Благие намерения

Екатерина разговаривала со своими фрейлинами в личных покоях, расспрашивая о сыне. Обеспокоенная его поведением она приказала им не спускать с короля глаз. Он вел себя… странно. Только такое слово она могла подобрать. Сын словно избегал ее − даже случайно встретившись с ней в коридоре, он едва успевал поздороваться, прежде чем, сославшись на дела, скрыться из виду. Екатерина списывала такое поведение Франциска на случившееся между ними по вине его отца, но фрейлины раз за разом докладывали, что и отношение к жене у короля изменилось. Мария жаловалась подругам на его скрытность, раздражительность и несдержанность. Королева-мать хотела поговорить с ним, чтобы положить конец непониманию, помочь и поддержать, но Франциск почти не разговаривал с ней, а прийти к нему самой и уверенно обсудить то, как из-за ее страхов и его желания защитить они едва не стали любовниками, Екатерина пока не могла. Королева снова и снова проклинала покойного мужа за то, что он толкнул их в эту пропасть. Если бы Генрих не был так груб и настойчив тогда, в ней бы не проснулись старые страхи, и сыну не пришлось бы помогать ей так, как он это сделал. Сейчас она прекрасно осознавала − муж не причинил бы ей боли, даже если бы взял сразу, но тогда от неожиданности желания Генриха и агрессивности, с какой он его выразил, рассудок предал ее. Остались только почти забытые, но все еще самые жуткие воспоминания. Насилие пугало Екатерину, и гораздо больше, чем она думала. Поддавшись, казалось, вернувшемуся из ниоткуда ужасу, она навредила своему сыну. Екатерина была уверена: он изменился именно из-за нее. Произошедшее мучило его. Она давно собиралась поговорить с ним, но сама мучилась настолько, что откладывала разговор снова и снова, убеждая себя, что время и расстояние пойдет им обоим только на пользу. − Его Величество Король! − объявил возникший на пороге стражник и пропустил Франциска. Сердце Екатерины замерло при взгляде на него. Он выглядел болезненно и явно был взволнован. Бедный мальчик. Напрасно она уступила слабости и отложила разговор так надолго. − Выйдите все, − приказал Франциск, бросив на нее странный, незнакомый взгляд, − нам с королевой нужно остаться наедине, − он кивнул страже, отпуская ее. − Что случилось? − Екатерина почувствовала смутное волнение. Сын выглядел слишком взбудораженным, почти... одержимым. Он не приходил к ней с тех пор, как явился извиниться за сказанную при брате грубость, и его сегодняшний визит явно был не просто так. − Я снова поссорился с Марией, − Екатерина ждала, что он продолжит, но он молчал, будто не мог подобрать слова. Она знала, что их отношения с женой ухудшились после потери ребенка и подписанного Эдикта, и, похоже, сын больше не собирался держать переживания в себе. До того, как в его жизни появилась Мария, он неизменно делился с матерью тревогами. Екатерина приложила для этого немало усилий в надежде всегда иметь на сына влияние. То, что он решил вспомнить о забытой традиции, оказалось неожиданным. − Брак − сложная вещь. Ссоры в нем не редкость. Вы помиритесь. Скоро Мария поправится окончательно и вернется в вашу спальню, у вас появится долгожданный наследник, все наладится, − возможно, он ждал от нее другой реакции, но в сложившейся обстановке только прочный союз короля с королевой мог служить хоть каким-то залогом спокойствия в стране, и Екатерина не преминула об этом напомнить. − Поэтому мы и поссорились. Мария уверяет, что поправилась, но я пока не хочу, чтобы она возвращалась в мою постель, − пояснил Франциск, и Екатерина застыла, удивленная этим признанием. Сын любил Марию настолько сильно, что не раз ставил ее выше королевского долга. Он сделал все, лишь бы жениться на ней. Ради нее он готов был избавиться от матери. Почему же он не хотел возвращать жену на свое ложе? − Но, Франциск, по какой причине? − Екатерина пыталась понять его мотивы и одновременно высчитать, какую значимость имело его решение. Своими действиями Мария постоянно ставила Францию под удар, и королева-мать не единожды пробовала ограничить ее власть. Может быть, она получила тот