Благие намерения

Мария придвинулась плотнее к Франциску, прижалась почти к самому уху – здоровому, он ведь должен был услышать все. У нее был такой хороший вечер, когда она в кои-то веки забыла о бедах, наслаждалась своим столь желанным и долгожданным положением, не трогала ни его, ни Екатерину и даже не собиралась, а он, как всегда, все испортил. Король до конца – постоянно напоминал о своем существовании и лез в чужие дела. Придется теперь ему развлекать ее, слушая и помалкивая – и конечно, страдая. Наказание. Слишком многих наказаний ему удалось избежать. – Раз уж ты позвал меня, испортив мне весь праздник, давай поговорим, – сегодня она не чувствовала привычной злобы, поэтому начала спокойно, доверительно и по-своему доброжелательно. – Такой же, как и твоя мать. Ни стыда, ни совести. Ты наказал сам себя и теперь умираешь, а она… Будь в ней хоть капля сострадания, я бы помогла ей с легкой и достойной смертью, освободив всех нас, – начала Мария, пытаясь тщательно подбирать слова, но они роились у нее в голове хаотично, мучительно, оттесняя друг друга и отказываясь складываться в нормальную речь. – Просто смерть была бы для нее подарком. После всего, что она сделала. Вы сделали, – она прикрыла глаза, вспоминая жуткие последние годы, открывшие ей мир унижения – от двора и тех, кого она считала друзьями, и безразличия – от собственного обожавшего прежде мужа. – Я ведь не желала ей зла. Как я могла о ней думать? Несчастная сирота. Нелюбимая жена. Преданная мать. Хотя это правда, - Мария вдруг отчетливо поняла – тут она ничего не придумала, – она предана тебе до беспамятства, как обезумевшая сентиментальная безродная дурёха. Но знаешь, что? – королева сделала паузу, переводя дух и возвращаясь к мысли о наказании Франциска за испорченный праздник пусть даже и всего лишь словами. – Это только пока ты жив. Ты уже мертв, и она уже пришла с тобой попрощаться. Сейчас она думает, как украсить твою могилу в Сен-Дени и что надеть на коронацию следующего короля. Благо, кто бы им ни стал, все равно рожден ею, – она поправила выбившийся локон Франциска, как будто еще больше побледневшего и измученного. Его час приближался, в том не оставалось никаких сомнений. И, как и всегда, он уйдет достойно и по-королевски, оставляя мамашу расплачиваться за грехи их обоих. – Тебе устроят великолепные похороны, будут вспоминать и чествовать, но для нее ты уже умер. У нее нет совести, Франциск, и ты целиком и полностью ее сын, – искренне повторила Мария. Да, как и он сам, Екатерина заботилась, поддерживала словами, не жалела денег, проявляла ласку и внимание. Пока интересы того, кому она помогала, не входили в противоречие с ее собственными интересами. Тогда в один миг она забывала и доброту, и сострадание, и привязанность. Она плясала на костях того, кого еще вчера грела в самых нежных объятиях. Невозможно было представить, что творилось у нее в голове. Столько времени она выглядела жертвой, молила поверить и простить, а потом вдруг превратилась в жесточайшего хищника. Жалела ли она о том, как сгубила родного сына, даже если он и правда посмотрел на нее первым? Марии казалось, Екатерина и сама знала ответ. У нее всегда был выбор, пусть сотню раз трудный и неприятный, но он у нее был. И она его сделала. Теперь пришла пора платить. Франциск словно услышал ее мысли – заметался беспокойно, как-то странно задергал головой, зашелся кашлем, слабым и глухим. У короля едва хватало сил шевелиться, с каждым днем он будто бы усыхал, от него оставалось все меньше и меньше. – Не волнуйся. Я о ней позабочусь, – не стоило распалять саму себя, но Мария против воли возвращалась к мысли о мести, о главной и единственной мести. К тому же, если промедлить и дождаться смерти Франциска, а он умрет уже очень скоро, ей станет намного сложнее добраться