Благие намерения

Екатерина увлеченно составляла письма своим союзникам за пределами Франции: с каждым днем в ней все больше крепла мысль стравить Англию и Испанию между собой. Новоиспеченная королева Елизавета окончательно утверждала в своей стране протестантизм и на фоне тайного романа с упрочившим позиции при дворе лордом Дадли, о котором судачили в каждом уголке Европы, это становилось отличным шансом использовать Испанию. Филипп терпеть не мог еретиков и всячески демонстрировал свою неприязнь, призывая к смирению и строгости в качестве главных добродетелей католиков. Говорили, даже дочь Екатерины, Елизавета, которую испанцы искренне полюбили, стала выглядеть словно вдова − в черном, всегда собранная и не позволяющая себе лишней улыбки. Екатерина переживала за нее, ведь девочка была беременна, но, казалось, их с Филиппом брак сложился удачно, и пугающей выглядела только внешняя, неправдоподобно религиозная сторона. Романо на днях собирался возвращаться в Рим, и если слухи о безграничном влиянии Екатерины на короля хоть где-то и казались благотворными, то именно в отношениях с Ватиканом. Поэтому она отчаянно оттягивала момент, когда придется насильно пресечь их железной рукой, потеряв часть видимого всемогущества. Да, дела шли с переменным успехом, и сейчас Екатерина в очередной раз размышляла над ними, сидя за столом и уставившись в наполовину исписанный лист. Уже давно можно было готовиться ко сну, но она ждала визита короля, сама не зная, почему не переоденется и не облегчит задачу им обоим. Знакомое чувство предвкушения зародилось в груди еще несколько часов назад, и она боролась с ним, нетерпеливо ерзая на стуле и упорно отвлекаясь от него делами. Глупо и недостойно, но в голове короля вновь родилась какая-то неведомая ей пока идея, заставляя Екатерину мучиться любопытством. Они с Франциском уже несколько раз успели повторить тот вечер, когда он связал ее, только с каждым днем добавляли все новые и новые детали: она побывала и на спине, и на животе, он и ласкал, и хлестал мать умелыми ладонями, они поочередно договаривались и молчать, и не сдерживаться. Игра становилась острее и необычнее, и к своему стыду Екатерина поняла, что ей это нравится. Франциск всегда знал, как добиться для них неведомого прежде удовольствия, вынуждая мать подчиняться все легче и радостнее. − Наконец-то, − с порога заявил он, и она встала в знак приветствия. − Сегодня болтовня была особенно нудной и бессмысленной, − поделился король впечатлениями о разговоре с местными дворянами, разворачивая Екатерину спиной к себе, а она сделала в уме заметку, расспросить его, когда он разомлеет после любовных утех. − Не мог дождаться нашей встречи, − натянуто рассмеялся Франциск, сжимая ее соблазнительно выглядывающую в вырезе платья грудь и берясь за его застежки. − Ты не должен думать обо мне вместо дел государства, − кокетливо напомнила Екатерина, хотя оба они прекрасно понимали − дела государства всегда стояли для него на первом месте, как бы пылко он ни признавался в любви матери, и это порой ощутимо снижало степень ее влияния. Застежки сдались под ловкими пальцами короля − дорогое платье быстро отправилось к его ногам. Он взялся за корсет, и по рваным, грубым и нетерпеливым движениям она поняла, что напряженность Франциска никуда не делась − после встреч с ней он становился спокойнее и рассудительнее, но нездоровая обстановка при дворе вытягивала из него силы. Король нервничал, бледнел и часто злился, вынуждая мать вспоминать страшное предсказание Нострадамуса. Теперь она ждала, когда кузен отправится в Ватикан с благими вестями, чтобы она здесь, во Франции, разобралась со слухами, восстановив спокойствие в стране и сердце короля. А пока они используют другое лекарство − властные игры в ее спальне, позволяющие Франциску ощущать абсолютную вседозволенность и мощь. − У меня есть к тебе предложение, мама, − ожидаемо сообщил он, целуя обнаженную белоснежную спину матери, и Екатерина кивнула, еще более нетерпеливо гадая, что он задумал на сегодня и в то же время