Благие намерения

Полная решимости драться до последней капли крови Екатерина поняла, что сегодня ей неожиданно повезло. После объявления Марии о чудесной беременности королеве казалось, будто она попала в очередной самый страшный день своей жизни, но это же объявление подарило ей возможность наконец-то добраться к Франциску. Сообщая такие серьёзные новости, Мария не подумала, что в ближайшее время ей не дадут прохода толпы обитателей двора — от членов Совета до фрейлин, врачей и простых любопытствующих. Занятая разбирательством последствий собственного вранья, а Екатерина по-прежнему считала слова невестки им, Мария отвлеклась, покинула свой наблюдательный пост. А где-то между сплетнями, допросами и пожеланиями она получит ещё и долгую, как надеялась Екатерина, беседу с Руджиери. Путь оказался свободен даже легче, чем они ожидали. У покоев короля Екатерину и Карла встретила только стража. — Моя мать пройдёт. Я останусь здесь и подожду, — сходу заявил Карл страже, и Екатерина снова порадовалась взрослению сына, и даже его капризно-недовольный тон сейчас играл им на руку — не каждый решится перечить не просто принцу, а разгневанному принцу. Оставив сына за дверью, Екатерина медленно прошла внутрь королевских покоев. Всё её показное хладнокровие рассеялось — сердце заходилось от волнения, подступая к горлу. Она не представляла, в каком состоянии Франциск, как он выглядит, как дышит, как пахнет. Она видела много больных и умирающих за свою долгую жизнь — кто-то умирал от болезней, кто-то от страшных ран, кто-то от старости, а кто-то заживо гнил от собственноручно изготовленных ею ядов, но мало чья смерть, мало чья мука тронули душу Екатерину. А сейчас... сейчас она готовилась увидеть испускающего дух первенца, и не было ничего страшнее этого. В спальне стоял удушающий дурман от лекарств и уксуса, а закрытые шторы создавали такую темноту, что она двигалась почти наощупь. Мария сотворила здесь какой-то жуткий мрачный склеп, и первым делом Екатерина пробралась к окну, раздвинула тяжёлые портьеры и приоткрыла окно. Свежий воздух придал ей сил и немного развеял гнетущее чувство тревоги и неизбежности, повисшее в комнате. Сделав глубокий вдох, Екатерина обернулась и всмотрелась в неподвижно лежащего на кровати человека. Она боялась его не узнать, но, к её удивлению, он почти не изменился внешне. Франциск. Её сын. Король Франции. Кем он был для нее в первую очередь? Она всегда думала, что сыном. Обожаемым ребёнком, фаворитом, баловнем, которому она никогда не могла отказать. А теперь... Теперь, когда он лежал больной и измученный, лежал при смерти, она вдруг поняла: матери он от неё и не видел. Уже давно. Разве сыну из обожания она отдалась и подчинилась? Разве сыну из привязанности позволила игры с плетками и здоровьем? Разве сыну из любви родила ребёнка? Она уступила королю. Властному и сильному мужчине. Конечно, в ней играло отчаяние, но она видела его потенциал, не могла не видеть, и она сдалась, сдалась капризному монарху, веря, что однажды он вырастет, поумнеет и возьмёт на себя всю ответственность. Она не ошиблась, и качества Франциска в итоге сделали ему честь, а она склонила голову не перед ребёнком, глупым избалованным мальчиком, а перед мужчиной, которого уважала, однако... Однако это означало то, что для неё он был прежде всего королём, королём Франции, а не сыном. Будь он сыном, она бы спасала его рассудок до последнего, лечила, отказывала, сколько бы и как бы он ни угрожал, она бы уехала, ушла в монастырь, покончила с собой, спасая их обоих, в конце концов. Она бы слушала и слышала. Она не сделала ничего из этого. Она всегда поддерживала его, она подарила ему всю себя, она воплощала его амбиции — а должна была