Благие намерения

Екатерина проснулась от настойчивого луча солнца, неприятно ползущего по лицу. Она удивилась тому, что шторы не были задвинуты, моргнула несколько раз и, напрочь забыв про поставленное сыном клеймо, попыталась встать. Тело взорвалось болью мгновенно, заставив королеву почти потерять сознание и рухнуть обратно на постель. Ожог невыносимо запек, зачесался, заныл, и, как только боль поутихла, Екатерина задумалась, выглядело ли это место сейчас, как зажаренный кусок мяса, или все же затянулось хоть чем-то похожим на волдырь. − Тебе нельзя вставать, − она и не заметила просматривающего за ее столом бумаги сына. Он взглянул на нее со смесью осуждения и предупреждения и отвернулся, возвратившись к бумагам. Сердце кольнуло, словно ей воткнули маленькую острую иголку ровно между ребер. Франциск вел себя так холодно, так отчужденно. Но ведь она выполнила все, она унизилась хуже дешевой шлюхи, она перенесла настоящую пытку, она стала его личной вещью с клеймом в качестве опознавательного знака. И после этого он по-прежнему обижался и отталкивал ее... − Я хочу пить, − осознав жажду, повторила Екатерина те же слова, что сказала ему перед сном. Привкус во рту не исчез, превратившись во что-то приторно-сладкое, а горло ныло, словно она заболела ангиной. − Пожалуйста, Франциск, − взмолилась она, замечая его неторопливость. Франциск протянул ей стакан воды, и королева, с трудом приподнявшись, осушила его залпом, тут же пожалев о своем порыве. Глотать было больно. Она поморщилась, потирая горло и стараясь поскорее улечься обратно на живот. Ожог горел, погружая в подзабытую вчерашнюю агонию. − Тебе нужно будет поесть, − усаживаясь рядом и безразлично осматривая изуродованную спину матери, сообщил король. Екатерину снова кольнуло незнакомое и странно глубокое чувство − он сделал это с ней, он сломал ей жизнь. Навсегда. Она думала, ничего хуже, чем изнасилование, он придумать не сможет, но он смог. Он отнял у нее все. Подчинил себе, сделал полностью от него зависимой. Она упала в такую грязь, из которой не существовало способа выбраться. Способа без потерь уж точно. − Я распорядился о том, как и когда тебе будут приносить еду. Выбери самых надежных слуг, на случай если понадобится что-то срочное. − Мне больно, − пораженно выдохнула Екатерина. Не потому, что боль стала чем-то новым, а потому, что она вдруг ударила с ошеломляющей силой, словно и не прошло с того ужасного мига нескольких часов, − мне больно, − заплакала она, когда от раздирающего на кусочки чувства у нее потемнело в глазах и свело пальцы рук. Королева стиснула зубы, когда и они начали стучать друг о дружку от невыносимой судороги. Пытка. Это была настоящая пытка. Пытка, грозившая свести ее с ума. − Мази действуют не так долго, как я ожидал, − пробормотал Франциск, глядя на выкручивающуюся в неестественных, пугающих позах мать. Ее выгибало и подбрасывало, а слезы текли ручьем по периодически бьющемуся о подушку лицу. − Иди ко мне, мама, − позвал он, но она уже ничего не слышала, сотрясаясь в агонии. Франциск резко ухватил ее за плечи, зажимая раскрывшийся в громком крике рот и насильно усаживая рядом. − Открой рот, − бездумно приказал он, глядя на сомкнутые теперь в тонкую нитку губы, и лишь по ее распахнувшимся в ужасе глазам понял, что только вчера говорил те же слова в совсем другом контексте. Франциск зло фыркнул и запрокинул голову матери, вливая ей в горло содержимое небольшого темного пузырька. Она затрепыхалась, будто выброшенная на берег рыба, забилась, зарыдала отчаянно и вдруг обмякла, прислонившись щекой к его плечу. Ее глаза стали пустыми, зрачки расширились, еще больше выдавая действие опия. Франциск обхватил мать за талию, стараясь не задевать походивший на открытую рану ожог, и почувствовал, что, несмотря на всю осторожность, его рука испачкалась в липкой сукровице. Он с усилием уложил мать на живот, в который раз принимаясь за обработку клейма. Ночь напролет королева стонала во сне от боли, часто просыпаясь и глядя на него ничего не видящими глазами. Франциск сначала обработал клеймо мазями, которые нашел у нее в столе и в которых был полностью уверен, а на рассвете отправился