матери — няньки едва поспевали за ним. Он обожал её. Всегда обожал. Только её. Только свою мать. Мария взяла его руку и с усилием сдавила — по лицу короля пробежала волна боли, но он так и не очнулся. — Ваше Величество, королева Екатерина требует вашей аудиенции, — вдруг раздалось у неё над ухом. Мария досадливо поморщилась — она не слышала, как кто-то вошёл. — Требует? Кто она такая? — высокомерно ответила королева и поднялась с кровати. Лицо стражника осталось спокойным, несмотря на гнев в ее голосе. Пора было заканчивать с этим. — Передайте всем членам Совета, что я хочу их видеть. Королева Екатерина тоже может явиться, — добавила Мария с ухмылкой, уже предвкушая успех. Потребовалось время, чтобы собрать всех в своей приёмной. Старые вояки и опытные вельможи смотрели на неё по-разному — кто с любопытством, кто с опасением. Марии не нравилось лишь отсутствие подобострастия или хотя бы страха в их глазах. Екатерина прочно пустила корни при дворе — едва ли не все здесь так или иначе поддерживали её. Екатерина и вошла последней, ступая удивительно спокойно и уверенно. Она полностью владела собой, даже не побледнев. Мария бросила взгляд на простой тёмный наряд свекрови — быстро же она переодевалась. Во всех возможных смыслах этого слова. Ни следа прежней роскоши и блеска — почти траур и горе несчастной матери. — Я попросила вас прийти, поскольку мы должны решить, кто и как будет регентом в случае смерти короля, — начала Мария, ожидая вежливых кивков и почтенного согласия, но вместо этого присутствующие переглянулись между собой и посмотрели на неё с неодобрением. — Король ещё не умер, — напомнил канцлер Франции Л’Опиталь. Мария поморщилась — не то чтобы она мечтала о смерти мужа, однако обычно те же самые люди не были столь щепетильны. — Мы должны быть готовы ко всему, — как можно более нейтрально и миролюбиво возразила королева. — Наследник совсем мал, и в случае если ему придётся возглавить государство, у него должен быть регент, — она улыбнулась, не понимая, почему никто не осознает столь очевидной вещи. — На такой случай у наследника есть мать. Королева-мать Франции, — чётко и громко возразила Екатерина. Все повернулись к ней, но она не дрогнула, хотя по-прежнему испытывала ни с чем не сравнимую боль от мысли о вероятной смерти сына. Как только Мария начала говорить, она вспомнила слова Руджиери о том, что должна возглавить государство. Это правда. Ни у кого больше нет права регенства — Бурбоны в опале, весьма вовремя, а Гизы... хватит с них и правления Марии. Екатерина посмотрела на герцога — тот, казалось, и сам был в ужасе от поспешных и самоуверенных заявлений племянницы. Впрочем, он мог и играть, как всегда прекрасно умел. С другой стороны, зачем ему делать это сейчас... — У вас больше нет этого титула. Нет, — как-то неестественно резко и по-детски ответила Мария. Злость в Екатерине подняла голову и стихла — истерики невестки были ей на пользу, а она должна сосредоточить силы не на ней, а на своём сыне. При мысли о нем у королевы снова поплыло перед глазами. Ей даже не позволили его увидеть. — Мария, — стоило Екатерине покачнуться, герцог де Гиз подхватил её под руку и посмотрел на племянницу с осуждением. — Я лично выступал с заявлением о титуле королевы-матери, — теперь ей стало понятно — Гиз слишком дорожил собственной репутацией, чтобы снова лишаться её ради сомнительных авантюр Марии. Даже стань она регентом, вряд ли бы позволила семье править вместо неё. Мария вкусила власти и злобы, она видела правителем только себя. — Выступите снова. Разве не хотите вы уничтожить эту... шлюху? — она не стала подбирать слова, и присутствующие ахнули. Екатерина знала, все они думали про неё ровно так же, но в таком кругу не было принято браниться и даже просто выдавать свои истинные чувства. Аристократия играла в такт, воспитанность и безупречные манеры. Раньше и Мария играла по таким правилам, теперь же близость возможной победы ослепила её — она не понимала, что