шанс, о котором столько мечтала. − Ты ведь любишь ее. Что случилось? − Екатерина ждала ответа, но сын словно не слышал ее. Он стоял, молча глядя на нее, и впервые она не могла разобрать его эмоции. − Дело в женщине? Ты нашел себе фаворитку, пока Мария выздоравливала? − озвучила королева, казалось, самый нелепый вариант, объясняющий заявление сына. − Да, нашел, − его голос даже не дрогнул. Екатерина открыла рот и снова закрыла, не веря, что сын говорил серьезно. Сколько раз он клялся в своей великой любви к жене, сколько раз уверял, что никогда не станет таким, как отец. И теперь без капли смущения признавался, что завел себе любовницу. Странно, что фрейлинам об этом не было известно. − И кто она? − королева немедленно принялась раздумывать, поддержать ли пока неведомую удачливую девчонку, чтобы избавиться от Марии, или уничтожить угрожавшую появлению законного наследника престола нахалку. Потерявшись в размышлениях, Екатерина не обратила никакого внимания на то, что сын подошел вплотную и теперь смотрел на нее еще более пристально. − Вы, − ошарашил он и, не дав опомниться, повалил на кровать, впиваясь в губы и неожиданно проворно задирая юбку. − Франциск, что ты делаешь? − выдохнула королева, как только он оторвался от ее рта. Жадные руки уже вовсю скользили по ее телу, сжимая утянутую корсетом грудь, оголяя бедра и сминая ягодицы, а Екатерина так и не пошевелилась. Ее руки инстинктивно уперлись в плечи сына и замерли на них. Шок оказался настолько силен, что тело отказалось ей подчиняться. От неожиданности она перестала даже моргать, и широко распахнутые глаза заслезились. Ладонь сама потянулась вытереть горевшие после поцелуя губы, пока, беззастенчиво пользуясь состоянием королевы, сын заново исследовал ее грудь, живот и ноги. Франциск согнул их в коленях и неожиданно нежно провел по ним пальцами − от коленей до бедер. И только ощутив, как все те же пальцы проникают внутрь и двигаются там, не встречая сопротивления, королева пришла в себя. Ее ладонь прошлась по щеке сына, оставляя на ней красный след. − Прекрати! Прекрати немедленно! − закричала Екатерина, когда поняла, что ни пощечина, ни уперевшиеся в него руки не заставили его остановить этот кошмар. − Я прощаю вам то, что вы подняли руку на своего короля, − дотронувшись до ее щеки, прошептал Франциск. − Я знаю, что делаю все слишком быстро, и вы не готовы, но я ждал слишком долго. Я боролся сколько мог, но это сильнее меня. Вы тоже это почувствуете. Обещаю. В следующий раз мы все сделаем правильно, − и в ответ на не успевшие сорваться с ее губ вопросы Екатерина услышала звон ударившейся о пол пряжки ремня. − Нет! − снова закричала королева, с силой вцепившись пальцами в тонкую ткань королевской рубашки, но сделать ничего не успела. Франциск резко вдавил ее в перину, и в следующий миг Екатерина стала любовницей собственного сына. Начавшиеся осторожно и плавно толчки почти сразу сменились быстрыми и уверенными − тело приняло его с омерзительной для нее легкостью. − Перестань, прошу, прекрати, − просипела Екатерина, отчаянно ворочаясь под придавившим ее сыном, но он оказался неожиданно тяжелым, а покрывало − слишком гладким. − Мне больно, − солгала она, до абсурда жалея, что это не так. Екатерина ненавидела боль, но сейчас в ней нуждалась. Нуждалась, чтобы без сомнений драться за свою честь. Драться так же, как она дралась с мужем. Одну за другой отвешивать пощечины, царапаться и колотить насиловавшего ее мужчину. Но он был ее сыном. Долгожданным, любимым и умудрившимся даже изнасилование сделать безболезненным. Уже во второй раз. Любовь к сыну пока удерживала Екатерину от борьбы на смерть. Боль помогла бы переступить через слишком сильное чувство. − Тебе не больно, − возразил Франциск с новым, более мощным толчком. Королева зашипела и неосознанно попыталась свести ноги, крепче обхватив ими бедра сына. Пусть он и не причинил ей боли, Екатерина не была готова и вместо удовольствия или хотя бы комфорта чувствовала, будто внутри ее растянули до предела. Слишком быстро, слишком сухо, слишком сильно, − мы оба это знаем. − Франциск! − на место