Благие намерения

Час шел за часом, а Екатерина все никак не могла заснуть. Не хотелось ничего − ни читать, ни писать, не думать. Хотелось только, чтобы поскорее наступило утро, и она бы смогла выплеснуть всю копившуюся неделями внутри энергию, хорошо подпитанную яростью. Однако, когда за окном начало светать, королева вдруг засомневалась. Вдруг у нее ничего не выйдет? Вдруг она не вернет Франциска и погрязнет в ненависти двора? Возможно, день возвращения еще не наступил… Поворочавшись с боку на бок некоторое время, Екатерина решила, что больше ждать не станет. Сегодня она появится при дворе. Чем дольше она сидела в своих покоях, тем сложнее становилось вернуть себе прежний грозный облик в глазах обитателей замка, изничтожить слухи. Она и так собиралась покинуть надоевшие до чертиков покои. Правда, Франциск спутал ей карты желанием попрочнее вписать собственное имя в ее кожу, но Екатерина решила, что это ее не остановит. Боль была терпимой, а беречь здоровье особо тщательно не имело никакого смысла. Возможно, ей наоборот стоило умереть поскорее. Когда королева впервые за долгое время позвала своих фрейлин, ей вдруг стало страшно. Она знала − жизнь изменилась, ее теперь ненавидели и презирали еще больше. И все же она пока не представляла, насколько. Сегодня ей предстояло выяснить масштабы проблемы. Она сама надела сорочку, чтобы, натягивая на нее платье, фрейлины не увидели так и не зажившего клейма. Они окинули королеву заинтересованным взглядом, но промолчали. Выбранное наспех платье повисло на ней едва ли не мешком: Франциск оказался прав − она сильно потеряла в весе. Екатерина подумала, что чересчур просторный наряд был ей даже на руку − не станет слишком сильно тревожить рану. Важные приемы королеву сегодня не ждали, и она могла себе позволить такую слабость. Из покоев она вышла без сопровождения фрейлин и тем более стражи. Ей хотелось сначала пронестись по замку бесшумной тенью и незаметно разведать обстановку. Коридоры встретили королеву тишиной и темнотой − придворные отправились на утреннюю аудиенцию с королем и еще не успели вернуться. Мимо нее прошмыгнули лишь занятые привычной работой служанки, поздоровавшись и поклонившись − совершенно как обычно. Екатерина радостно понадеялась, что все не так уж плохо. Утомившись, она прислонилась плечом к стене, рассеянно отмечая практически полную темноту выбранного для отдыха места. Раньше она непременно бы ощутила легкий холодок, пробегающий по позвоночнику в минуты страха и опасений. Никто никогда не пытался воткнуть ей в спину кинжал, но Екатерину ненавидели в этой стране, в этом замке, так сильно, что она допускала такую возможность и редко ходила по пустым, холодным и темным коридорам одна. Сейчас подобное ее почему-то не пугало. Возможно, потому, что она действительно заметно ослабла и практически разучилась ходить за месяц беспрерывного лежания в постели. − Ты слышал? Говорят, ведьма собирается сегодня предстать перед двором, − раздался откуда-то из-за угла незнакомый голос, и Екатерина сильнее вжалась в стену, приготовившись слушать. Ведь за этим она и вышла. − Интересно, что за болезнь поразила ее. Король месяц не отходил от нее ни на шаг. − Сегодня он выглядит не слишком довольным. Видел его лицо, когда ему доложили о ее грядущем появлении? − второй голос звучал тише и неувереннее, будто его хозяин был более осторожен, чем идущий с ним рядом товарищ. − Они поссорились. Точно тебе говорю, − первый голос стал насмешливым. − Король раздражен уже второй день. Кидается на всех подряд. Весь в матушку, − незнакомец коротко рассмеялся. − Наверняка качала у него права, − предположил второй. − Затащила в постель, а теперь требует наград за свои услуги. Итальянская шлюха, − показавшийся осмотрительным незнакомец выплюнул оскорбление так громко, что, задавив вспыхнувшую мгновенно ярость, Екатерина усомнилась в его осторожности. − Думаешь, они и правда спят вместе? − теперь неуверенным звучал первый. − Почти не сомневаюсь. Все знают, что у нее есть любовник, а сын и до ее болезни ходил к ней каждый день. Какая-то служанка видела его в ее постели. Говорят, девчонка исчезла сразу же после этого, − он замолчал ненадолго, и в наступившей тишине Екатерине стало еще лучше слышно их приближающиеся шаги. − Возможно, и болезнь у шлюхи соответствующая. Недаром он прятал ее так усиленно. − Сифилис? − усмехнулся первый незнакомец, осуждающе цокнув языком. − Тогда и ему недолго осталось, − со смешком добавил он, и это оказалось для Екатерины последней каплей. − Доброе утро, господа, − поздоровалась королева, царственно выплывая из-за угла, к которому они как раз успели подойти. − Ваше Величество, − мужчины склонились в поклоне, потешая