замышляет едва ли не заговор, что не учитывает слишком разных интересов своего окружения, что власти, настоящей власти почти всегда нужно добиваться годами. — Так тебя воспитала твоя мать? — герцог подошел к Марии и окинул гневным и в то же время презрительным взглядом. — Мы не бросаем слов на ветер, — это знали все и невольно поёжились от напоминания. Гиз явно давал понять — выступать с противоречивыми заявлениями в угоду племяннице он не собирается, а её грязную речь более чем не одобряет. — Полагаю, у короля имелись какие-то распоряжения на случай... преждевременной кончины. Каждый король составляет их заранее, — после короткого кашля попытался разрядить обстановку канцлер — напряжение в комнате можно было резать ножом. — Вот и ознакомимся с ними. В случае его кончины, разумеется, — отрезал Гиз и снова повернулся к Екатерине. — Почему же вы не сделали этого до того, как явились сюда? — зло бросила Мария. Екатерина взглянула на неё и увидела следы своего яда. Раньше она не могла их разобрать, как ни старалась, грешила на плохо приготовленные средства, на крепкое здоровье Марии, а теперь наконец-то видела — отрава работала. Договорившись с Лолой, королева травила невестку несколько месяцев и лишь сейчас добилась результата. Конечно, пришлось дать Лоле слово, что Мария не умрёт, но это было легко — она и не собиралась её убивать, ей требовалось, чтобы она сошла с ума и вполне живой отправилась в монастырь, где и умерла бы со временем. Возможно даже, своей смертью. Так бы она освободила корону Шотландии для Валуа — через мужа и его наследников. Освободила для самой Екатерины. Окупила все страдания, которые принесла. Вот только желание Екатерины исполнилось слишком не вовремя. Мария начала сходить с ума, когда Франциск оказался близок к смерти, отдав власть ей. Ей, и раньше не слишком умевшей править. Власть сумасшедшей. Волосы на затылке Екатерины встали дыбом. – Мария, полагаю, собрание стоит отложить, чтобы мы все подготовились к нему как следует, – Екатерина знала этот голос Гиза – так он говорил, когда не терпел возражений и вспоминал о своих больших возможностях. Он, конечно, был прав – все они по-прежнему находились в растерянности от произошедшего, да и Франциск, слава Богу, не спешил умирать немедленно. От такой мысли ей стало тяжело дышать – неужели она вот так просто смирилась с его смертью? Поговорила с Руджиери, переоделась в темное, выступила перед десятком вельмож и забыла? Забыла своего сына? Нет, это было невозможно. Только ради него она переодевалась и шла сюда, что-то говорила и делала, только ради того, чтобы он жил не зря, чтобы его наследие не пустила по ветру озлобленная девчонка. Его наследие, его братьев и сестер, его сына, его королевство. – Я хочу видеть короля, – сказала она тихо, слишком тихо, а потом выпрямилась и огромным усилием воли вернула себе спокойствие и боевую решимость. – Я хочу видеть короля. Это мое святое право. Право матери, – на сей раз ее голос прозвучал громко и уверенно, и начавшие расходиться члены Малого круга обернулись и посмотрели на нее – кто с удивлением, кто с уважением. Давно уже она не видела ничего подобного от этих людей и понимала перемену – сейчас в ней правда говорила мать, королева, королева-мать. Никакой больной привязанности, никаких женских штучек, никакого кокетства, никакой ревности и никакого страха – она убила бы любого из них не задумываясь, если бы могла тем самым спасти своему сыну, своему ребенку жизнь. И она убьет каждого из них, если не увидит его хотя бы раз. – Ваше Величество, – первым заговорил Л’Опиталь, явно собираясь согласиться, да и на лицах остальных не читалось особого возражения, но Мария снова выступила вперед, едва не расталкивая всех локтями. – Нет, – громко возразила она, в прямом смысле кидаясь к Екатерине. Сумасшествие все отчетливее читалось на ее лице. Лице человека, который с трудом оценивал происходящее и оценивал неверно. – Вы отправитесь в темницу, где и