до Екатерины с ее кучей царственных детей и влиятельных друзей. – Я не стану ее убивать. Я устрою ее туда, где ей самое место, где полностью раскроются все ее таланты. Эти сладкие фантазии уже давно поддерживали Марию в самый трудный момент. Каждый раз, когда становилось невмоготу, она представляла самую справедливую судьбу для Екатерины, упивалась своими фантазиями и чувствовала облегчение. Это, конечно, было до того, как Франциск слег, оставив ей полноту власти, а она не нашла новое утешение в прежде странных развлечениях. И тем не менее она все еще лелеяла свои жестокие мечты и ждала момента использовать их не только против свекрови, но и против мужа. В здравии он не позволил ей и рта раскрыть, а теперь выслушает все и даже больше. – Ее место в борделе, Франциск. Там она прекрасно проявит себя: она умеет так много и так давно, что, полагаю, узнав это вместе с Францией, даже Диана кусает себе локти, – и правда, кто бы мог подумать еще пару лет назад, какой постельной искусницей оказалась вечно задвинутая в угол королева. – Конечно, в том есть и твоя большая заслуга. Для многих, не сомневаюсь, это только добавит ей привлекательности – бывшая женщина короля. Грех ее не попробовать, – Франциск снова дернулся от последних слов, но совсем слабо и почти незаметно – возможно, ей просто показалось. Мария снова прикрыла глаза, воскрешая в памяти выдуманные сладкие картины. Сначала ей было за них стыдно, потом стало страшно, что кто-то о них узнает, потом появилось злое удовольствие, а в последнее время стало даже все равно. Обычные человеческие чувства словно выгорели, остались только злоба и желание отомстить, чередующиеся с мучительной апатией и ощущением полного бессилия. – Есть еще кое-что, – вспомнила вслух Мария и до крови вцепилась в руку мужа. Ей вдруг невыносимо захотелось придушить его полушкой, предварительно переломав все пальцы. Это он, он виноват. Они оба. – Тебе интересно, что станет с вашим сыном? – если Франциск и правда слышал ее, он должен был умирать от ужаса, отвращения и чувства беспомощности – от всего, чему подверг ее. – Не беспокойся. Я не причиню ему вреда. Я выращу его. Он ни в чем не будет нуждаться, – она представила ангельское лицо маленького бастарда. Хитрый гаденыш, прячущийся под маской очарования. Точь-в-точь, как его потерявшие всякий стыд родители, – ведь его полностью обеспечит своим заработком шлюха-мать, – Мария не сдержалась и зашипела, и правда едва не ломая руку короля, которую так и держала. Ненависть впервые за последние дни захлестнула молодую королеву, у нее помутилось в голове, в глазах потемнело, как часто с ней происходило в прошлые месяцы. Приступы ярости просто уничтожали ее морально и физически, но во время них она ощущала невероятную, животную силу, способность убить, а еще лучше замучить до смерти. – Мерзкая злобная гадина. Ваш сын будет знать, какой ценой оплачен каждый кусок хлеба у него на столе, сколько мужчин постарались, чтобы он остался сыт. А она… она никогда его не увидит. Будет валяться у меня в ногах и соглашаться на что угодно, но не увидит, – Мария представляла это так ярко, как будто это происходило прямо сейчас, как будто Екатерина уже молила ее о снисхождении, как будто наконец-то стала никем. – Ни за что. Мария посмотрела на неподвижно лежащего короля – он действительно не шевелился, но его ресницы подрагивали, выдавая движение глазных яблок под закрытыми веками. Должно быть, он видел самые страшные кошмары. Она вновь не удержалась и отвесила ему ощутимую пощечину, с удовлетворением наблюдая, как его голова беспомощно дернулась от удара, а щека налилась красным. Не стоило оставлять следов на лице Франциска, но сегодня она позволит себе это удовольствие. – Я займусь этим прямо сейчас. Ты жив, но без сознания, а значит, я могу