белизной испуганных лиц. Екатерина узнала их сразу. Мелкие дворяне. Одни из тех, кто под различными предлогами вечно ошивался в замке в надежде на привилегии. − Чудесный день, не правда ли? − откровенно наслаждаясь их растерянностью, продолжила королева. Незнакомцы явно пытались вычислить, что из их разговора она услышала. − Превосходный, − согласился первый, опомнившись быстрее друга. − Позвольте спросить, как ваше самочувствие? Мы слышали, вам нездоровится, − на его лице появилось выражение жутко фальшивого сочувствия. − Прекрасно. Благодаря заботе нашего милостивого короля все позади, − Екатерина почти искренне улыбнулась. − Вы же знаете, наша семья привыкла побеждать любую заразу, − елейным голосом напомнила она, упиваясь страхом, явственно поразившим мужчин. Намеки всегда попадают в цель куда интереснее, чем прямые угрозы. − Простите, мне пора. − С победным видом Екатерина двинулась мимо испуганно замерших дворян. Королева шла в тронный зал, сдерживая истерический смех. Сифилис. Недалекие болваны решили, что у нее сифилис. Это было даже забавно. Идиотские, нелепые выдумки. Она задумалась над тем, какие объяснения ее таинственной болезни придумали другие. Байку про сифилис разрушить не составляло труда − если бы она и правда им страдала, в ближайшее время у нее как минимум провалился бы нос, а такого абсолютно точно с ней происходить не собиралось. Но вот более складные домыслы представляли задачу посложнее. Она остановилась перед тяжелыми дверьми, собираясь войти внутрь, но стража неожиданно преградила ей путь. − Простите, Ваше Величество, король не желает вашего появления на сегодняшней аудиенции, − пояснил сохранивший невозмутимость стражник ошарашенной королеве. − Не может быть, − растерянно пробормотала Екатерина то ли себе, то ли им, и замершие перед ней мужчины только закивали, даже не попытавшись изобразить сочувствие. − Его Величество ждет вас на традиционном семейном обеде, − добавил один из них, и она огляделась вокруг, высматривая случайных свидетелей своего унижения. Несколько молоденьких придворных дам со смешками постарались поскорее скрыться из виду. Разозленная и раздосадованная королева поспешила подальше от в миг опротивевшего зала. Не хватало еще ей кидаться с кулаками на стражу, биться о закрытую дверь и громко вопить, взывая к совести сына. Мысли лихорадочно метались в уже отвыкшей от интриг голове. Как он мог так поступить с ней? Он сказал, что больше не прикоснется к ней, и даже это обидело, разозлило и встревожило королеву, а уж запрет появляться на обычной аудиенции и вовсе вызвал у нее приступ первобытной ярости. Она была королевой, коронованной королевой Франции. Мать или любовница − он не имел права унижать ее подобным образом, какие бы титулы она ни носила. Екатерина неслась по коридорам, ничего не видя перед собой, не обращая внимания на удивленные и насмешливые взгляды, надеясь дождаться сына в его покоях и получить объяснения. И в течение полутора часов она упрямо расхаживала по хорошо знакомой спальне, сосредоточенно разглядывая каждую картину, занавеску и книгу, словно в первый раз. Затем королева полежала, не выдержав нагрузки, потом села, отчетливо скрипя зубами. Злоба отравляла тело, мешала думать. Она должна была поговорить с сыном как можно скорее, пока еще контролировала себя хоть как-то. − Что ты здесь делаешь? − возникнувший в спальне Франциск изумленно разглядывал сидящую на кровати мать. − Я слышал, что ты собираешься появиться при дворе, но положился на твое здравомыслие. Ты еще не поправилась, − он прошел к столу и принялся рассеянно перебирать какие-то безделушки. − К черту! − взревела Екатерина, вскакивая с кровати и больше не пытаясь сдержать клокочущую внутри ярость. − Какое значение имеет мое здоровье, если я больше не королева, не мать и не любовница? − она вцепилась в некрасиво висевшее на ней платье. − Не веди себя, как трус, Франциск! Ты прекрасно знал, что делал, когда запретил мне появляться в тронном зале. Не прикрывайся моим здоровьем. Это ты изувечил меня. Дважды, − королева тряхнула головой, отгоняя тошноту и усталость. Она собиралась прояснить все сейчас − один раз и навсегда. − У меня были на это причины, не смейте отрицать, − он тоже разозлился, покраснев и с силой смахнув со стола какие-то бумаги. − Но если вы хотите услышать в лицо, услышать, еще не поправившись окончательно, я скажу вам, − Франциск подошел к ней вплотную и посмотрел немыслимо ледяным взглядом. − Я решил облегчить это для нас обоих. Вы не хотели связи со мной, вы пошли на преступление, чтобы избавиться от нее. Меня задело ваше предательство, и я больше не могу доверять вам. Я в любом случае не могу допустить вас к власти после него. Выход