сгниете, – Мария сказала это не очень громко, но члены Совета услышали и тревожно зашептались – молодая королева творила что-то невообразимое без особой на то причины. Вернее, причина, конечно, была, но титул королевы-матери и матери наследников оставался слишком весом, чтобы покрывать ее солдатской бранью и гонять по темницам. – Запрешь меня? Я не преступница, – Екатерина и сама усмехнулась немного безумно, но силы, которые она прикладывала к тому, чтобы «возглавить государство» уходили очень быстро. Ей было больно и страшно, она осталась одна с кучей маленьких детей и обезумевшей невесткой, и только сидения в темнице Амбуаза, а то и того хуже где-нибудь в Бастилии, ей не хватало. – Достаточно и того, что вы шлюха и свели своего сына в могилу, – выплюнула Мария ей в лицо. Она словно постарела на десять лет и внешне уже почти не уступала Екатерине в усталости и осунутости, несмотря на все свои радостные ожидания. – Заприте ее в подземельях, – приказала Мария непонятно кому – цвет французского дворянства не спешил выкручивать королеве-матери руки и тащить ее в темницу. При пока живом-то короле. – Ты с ума сошла? – Гиз подошел к ним, когда Мария уже готова была сама ухватить свекровь за волосы и выволочь за дверь. – Вспомни, с кем говоришь, – герцог никогда не выносил семейные разборки на люди, но сейчас у него не оставалось выбора. – С кем же? – глаза Марии стали еще больше. Екатерина видела ее мутные и расширившиеся зрачки, и ей казалось, что еще немного, и у невестки пойдет пена изо рта. Впрочем, ей самой опять стало дурно, и она с трудом держалась на ногах. Возможно, она тоже обезумела и видела то, чего нет. Она могла бы кричать и топать ногами, требуя показать сына, могла бы качать права и ругаться по-итальянски. Она могла все это, и, вероятно, к ней бы даже прислушались. Не Мария, нет, приближенные короля, простые дворяне, все остальные. Но сделали бы они ее регентом после? Отдали бы абсолютную власть не владеющей собой и убитой горем матери? Она не имела права оставить детей на такой произвол судьбы. Если только у нее хватит сил жить, в чем она совсем не была уверена. Совсем. – Не с постельной девкой точно, – тем временем отрезал Гиз, и она посмотрела на него с удивлением. Хотя чего стоило от него ожидать – Мария и его погубит, он не мог этого не знать. – Вы предатель, дядя, – Мария посмотрела на него с брезгливым презрением, ведь он никогда еще не показывал такого отношения. Еще совсем недавно они вдвоем пытались довести Екатерину до выкидыша и самоубийства, а теперь вдруг оказались по разные стороны баррикад. – Как давно она и вас пленила? – губы Марии растянулись в отвратительной кривой ухмылке. – Заседания Совета не балаган, и никто из нас не может просто бросить королеву-мать в темницу. А если Франциск очнется? – Гиз не без усилий подавил раздражение, но хоть кто-то здесь должен был сохранять благоразумие. – Хорошо, – наконец, согласилась Мария и вновь взглянула на Екатерину. Этот взгляд предвещал еще много проблем и борьбы. – Екатерина вернется в свои покои. И останется там, – Мария встряхнула волосами и, резко развернувшись, направилась к выходу. Екатерине хотелось спросить, увидит ли она младшего сына и где он сейчас находился, однако она чувствовала, что новыми вопросами и требованиями сделает еще хуже. Когда она вышла в коридор, немедленно оказалась под уже знакомым конвоем из нескольких стражников. Какой же она была дурой, откладывая месть до удобного случая: теперь ей, а не Марии грозило беспросветное заключение в каменном мешке. Поистине рок судьбы, раз за разом обыгрывавшей Екатерину. – Екатерина, – Гиз вдруг нагнал ее и без препятствий втиснулся в тесный круг нечаянных тюремщиков. Выглядел он так, как она и не помнила – словно тоже не до конца понимал, что делать и с кем. – Я прослежу, чтобы Мария не натворила глупостей. Вам нечего бояться, – такие обещания тоже удивили королеву – она не привыкла ждать поддержки, тем более от Гизов. – Бояться? Мне? Я