размышляя, какую выгоду из этого можно извлечь в будущем. Использовав искалеченные запястья и надавив на жалость, пару дней назад она получила его разрешение вновь вести официальную переписку с различными заметными фигурами в Европе. Конечно, следовало соблюдать осторожность, и на деле она вовсе не обладала таким влиянием, в котором ненавязчиво пыталась убедить других, но это было первым шагом к реальному политическому весу. − Я собираюсь высечь тебя сегодня, − пояснил Франциск, выводя замысловатые зигзаги на ее плечах и ожидая ответа. Екатерина застыла, ошалело соображая, как относиться к такой новости. Она ждала чего-то необычного и изощренного, но высечь… по-настоящему высечь… Она знала, что такое бывает, что порой Франциску хочется грубости, она сама так и не отогнала окончательно мысль испробовать на себе ремень, и все же… подобное... подобное ассоциировалось у нее исключительно с наказанием, с тем, как секли нерадивых слуг и распутных девиц. И всегда они ревели и визжали, словно свиньи, изворачиваясь и умоляя прекратить. Можно ли от такого испытать что-то помимо боли? В чем его прелесть? Как это делалось? У Екатерины мгновенно накопилось множество вопросов, и не все она собиралась задавать. Она не в том положении, она не хотела рисковать. Возможно, она и вынесет новую проверку на прочность, стиснув зубы и закусив губы до крови, ведь потом… потом ее наверняка ждала награда. Новый приступ любви и уважения от сына, который она постарается использовать. Возможно, он позволит ей открыто взаимодействовать с Советом. Это оставалось самым главным желанием Екатерины, самым неисполнимым и требовавшим полного доверия от короля. Доверие… она добавит его, исполнив прихоть Франциска. А боль… не будет же она сильнее той, которую Екатерина испытала от каленого железа. Она попробует. − Чем? − поинтересовалась Екатерина, плохо представляя процесс, свои ощущения и последствия. Она не испытывала холодящего душу страха: после клейма и игр с веревками Екатерина переносила боль с легкостью и даже удовольствием, да и Франциск уже доказал − он не причинит вреда ее здоровью и остановится по первому требованию. Тем не менее опасность по-прежнему существовала, к тому же, появятся следы, настоящие и требующие времени на заживление. − И шрамы… они ведь могут остаться… − Плетью. Поверь мне, я не буду бить в полную силу, и ее размер позволит не повредить кожу глубоко, − он погладил розоватое клеймо на пояснице матери, обхватил покрасневшие запястья, словно приводя доводы − она подчинилась уже не раз, и уже не раз боль принесла ей наслаждение. Возможно, за время унижений, вызванных его холодностью, она все же повредилась рассудком, а возможно, неосознанно всегда искала боли, единственного неизменного чувства в долгой и непростой жизни, но Екатерина действительно заходилась в блаженстве, когда король в постели хлестал ее, сжимал до хруста, выворачивал под разными углами, связывал и крутил во все стороны. Она позволяла себе слабость только здесь, в спальне, и только здесь это было безнаказанно, безопасно, сладко и даже выгодно. Франциску все больше нравилось откровенное подчинение матери, а она все яснее видела шанс стать ему самым верным другом и советником. − Что я должна делать? − она постаралась не выдать, как мало смыслила в подобных утехах. Она знала, что Генрих в последние месяцы перед смертью полюбил их, но он предпочитал, чтобы женщина властвовала над ним. Кенна рассказывала, как он просил душить его. Правда, потом покойный ныне король окончательно сошел с ума и сам принялся душить любовниц налево и направо, но Екатерина поспешила отогнать такие подробности − они достаточно помешали ей в прошлый раз. Она пробовала разузнать что-нибудь полезное, как только Франциск начал связывать ее, однако боязнь выдать посторонним свою настоящую роль в королевской постели помешала получить достаточное количество информации. Не искать же совета у бывшей шлюхи мужа. − Иди сюда, − приказал король привычно изменившимся голосом, и Екатерина подошла к столу, в ящике которого теперь