оставаться матерью. Всего лишь матерью. Она перестала быть матерью, и несчастный ребёнок не выдержал всего, чего сам добивался. Он ведь просто мальчик. Мальчик, вынужденный убить отца и оставшийся без материнских объятий. Совершенно одинокий и брошенный. Слишком эгоистичный и в то же время слишком ответственный. — Франциск, — она опустилась на колени перед его кроватью. — Прости меня, — её рука осторожно погладила холодную щеку короля. Он пах вполне сносно, несмотря на давнее лежание и горы лекарств, светлые кудри спутались, но не слиплись от грязи и жира, и только ухо чуть опухло. Обманчивое благополучие, свидетельствующее о самом худшем — о бушующей внутри заразе. Лучше бы она вышла наружу — это дало бы шанс вылечить её. — Во имя Господа, прости меня, — с отчаянием прошептала Екатерина и упала сыну на грудь. Удивительно, но она почти не чувствовала биения сердца. Нострадамус предсказывал ей многое, но в итоге всё было зря. Если судьба хочет забрать, она заберет, и никакие жертвы и трюки ничего не изменят. Впрочем, наверное, её жертва оказалась недостаточной — надо было покончить с Марией, не дожидаясь подходящего момента и не оглядываясь, надо было остановить влечение Франциска любой ценой, надо было забыть о своих страхах и амбициях, надо было уберечь его от самого себя. — Если один из нас должен расплатиться жизнью, пусть это буду я, — продолжила Екатерина, сжимая рубашку на груди сына. Конечно, им предстояло ответить за все, что они творили, но миг расплаты пришёл слишком быстро. Два с лишним года греха — и сразу наказание. Они даже не успели насладиться своим падением: Екатерина беспрерывно страдала, болела, рожала, а Франциск проходил все муки ада в собственной голове — теперь она видела это совершенно ясно. Когда она не заметила его помешательства после смерти Генриха, решила, что больше никогда так не ошибётся... И ошиблась снова. Екатерина вдруг вспомнила, как сын бросался к ней в отчаянии после нападения на замок. Он вёл себя мужественно и оберегал её, но тогда она окончательно и бесповоротно показала ему, что теперь у него нет матери, что он совершенно один и прежде всего король, муж и отец, но не сын. И все те месяцы истощили не только её, но и его тоже. Она ничего этого не видела и не слышала. Она сделала с ним всё то, что он однажды сделал с ней: поселилась в его кровати, забыла, кто они на самом деле. — Ты должен жить. Наш сын не может остаться без отца, — Екатерина снова прислушалась к биению сердца, но снова почти ничего не уловила. — И я не справлюсь с короной, — наверное, это было не совсем так. Екатерина знала, что обладала политическим талантом, что ради детей и Франции договорилась бы с самим дьяволом — однажды она уже это сделала, но... Она не была рождена королём и, без сомнения, дорого заплатит за свою абсолютную власть, к которой столько стремилась. Она уже платила. «Ты будешь королевой до конца своих дней», вспомнилось ей предсказание старого Руджиери во Флоренции много лет назад. Екатерине тогда только исполнилось тринадцать, она была беспомощной забытой сиротой, не больше, но всего через год она вошла в королевский дом Франции — туда, куда никто из её семьи и помыслить не мог попасть. И вот уже почти тридцать лет она взбиралась всё выше и выше, пока впереди не остался только один, наивысший титул. Королева-мать и регент Франции. Абсолютная, единоличная власть. Но если за неё нужно отдавать своих детей, детей, о появлении которых она денно и нощно молилась десять лет, она не согласна. Нет. Это слишком больно, слишком тяжело, слишком жутко... Это слишком. Слишком. — Франциск совсем младенец, а твои братья... Они хорошие мальчики, но мы забрали у них право наследования. Твоя смерть напомнит им о