править вместо тебя, – Мария поднялась и поправила покрывало. Пора было действовать. – Немедленно отправлю ее куда подальше, в самый злачный кабак, чтобы ты даже не думал умирать спокойно. Она прошла к двери и еще раз бросила взгляд на побледневшего, как смерть, но по-прежнему бессильного короля. К сожалению, она не могла воплотить все то, что пообещала ему, только помучить его напоследок. К счастью, она могла сделать другое, не менее приятное и куда более полезное для себя. И более безопасное, ведь Екатерина обладала невероятной способностью вылезать из любой дыры, в какой оказывалась. Сегодня она просто умрет и позволит Марии впервые за годы безмятежно вздохнуть. – Вы двое, – обратилась Мария к своей страже, которую с недавних пор всегда держала где-нибудь поблизости. – Нанесем визит королеве-матери. Никто не должен нас видеть, – продолжила она шепотом, оглянувшись по сторонам. Она все сделает лично, но доказательств быть не должно. Екатерина не знала, какая опасность над ней нависла, но с самого разговора с невесткой чувствовала себя неспокойно. Она не находила себе места, пыталась читать, писать письма, даже дремать, забрала сына у кормилицы, но все равно не могла успокоиться. Впрочем, ребенка и правда не следовало оставлять одного ни на минуту, не для того она столько добивалась его возвращения. Малыш сонно сопел у нее на руках, пробуждая нежность и желание покрепче прижать к груди. Как жаль, что у нее пропало молоко: для позднего ребенка не существовало ничего полезнее, а для их любви – ничего более яркого и естественного. Она уже подумывала лечь спать, когда ей вдруг доставили записку. «От доброжелателя», как сообщила Екатерине стража. В записке было всего одно слово: «берегитесь». Ничего больше, но для королевы все мгновенно встало на свои места. Что-то угрожало ей, что-то очень серьезное. Она приказала запереть дверь и удвоила стражу, села писать несколько посланий своим друзьям, попыталась вообразить, откуда ждать удара, но она и представить не могла, что для нее подготовили не политические козни, не арест, не ссылку, не яд и даже не падение с лошади. Только услышав за дверью вскрики, несколько тяжелых ударов и чью-то ругань, увидев сотрясающуюся ручку, а потом и сами дверные панели, Екатерина осознала: ее просто пришли убивать. В собственном доме, почти не таясь, не думая ни о каких последствиях. Безумие Марии вступило в свою решающую фазу. Екатерина в ужасе смотрела на сотрясающуюся дверь и крепче прижимала к себе сына. Странно, но он не плакал и, казалось, даже не беспокоился, несмотря на грохот и колотящееся у него под ухом сердце матери. Сейчас она готова была бежать куда угодно и как угодно, но ее поймали врасплох, заперли в ловушке. Вместе с ребенком. Самым ценным, самым дорогим, что у нее еще осталось. Она снова недооценила Марию – отчаяние и безнаказанность толкнули ее не на очередную перепалку, не на нападение вроде изрезанного лица и тех протестантов, они толкнули ее на крайние и надежные меры. Убийство. – Откройте дверь, Екатерина! – потеряв терпение, прокричала Мария и недовольно стукнула по дереву кулаком, громко и отчетливо зашипев следом от боли. – Откройте сами, и я проявлю больше милосердия к вам и вашему бастарду. Подумайте о нем, – даже не видя невестку, Екатерина ощущала ее злобное торжество, мрачное предвкушение, видела полные жестокости картины, крутящиеся в голове Марии. Королева не ждала пощады. Даже не впади Мария в безумие, пощада была абсолютно исключена после всего – связи с королем, беременности от него и кровавой войны с самой Марией. Изначально Екатерина не хотела ничего из этого, но она привыкла бороться и потому карабкалась на вершину до победного конца. Ей удалось, и за успех придется расплатиться сегодня. Она не хотела умирать, но еще меньше она желала