хранились веревки самой разной толщины и длины. Франциск надавил ей между лопаток, предлагая лечь на стол, и она послушалась, вздрогнув, когда обнаженная грудь коснулась холодной поверхности. Король взял две веревки, больше напоминавшие шнуры, и принялся приматывать руки матери к ножкам стола. Она пошевелила ими на пробу − как всегда давая знать, что он не пережал их слишком сильно. Франциск не удержался и прошелся по позвоночнику матери − сначала пальцами, а потом рукоятью заранее выбранной, свернутой и спрятанной в глубоком кармане короткой плети. Было неимоверно сложно сдерживаться и не торопиться, ведь он так этого ждал. Он знал, что рано или поздно мать согласится, но рассчитывал скорее на «поздно», убедившись в том, какой сильный страх засел в ней. Однако она вошла во вкус меньше, чем за неделю. Можно сказать, ровно за неделю. Когда его только привлекло искусство связывания и плетей, он услышал: самое главное − найти женщину, способную хорошо переносить боль, любящую ее и готовую подчиняться тому, кто ее приносит. Все эти качества выплыли в его матери неожиданно точно: она всегда прекрасно справлялась с физическими муками, и клеймо стало тому лучшим свидетельством, она полюбила боль, отзываясь на нее стонами наслаждения и каждый раз с заметным интересом поглядывая на ремень Франциска, который он взял в привычку вешать в изножье материнской кровати. И она подчинилась, проявляя в постели одновременно страсть и покорность. Она желала, чтобы он ее высек − все тело матери радостно извивалось в ответ на любую грубость и кричало о жажде большего. Он уже представлял, как белоснежная кожа разукрасится красными узорами. Красное на белом всегда выглядело эффектно. К тому же, мать любила кровавые оттенки. Теперь под привычным алым платьем Франциска будут ждать столь же яркие полосы на ее спине. Знаки преданности, покорности и власти. То, чего ему так не хватало в других. В этих напыщенных, самодовольных болванах, хвастающихся родословной от Карла Великого и богатствами, которые последний раз, наверное, видели при нем же. Чертова знать с ее чертовыми сплетнями о слабости Франциска и его неспособности принимать решения самостоятельно от матери. Только с матерью он в полной мере ощущал себя могущественным и непреклонным королем, после встреч с ней он легче справлялся со своей ношей, и фанатичные, алчные дворяне смотрели на него с чуть большим уважением, после материнской покорности он верил, что подчинит всех остальных. Ему нужно было это − ее тело под его плетью, ее ум, поддержка, преданность и любовь. Снова проведя ладонью по подрагивающей спине, Франциск отошел и, примерившись, размахнулся. Он получит необходимое прямо сейчас. Свист разорвал тишину, и Екатерина вскрикнула − громко и болезненно. Это оказалось намного, намного мучительнее истерзанного зада и растертых рук. Плеть ударила мощно, вышибив из легких воздух и заставив натянуть удерживающие веревки. Теперь королева боялась, что не выдержит такого издевательства над собственным телом. Слишком невыносимо даже для нее. Плеть ударила во второй раз, пройдясь от шеи до копчика, и, пытаясь запереть боль в одном месте, Екатерина свела лопатки, которые тут же обожгло следующим ударом. − Больно, − не сдержалась королева после еще одного удара. Франциск обещал не бить в полную силу, но и без этого спина ныла и умоляла прекратить, а из зажмуренных глаз Екатерины текли слезы. Она стояла на подкашивающихся ногах, прижавшись грудью к по-прежнему ледяному столу и дергая связанными руками, отчего те вновь закровоточили и стали зудеть. На самом деле ей было не просто больно, а очень больно − кожу словно скребло, раздирало живьем, добираясь до самых костей, разрывало на части сотнями иголок. Ни капли привычного удовольствия, но Екатерина не хотела разочаровать короля. Возможно, она ошибается, просто не прочувствовала все правильно и до конца. Он ведь обещал наслаждение, и она испытает его рано или поздно, обязательно испытает. Если бы только плеть не задевала хотя бы ребра, не опускалась так тяжело, не вышибала