том, чего они лишились. Гражданская война. Когда уже идёт религиозная. Я потеряю вас всех, Франциск. Я не могу вас потерять. Екатерина зажмурилась, сдерживая слезы. Даже сейчас в её словах слышался эгоизм, страх за собственную судьбу, любовь к самой себе и прагматизм. Она попыталась забить их подальше, вглубь сердца, выпустить всю материнскую любовь, безусловную любовь, которая в ней плескалась иногда недостаточно, иногда слишком сильно. — Очнись, и я снова буду твоей матерью. Я обещаю. Мы можем никогда больше не прикасаться друг к другу, можем жить в одной спальне — это ничего не изменит. Я останусь матерью. Вместе мы сохраним нашу семью и наше королевство, — слова сами лилились у неё изо рта, тяжёлые, как многовековые валуны. Все, о чем она когда-либо думала за время их связи, рвалось наружу. Не красивое, не нежное, но правдивое. — Любовь моя, — она никогда не называла Франциска так, это было слишком серьёзное признание для неё, слишком определённый смысл несло, оттенок, который как мать она не могла допустить даже в бреду, даже в самый отчаянный миг. Однако теперь Екатерина осознала, что в эти два слова вмещается гораздо больше, чем просто страсть, привязанность женщины и любовницы. Эти два слова вмешали всё. Всё. Целую жизнь. Она прижалась губами к груди сына, не теряя надежды услышать его сердце, и наконец-то ей удалось уловить слабый неровный стук. Стоявший в это время за дверью Карл напряженно вглядывался в полумрак коридора. Он не чувствовал страха, но ещё никогда ему не выпадало такой тяжёлой миссии. Пока он был мал, Мария нравилась ему. Она казалась мягкой, веселой, общительной. Она бегала с ним за мячом, возила их с Генрихом на ярмарку в деревню, когда все позабыли о них и больше не считали наследниками, и от неё вкусно пахло. Франциск обожал её. А сам Карл всегда восхищался братом, невольно перенимая отношение к Марии. Франциск выглядел идеальным принцем и будущим королём — умным, хитрым, красивым, избалованным лаской и вниманием, талантливым воином и галантным кавалером. Он не был бездумно добр и абсурдно благороден, но он многому знал цену. Он умел быть жестоким. Как и справедливым. И Карл завидовал тому, как легко ему все удавалось. И все же это не мешало привязанности между ними. Пока Франциск не присвоил себе то, что принадлежало не только ему. Мать — это святое. Никто не в праве покушаться на святое. — Карл, что ты тут делаешь? — как и ожидалось, Мария вернулась к своему посту Цербера Франциска. — Жду, Ваше Величество, — попытался быть вежливым Карл. Вежливость давалась не просто, но зато вознаграждалась злобным взглядом Марии. Карл так и не смог забыть, как она уговорила его отравить родную мать и не сочувствовал её страданиям. — Бросьте свои игры! — разъярённо крикнула Мария, надвигаясь на него и тем не менее тоже переходя на «вы». В ней не осталось ничего от той приятной и доброй девушки. Сумасшедшая агрессивная фурия. Карл не узнавал эту женщину. — Она там? Я не разрешала ей пройти! — Мария бросилась к двери, и ему стоило больших усилий удержать её на месте. Стража смотрела на них в ужасе, не зная, кого защищать. — Ей не нужно ваше разрешение. Она королева-мать Франции, и это её сын. Если бы я был на месте Франциска и вы не пускали бы её ко мне, я бы пришёл в себя хотя бы на мгновение и выставил вас вон, даже если бы после сразу же умер, — Карл сильнее сжал хрупкое женское плечо и улыбнулся, довольный своей речью. В нём неизменно текло немало желчи, но он не всегда мог облечь её в красивые и едкие слова. — Я была права. Вы такой же, как он, — по-змеиному прошептала Мария и посмотрела прямо ему в глаза. Карлу стало не по себе от этого взгляда и этих слов. В них чувствовалось что-то нездоровое. — Мечтаете