очень прост: я позволю вам остаться в замке, как и обещал, но не попадайтесь мне на глаза. Облегчите жизнь и себе, и мне, − он упрямо сложил руки на груди, и Екатерина подумала, что, не будь он ее сыном, она бы плюнула на все и изодрала ногтями его красивое лицо. − Это из-за того, что я сказала? − не постеснялась спросить она, помня брошенные в агонии слова. − Ты заживо сдирал с меня кожу! Я едва не лишилась рассудка! Ты правда думаешь, что, позволив тебе сделать меня своей любовницей, согласившись на клеймо, унизившись, как шлюха из дешевого борделя, и не причинив непоправимого вреда после всего этого, я действительно тебя ненавижу? − Никогда не смейте повторять это! Никогда! − Франциск дернулся вперед, и она судорожно выдохнула, ожидая удара. Екатерина не знала, откуда подобная мысль появилась в ней, почему возникала уже не в первый раз. Возможно, из-за Генриха, возможно, из-за лесных заговорщиков. Сейчас она вдруг подумала, что лучше бы Франциск и правда ударил ее. Просто ударил, а не изощренно мстил, отнимая все и оставляя взамен лишь унижение и боль. − Ударь меня, − повторила она вслух совершенно спокойно. Он отшатнулся, ошарашено уставившись на нее, и королева продолжила. − Ударь и забудь о моем временном помешательстве. Не втаптывай меня в грязь, да еще и публично. Иначе ты переплюнешь в этом даже своего отца, − она выпрямилась, наблюдая за гневно раздувавшим ноздри сыном. − Мне надоел этот спектакль, − неожиданно легко вернув неестественную невозмутимость, объявил он. − Вам позволено, как и прежде, появляться за одним столом с королевской семьей, навещать моих братьев и сестер по согласованию со мной, посещать все королевские балы и приемы. Но никакой политики, никаких аудиенций, разговоров с послами, Советом и прочими, − подчеркнуто официально сообщил король и указал ей на дверь. − А теперь вам лучше уйти, у меня много дел. Екатерина смерила сына недовольным, полным обиды взглядом и направилась к выходу. Он не отделается от нее так просто. Она лишилась из-за него чести и репутации, она носила клеймо, как какое-нибудь животное, и она не собиралась до конца жизни прятаться в своих покоях, изредка выходя на обед, только потому, что, удовлетворив извращенную похоть и разозлившись, король охладел к ней. Она взялась за ручку двери, сделала шаг в открывшийся проем и тут же наступила на что-то, валявшееся ровно под ногами. На полу лежали розы. Те самые. Уже почти ожидаемые, но по-прежнему в один миг лишающие душевного равновесия. «С возвращением к обязанностям королевской шлюхи. Хорошо, что несчастные близняшки не дожили до этого дня» − было выведено красивым размашистым почерком на плотной дорогой бумаге. Королева перечитала приложенную записку вновь, повернулась к сыну, нетерпеливо ожидающему ее ухода, открыла рот, собираясь напомнить ему: он обещал, обещал избавить мать от этой мерзости, но так ничего и не добился… и вдруг ощутила полнейшее бессилие, невыразимую усталость и бесконечную апатию. К черту. Почему она вечно должна бороться? Почему ее честь и жизнь ничего не стоили? Почему даже собственный сын вытирал об нее ноги, выталкивая из своих покоев и своего сердца, чтобы потом насиловать при малейшем на то желании? Колени подогнулись, в глазах потемнело, розы и записка посыпались из рук, и она рухнула на пол, как срубленное одним ударом топора дерево. Франциск взволнованно бросился к ней, подхватывая на руки и зовя стражу. Рассыпанные вокруг цветы только добавляли драматичности и без того невеселой картине. − Я же приказал! Я предупреждал, что она не должна видеть всю эту дрянь! Так почему эта чертовщина здесь, прямо у меня на пороге? − взбешенный король изливал недовольство на нерадивую стражу, приподнимая нездорово побледневшую мать. − Я разберусь с вами позже. Помогите мне перенести ее на кровать, − приказал он, безуспешно пытаясь привести королеву в чувство. Мужчины бросились исполнять приказание, и уже через несколько мгновений она лежала на постели, почти сливаясь кожей со светлым покрывалом. Франциск отпустил стражу, подобрал цветы и записку и убрал их в ящик стола. Там хранилось уже немало подобных гадостей, вовремя перехваченных на пути к королеве. Он не говорил ей о них, предпочитая просто прятать и дожидаться результатов расследования. Его лучшие люди искали мерзавца днем и ночью, и за одну тонкую ниточку им уже удалось зацепиться. Не имея веских доказательств, он не спешил сообщать об этом матери. Взглянув на ее осунувшееся, встревоженное лицо, король опустился рядом с ней на кровать. Она еще никогда не бывала в его постели, да и сейчас повод нашелся далеко не приятный, но он не смог отказать себе в удовольствии лечь, коснувшись плечом ее плеча. Сердце