боюсь не за себя, – это было не совсем правдой, ведь ее жизнь оказалась в руках Марии под главным вопросом, Екатерина прекрасно понимала риски, но думала в первую очередь о своих детях, про которых даже не знала ничего толком, с тех пор как попала под домашний арест. Снова. Так уже происходило – Франциск запирал мать во времена их ссоры, однако теперь все стало намного, намного хуже. – Где мой младший сын, Франсуа? Я не видела его со вчерашнего дня, а ведь я кормлю его грудью, – Екатерина устало протерла влажный лоб вышитым душистым платком. Как же ей поступить? Она совсем не ожидала ничего подобного. Бороться со всем миром за то, что и так ее по праву? Ей бы хотя бы увидеть сына. Хотя бы увидеть его, хотя бы на минуту. Она даже не понимала, о каком из двух сыновей, сокрушалась сейчас. Нет, понимала, и это пугало ее еще больше. Она хорошая мать, но так ли одинаково она любила своих детей? – Я не знаю, – признался Гиз. Она его не винила. Во всей этой суматохе с чего бы ему выяснять, куда подевался королевский сын. Наверняка спит в своей колыбели в детской. Вот только теперь пора было побеспокоиться – никто из них не представлял, кто кормит наследника и кормит ли вообще. Мало ли что взбрело в больную голову Марии. – Но я узнаю, – снова пообещал герцог. Екатерина задумалась, почему он все-таки так подобрел к ней, а потом у нее снова поплыло перед глазами. – Он должен быть со мной, Франсуа, должен быть. Он же младенец. Ради Бога, – обезумев на мгновение, она схватила Гиза за воротник, буквально повиснув на герцоге. Екатерине вспомнились слова Руджиери – нельзя отпускать ребенка от себя, нельзя. И только Гиз мог ей помочь. – Ему не причинят вреда, я обещаю, – он отцепил ее руки и слегка встряхнул, приводя в чувство. Она прикрыла глаза и глубоко вздохнула. Боже, дай ей сил. Она просто не могла все это выносить. – Благодарю за поддержку, – пробормотала она и прошла в свои покои, оставив и стражу, и с тревогой наблюдающего за ней герцога позади. Пусть они катятся ко всем чертям. Наконец, дверь закрылась. Екатерина прошла к столу и принялась вытягивать из ящика пузырьки. Должно быть что-то, хоть какое-нибудь средство, чтобы помочь. Помочь Франциску, помочь ей. Пузырьки гремели, но она помнила каждый из них, и каждый оставался бесполезен. Слезы потекли из ее глаз, превращая все вокруг в смазанное темное пятно. Невозможно-невозможно-невозможно. Королева швырнула пузырьки обратно в ящик, затем смахнула со стола бумаги, швырнула в стену вазу, закричала и разрыдалась. – Екатерина, успокойся, – вдруг раздался голос у нее над ухом, и она снова закричала – от испуга и неожиданности. Ее рука потянулась к столу, чтобы чем-нибудь огреть нападавшего, но она сама только что снесла все предметы поблизости. – Руджиери, какого черта?! – протерев глаза и разглядев прорицателя, взревела Екатерина. К боли, страху и отчаянию прибавился гнев. Ее старый друг взял в привычку наведываться к ней без предупреждения, и сейчас она была близка к тому, чтобы пришибить его, перепугавшись, либо же испустить дух самой. – Я пришел сказать, что с младшим Франциском все в порядке. Он в детской, и его покормили, – Руджиери отодвинул ее в сторону и принялся собирать разбросанные вещи. Несмотря на облегчение от его слов, Екатерина все еще ощущала раздражение. – А что с остальными? Где Карл? – она нервно потерла запястье, думая о других своих детях. Карл имел особенную ценность как еще один наследник, и она вдруг забеспокоилась и о нем тоже. Господи, хоть бы Мария в своем безумии и жажде отмщения не поубивала их всех. Это стало бы для Екатерины самой мучительной и ужасной смертью. – Карл с Мадлон, – спокойно ответил Руджиери и посмотрел прямо ей в глаза. Королева, застыла, вспоминая. Мир вокруг снова опасно накренился. – Мадлон… Мадлон… Кто такая Мадлон? – забормотала она, перебирая в голове лица, титулы, события. Годы, десятилетия встреч, расставаний пролетали перед ней блеклыми