видеть страдания своего сына. Ее пугало то, что Мария могла сделать с младенцем в приступе ярости и праведного возмездия. Екатерина уже искупалась в мучениях своего первенца, любимого мужчины и короля. Издевательств над младенцем она просто не выдержит. Ей некуда бежать. Снова она пожалела, что плохо знает строение Амбуаза. Им следовало давно съехать отсюда – здесь их ждали сплошные несчастья. Сколько еще выдержит чертова дверь? А даже если и выдержит, что дальше? Придет ли кто-то на помощь им с сыном? – Я схожу за инструментами. Она никуда не денется, а нам не нужен лишний шум, – безуспешно навалившись на крепкое дерево в последний раз, сообщил обладатель непривычно грубого мужского голоса, и Екатерина вздрогнула. Время истекало. Она искала хоть какой-то выход, но его не было. Разве что выпрыгнуть в окно, оборвав сразу и свою жизнь, и жизнь сына. Она не могла поступить так, пусть для нее смерть от собственной руки оставалась лучшим вариантом – вряд ли Мария просто убьет ее, не поглумившись напоследок. В глубине души Екатерина знала, какие страдания заготовила ей невестка. Несколько раз королева видела очень странные сны, подробные, реалистичные – просыпаясь, она помнила даже запахи. Страшные сны, полные унижения и боли. Не тех, к которым она уже привыкла, не тех, которые все же несли надежду. Просто унижение и боль, день за днем, раз за разом – они могли окончиться только с ее смертью, тоже долгой и мучительной. Сейчас она не спала, но знакомая картина мгновенно возникла перед глазами, оттесняя и звуки, и даже ощущение ребенка на руках. Екатерина смахивала несуществующие пылинки со своего платья. Последние мужчины, которых к ней пригласили, ушли вчера, и с тех пор никто ее не посещал. Зато появились благоухающая ванна, изысканные блюда и изящные кувшины с вином. Такое вино всегда отдавало странным привкусом – Екатерина предположила бы там наличие каких-нибудь вовсе не невинных трав, если бы не знала, кто его отправил – не тот, кто желал бы всего лишь убить ее. Знала, но, пригубив первые несколько раз, много лет назад, все равно больше никогда не пила. Впрочем, ее мнение никого не интересовало. Ее обеспечивали едой и напитками, лекарствами и косметикой всегда, и странные подарки неизменно появлялись в преддверии визита лишь одного человека. Визита, которого она боялась больше посещений тех мужчин, которых отбирали специально для нее. Они оказывались разными – жестокими и ласковыми, грубыми и учтивыми, красивыми и уродливыми. Это не имело значения: с любым из них она испытывала только унижение, щедро приправленное отвращением. Унижение было главной целью ее принудительных занятий, но они принесли немалые деньги ее «хозяевам». Прошло столько лет, а она так и не смирилась. Она родилась для короны, для власти, для величия – не для того, чтобы стать шлюхой, теперь уже самой настоящей. Женщиной, которой платят за постель. Не титулами и привилегиями – просто деньгами. Так Мария наказала ее за связь с Франциском. Вместо королей, министров и вельмож в тронном зале она теперь в собственной спальне принимала тех, кто готов был унизить ее физически и морально в угоду бывшей невестке. Екатерина не могла заснуть, не вспомнив, как над ней измывались: каждый, кто приходил к ней, словно специально овладевал ею безжалостно, изощренно и долго. Ее не били, не связывали, даже не оскорбляли, но это не имело никакого значения. Она никогда бы не сумела принять одно их наличие в своей постели. И тем ужаснее было то, она сама отдавалась им снова и снова, исполняя любые желания. Только по одной причине. – Добрый вечер, Екатерина, – Мария наконец-то явилась и степенно прошла в скромные покои Екатерины с легкой улыбкой на лице. Она постарела – все еще не обзавелась глубокими морщинами и седыми волосами, но девичья хрупкость