немедленно защемило от любви и нежности. Когда она не кидалась на него с обвинениями, когда он забывал на минуту о нанесенной обиде, теплое и светлое чувство с отчетливым оттенком болезненной страсти быстро согревало Франциска изнутри. Словно догадавшись о его ощущениях, она вдруг перевернулась на бок, заставив вспомнить о поврежденной спине, и уложила голову ему на грудь. Франциск улыбнулся, не став бороться с желанием позаботиться, и накрыл ее свободным краем покрывала. Королевская кровать была огромна, а оно всегда казалось нелепо длинным, свешиваясь до самого пола. Сейчас это играло Франциску на руку. Он просто закутал их с матерью в огромный кусок ткани и наслаждался иллюзией. Иллюзией единения и близости. Лежать под покрывалом в одежде быстро стало жарко, но изможденная королева устроилась под ним с удовольствием, и Франциск терпел, обхватив ее за талию одной рукой, а второй распустив материнские волосы и зарывшись в них пальцами. Идиллия длилась бы долго, если бы не громкий стук в дверь. Франциск успел возненавидеть этот звук за время своего недолгого царствования. С утра до ночи что-то неизменно требовалось от него − срочно, обязательно и неизбежно. Он посмотрел на сонно посапывающую мать, снова погладил ее волосы, поцеловал в лоб и позволил стучавшему войти. На пороге появилась одна из придворных дам, совершенно точно не ожидавшая открывшегося перед ней зрелища. − Простите. Если я не вовремя… − начала она и пустилась в длинные, пространные объяснения. Франциск слушал краем уха. Опять что-то требовалось Марии, какие-то трудности с приемом для посланника Папы, счета от королевского портного. Все, что обычно согласовывались с ним на последнем этапе, пройдя обсуждение с королевой и королевой-матерью. Однако в данный момент короля больше интересовало, зачем он так поступил, зачем позволил этой девушке увидеть мать в его постели. От него не укрылись удивленные и заинтересованные взгляды фрейлины, и глупо было думать, что она никому ничего не расскажет. После того, как он сам впустил ее. Но на секунду, услышав чертов стук, он вспомнил ядовитые слова матери, вспомнил ее ненависть, ее сопротивление, ее предательство… и поддался искушению. Сломал последнее препятствие, скрывающее их связь от посторонних. Сделал то, чего его мать так боялась. Она лежала рядом с ним, растрепанная и спящая, и со стороны могло показаться, что под покрывалом она прятала наготу. Да сплетникам и не требовалось однозначных и точных деталей − рассказа фрейлины им хватит, чтобы полностью увериться в интимных отношениях короля с матерью. Он наказал ее, действительно наказал, и теперь уже не ощущал от этого радости и удовлетворения. − Что-то случилось? − встревожено спросила она, еще не успев вернуть себе злобную обидчивость, стоило Франциску отодвинуть ее и коснуться ногами пола. − Почему я здесь? − изумленно посмотрев на лежащее на ней одеяло, задала новый вопрос королева, избавив его от необходимости отвечать на предыдущий. − Тебе опять пришло послание, и ты лишилась чувств, − пояснил Франциск, наблюдая, как она поднимается с кровати, одергивает платье и подходит к зеркалу, чтобы поправить прическу. − Не буду больше стеснять вас своим присутствием, Ваше Величество, − вдруг заявила она и двинулась к выходу. Франциск удивился, ожидав от нее скандала или наоборот − жалобных просьб и описаний грядущих проблем. Но его мать просто встала и ушла. На мгновение во Франциске загорелось желание броситься за ней, вернуть, прижать и никуда не отпускать. Всего через несколько секунд такой шаг уже казался глупостью. Наверняка на это она и рассчитывала − заставить его понять, что он потерял. Однако она забыла одну простую вещь: он всегда мог получить ее обратно, в любое время дня и ночи, она всегда будет принадлежать ему. Пользоваться этим Франциск не собирался, но само осознание грело душу почти преступно. И Екатерина тоже понимала, что он быстро утешится такой мыслью, тем более клеймо на спине лучше любых слов говорило о ее принадлежности королю. Однако постоянное ползание перед ним на коленях могло оттолкнуть его куда надежнее, чем подчеркнутая холодность. Пусть он вспомнит, как ему жилось без нее. Королева знала − желание все еще теплилось во Франциске, иначе он бы не взял ее прошлой ночью, иначе не забрался с ней в одну постель сейчас. Она должна была разжечь это желание с такой силой, чтобы он объявил бывшую любовницу фавориткой. Неожиданно Екатерина задалась вопросом, каким образом Диана столько лет держала в своей постели ее мужа. Любовь казалась одновременно и слишком простым ответом, и слишком сложным. Генрих любил Диану, но ведь Франциск тоже любил Екатерину, любил куда больше, чем можно любить