дух за считанные секунды… − Так и должно быть, − сбивчиво бросил Франциск, снова размахиваясь и снова наблюдая, как мать подпрыгивает под его ударом. На ее коже одна за другой взбухали ярко-багровые полосы, будоража, маня и вызывая желание добавить к ним новых. − Не думай об этом. Думай о том, что чувствуешь помимо боли. Тебе ведь нравится. Нравится, как горит твое тело, как оно напрягается и расслабляется, как твоя кровь вскипает в ожидании боли и как велико облегчение после, − включая всю возможную фантазию, вспоминая и их с матерью общие утехи, и собственные утехи с другими, уверил ее Франциск. Он научился этому в Париже − тогда пресытившемуся придворными красавицами и желавшему высвободить ярость и обиду от предательства невесты Франциску удалось найти новый, невероятно волнующий способ получения удовольствия и облегчения от тревог. С прилежностью, какую бы оценили его учителя математики, словесности и стрельбы из лука, он бросился обучаться странному и будоражившему кровь ремеслу. Непросто было овладеть искусством выбора веревок, плетей и правильных ударов, но Франциск никогда не ощущал недостатка таланта. Взявшись за дело, он всегда доводил его до конца. Он тренировал навыки во множестве французских борделей, и теперь у него появилась возможность применить их с настоящей, любимой женщиной. Да, с девицами в борделях было проще и куда менее ответственно − они знали, на что шли, и не жаловались. Но и удовольствие не становилось обоюдным, не приносило полного удовлетворения, ведь шлюхами двигала лишь жажда наживы. Если же он не ошибется сейчас, а мать расслабится и перестанет накручивать себя, острее ощущений им вряд ли удастся получить. Он ударил, затем снова и еще раз, наблюдая за извивающейся на столе королевой. Она застонала открыто и протяжно − кожа словно взрывалась, словно каждую секунду оказывалась под тяжеленным прессом, давившим на нее нещадно, едва ли не лопалась. Больно, так больно. Один удар, второй и третий. Плеть свистела и шипела, врезалась в плоть, терзая и расцарапывая, неведомым образом не вспарывая до мяса. Екатерина металась из стороны в сторону, пытаясь облегчить страдания, но когда удар пришелся на бок, постаралась двигаться меньше, чтобы не повредить что-нибудь важное. Королева стиснула зубы, слушая звуки, напоминавшие трескотню змеи перед нападением. Легче не становилось, и она решила послушаться совета сына − задышала глубже и попробовала не думать о жалости к себе, отвлечься от внутренних метаний. Вдох − удар, вдох − удар. Не думать оказалось проще, чем она ожидала. Чувствовать лишь кроящую спину плеть и постепенно освобождать голову. Она научилась избавляться от мыслей, стоило сыну начать применять грубость, но сильные удары справлялись с такой задачей еще надежнее: кожа на спине вспухала и вздувалась, лишаясь последнего живого места, стол давил в живот, запястья горели, плечи выскакивали из суставов, но кроме боли не мучило уже ничего. Ни страх разочаровать, ни боязнь получить уродливые следы, ни жажда власти, ни множество других проблем. Франциск сменил угол, принимаясь хлестать ниже, и ткань подъюбника постепенно вспарывалась, оголяя зад королевы. Франциск смотрел на нее все более жадно и нетерпеливо. Его. Она только его. Она никому такого не позволяла, ни с кем не была… так. Она страдала, стонала, дергалась, всхлипывала, елозила на столе, ее бледная кожа краснела, набухала, изукрашивалась следами, но она не просила остановиться, не молила о пощаде. И это было самым верным признаком удовольствия. Еще немного, и она не только смирится, не только проявит терпение, но и станет поскуливать от наслаждения, принося наслаждение и своему господину. − Этого не может быть, − пробормотала Екатерина, мотая головой и чувствуя, как привычно начинает гореть между ног. Подобное теперь неизменно происходило с ней при любой грубости в постели, но при такой боли… Она не могла ощущать… это. Слишком неправильно, слишком извращенно. Совсем недавно она ждала удовольствия, не сомневаясь в том, что испытает его, а теперь не могла