ушла из ее тела, сменившись самой настоящей зрелой женственностью. – Добрый вечер, Ваше Величество, – вежливо отозвалась Екатерина и склонилась в реверансе. Первое время она еще играла в гордость, пока не поняла, что хуже от этого становилось только ей. – Как мои… дети? – все же не сдержалась она, сжимая до треска яркую юбку из плотной ткани. Казалось, Мария пребывала в приличном настроении, и спросить было можно. – Отлично. Карл пописывает свои стишки и по-прежнему без ума от той простушки. Генрих в очередном военном походе, Эркюль обустраивает Анжер, раз уж он пока что достался ему… Ах да, не должна ли я теперь называть его… Франсуа? – Мария рассмеялась, а по спине Екатерины пробежал противный холодок. Имя показалось ей знакомым и чужим одновременно. Как будто она услышала его впервые, хотя, очевидно, это было не так. – А Франциск? – робко поинтересовалась Екатерина. Конечно, она могла бы спросить и про дочерей, но с теми давно все устроилось – замужем, и слава богу. Только про младшего сына она ничего толком не знала, и именно данным обстоятельством пользовались ее мучители. И именно данное обстоятельство было единственной причиной покладистости Екатерины. – Как прошел ваш день, Екатерина? – благодушие Марии мгновенно сменилось льдом. Ее глаза снова стали пустыми и безразличными – только на самом их дне читался огонек злобного торжества, не утихавшего уже много лет. – Как и всегда. Успешно, – Екатерина вздохнула и склонила голову на бок. Странная игра в приличия. Странная вечная ненависть. И совсем не странное отсутствие сил. Если у Марии было, где питать свою жажду мести, у Екатерины уже давно не осталось ничего. – Прекрасно. Возможно, в кои-то веки вы получите свою награду, – конечно, Мария сказала это, чтобы вновь сыграть на ее чувствах, на ее глупых и наивных надеждах, самой заветной мечте, но Екатерина ничего не могла с собой поделать. – Мне будет позволено что-нибудь передать ему? – даже столько лет спустя она не сумела скрыть дрожь в голосе. Одна-единственная причина, почему она еще жила. Как скрыть ее от того, кто давно о ней знал? – Возможно. В конце концов, это ваш лучший месяц за все годы, – Мария подошла совсем близко к ней, обжигая дыханием, почти касаясь носом ее лица. – В плане послушания, конечно, – она снова усмехнулась, глядя Екатерине в глаза. В самом деле, чем хуже приходилось Екатерине в прошлом месяце, тем меньше она знала о сыне и тем послушнее она становилась в новом. Примитивно, но действенно. – Я не видела его восемь лет, – едва сохраняя голос и удерживая слезы, напомнила Екатерина. Сердце у нее в груди сжалось так, что стало трудно дышать. Казалось, даже Мария это прочувствовала и успокаивающе погладила по щеке. – Бедняжка, – протянула она и склонилась еще ближе, как будто, как будто… На этом моменте Екатерина всегда просыпалась, невероятным усилием воли вытягивала себя из сна в реальность, возвращалась к жизни, не будучи в состоянии увидеть, до какой дикости ей пришлось бы докатиться в случае победы Марии. И сейчас, дойдя в своем воспоминании до того видения, она снова очнулась, уставилась удивленно на по-прежнему сотрясающуюся дверь. – Подумайте о сыне, Екатерина. Вы же мать. Так докажите это, – удивительно спокойно повторила Мария, и королева зажмурилась, собираясь с духом. Мария права. Она должна подумать о сыне. Забыть о себе. Умолять о снисхождении для него. Убивать его было неразумно, а значит, у него еще оставался шанс выжить. Все было в точности, как в тех снах. В точности. – Прости меня, – попросила Екатерина, губами прикасаясь ко лбу сына. Малыш по-прежнему не плакал и не капризничал, словно ничего не понимал... или наоборот понимал все слишком хорошо. – Я люблю тебя. Как и твой отец. Мы оба любим тебя, – слезы белым туманом застилали глаза, но она не обращала