в лазарет. С раной нужно было обращаться слишком аккуратно, в процессе лечения не покрывая толстым слоем лекарств и стараясь не придавливать даже кончиком салфетки. Он понял это сразу, как только отбросил кусок ткани, собравший выступившую кровь. Любое лишнее прикосновение только усиливало мучения матери. И все же она нуждалась в чем-то, что помогло бы ей и ускорило процесс заживления. Поэтому утром, не обращая внимания на недоумевающий взгляд лекаря, выспросив самые общие рекомендации при ранениях, он взял у него более сильные снадобья, содержащие дурманящие травы. Но даже они действовали недостаточно долго, и теперь Франциску пришлось напоить мать опием, чтобы облегчить ее страдания. Опий он взял скорее на всякий случай, не ожидая такой бурной реакции от нее. Она оказалась слишком чувствительна, и ее выздоровление явно собиралось затянуться, вынуждая короля оставаться с ней дольше, чем он планировал. Ему придется потратить не одну неделю, прежде чем мать встанет на ноги с затянувшейся свежей розовой кожей отметиной на спине. Франциск еще раз оглядел неподвижно лежащую королеву. Она тихо посапывала во сне, позабыв обо всем, что произошло. Жалость пронеслась внутри опустошающим вихрем и тут же исчезла, сменившись неприятным ему самому злобным торжеством. Он наказал свою мать, наказал справедливо, навсегда привязал к себе, и замок сегодня гудел, как растревоженный улей, обсуждая ночные крики и его постоянное нахождение рядом с ней. Франциск запретил кому-либо входить в покои королевы-матери, даже постарался сделать вид, будто ничего не изменилось, и она всего лишь заболела, но уже почти никто не сомневался, кем еще ему приходилась мать. Ее репутация была практически разрушена. Клеймо только усугубит ситуацию, ведь скрыть его и правда не получится. Король почувствовал себя совершенно запутавшимся. Совсем недавно он мечтал объявить лежащую перед ним наполовину обнаженную женщину фавориткой, и сейчас наступил тот самый момент, когда он мог это сделать, и она не стала бы сопротивляться, но навязчивое желание поутихло под напором неожиданного предательства. Любовь к матери не исчезла, не испарилась, но страсть… страсть превратилась в пылающую обиду. Пока он не найдет в себе сил простить мать, она лишена шанса оставаться его любовницей и тем более шанса стать фавориткой. Если он вообще сможет ее простить. − Франциск… − сонно пробормотала она, уткнувшись носом в его уперевшуюся в перину руку и поморщившись следом. Любое движение причиняло ей боль. Он уже успел многократно в этом убедиться и всерьез задуматься, сколько времени ей понадобится на выздоровление. Мужчины на войне часто шли в бой сразу же, как во избежание заражения прижгли рану, но она была женщиной, королевой. Изнеженной во всех смыслах − с мягкой и ухоженной кожей и привычкой получать желаемое, чего бы это ни стоило. В дверь постучали. Франциск решил заниматься делами в покоях матери и теперь ждал несколько важных донесений. Он приоткрыл дверь совсем немного, не позволяя заглянуть внутрь даже на чуть-чуть, и, выхватив бумаги, снова захлопнул ее перед носом слегка удивленного стражника. Следовало воспользоваться тем временем, которое оставалось до нового пробуждения матери. Устало усевшись за стол, он принялся за письма, депеши и свежие донесения. Нарцисс сообщал свежие сведения о взбунтовавшихся протестантах и их связи с Елизаветой, обещая справиться с ними уже сегодня, Мария де Гиз из Шотландии снова просила солдат и денег, сестра писала о своей жизни в Испании и надеждах как можно скорее родить наследника, еще больше укрепив этим союз с Францией… − Франциск, − раздалось откуда-то сбоку, и он огляделся вокруг, заметив, что за окном уже начало смеркаться. Похоже, он задремал, погрузившись в заботы с головой. Король помассировал уставшие веки и на несколько мгновений вышел из покоев, приказав страже прислать служанок с едой. − Тебе лучше, − громогласно провозгласил он, через какое-то время снова усаживаясь на кровать рядом с матерью. Она смотрела на него совершенно печальными, тоскливыми глазами, не решаясь заговорить. Лопнувшая пару часов назад рана на ее спине покрылась слоем засохшей смеси