удивления и страха пришла злоба. Екатерина ухватила сына за волосы, натянув до треска, словно он был провинившимся мальчишкой, пойманным с поличным. − Я не позволю тебе сделать это так просто. Я не буду молчать… − Кричи, − перебил ее он и придавил еще больше, замерев сверху и лишив возможности нормально дышать. − Первой сюда явится стража, потом фрейлины, затем моя жена, следом любопытные придворные. Знаешь, что они увидят? − ему не нужно было продолжать, Екатерина поняла все мгновенно. Противиться сыну так же, как она противилась Генриху, не получится. Те, кто прибегут на крики и борьбу, выйдя за дверь, сразу же поведают всем о ее позоре. Она унизит себя еще больше, ведь, в отличие от так же пытавшегося взять ее силой Генриха, Франциск ей даже не муж. − Прости меня, − прошептал он ей в ухо и приподнялся. Екатерина вдруг подумала, что сын сжалится, оставит ее, и с улыбкой дотронулась ладонью до его щеки, услышав следом треск разорвавшейся ткани. Теперь тяжело вздымающуюся грудь королевы прикрывал один лишь корсет. − Это должно быть более очевидным на случай, если ты все же решишь кричать. − Франциск, прошу, не делай этого, − растерявшись, еще раз попросила она. Он лишил ее возможности кричать, звать на помощь и сопротивляться физически. И он был королем. Впервые Екатерина пожалела об этом − никто не в силах помешать королю получить желаемое. Никто. Есть только она и он. Если он не послушает ее, не прислушается и ни к кому другому. − Уже сделал. Я уже обесчестил тебя, мама, − несмотря на то, что сын так и не покинул ее тело, Екатерина дернулась, пытаясь отползти, но в результате только бессмысленно провела ладонями по покрывалу. Франциск без труда снова задвигался в ней, прижав согнутые ноги к своим бокам. − Ты еще прекраснее, чем я себе представлял, − простонал король, с каждым движением все сильнее вдавливая в постель. Шелк платья скользил по такому же шелковому покрывалу, словно помогая Франциску еще глубже проникать в тихо поскуливающую от унижения мать. Она все так же упиралась ладонями в его грудь, но уже не вырывалась, стараясь придумать хоть что-то, хоть какие-то слова, способные заставить сына прийти в себя и остановиться, не мучить ее больше. − Почему? − Екатерина не узнала свой голос, настолько глухим и слабым он стал. Она имела право знать причину. Причину, по которой ее изнасиловал собственный сын. Сын, совсем недавно пытавшийся спасти от точно такого же насилия. − Ты такая красивая. Намного, намного лучше этих проклятых видений. Прости меня за это. У меня не было выбора… Это только в первый раз, потом ты тоже будешь получать удовольствие…Ты получишь все, что пожелаешь, − пообещал Франциск, влажно целуя в шею, крепче сжимая пальцы на ее бедрах и двигаясь все быстрее. − Ты ведь не откажешь своему королю? Мой отец мертв, и теперь ты принадлежишь мне, − намертво вцепившись в рубашку сына и пытаясь сохранить остатки гордости, Екатерина с трудом разбирала то, что он говорил. Все слова звучали чуждо, дико, нелепо, и ей хотелось выть от непонимания. − Наша постель принесет тебе только выгоду, − крючки, пуговицы и грубая ткань штанов сына царапали кожу, а обещания, данные обжигающим уши шепотом, резали слух. Отворачиваясь от поцелуев, королева позволила себе вспомнить, как сын пытался сделать для нее безболезненной страсть Генриха. Франциску было так же дурно, как и ей самой. И пусть он доставлял ей удовольствие тогда, она видела в его глазах лишь отвращение к тому, что он делал. Что изменилось? Почему он пожелал взять ее? Взять по своей воле. − Я же твоя мать. Я ждала твоего появления десять лет. Я держала тебя на руках, пела колыбельные каждую ночь, выполняла все твои капризы. Я расчесывала тебе волосы и рассказывала сказки, − лежа под придавившим ее королем, с трудом набирая в легкие воздух, лихорадочно собирая воедино мысли, Екатерина попыталась нажать на его сыновьи чувства. − Я готова была пожертвовать ради тебя жизнью. − Да, мама. Я все это знаю. Я вспоминал это сотни раз. И я люблю тебя за все, о чем ты рассказала, еще больше. Ты представить себе не можешь, как велика моя любовь