фаворитку и любовницу. В голове королевы вдруг возникла картина: они с Дианой за чаем мирно обсуждают, как подольше оставаться в фаворе у короля, не будучи его законной женой. Представив это, она остановилась посреди коридора, не дойдя до своих покоев совсем чуть-чуть, и громко расхохоталась. Несколько придворных прошли мимо нее с озадаченными лицами, некоторые даже не поклонились толком, но Екатерина смеялась и смеялась, поражаясь внезапному открытию. Даже успокоившись и снова оказавшись у себя, даже принимая пищу и основательно готовясь к возвращению ко двору, даже встречаясь после долгой разлуки с членами королевской семьи в обеденном зале, она размышляла только над одним. Она превратилась в Диану. Ту самую Диану, которая принесла ей столько горя и которую она так ненавидела. Конечно, Диана не приходилась Генриху матерью, но он любил ее с семи лет и мечтал заполучить в постель с пятнадцати. У них с Франциском все было практически точно так же. Вот только Екатерине не хватило ума удержать короля, и его жена пока не знала. Но это королева собиралась исправить − она вернет сына, и тогда Мария неизбежно тоже узнает. История повторится с поразительной точностью: король и любовница, старше его в два раза. Одна мысль об этом вызывала у нее смех и ярость, плохо сочетавшиеся друг с другом. У Дианы был выбор, за Екатерину его сделали. Она отказывалась признавать за него решение остаться с детьми и властью, а не отправиться в монастырь и провести там остаток своей жизни. − Нам нужно поговорить, − невестка поймала ее за руку на выходе из обеденного зала. Екатерина знала, о чем она собирается беседовать и разозлилась на собственную неподготовленность − подобного стоило ожидать и подобрать слова заранее. − Я слушаю, − нейтрально отозвалась королева, когда они уселись на обитый золотой парчой диван в одной из гостиных. Мария приказала фрейлинам оставить их, и Екатерина в очередной раз поймала несколько неприязненных взглядов. Над ней смеялись и осуждали с поразительной откровенностью − придворные шептались по углам, едва ли не показывая на нее пальцем, кланялись заметно ниже, чем обычно, и разговаривали только из вежливости. Впрочем, если Франциск и дальше будет отказываться встречаться с ней кроме как по необходимости, ничего не останется и от вежливости, а, возможно, даже и от этикета. − Я жду ваших объяснений, − Мария напряженно выпрямилась, и королева отстраненно заметила ее источенное переживаниями лицо, нездоровую бледность и мешки усталости под глазами. − Я жду объяснений от любовницы моего мужа, − Екатерина удивленно изогнула брови. Вполне искренне. Прямых доказательств у Марии не было, но сомневающейся она не выглядела. Королева подивилась поведению невестки, еще не забыв, как они сблизились за время, проведенное в таверне. − Почему ты так называешь меня? − она решила выяснить, что именно знала невестка и чего желала услышать от нее. − Бросьте притворяться! − зло закричала Мария, вскочив с дивана и тяжело опускаясь обратно. − Вы лгали мне раньше, лгали мне в лицо, когда я спрашивала вас об этом, но теперь вам не отвертеться. Вас видели с ним в постели дважды, и если в прошлый раз я не поверила, то сейчас он сам впустил фрейлину в свои покои, пока вы спали у него на груди, и мне не остается выбора, − она уставилась на Екатерину с отвращением, нервно сминая невесть откуда взявшийся в руках платок. − Мы не спали вместе тогда. Я потеряла сознание. Болезнь еще не отпустила меня, − пояснила королева, с трудом сообразив, что имела в виду невестка. Злость и обида на сына вновь поднялись в груди. За что он так ненавидел ее, если даже прежде чем бросить овладел ей, больной, а затем показал ее в своей постели фрейлине и вместе с ней и всему двору? Он не сказал Екатерине, не предупредил, а она и не поняла, почему подслушанные ею слуги говорили о «новой выходке потаскухи». − Чем же вы болели? Почему он не отходил от вас и не подпускал к вам ни меня, ни врачей? − явно не удовлетворившись ответом, Мария продолжила засыпать ее вопросами. − Мне… я… − Екатерина замялась, не сумев сразу придумать какой-нибудь подходящий недуг и не зная, почему просто не признается. Бесполезно было отрицать и дальше, тем более она и сама собиралась вернуться в постель сына. Но почему-то сказать Марии, глядя в глаза, что ее муж, король, изнасиловал собственную мать, запугивал, вынудив добровольно стать любовницей, заклеймил и содрал с клейма поджившую кожу, оказалось непосильной задачей. − Это травмы от тех лесных мерзавцев. Мы с Франциском не хотели, чтобы их видел хоть кто-то. И я… я лишилась рассудка на какое-то время. − Все называют вас шлюхой. Падшей женщиной. Говорят, вы сделали это ради власти. Я не хочу