быть на его месте. — О чем это вы? — он поддавался на провокацию и знал это, но всегда оказывался бессилен против грязных намеков, испытывая страшную потребность застрелить наглеца из аркебузы на месте. Карл ненавидел тех, кто смел высказывать ему то, с чем он сам был категорически не согласен. — Вы желаете её. Мечтаете о ней. Будь у вас шанс, вы оказались бы ничуть не лучше Франциска, — пригвоздила его Мария и гадко ухмыльнулась. — Вы влюблены, и это видят все. Даже она. И Франциск. — Вы сошли с ума, — Карл не сразу вернул себе дар речи. От услышанного он даже не впал в гнев, не разозлился — он едва не лишился чувств. Ничего более мерзкого он в жизни не слышал. — Вы глаз от неё не отводите. Являетесь по первому зову. Простили предательство. Разве это не очевидно? — Мария снова улыбнулась. Касалось невероятным, как легко и непринужденно она говорила настолько ужасные вещи, настолько оскорбляющие её саму, да ещё при свидетелях, ведь стража по-прежнему стояла рядом с ними. — Поклянитесь, что никогда не смотрели на неё как на женщину. Карл вспомнил тот единственный раз, когда он взглянул на мать как мужчина. Попытался оценить подобно Франциску. Погладил тонкую шею и чуть было не коснулся груди. Увидел её лучшие во Франции ноги. И тогда впервые в жизни он солгал: — Клянусь, — ведь что бы он ни увидел и как бы ни оценил, мать для него всегда будет матерью, он никогда не помыслит о ней иначе, никогда даже не попытается представить, возможно ли что-то ещё, пусть с ней спал его собственный брат и такой же её сын, как и он сам. Он не Франциск. И он любил свою мать. Мать, маму, мамочку — пусть он едва ли назовёт королеву столь нежными прозвищами, если только по исключительному поводу. И тем не менее она родила его, держала на руках, пела колыбельные. Этого было достаточно. Он скучал по ней, как любой брошенный ребёнок, что и плодило все их проблемы. — Если бы вы поддержали меня, позволили мне править, я бы отдала её вам, и вы бы делали что хотели. Только не здесь, — однажды Мария уже перетянула его на свою сторону, но, хотя она и стала ещё изворотливее и коварнее, он ей больше не поддастся. Терпеть безумие родного брата-короля ещё куда ни шло, но склоняться перед чужой женщиной и королевой — недостойно принца крови. — Позволить вам править? На каком основании? Все понимают, что вы не беременны и просто тянете время, — Карл осуждающе покачал головой, наблюдая, как мгновенно меняется лицо Марии, искажаясь яростью. Стоило бы её пожалеть, но они все слишком устали от возомнившей невесть что королевы Шотландии. — Трон Франции принадлежит Франциску, мне и моим братьям. — Вы мне все заплатите! — крикнула Мария, теряя последние остатки достоинства, и Карл ощутил какое-то странное, животное удовольствие от чужой боли и своего превосходства. Словно охотник, неистово загонящий кабана и уже наблюдающий его предсмертную агонию. — Ты проиграла, Мария, — на редкость спокойно заметил Карл, и она кинулась на него с кулаками. — Не смей открывать рот! — она молотила кулаками его грудь с невероятной силой настоящего сумасшедшего. Карл даже не сразу смог перехватить её руки. Стража бросилась к ним, но в этот момент дверь покоев вдруг отворилась, пропуская мрачную тень, мало похожую на человека. — Что здесь происходит? — холодно спросила Екатерина, одним своим властным голосом заставляя всех замереть на своих местах. Карл только успел подумать, как она изменилась. Его мать обладала весёлым нравом, она умела развлекаться и забывать о невзгодах, шутить, любила танцевать, обожала искусство, никогда не теряя при этом собственного королевского достоинства. Теперь же с неё сошла вся радость, бравада и показная открытость — она выглядела как никогда