на это внимания, поудобнее перехватывая ребенка, чтобы спрятать в карманах платья небольшой кинжал со стола, а потом взять освободившейся рукой ключ. Малыш засопел, прижавшись головкой к материнской груди и взволнованно засучив ножками, пока королева медленно открывала дверь, слушая каждое биение своего остервенело колотящегося сердца. Ключ повернулся в замке в последний раз, и она отошла, надежнее стискивая самый дорогой сверток, украшенный королевскими лилиями. Символы власти для сына короля. Сына, которого она выносила с таким трудом. Вот и все. Конец. Она столько вытерпела – и без толку. Даже с этим несчастным малышом она не проживет и года, не говоря уже обо всем остальном. Вот ее власть, корона, трон. Вот ее награда. Больше не удерживаемые ничем массивные двери отворились, и на пороге появилась Мария в сопровождении нескольких одетых в черное спутников. Встретившись взглядом с ровно держащей спину и гордо смотрящей исподлобья, но все равно отчетливо напуганной соперницей, она победно усмехнулась и сделала шаг вперед, наслаждаясь тем, как инстинктивно отступила назад Екатерина. – Мне нужен ваш сын, мадам, – отбросив этикет и впившись глазами в голубые пеленки, объявила Мария, никогда прежде не чувствуя такой абсолютной власти. – Отдайте мне своего ребенка. – Зачем мне это делать? – сумев сохранить достоинство, спросила Екатерина. Может быть, ей удастся потянуть время. Время до чего? Никто не знал, что она в опасности, поэтому никто не торопится ей на помощь. Да и Мария, несмотря на все безумие, наверняка позаботилась хоть о каком-то прикрытии своего рискованного поступка. – Затем, что тогда я убью вас быстро, а он не пострадает, – холодно ответила Мария и поджала губы. Убьет? Просто убьет? Никаких борделей из снов, никаких других издевательств? Екатерина не верила своим ушам. Однако Мария выглядела серьезно и уверенно. Вероятно, она тоже устала от бесконечной войны и решила положить ей конец любой ценой, вопреки всей жажде мучительной мести. – Мария, Франциск еще жив… – начала Екатерина, окончательно растерявшись. Какие уж тут угрозы, какие разговоры. Решимость настоящего убийцы не сломить никому. – Не важно! – закричала Мария, едва не топая ногами. Хуже решимости настоящего убийцы только решимость сумасшедшего. Хотя в глубине души Екатерина даже понимала невестку – между ними и правда осталось только убийство, никак иначе эту вражду не закончить. Смерть Франциска могла бы развести их по разным странам, лишить наконец общества друг друга… если бы они обе с этим согласились, но они обе собирались и после его смерти бороться за власть – во Франции. Любыми методами. И именно поэтому им оставалось только убийство. – Если я отдам его, ты обещаешь, что не тронешь его? – снова задала вопрос Екатерина и заозиралась по сторонам. Никого. Только сообщники Марии. Может быть, закричать? Позвать на помощь? Попробовать выбежать в коридор? – Даже не думайте. Дернетесь, и я прикажу немедленно разнести ему голову из аркебузы, – угадала ее намерения Мария и указала на готовых ко всему сообщников. – Это бесчеловечно, – севшим голосом проговорила Екатерина. Пойдет ли Мария на убийство ребенка? У нее была уже сотня возможностей, но она их не использовала, и в видениях Екатерины ребенок всегда оставался жив и здоров. Но то видения… – Решайте сейчас. Иначе его все равно отнимут, и вы будете наблюдать за тем, как его швыряют о стены, а потом умрете сами, – в этом уверенном безжалостном тоне не было ни капли того, что дало бы Екатерине надежду. Она снова посмотрела на ребенка. Он нервничал, сучил ручками и ножками, тянулся к ней, хмурился, но пока еще не спешил плакать. Несчастное дитя, сколько ему пришлось пережить даже до рождения, и беды его не заканчивались. Будет сиротой не удачливее матери, в плену у тех, кто