в это верить, но… − Мария затихла, обдумывая сказанное свекровью. Молодая королева в деталях видела, как ее били и пытались надругаться в лесу, поэтому пока не могла возненавидеть без оглядки, не услышав чистосердечного признания. Екатерина читала это в ее печальных темных глазах. − Скажите мне, просто скажите. Вы предавались страсти с Франциском? Может быть, это вышло случайно или… − она опять замолкла, осознавая, какую глупость говорила. Невозможно предаться страсти с сыном случайно. Даже специально сложно. Королева узнала это на собственном опыте. И все же Мария старалась придумать мужу и его любовнице оправдание. Это Екатерина тоже могла понять и тоже без труда сравнить с событиями из своего прошлого. − Мария, я… − она постаралась собраться с духом и признаться наконец, воспользоваться последним шансом. Один она уже упустила − тогда, в карете. − Мы с Франциском… «Любовники» − хотела сказать она и задержалась с откровением всего на долю секунды. Слово застряло у нее в горле, и вытолкнуть его сразу не получилось. − Я верю вам, − прервала Мария, резко поднимаясь с дивана и повышая голос, словно в последний момент испугалась услышать то, что и так давно перестало быть секретом. − Я верю вам, несмотря ни на что. Это невозможно. Вы и Франциск. Мать и сын. В одной постели… За моей спиной. Нет, этого не может быть, − она явственно обращалась к самой себе, позволяя догадаться, как часто занималась подобным самовнушением и до сегодняшнего дня. − Но если это правда… если я узнаю, что это правда, что вы забрались в постель моего мужа − ради власти или чего угодно еще − я уничтожу вас, изведу, сравняю с землей и перетру в пыль. Вы слышите меня? − Мария склонилась к озадаченно вжавшейся в диванную спинку королеве так близко, что та могла чувствовать ее горячее дыхание на своем лице. Екатерина лишь согласно кивнула, пообещав невыполнимое. Изумление оказалось слишком большим. Она никогда не воспринимала невестку всерьез. Вернее, никогда не воспринимала ее как опасную соперницу. Королева знала, что ей будет больно, что она будет страдать, что возненавидит любовницу мужа, но ожидать от нее вреда… такое не приходило Екатерине в голову. Сейчас же она вдруг испугалась. Она терпела Диану все проведенные во Франции годы, проявляя невероятное терпение, никогда не пыталась причинить ей физический ущерб… только потому, что была уязвима. Иностранка − всего лишь богатая, но не знатная, с невыплаченным приданным. Она не могла рисковать, лишив короля любимой игрушки. Мария же… Мария же сама была королевой. Королевой по праву рождения. Пусть Шотландия не приносила Франции ничего, кроме головной боли и убытков, Мария обладала большим политическим весом, чем Екатерина. Если она решит избавиться от свекрови, прикажет изуродовать или убить, это вполне могло сойти ей с рук. Сердце Екатерины снова зашлось от тревоги − зачем Франциск втянул ее в это? Как он мог не подумать, что ей нечем защищаться даже от его жены? Только его любовью. Той самой любовью, которая принесла королеве насилие и позорную отметину на спине. Мария скрылась за дверью, забыв попрощаться с погрузившейся в воспоминания и размышления свекровью, но ту это не задело. Слишком захватило Екатерину неожиданное осознание собственной уязвимости. Ей вдруг захотелось, чтобы сын крепко обнял ее, поцеловал в лоб и пообещал, что ничего не случится, что он позаботится о ней. Разве не заслуживала она хотя бы этого? Екатерина потрясла головой, отгоняя нелепые фантазии. Что за мечты изнеженной незамужней девицы? Франциск привязал ее к себе такими нитями, о которых она и не догадывалась, пока они не проявлялись совершенно неожиданно и не вовремя. − Потаскуха ходит с самым кислым видом, − послышался тихий девичий шепот у подножия лестницы, когда Екатерина как раз собиралась спуститься по ней и выйти из замка прогуляться. − Похоже, кончились ее постельные умения, − девушка громко захихикала. − Скорее всего, − согласилась другая девушка, чьи светло-рыжие волосы Екатерина могла разглядеть сверху. − Если даже фрейлины сопровождают ее не всегда. Может быть, король отнял их у нее за недостаточное старание? Представляешь, поработала ртом − есть фрейлины, отказалась − нет, − маленькая дрянь рассмеялась, вынудив и вторую залиться веселым хохотом. Екатерина подавила желание объявить о своем присутствии и приказать высечь наглых девиц. Всех сплетников − их набрался уже целый замок − не высечешь, а вот слушать, даже оскорбительные разглагольствования, могло оказаться полезным. − Да брось. Думаешь, она отказывается? Наверняка работает и ртом, и задом, и передом, чтобы выторговать себе побольше власти. Раз уж легла с сыном, чего мелочиться, − первая тоже возникла в