мазей и сукровицы. Франциск взял тряпку, смоченную в призванном защитить от заразы отваре, и аккуратно провел по уродливому пятну. Он никогда не разбирался в травах так, как мать, но элементарные знания об обработке ран имел. Сейчас ожог был именно раной − ни волдыря, ни корки, только едва-едва прикрытое затвердевшим сгустком кровавое месиво. Мать болезненно зашипела, не сдержав рвущегося наружу звука, и Франциск постарался управиться побыстрее. − Хочешь пить? − поинтересовался он, заново обработав клеймо мазью. Все те часы, что он провел с матерью, она постоянно просила пить. Даже во сне. Вот и сейчас королева лишь согласно кивнула и маленькими аккуратными глотками осушила поднесенный стакан с водой. Он помог ей двигаться при этом как можно меньше и поскорее уложить голову обратно на подушки. Ее все еще мучила боль, но странный припадок пока не повторялся. И несколько минут они провели в абсолютной тишине − она лежала, а он сидел рядом, отставив миску с использованным отваром, отложив мазь и тряпку и просто глядя на мать. В дверь опять постучали. Франциск направился к выходу, ощущая себя безродной сиделкой. Старательно опуская глаза в пол, служанка протянула ему поднос с едой, чтобы всего через мгновение оказаться перед захлопнутой дверью. − Вряд ли я смогу есть, − тихо прошептала королева, когда он уселся рядом с ней, осторожно опуская поднос на кровать, − это неудобно и больно в моем состоянии, − она крепче вжалась лицом в перину, словно застеснявшись своего вида. − Предлагаешь мне смотреть, как ты умираешь с голоду? − Франциск усмехнулся, берясь за ее плечо, и Екатерина с трудом сдержала слезы. Неужели это никогда не кончится? Короткий тревожный сон и полная невыносимой боли и холодного презрения сына реальность сменили друг друга уже несколько раз и обещали и дальше продолжать в том же духе. Он снова, как и утром, рывком перевернул ее на бок, а потом помог сесть, прислонив к себе. Екатерина глубоко задышала, дожидаясь, когда боль станет хоть немного терпимее. − Спасибо, − заглядывая сыну в глаза щенячьим взглядом, поблагодарила королева и покорно приоткрыла рот для в меру горячего супа. Это было так странно − она никогда не кормила Франциска сама, ни грудью, ни как-либо еще, по традиции предоставив столь важное дело кормилицам и няням, а теперь он подносил ложку к ее губам, чтобы не дать умереть с голоду или не опозориться окончательно. Он мог бы бросить наказанную мать один на один с фрейлинами и служанками, даже не задумавшись о лечении для нее, но он остался, лично обрабатывая нанесенную им самим рану и обеспечивая едой и водой. Поэтому, несмотря на горькую обиду, страх за дальнейшую жизнь и не прекращающуюся ни на минуту ноющую боль, Екатерина послушно поглощала одно блюдо за другим, пусть глотать по-прежнему было сложно. Она подумала, что Франциск и здесь позаботился о ней, приказав принести хорошо измельченную пищу. − Теперь ты можешь отдыхать дальше, − он опустил на пол ставший совсем легким поднос, собираясь вновь уложить ее на живот. Теплая рука обхватила королеву под ребрами, и какое-то тяжелое, не до конца осознанное предчувствие наполнило сердце Екатерины. Что-то изменилось, что-то исчезло из таких знакомых глаз сына. − Ты охладел ко мне, − не веря самой себе, прошептала Екатерина, вглядываясь в его лицо и заставляя замереть в странных объятиях. − Ты больна, мама, − наконец недовольно скривился Франциск, − что бы ты обо мне ни думала, я не настолько сумасшедший, чтобы пылать страстью к теряющей сознание от боли женщине, − он посмотрел на нее презрительно-безразлично, вновь пытаясь уложить на кровать. − Ты прекрасно понимаешь, что я не об этом, − возразила Екатерина, отказываясь ложиться и упрямо отгоняя подступающую от лишних движений агонию, − ты мой сын, и я знаю тебя лучше и дольше, чем кто-либо другой, − она повернула голову, стремясь оказаться к нему еще ближе и рискуя тем самым свернуть себе шею. − Я твоя любовница. Не на одну ночь. Я твоя мать, которую ты делал своей любовницей день за днем, неделя за неделей. Сколько раз ты овладел мной? Сколько раз подарил мне удовольствие, которого я никогда не просила? Сколько раз содрогнулся