к тебе, − ее слова не произвели на него должного впечатления, и она ощутила еще большее отчаяние. Дыхание Франциска становилось все более рваным и частым, движения все более резкими, его пальцы судорожно впились в бедра, грозясь оставить синяки, и даже в полубессознательном состоянии Екатерина поняла, что все ближе та грань, когда он окончательно заклеймит ее позором. Она должна избежать хотя бы этого. − Остановись. Остановись, пока не поздно... Не унижай меня так, − взмолилась она, с удвоенной силой упираясь в грудь сына, стараясь оттолкнуть, отпихнуть, вырваться из ставшей невыносимой хватки, дергаясь все отчаяннее и глядя в ставшие безумными глаза. И тогда вдруг догадка прошила ее разум, отозвавшись болезненно-колкой волной в теле. Она вспомнила, у кого видела точно такой же взгляд. − Да... − выдохнул Франциск и замер, прислонившись к ее лбу своим и целуя в приоткрытые губы. Его мягкие кудри защекотали ей лицо, и она положила руку ему на затылок, прося отстраниться. Сын подчинился, наконец отпуская ее разодранные одеждой и ногтями ноги, поднимаясь с занемевшего под его весом тела, застегивая штаны и наклоняясь за отброшенным ремнем. Между ног стало мокро и холодно, и Екатерина прижала руку ко рту, сдерживая тошноту, одновременно пытаясь натянуть юбку на покрытые белыми разводами бедра. − Прости, − Франциск посмотрел на нее виноватым взглядом, и королева решила, что он сожалеет о сумасшедшем поступке. − 3автра мы сделаем это как настоящие любовники. Тебе тоже будет хорошо, − опроверг ожидания он, и Екатерина почувствовала, что ее тошнит еще сильнее. Отвращение и ощущение использованности перебили все остальные чувства. − Завтра? Что с тобой, Франциск? Ты болен? − с трудом подбирая слова, королева вгляделась в расслабленное лицо сына. − Я напишу Нострадамусу. Он вернется и скажет, что за болезнь поразила тебя, − еще не оправившись от случившегося, она забыла, что понятия не имела, где искать Нострадамуса. Впрочем, ради сына Екатерина достала бы прорицателя из-под земли. − Обещаю, я ничего никому не скажу, только позволь помочь тебе, − с усилием собирая разбегавшиеся мысли в кучу, затараторила она. − Нет, − неожиданно грубо оборвал ее король. − Я много раз пробовал побороть это. Ничего не вышло. Но я не причиню тебе боли. И твое сегодняшнее унижение не повторится. Ты не будешь просто любовницей. Я собираюсь объявить тебя официальной фавориткой короля, − выдал он, и королева порадовалась, что уже лежит. В противном случае она бы лишилась чувств. То, что он говорил, выглядело чистым безумием. И таким позором, больше которого сложно было себе представить. − Франциск, ты пугаешь меня. Ты не можешь этого сделать. Это противоестественно. Это грех. Я не хочу этого. И ты, я уверена, тоже, − она с надеждой взглянула в голубые глаза короля, но нашла там немыслимую прежде смесь похоти, одержимости и заботы. − Я король. Ты королева-мать. Короли выше земных законов. Люди будут болтать, но судить нас у них права нет. У меня было время подумать над тем, чем нам грозит эта связь. Я готов за нее ответить, − речи про Бога и королей были хорошо знакомы Екатерине и потому пугали ее даже больше остальных слов сына. − Я не позволю тебе. Я никогда не дам своего согласия, − сдерживая слезы непонимания, обиды и отвращения, уверила она его. − Дашь, − Франциск снова склонился над ней, заставляя испуганно вжаться в перину. − Прости, мама, но теперь у тебя нет выбора, − он посмотрел на ее плохо прикрытые юбкой ноги и наполовину оголенную грудь. − Ты поймешь. Поймешь, что я чувствую. И тоже это почувствуешь. Поверь мне, это лучше, чем то, что ждало тебя, если бы… если бы я не пришел сегодня… − Оставь меня! − отказываясь верить в то, что случилось, и понимать слова сына, выкрикнула она, прилагая невероятные усилия, лишь бы не разрыдаться, не выдать свою слабость и растерянность. Бросив на мать полный боли взгляд, Франциск невесомо поцеловал ее в лоб и направился к выходу. Дверь открылась, затем снова захлопнулась, а королева уложила голову на подушки, прижала ноги к животу и мгновенно погрузилась в тревожную пустоту.