в него поверить. Ее секли, по-настоящему секли, но она даже здесь умудрилась почувствовать нечто… приятное. Она подалась назад, сама подставляясь под плеть, чтобы избавиться от напугавшего возбуждения, но помимо боли вдруг испытала слабый отголосок удовольствия и подалась назад снова. Не похоже на обычное наслаждение, но острее, ярче. На нее снова обрушился удар, но боль уже не так волновала Екатерину. Гораздо больше ей владело любопытство. Тело ломило, и она не знала, сможет ли завтра встать с постели, но с любознательностью, с какой когда-то учила латынь, королева ловила удары снова и снова, ощущая, как жгучая боль волнами растекается от спины к бокам, животу, даже груди, а потом вдруг вспыхивает искрами между ног − уже нелепым ноющим удовольствием. Что он с ней сделал? Она должна была это узнать. И Екатерина снова принялась подаваться назад, со стоном встречая плеть и натирая грудью стол. На ней наверняка не осталось живого места, и следы превратились в жуткие полосы и синяки, но вместе с усилившейся болью между бедер потянуло еще слаще, и Екатерине наконец удалось сосредоточиться на этом неестественном ощущении. − Достаточно, − объявил Франциск, когда она только-только вошла во вкус, застонала громче, остервенело задергалась, подставляя ему свою разбитую спину. − Для первого раза хватит, иначе ты неделю будешь поправляться. − Но мне нужно, − прошептала Екатерина, не в силах справиться с зудевшим внутри нетерпением, непереносимым желанием вновь заполыхать в блаженстве от смеси боли и наслаждения. По отдельности они не приносили и сотой доли такого эффекта. − Я помогу тебе. Сейчас, − улыбаясь, пообещал король, отбрасывая плеть и подходя к матери сзади вплотную. Прекрасно. Бордово-красный и впрямь прекрасно смотрелся на ее белоснежной коже. Вся спина изукрасилась длинными вспухнувшими полосами − пересекающимися, переплетающимися, накладывающимися друг на дружку. Он не удержался и провел по ним ладонью, услышав следом болезненный вздох. Франциск хотел бы продолжить прямо здесь, прижав материнские бедра к столу своими, но она еле стояла на ногах, отчего веревки сильнее впивались ей в руки. Он освободил их как можно аккуратнее и подхватил начавшую сползать на пол мать за талию. Она что-то шептала, пока он тянул ее к кровати, и он вновь улыбнулся, чувствуя абсолютную власть над этой опасной и такой притягательной женщиной. Франциск взглянул в огромные, почти черные глаза, уселся на постель и усадил мать на себя сверху, с трудом умудрившись стащить мешавшие теперь штаны. Ее исполосованная спина оказалась чуть ниже его лица, и он касался соленой чувствительной кожи губами, когда приподнимал мать выше, прежде чем проникнуть еще глубже. Она тихо поскуливала, и он старался двигаться мягче, медленнее и осторожнее. Возможно, потом, когда она привыкнет… Но и сейчас им было хорошо. Королеву снова разморило после жестокости, она склонила голову к плечу, уцепившись для поддержки за колено Франциска, и постаралась опускать бедра ему навстречу. Плавно, легко, словно он не хлестал ее плетью всего несколько минут назад. Он поцеловал подпрыгнувшую и длинно застонавшую мать в шею, сделал еще несколько более резких, частых движений и застонал сам. Слишком красивы оказались красные следы покорности и ощущение полной податливости ее тела. − Не покидай покои хотя бы завтра, − приказал Франциск, уложив окончательно размякшую мать на живот и отправляясь за мазью. Королева отчетливо засыпала, разомлев от боли, шока и удовольствия, поэтому не стала ничего возражать и только тяжело вздыхала, когда он обрабатывал ее повреждения. − Спокойной ночи, мама, − уже одевшись, пожелал Франциск, нежно и благодарно поцеловав ее в щеку, а потом неохотно отправился к себе. Екатерина сонно заворочалась, начисто забыв, что хотела расспросить его о встрече с дворянами, радуясь приятной пустоте внутри и решив не терзаться виной, стыдом и страхами ни сегодня, ни потом. Она будет волноваться лишь о том, чтобы поскорее заживить говорящие следы и никому не показать их до этого. Франциск