от наслаждения, не покидая моего тела? − Франциск недовольно дернулся, собираясь отодвинуться, но она стиснула его ладонь на своих ребрах и перетянула на обнаженную со вчерашнего дня грудь. Он удивленно охнул, уставившись на нее, будто видел впервые, и вдруг сжал − совсем не так, как приучил Екатерину за время их связи. − Я узнала тебя как мужчину, Франциск, и сейчас я знаю, что… ты… ты больше не чувствуешь… − она сбилась, не зная, как объяснить обуревавшие ее страхи и сомнения. − Дело в том, что ты больше не моя любовница, мама, − раздраженно бросил он, отпуская ставшую привычной грудь и с чуть большим усилием отрывая от нее взгляд. Грудь матери привлекала повзрослевшего короля не меньше чем тогда, когда он был новорожденным младенцем. − Только не после того, как ты поступила со мной. − Но как мне жить дальше? − Екатерина посмотрела на сына с недоумением и плохо скрываемым ужасом, − слухи ходят по замку… и вчера кто-то ломился в дверь, когда ты… когда ты клеймил меня, − сглотнув, все же выговорила страшное слово королева, − сколько человек уже знает про нас? Сколько из них уверены в этом знании? − Полагаю, все, − безжалостно сообщил король, глядя на нее тем же холодным, пугающим ее до дрожи взглядом. − Я предупреждал, что рано или поздно это случится. − Ты… ты не можешь меня бросить… − выдохнула Екатерина, ощущая, как бежит по венам паника, перебивая даже страшную, усиливающуюся с каждой секундой сидения боль, − только не сейчас. Ты не можешь отказаться от меня, поставив… это, выклеймив на мне свое имя, − она зажмурилась, надеясь избавиться от жуткого кошмара хоть на мгновение. − Ты сломаешь мне жизнь, − взывая к его рассудку, предупредила Екатерина. − Я не отказываюсь от тебя, − буркнул он и одним неожиданным движением все-таки прижал животом к перине. − Ты по-прежнему королева-мать. Екатерина промолчала, стиснув в руке простынь и слушая его удаляющиеся шаги. Да, она была королевой-матерью. Королевой-матерью, с которой развлекался собственный сын, опозорив, бросив с клеймом на пояснице, как лично подписанную игрушку, подписанную на память. Ее ненавидели всегда, но теперь станут ненавидеть еще ярче, еще сильнее, еще злее, получив полное право насмехаться и издеваться. Она слизала с прокушенной губы очередную скатившуюся слезу. Слезы оказывались у нее во рту даже несмотря на то, что она лежала лицом вниз, не шелохнувшись. Нет, она не могла бездумно жалеть себя. Она получила все это по собственной вине, и у нее еще оставалось время выйти из своих покоев не брошенной, заклейменной, опозоренной любовницей, а всесильной, всемогущей фавориткой короля. Только теперь не ему придется добиваться ее, а ей нужно будет заслужить его прощение. Полное и безоговорочное. Она заплатит за него последней оставшейся честью, последними крохами самоуважения. Глаза снова заслипались, вызвав очередной приступ раздражения − неужели она так и будет беспрерывно спать и принимать еду из рук снисходительно возящегося с матерью короля? Екатерина знала, что сон всегда помогал восстанавливаться после травм, истерик и испытаний тоской и одиночеством. Ей было плохо, так плохо, так больно, так жутко тоскливо, но погружаться в удушливое, вязкое, беспросветное небытие совсем не хотелось. − Почитай мне, Франциск, − неожиданно для самой себя попросила Екатерина и замолкла, побоявшись, что поступила слишком нагло и заслужила лишь новую порцию презрения от сына. − Я не записывался в твои фрейлины, − злобно отозвался он, отбросив письмо, из которого усиленно пытался понять хотя бы строчку. Дворяне слишком любили длинные витиеватые послания, − тебе лучше просто поспать, − отмахнулся Франциск, стараясь не смотреть на притихшую мать. − Извини, − пробормотала она в подушку, стараясь не расплакаться. Она никогда столько не плакала в своей жизни, как в эти дни. Она была жалкой. Жалкой, глупой, ревущей дурехой. От хитрой, расчетливой королевы не осталось ничего. Ничего. Даже корона валялась где-то на полу, рискуя оказаться затоптанной, а всегда гордо распрямленная спина теперь мучительно ныла от уродливой, совершенно безобразной отметины. − Что тебе почитать? − совершенно бесшумно вернувшись к