поле зрения королевы, качая белокурой головой, и она постаралась запомнить лица обеих мерзавок, решив потом замучить их поручениями и наказать как самых нерасторопных служанок. − И что он в ней нашел? Мало того, что мать, так еще и немолодая, да и писаной красавицей не назовешь, − вторая задумчиво поводила пальцем по подбородку, а Екатерина вдруг разозлись по-настоящему. Эти две девки и сами непрочь были бы оказаться в постели короля, они обрадовались бы безмерно, даже если бы не получили ни единой безделушки за свои услуги − просто хвастались бы перед менее удачливыми подружками. Маленькие шлюхи осуждали ее, женщину, над которой король надругался и разрушил всю жизнь. − Назвать, может, и не назовешь, а ведь три дня назад видели ее в его постели. Совести у нее нет и никогда не было, − обе осуждающе закивали головами, изображая праведный гнев, и королева с непередаваемым удовольствием фурией пронеслась мимо них, угрожающе сверкнув глазами и упиваясь побледневшими лицами и стыдливыми поклонами до земли. Выход в сад остался далеко позади, один коридор сменялся другим, а Екатерина все шла и шла, почти срываясь на бег, и только у дверей покоев сына, поняла, куда так упорно стремилась. − Теперь ты доволен? − ворвавшись внутрь, завопила королева. − Достаточно ты наказал меня? − она взмахнула руками и тут же вытянула их по бокам, стараясь не вести себя, как истеричка. − Что случилось? − Франциск отошел от окна, откуда любовался видом, стараясь отвлечься от бесконечных дел. − Твоя жена угрожала мне, − честно ответила Екатерина, быстро пожалев об этом − глаза сына опасно потемнели. Когда дело касалось Марии, он всегда был на ее стороне. − Это неважно, она просто не может поверить в нашу связь. Она лишь очередная жертва, − постаралась исправиться королева, переводя беседу в более безопасное русло. − Ты обещал защищать меня, но сам бросил на растерзание сплетникам. Почему ты позволил увидеть нас? Я ведь даже не могла возразить − я лежала без сознания на твоей груди, а ты… ты воспользовался моей слабостью, чтобы унизить, − она прикрыла глаза, ощутив очередной прилив усталости и гадая, вызван ли он не восстановившимся здоровьем или слишком сильным чувствами. − Это вышло случайно. Я не подумал, − на лице Франциска появилось виноватое выражение, от которого он поспешил избавиться, отвернувшись от нее. − Неужели? − усмехнулась королева. Она знала сына. Еще совсем недавно она поверила бы его словам. Не было бы ничего странного в том, что молодой король не оценил последствия своих действий… но она уже неоднократно убедилась в том, с каким поразительным хладнокровием он просчитывал все будущие деяния. Он умел думать. Прекрасно умел. − А я полагаю, ты сделал это, чтобы унизить меня. Так же, как и… − Я не горю желанием тебя унизить! Сколько можно повторять? − разразился гневной тирадой король, разжигая в матери ответное бешенство. На секунду Екатерина задумалась над тем, какое идеальное зеркальное отражение они представляли сейчас друг для друга. − И поэтому ты овладел мной перед тем, как бросить? Что я, по-твоему, должна чувствовать? − Екатерина сцепила руки в замок, укоризненно покачав головой. − Поэтому ты отталкиваешь меня даже как мать, даже как королеву, позволяешь смеяться надо мной, оскорблять, называть шлюхой? Знаешь, сколько всего я услышала всего за несколько дней? Знаешь, как смотрят на меня, когда передо мной закрывают двери, потому что обед вдруг сменился на встречу с послами из какой-то крохотной, ничего не значащей страны? − она уже жалела о приходе сюда. Она унижалась вновь и вряд ли чего-то добьется. Неужели Франциску за месяц удалось отнять у нее гордость, которую она никому не позволяла сломать годами? − Это твое наказание. Мы обсуждали его. Ты согласилась. Я не добавил к нему ничего нового, − он отмахнулся, и она вдруг поняла − он не понимал, правда не понимал до конца, на что обрек ее. Она и сама не понимала, но каждый день открывал для нее все новые и новые грани падения с привычной высоты. − Но разве это наказание соразмерно преступлению? − Екатерина подошла ближе к сыну и обхватила за плечи, когда он отступил. − Я поддалась отчаянию и допустила ошибку. Я признала ее. Ты заставил меня унижаться перед тобой на коленях, а потом наградил клеймом. И даже это не удовлетворило твою жажду мести − ты бросил меня, бросил публично, так же публично признав то, что я грела твою постель. Разве мой поступок, который не нанес и не должен был нанести тебе непоправимого вреда, заслуживает такого наказания? Унижение, невыносимая физическая боль, полная зависимость от тебя, разрушенная навсегда репутация, ненависть всех и вся, даже детей я не могу увидеть без твоего разрешения. У меня не