картинами. Бесполезно, она просто не могла вспомнить. Кто такая Мадлон? Екатерина снова зажмурилась. Кажется, она действительно сходила с ума. – Это его кормилица. Он ее обожал, – сжалился над ней Руджиери, и она наконец выудила из памяти простое круглое лицо с намертво прилипшим на него выражением бескрайнего добродушия. Конечно, та простушка, которая столько лет заменяла сыну королевы мать. Настолько преуспевшая в этом занятии, что Екатерина вышвырнула ее, как только поняла, как сильно Карл к ней привязался. – Похоже, Франциск позаботился о том, чтобы Карл не остался без поддержки в трудные времена и приказал позвать ее, если с ним что-нибудь случится. Вернее, как только, – сначала Екатерина ощутила злость от опасений Франциска – она и сама прекрасно поддержала бы Карла и остальных детей, а потом вдруг осознала нечто новое и замерла в ужасе. – Так ты знал? Знал и ничего мне не сказал о болезни, – прошипела она, набрасываясь с кулаками на старого друга. Какое счастье, что хотя бы здесь она могла не сдерживаться и дать волю своей ярости, своему бессилию. – Знал, но не слишком давно. Я посоветовал Франциску рассказать тебе. Похоже, он не успел, – с сожалением заметил Руджиери, перехватывая ее руки. Екатерина барахталась в воздухе, не в состоянии снова справиться с разрывающими ее на части чувствами. Что же ей делать? Что ей делать? Почему она была так слепа? Может быть, раньше она справилась бы с этой напастью, с этой жуткой судьбоносной хворью. – Как это произошло? Почему? Я не понимаю, – простонала она, запрокидывая голову. Сердце у нее в груди заходилось самой настоящей физической болью, мешавшей дышать. – Он не может меня оставить. Только не сейчас. Я с ума сойду без него, – кажется, она повторялась, но лишь об этом она думала – о сыне и о том, что никогда его не отпустит. – Успокойся, – Руджиери прижал ее к ближе к себе, стараясь внушить надежду и облегчить переживания, пока она сотрясалась, словно в лихорадке. – Я помогу тебе, я клянусь, Катерина, – по-итальянски пообещал прорицатель и погладил Екатерину по растрепанным волосам, и тогда в голове у нее что-то щелкнуло, как будто становясь на место. – Так вот что тебе нужно? – она вырвалась их этих дружеских объятий и отскочила на несколько шагов назад. – Поэтому ты промолчал, а теперь играешь в доброту? – Руджиери удивленно приподнял бровь и двинулся к ней, но она отошла еще дальше. – Тебе никогда не занять его место. Я никогда не буду с тобой! – сознание уплывало, и она ухватилась за спинку кресла, едва не падая. Безумие, это все безумие. – Ты сошла с ума? – испуганно и в то же время оскорбленно прошептал Руджиери и протянул руку, которую Екатерина упрямо оттолкнула. Кажется, она погорячилась, но уже ничего нельзя было исправить. Ничего. – У меня свое место рядом с тобой, и я прекрасно его знаю, – снова попробовал Руджиери. – Убирайся. Ради Бога уходи, – взмолилась Екатерина. Она вела себя грубо, несправедливо, жестоко – и покается в этом потом. Не сейчас. Сейчас ей требовалось совсем другое. Требовалось побыть одной. Руджиери посмотрел на нее с тоской, обидой и волнением, но подчинился – ушел так же безмолвно, как и появился. Екатерина же с усилием доковыляла до кровати. Все тело ныло, моля об отдыхе, и она позволила ему. Королева растянулась на постели, не раздеваясь и уставилась в потолок. Сон сморил ее быстро и легко – совершенно иначе, чем вчера, когда она крутилась под одеялом, плакала, бесконечно перекладывала подушки. – Как же ты страдаешь. Никогда такого не видел, – за все время после смерти муж снился ей всего раз, и один раз она видела его в родильной горячке. И вот теперь он снова склонялся над ее кроватью. На этот раз она даже не испытала страха – Екатерина смотрела на него безразлично, не находя ни слов, ни желания их говорить. – Мой сын умирает. Как я могу не страдать? – она поморгала, пытаясь отогнать видение, но Генрих не исчез – наоборот присел рядом с ней. – Я так люблю его, Генрих, так сильно