кровати, спросил король. Он злился, он нервничал, он уже устал от обязанностей, на которые обрек себя. Мать практически лишилась возможности двигаться, ей нужен был уход, она ждала поддержки, страдая от боли, и ей придется провести ближайшие недели практически в полном одиночестве, лежа в постели и как минимум половину из этого времени не имея шанса даже взять в руки книгу. − Что угодно, − Екатерина вздрогнула, когда он дотронулся до ее лопатки и убрал с нее неаккуратно рассыпавшиеся волосы. Она не смогла понять этот жест − слишком он отличался и от прикосновения сына, и от прикосновения любовника. Она вдруг испугалась, что Франциск войдет во вкус, станет ее постоянным мучителем, будет и дальше измываться над телом и душой матери. Он задумчиво кивнул, размышляя, какую книгу выбрать, но потом решил просто взять любую из лежащих на столе. Практически подо всеми плотными обложками скрывались очередные списки чьих-то долгов, снадобий с невыговариваемыми названиями и совершенно непонятных Франциску чисел. Поэтому, вытащив из странной груды, хоть что-то, напоминавшее художественное произведение, он обрадовался. − Любовный роман? − расхохотался король, мельком просмотрев название и содержимое книги, − не ожидал от тебя подобного, мама, − признался он, вспомнив увлечение матери историей, философией, искусством, даже военным делом, но только не жалкими сказками для мечтающих поскорее выйти замуж девиц. − Господи, какая ерунда, − вновь рассмеялся Франциск, углубляясь в чтение, − только не говори мне, что мечтаешь об огромной любви, безграничной верности и счастливой жизни, − презрительно фыркнул он и тут же осекся, заметив, как дрогнули ее плечи, как запылали щеки, как она отвернула лицо в другую сторону. Неожиданно Франциск понял − она и правда мечтала, мечтала долгие годы, глядя на постоянно изменяющего ей мужа, бесконечно рожая детей, на которых он обращал внимания не больше, чем на нее саму, смирившись с постоянными насмешками и издевками неизменно круживших рядом придворных. Она была женщиной, пусть и не такой, как Мария, Лола или любая другая обитательница замка. Странно, что он подумал об этом только сейчас, успев столько раз разделить с ней постель. Он видел в ней королеву, мать, любовницу, фаворитку, но только не несчастную, подавленную, читающую иногда глупые любовные романы женщину, безмолвно и униженно лежащую теперь перед ним на кровати. − Я любил тебя, − Франциск нежно погладил мать по волосам, отчаянно желая посмотреть ей в глаза, − я и сейчас люблю тебя. Ты не представляешь, как сильно. Несмотря на твой поступок, несмотря на то, как ты обошлась с моими чувствами. Зачем ты все испортила? У тебя было бы все… − она вновь повернула к нему голову, прижавшись щекой к перине и глядя не на Франциска, а куда-то за его плечо. − Если бы не твое предательство, ты получила бы все. Я люблю тебя, но не могу забыть о нем. − Просто почитай мне, − прервала она поток признаний сухим, напрочь лишенным эмоций голосом, и, застыв на мгновение, Франциск нехотя распахнул злополучную книгу. Екатерина бездумно слушала о злоключениях какой-то дурной девицы, зачем-то решившейся переодеться в мужчину, и словно дрейфовала в бескрайнем море. Она плавала на корабле всего раз в жизни − добираясь во Францию, навстречу судьбе и будущему мужу. Тогда она и подумать не могла о том, что следующие двадцать пять лет ее жизни пройдут в беспрерывной борьбе, нелюбви и одиночестве. Она плыла к жениху, к которому заранее успела проникнуться симпатией, она плыла к своему шансу на счастье и долгожданную семью. Она была так молода, но уже мечтала, как выйдет замуж за любимого и любящего мужчину, как возьмет на руки первенца, как станет самой лучшей матерью, как наконец-то вокруг нее будут родные и любимые люди, а не холодные и расчетливые родственники из семейства Медичи, желавшего поскорее прибрать себе ее наследство. Ничего не сбылось. Первые несколько лет они с Генрихом и правда купались в счастье, если не считать не гаснувшей ни на секунду ненависти к ней решительно всех в этом королевстве. До определенного момента неприязнь не давила на Екатерину смертельным грузом, но сначала умер ее дядя, так