в лучшем случае попытаются извлечь из него выгоду. Знала бы она все это заранее, не стала бы рожать, никогда бы не обрекла на такие муки. Королева вытянула перед собой младенца, а потом поцеловала его в лоб. В который раз. Невозможно нацеловать вдоволь и впрок своего желанного и выстраданного сына. От точно такого же желанного и выстраданного сына. Она знала, что могла бы стать маленькому Франциску лучшей матерью, чем была его отцу. Она учла бы все ошибки, весь опыт, но не забыла бы и о любви. Он вырос бы достойным, воспитанным и ответственным, лишенным тех пороков, которые она по неумению молодости подарила другим детям. Он вырастет, но без нее. Она глубоко вздохнула и передала ребенка Марии. По крайней мере, она сражалась до конца. Она ошибалась, она проиграла, но ни разу не опустила руки. Она сделала все, что могла. Все, что мог сделать человек. И что не мог – тоже. Оставалось надеяться, ее дети справятся с теми испытаниями, какие она перенесла десятилетия назад. Быть сиротой из влиятельной династии – приговор. Она верила во всех них и в каждого, но сердцем чувствовала: никто из детей не унаследовал сил и терпения матери. Она нужна им. И она уходит. – Встаньте на колени, – приказала Мария, к удивлению королевы, даже не улыбаясь. Конечно, она долго этого ждала. Ждала именно ее – Екатерину Медичи, ставшую перед ней на колени. Екатерина поморщилась, представляя, как сейчас ее будут заставлять просить пощады. Так низко и так по-детски. – И что дальше? – спросила королева, опустившись на колени. Она постаралась сделать это с достоинством, но о каком достоинстве шла речь, когда после родов у нее до сих пор вечерами ныли суставы, а убивала ее зарвавшаяся благородная пигалица? Никакие плавные движения не скроют позора и злого унижения. Мария не ответила, не засмеялась и не потребовала молить о снисхождении. Она просто кивнула кому-то за спиной Екатерины, и в следующую же секунду на шею королевы-матери опустилась удавка. Глаза ничего подобного не ожидавшей Екатерины вылезли из орбит, она инстинктивно потянулась рукой к шее, стараясь освободиться и только бесполезно царапая себя ногтями. Легкие горели огнем – это все, о чем она могла думать. Дышать-дышать-дышать. Даже страх смерти отступил – она просто хотела вздохнуть, хоть немного, хоть чуть-чуть. Ничто больше не имело значения. Пока она не встретилась взглядом с глазами младенца. Он смотрел на нее и рыдал, заходился в плаче – впервые за вечер. Он выпрыгивал из рук Марии и тянулся к матери всем телом. Его лицо покраснело и повлажнело. Он дрался, как лев, еще даже не умея ходить. Хрипя из последних сил, Екатерина подумала, что лучше бы ей вправду умереть поскорее и не мучить больше их обоих. Сколько раз она защищала его, а теперь он пытался защитить ее. Истинный сын. Истинный Валуа. Истинный король. Она вспомнила, как узнала о его существовании и тут же отправилась на дыбу. Как он начал расти в ее животе – и на нее тут же напали, едва не разорвав вместе с ним на куски. Как она ожидала его рождения – и оказалась в клетке с тигром посреди государственного переворота. Как он родился – и она чуть не сошла с ума от страха за него и едва не вывалилась из окна. И все это время она любила его до беспамятства. Любила не только символ самой большой привязанности в жизни, символ падения, символ амбиций, символ самой любви – любила ребенка, маленького очаровательного здорового мальчика, плоть от ее плоти, крови от крови. Просто своего родного ребенка. Как ей не хватало такого с другими детьми. Она поняла это сейчас. Если бы только она могла все исправить. Она уже ничего не слышала и не видела – звуки исчезли вслед за воздухом. Сознание померкло. Мира не стало. С гулким стуком тело Екатерины с веревкой на шее упало на пол, лицом вниз, и больше она не шевелилась.