величественной, но бесконечно уставшей. Тем, кем ещё не стала: правителем умирающей страны и умирающего дома. — Я говорила с врачами, — совершенно неожиданно сменила тему Мария. Карл посмотрел на неё с изумлением, а Екатерина с тревожным подозрением. — Они предложили ещё одно средство, которое может помочь Франциску, — Мария сделала два шага назад и поправила платье, становясь спокойной и неправдоподобно рассудительной. — И какое же? — Екатерина явственно ощущала неладное, пока Мария подзывала кого-то из своей свиты. Королева-мать была уверена, что врачи перепробовали все возможное, чтобы спасти Франциска, но, к её глубокому горю, от его болезни не существовало лекарства. Как ей говорили, мозг короля гнил прямо в голове, сраженный неведомым воспалением. Франциск разлагался изнутри живьём, и только чудо могло ему помочь. И тем не менее, даже зная всё это, Екатерина ощутила упрямую, абсурдную надежду. Пусть Мария сошла с ума и исходила злобой, вдруг в своём безумии она нашла способ, недоступный здоровым? — Надо вскрыть ему голову, — по-прежнему спокойно ответила она, и Екатерина невольно прижала руку к сердцу, замеревшему от ужаса. — Тогда врачи удалят гной, и ему станет легче, — Екатерине стало интересно, кто подбросил столь страшную мысль Марии. Неужели она сама додумалась до подобного? Или же кто-то совсем забыл своё место в погоне за экспериментами? — Нет. Я не позволю вскрывать голову моему сыну, — стараясь не впадать в бешенство и панику, возразила Екатерина, когда к ним подошли несколько королевских врачей. Если бы она не решилась прийти к Франциску сегодня, Мария просто приказала бы им расколотить ему череп? Если так, её визит точно был не зря. Даже если она не в силах сохранить жизнь Франциску, она не позволит его убить, не позволит ему умереть, как подопытной крысе в подвале Руджиери. — Тогда вы станете убийцей. В веках будут помнить, как вы отказались сделать единственное, что могло помочь Франциску, вашему сыну. Все станут думать, что вы хотели его смерти, — в страшных словах Марии имелся смысл, и на секунду Екатерина представила, какую память оставит о себе. Ей захотелось закричать, поспорить, признаться, что у неё нет сил на такие решения, что она уже умерла, прощаясь со своим первенцем, королём, отцом их совсем маленького ребёнка, но она сдержалась. Она должна забыть о своих слабостях, и не важно, какая память будет о ней у потомков. — Пусть так. Но я запрещаю. Как его мать, королева-мать Франции я запрещаю, — едва шевеля губами, отрезала Екатерина и посмотрела на каждого из присутствующих. Мария краснела от гнева, Карл, казалось, с трудом справлялся с тошнотой, стража и врачи понуро опустили головы. Екатерина знала, что не изменит своего решения даже под пытками, но и сейчас гадкая и ядовитая мысль подтачивала ей сердце: вдруг она ошибается? Вдруг смерть Франциска и правда окажется на её совести? Плевать, что скажут и подумают потомки, как она будет жить, понимая, что сдалась? Не сдалась. Она поступала правильно — вскрытая голова ещё никого не сделала здоровым. Время Франциска пришло, и как мать она обязана была отпустить его и дать умереть спокойно, подобающе королю. Какую бы боль ни испытывала. — Кто будет спрашивать вас?! — и снова настроение Марии поменялось в одно мгновение. Из размеренной рассудительности она вернулась к обжигающей ненависти. Если раньше Екатерине казалось, она придумала идею разрезать Франциска почти на ходу, сейчас всё выглядело так, будто Мария хотела его убить. Это было бы совершенно для неё невыгодно и даже опасно, но кто знал, как ещё сумасшествие на неё повлияет. — Мы можем сделать всё без вашего согласия. — Простите, Ваше Величество, но голос королевы-матери имеет значение. Если