люблю. – Он же уничтожил тебя. Посмотри, как обращается с тобой Мария, как тебя запирают в твоей же спальне, как отнимают твоих детей. И это его вина, – конечно, он был прав. Франциск лишил ее положения, он вел себя глупо, упрямо, безрассудно и все же… он дорого заплатил за свои капризы. Он ответил за каждый свой поступок. А для матери ребенок превыше всего. – Ребенок превыше всего, – повторил за ней Генрих. Странно, сейчас в нем не читалось злобы и ненависти. Он словно просто наблюдал за ней. – Ты бы над каждым так убивалась? – Он наш первенец, Генрих. Мы ждали его десять лет. Мы через столькое прошли ради него. И он хороший мальчик, ты знаешь это, – наверное, нельзя было так говорить, чувствовать, поступать, но ведь она не лгала – Франциск родился уже особенным. Она за каждого своего ребенка отдала бы жизнь, абсолютно за каждого, за сына, за дочь – она и здесь не лукавила. Но за Франциска она отдала бы жизнь дважды, трижды, сколько угодно. Сколько угодно и что угодно, лишь бы он жил, лишь бы был счастлив. – Помнишь, как он впервые заговорил? Сначала «папа», а потом сразу «мама». Ты даже расстроиться не успела, – вдруг вспомнил Генрих, и она улыбнулась. Все же он не всегда забывал о том, что отец, что любит детей и нуждается в них. – Он всегда старался проявить внимание к нам обоим. Хорошо, что ты всегда позволял ему это. Позволял бегать и прыгать, он ведь вечно болел, позволял стрелять из лука и кататься на лошади, позволял лазить по деревьям и собирать те булыжники, что казались ему драгоценными камнями, – новые воспоминания заполонили голову Екатерины – с самого рождения Франциска и до последнего времени. Она думала, будто знает о нем все, и оказалась не права. Свою болезнь он все же скрыл, а она и не заметила, несмотря на всю любовь и материнское сердце. – Ты ошибся всего раз. – С Марией. Да. Я не должен был обручать их, – вместе с ней помрачнел Генрих. Франциску тогда едва исполнилось четыре, и Гизы вместе с Дианой решили, что самое время подсунуть ему маленькую шотландскую королеву. В те дни Екатерина еще не слышала пророчества Нострадамуса, но невзлюбила Марию заочно. Этот брак виделся ей катастрофой, она спорила с мужем до посинения, она кричала, ругалась, уговаривала, увещевала, она тащила его в постель, она даже забеременела в очередной раз. Она сделала все возможное и невозможное, все от нее зависящее… и уступила до лучших времен. Если Генрих находился во власти очередной своей фантазии, его невозможно было переубедить. Тем более, он считал, что делает только лучше для Франциска – у будущего французского короля появлялась настоящая королева, не какая-нибудь торговка с сомнительными связями, а благородная наследница древних родов. Екатерина знала – Генрих никогда не попрекал ее за происхождение по-настоящему, но для своего сына он желал иного. – Я пыталась вырастить ее так, чтобы она не навредила Франциску, но мне не удалось, – печально заметила королева. В самом деле, она отправила Марию в монастырь, не отказывая при этом в привилегиях, чтобы девочка не выросла избалованной, не научилась с детства манипулировать Франциском, чтобы не забыла и о своей роли будущей французской королевы и приняла ее как подобает. Екатерина не смогла бы сказать, когда ее усилия пошли прахом – когда Франциск лег с ней в постель или еще раньше, ведь с тех пор как Мария вернулась ко двору, она не знала покоя. Только одно стало совершенно очевидным – не стоило привозить Марию во Францию изначально. – Мы оба были неправы. Я слишком хотел для Франциска ее короны, а ты была слишком привязана к нему. Слишком, Екатерина. Ты не должна была прощать то, что ты простила, – Генрих посмотрел на нее с сожалением и сочувствием. Впервые за долгое время от него шло тепло и понимание, все то, что она в нем так любила и чего ей так не хватало долгие годы. – Ты был привязан к нему не меньше меня, я знаю, – она села на постели, чтобы оказаться ближе. Она действительно не сомневалась в любви