и не выплатив до конца обещанное за нее приданное, затем при дворе объявилась Диана, а еще позже скончался брат Генриха, дофин Франциск. И тогда тяжесть, на которую она раньше старалась не обращать внимания, обрушилась на нее с оглушающей силой: ей припомнили все − и проклятых родственников, и невыплаченное приданное, и затянувшееся бесплодие. Генрих не выдержал первым, устав поддерживать жену, на которую не кидался только ленивый и которая со свойственным ей упорством сосредоточилась на том, чтобы как можно скорее произвести на свет наследника. Став дофинессой, Екатерина окончательно поняла, что без сына ей не удержаться ни в королевской семье, ни во Франции. Если бы Франциск родился раньше, возможно, все сложилось бы иначе. Ее ненавидели бы не так сильно, и Генрих не охладел бы к ней так рано, польстившись на активно заигрывавшую с ним Диану. Но Франциск появился на свет, когда ей уже исполнилось двадцать четыре, после долгих мучений и тщетных попыток зачать. Несмотря ни на что, Екатерина была счастлива в тот день. Пожалуй, момент, в который она впервые прижала к груди сына, так и остался самым счастливым в ее жизни. − Ты замерзла, − обеспокоенный голос Франциска вырвал королеву из воспоминаний, − ты дрожишь, − он погладил ледяное плечо матери. − Нужно добавить дров в камин и накрыть тебя чем-нибудь, − Франциск встал, и она вяло потерла кончик холодного носа. Удивительно − поясница горела в огне, а все остальное тело при этом билось в ознобе. Правда, за камином сегодня никто особенно не следил, а на ней не было практически никакой одежды. Снова хотелось спать. Монотонное чтение и размышления ненадолго отвлекли от боли, и Екатерине удалось немного успокоиться. − Останься, − попросила она накрывшего ее плечи теплой шалью сына. На его лице мелькнуло уже позабытое ими обоими сочувствие, и королева настойчиво обхватила его запястье, − останься со мной, − повторила она, и Франциск неуверенно улегся рядом. Перина прогнулась под его весом, заставляя Екатерину поморщиться от новой вспышки боли. Если бы не эта боль, она не постеснялась бы устроиться головой у него на груди. Королева снова задумалась о том, какой жалкой стала. Он изуродовал ее, унизил, разрушил репутацию и собирался бросить, а она все равно тянулась к нему, и теперь почему-то еще сильнее. Не потому, что простила, а словно для того, чтобы почувствовать такое количество боли, какое просто убило бы ее на месте и избавило от дальнейших страданий. − Твоя рана подсыхает, − объявил Франциск, погладив королеву выше поясницы и расправив шаль более аккуратно. Екатерина посмотрела на него внимательным, оценивающим взглядом. Он вырос, совсем вырос. Стал королем, мужем и отцом. Привык к власти. Она так пристально следила за ним все эти годы и упустила так много. Она считала себя хорошей матерью, но на деле оказалась более чем посредственной. Впрочем, сейчас это уже перестало быть важным. Статус королевы-матери и даже просто матери в данный момент не играл никакой роли. − Я хочу стать твоей фавориткой, − нарочно сонно пробормотала она и притворилась, что уснула сразу же, будто выпалила признание уже находясь в полудреме. Через узкую полоску между неплотно закрытыми веками она видела, как лицо Франциска покраснело от ярости и как недовольно поджались его губы. Конечно, он разозлился. Конечно, он не согласился бы сейчас. Конечно, он не собирался давать ей такой шанс. Он говорил, что она не оставила ему выбора, но он и сам не оставил его ей. Уныние ослабило Екатерину, и все же сдаваться она не собиралась. Не для того она билась в судорогах от боли, не для того сражалась столько лет и до него. Он добился чего хотел − она превратилась в его любовницу. Теперь она использует это для спасения. Кровосмесительная связь с королем принесла ей позор и унижение, она же и защитит от них. Екатерина вновь незаметно посмотрела на недовольно сопевшего рядом сына. Скользнула взглядом по растрепанным светлым кудрям, алевшим злостью щекам, холодным голубым глазам, сложенным на груди изящным рукам и улыбнулась в перину. Одновременно вымученно и мстительно. Она станет его фавориткой, и безграничная власть окупит ее страдания.