она против, мы не можем проводить операцию, — от группы врачей отделился Амбруаз Паре, заставив Екатерину ощутить к нему приступ острой благодарности за поддержку. К тому же она знала, что имейся хоть какой-то шанс на успех, Паре настаивал бы до последнего, как было, когда он пытался помочь раненому Генриху. Если он отступал, значит, надежды не осталось никакой. Ей стало чуть легче от осознания верности своего решения, каким бы страшным оно ни казалось. — Что? Вы смеете со мной спорить?! — Марию снова начало трясти, и будь она правда беременна, Екатерина, наверное, пожелала бы ребенку не родиться, как когда-то желала своему, не в состоянии ни есть, ни спать. Дети сумасшедшей матери почти всегда обречены на болезни и страдания. — Оставьте мэтра Паре в покое, Ваше Величество. Он ведёт себя в соответствии с традициями и правилами, — строго напомнила Екатерина, и врач склонился перед ней в ответном благодарном поклоне. — Это было последней каплей, Екатерина. Клянусь, — прошипела Мария, вставая к ней вплотную. Сколько уже угроз Екатерина слышала от неё? Не счесть. Она давно перестала воспринимать их всерьёз. Но сейчас она вдруг ощутила, как что-то изменилось. Что-то очень серьёзное. — Сообщайте мне о здоровье короля. Я буду навещать его каждый день, — подняв голову повыше, приказала Екатерина. Все присутствующие покорно кивнули, и она наконец-то двинулась к себе, подхватывая под руку Карла. Больше никто её не остановит. Мария видела это по глазам каждого стражника, каждого врача и фрейлины. Они склонились перед ней. И даже Карл поддался её власти. Власть. Власть принадлежала Екатерине, как Мария ни старалась добиться обратного. И мнимая беременность только отодвигала неизбежное. Франциск умрёт, ей придётся признать, что никакого ребенка нет, и настанет эпоха Екатерины Медичи. Эпоха, с которой, как думала Мария, уже было покончено. Но нет. Подобно древней гидре Екатерина на каждую отрезанную голову отращивала три новых. Живучая, злобная, удачливая тварь. Она всегда будет править. Даже если ей не хватит влияния, она найдёт выход. Например, выйдет за дядю Марии. Она совершенно неистребима. Все подвластны её чарам. И уже сейчас, даже после объявления о беременности Марии, с ней считались, перед ней заискивали, от неё не отказывались. Был только один способ покончить с этим. Устранить, пока Франциск ещё жив, и у самой Марии ещё оставалась власть. Убить. Собственными руками. Вложить в убийство всю свою боль и ненависть. Закопать и засыпать могилу солью, чтобы ни один цветок, ни одна травинка не выросли на ней. И конечно, никакого Сен-Дени. Его строили не для дочки купцов и аптекарей, не для потаскушки, легшей с собственным сыном. Она умрёт. Сегодня же. Больше никаких отлагательств. Но сначала Мария навестит того, кто допустил всё это. Она медленно прошла в тёмную спальню, невольно ожидая увидеть чудом очнувшегося Франциска. В комнате стало свежо и прохладно, воздух пропитался тонким ароматом духов Екатерины, однако Франциск по-прежнему неподвижно лежал на своей кровати. У Марии отлегло от сердца. Даже коварная ведьма не в силах была победить смерть. Скоро смерть придёт и за ней. — Я расскажу тебе, что я с ней сделаю, — пообещала Мария и уселась на постель, смятую под весом королевы-матери. Присутствие Екатерины ощущалось в каждом предмете и в каждом неслышном вздохе Франциска. Мария привычно сжала его руку, впиваясь ногтями так, чтобы они расцарапали бледную кожу до крови. Интересно, заметила ли Екатерина старые следы? Жаль, она не могла так же разукрасить её лицо. Лицо же Франциска исказилось болью, его рот с трудом выпустил воздух из лёгких, а затем он снова замер. — Я же обещала, что вы будете страдать до конца ваших дней.