осталось ничего − ни власти, ни уважения, ни чести, ни положенных королеве привилегий и обязанностей, ни любви сына. Ты отнял у меня все, − она всмотрелась в его глаза, и на миг в них появилось сожаление. Но уже через секунду король выглядел прежним − холодным и отстраненным. − Государственная измена заслуживает смерти, а ты до сих пор жива, − отрезал он, выскальзывая из ее объятий. − Как ты можешь? Как ты можешь обращаться со мной так? − Екатерина разрыдалась в одно мгновение, чувствуя ни с чем не сравнимое унижение. Почему она всегда плакала рядом с ним, как самая недалекая простолюдинка? Муж никогда не видел ее слез, а сын купался в них, не прилагая к этому особых усилий. − Хорошо. Если ты не даешь мне другого шанса, я сделаю то, что ты хочешь, − вытирая влажные глаза и щеки, прошептала она и опустилась на колени. Совсем как тогда. − Если Ваше Величество желает, чтобы я ублажала вас, как шлюха из борделя, в надежде получить право входить в тронный зал и в детскую без разрешения, я сделаю это, − она взялась за ремень ошарашенного Франциска, отстраненно гадая, будет ли ей легче в этот раз. − Вы знаете, что я неопытна в такого рода утехах, но быстро учусь. − Мама, что ты делаешь? − король поморщился, перехватывая расстегивающую его штаны руку. − Такой любви ты от меня хочешь? Такой желаешь видеть? − прошептала она, поднимая на него поблескивающие от слез глаза. − Ты ведь осознаешь, что даже если заставишь меня ублажать тебя подобным образом по десять раз на дню или придумаешь что-то еще более унизительное, я соглашусь. Соглашусь потому, что у меня нет другого выбора. Ты лишил меня его еще тогда, когда впервые взял силой. Без тебя у меня нет жизни, а я хочу жить, Франциск, − Екатерина попробовала расстегнуть его пуговицы свободной левой рукой, так же немедленно перехваченной им. − Хочешь, чтобы я сказала это вслух? − она вопросительно посмотрела на недоумевающего сына. − Я твоя шлюха. − Замолчи! Закрой рот, пока я не промыл тебе его с мылом! − взревел Франциск, кидаясь на нее, словно лев, одним рывком поднимая с колен и встряхивая за плечи, грозясь оставить на них синяки. − Никогда не смей настолько унижаться! Я не хочу этого! Это вызывает у меня отвращение! И ты не должна вести себя так! Ни по какой причине не должна! Никогда! Ты поняла меня? − он встряхнул ее еще раз, впившись глазами в порозовевшее и опухшее от недавних рыданий лицо. До него Екатерина не знала об этой своей особенности − от слез она опухала в считанные минуты. Неожиданно королева вспомнила нелепые советы сердобольных служанок, собиравших ее в путешествие к будущему мужу много лет назад. Белокожим блондинкам, говорили они, негоже много плакать − глаза становятся водянистыми, кожа краснеет, лицо раздувается, как от укусов насекомых, и вряд ли какой-либо мужчина найдет его привлекательным. Королева мысленно усмехнулась тому, какую ерунду вспомнила в столь непростой момент своей жизни. − В прошлый раз ты был более чем не против, − съязвила она и чуть не упала от того, что сын отпустил и оттолкнул ее безо всякого предупреждения. − Уходи, − едва сдерживая злобу и отвращение, приказал Франциск. − Уходи немедленно. Екатерина безразлично взглянула на его перекошенное яростью лицо и молча покинула покои короля. Апатия вновь навалилась на нее, и в другой ситуации королева бы всерьез задумалась над не прекращавшимися резкими сменами настроения, но сейчас ей было все равно. Все это не имело никакого значения. Екатерине подумалось, как бы вел себя Франциск, если бы тогда, вернувшись из леса, она покончила с собой. Горевал бы он или забыл бы про нее на второй день? Неделями шептав о вечной любви и безумной страсти, он в один миг без труда избавился от нее и не проявлял никаких переживаний по этому поводу. Возможно, если бы он все-таки понял, что мог лишиться ее навсегда, он проявил бы больше сочувствия и прощения. Но как доказать свою незаменимость королю, который действительно обладал правом получить кого угодно, в том числе и собственную мать, в любой момент? Пока ответа у Екатерины не было. Кивнув страже, она переступила порог своих покоев, погрузившись в царившую там темноту. Гадко и холодно − именно это ощутила королева и глянула на почти сгоревшие дрова в камине. Взгляд зацепился за стол. Даже не за стол и валявшиеся на нем насыпом бумаги и книги. Королева приметила примостившийся на самом краю кувшин с вином. Она не очень-то жаловала вино на ночь, но сегодня ей показалось правильным выпить бокал перед сном. Может быть, ее разморит настолько, что она заснет без сновидений. Все эти дни она спала просто ужасно − то жарко, то холодно, то бессонница часами, то беспрерывные кошмары. Да, ей определенно стоило выпить.