отца к сыну. Генрих пережил тяжелое детство, как и она, и испытывал трудности в выражении чувств, но… всеми этими чувствами он обладал. Болезнь изменила его. Болезнь и страх перед повзрослевшим сыном, все больше набиравшим силу и влияние. – Ты права, он хороший мальчик. Я был несправедлив к нему, – наконец-то согласился Генрих и взял ее за руку. Его слова и движение родили в Екатерине какую-то животную, необъяснимую надежду. – Я прошу тебя, помоги ему. Ты ведь можешь, – она бросилась к мужу на шею, как не делала, наверное, никогда. Он не оттолкнул ее, только прижал к себе теснее, давая поддержку, в которой она сейчас отчаянно нуждалась. – Прошу, пожалуйста, – шептала и шептала она, постепенно затихая и засыпая на плече мужа. Наконец-то ей было тепло и не страшно. Когда Екатерина открыла глаза, за окном уже разгорался рассвет. Она бездумно посмотрела в окно, стараясь не вспоминать свой сон. Внутри снова все выгорело до основания, хотя еще вчера казалось, что это просто невозможно. Екатерина подумала, если ее собственная боль стала сильнее, невестка, должно быть, сияла, как начищенное блюдо. Она подходила к исполнению мечты все ближе. Однако Мария вовсе не была так счастлива. Она пребывала в дурном настроении со вчерашнего дня, воочию пронаблюдав, насколько крепко Екатерина охомутала даже вечно воевавшего с ней герцога де Гиза. Это открытие просто раздавило Марию – она не спала всю ночь, размышляя, что делать. Париж находился под контролем другого ее дяди, и уж он-то точно по-прежнему не выносил Екатерину, значит, у Марии пока оставались надежды на регентство, но исполнить их оказывалось намного труднее, чем она себе представляла. Недовольно вздохнув, она вошла в спальню мужа. Франциск все так же лежал, не шевелясь и не открывая глаз. Слабый, больной – и все еще король Франции. Огромная власть дремала вместе с ним. Власть, которой он столько пользовался и которой отказался поделиться с ней. По правде сказать, своей властью он не делился ни с кем, даже с матерью, но Екатерине от него перепало явно больше. Злость снова охватила Марию, и она стремительно подошла к кровати. – С каким же упоением вы измывались надо мной, – напомнила она мужу, усаживаясь на постель. Вся эта комната, каждый предмет стали ей ненавистны. – Вы и теперь смеетесь. Ты, отлеживаясь здесь целыми днями, и она, прогуливаясь под ручку с моим дядей, – сказав это, Мария испытала облегчение. Новая идея завладела ее разумом. – Как ты думаешь, она уже спит с ним? Она ведь привыкла получать поддержку таким образом. Ты приучил ее, – ей показалось, одно веко Франциска дрогнуло, и преступная радость начала разливаться в ней все быстрее. – Ты ведь помнишь, что она сказала про Карла. «Ему нужна женщина». Для нее мир теперь строится на этом. Она сама выдала себя тогда, – продолжила Мария. Ей хотелось выговориться, хотя не все, что она говорила, было правдой. – Вы думали, я не пойму. Это было очень невежливо – говорить передо мной по-итальянски, – тогда она и впрямь испытала страшное унижение, за которое судьба вознаградила ее совсем скоро. – Но кое-что я все же разобрала. В конце концов, мне в детстве давали уроки итальянского. И я их не забыла, – Мария перевела дух. Она давно уже не открывала душу, да и общаться перестала со всеми, кроме Лолы, ставшей в последнее время излишне сердобольной. – И вас я тоже не забуду, – пообещала Мария и сжала безвольную руку мужа, – Я хочу, чтобы ты знал, – она впилась ногтями в нежную кожу еще сильнее, пока из-под них не выступили яркие капли крови, а Франциск не вздохнул, почувствовав боль, даже не приходя в сознание, – ты будешь страдать до конца своих дней. Как и твоя мать. Вы за все мне ответите. Мария оттолкнула от себя разодранную руку мужа и встала с кровати. Ее мутило, как происходило все последние недели. Металлический вкус во рту тоже никуда не делся. Как и головокружение. Но теперь, по крайней мере, она знала, чем заняться, когда кошмары снова начнут мучить ее.