снова оказался прав: на то, чтобы спина зажила хоть немного, нужно было хотя бы несколько дней. Однако королева выделила себе на выздоровление только один − кузен не мог ждать, а она собиралась проводить его, вручив последние инструкции. Поэтому Екатерина уже на вторые сутки осторожно оделась и отправилась навстречу новым интригам. Сорочку пришлось натянуть самостоятельно, чтобы не выдать своего состояния фрейлинам − спина болела, покрылась длинными зарубцевавшимися полосами и кое-где кровила. Франциск сказал, что в следующий раз все пройдет легче, и королева предпочла поверить ему, хотя и не представляла пока, как часто сможет выносить подобное. И все же ей было приятно. Так хорошо, легко… правильно. Даже сейчас, во время завтрака, с раздраженной невесткой напротив. Мария теперь неизменно смотрела на нее волком и едва сдерживалась от оскорблений. Каждая встреча с ней превращалась в кошмар − темные глаза жены короля смотрели на Екатерину, обещая месть. Мария презрительно кривилась, всегда уходя первой и давая понять, как сильна была ее ненависть. − Мария, не торопись, − Франциск ласково взял руку супруги, когда та поднялась из-за стола, так и не доев свою порцию, и Екатерина снова ощутила острый укол ревности. Король смотрел на Марию с нежностью и любовью, словно не предавался страсти с фавориткой-матерью почти ежедневно. Екатерине становилось все сложнее вспоминать, что она сама являлась разлучницей и не имела никакого права на этого мужчину. Она любила его. Слишком любила. Она приобрела наиболее опасную слабость из всех возможных. − Я сыта, − зло фыркнула Мария, бросив взгляд на излишне румяную и счастливую соперницу, увешанную подарками Франциска, − по горло, − она вырвала руку из его невесомой хватки и отправилась к дверям. Она просто не могла смотреть на этот позор, этот омерзительный грех. Франциск клялся ей в любви и все равно продолжал крайне редко исполнять супружеские обязанности, предпочитая постель любовницы, и хуже всего было то, что он любил и ее тоже. Невозможно не любить мать. Поэтому Мария пока не видела выхода − разлучить любовников сложно, и все же шанс есть, но как разлучить мать и дитя? Мать и дитя, связанных самыми невообразимыми нитями. Молодая королева искала решение. − Она привыкнет, − заметив, как погрустнела мать, Франциск поспешил утешить ее, − не переживай, − он улыбнулся и погладил материнский локоть. Екатерина улыбнулась в ответ, не выдавая своих мыслей. Конечно, Мария привыкнет. Вернее, не привыкнет, но научится лучше скрывать злобу и неприязнь. Екатерина уже прошла через это и прекрасно знала, как будут развиваться события дальше. Не то чтобы ее так уж сильно волновали чувства Марии, но жить под одной крышей с женой короля, обладающей реальной властью и его любовью, представлялось опасным. Сама Екатерина в свое время не обладала ни первым, ни вторым, и поэтому никак не могла противостоять Диане, смирившись с ней и в какой-то мере приняв. Мария же представляла настоящую угрозу, и стоило нейтрализовать ее хоть как-то, и лучше всего мирно. Королева пообещала себе заняться этим, как только будет решена проблема с Ватиканом и слухами при дворе. − Сколько еще здесь пробудет твой кузен? Ты говорила, ему нужно убедиться в том, что ты все еще при дворе и все еще со мной. Он получил достаточные доказательства? У нас много проблем, и я не хотел бы, чтобы он их видел, − словно прочитав мысли матери, поинтересовался король. Екатерина вздрогнула, подбирая ответ. Она не рассказала ему всей правды, лишь уверила в беспокойстве Папы и родственников − католический монарх открыто унижал коронованную королеву, к тому же приходившуюся ему матерью. Франциск согласился проявлять к ней побольше искреннего, а не показного, выражавшегося в дорогих побрякушках, внимания. Его это не тяготило и приносило радость, но открыто потребовать власти даже под угрозами Ватикана она побоялась. Нужно действовать постепенно, смягчая злое упрямство Франциска. И все же Романо следовало уехать как можно скорее. Она добилась достаточно, а Франциск вовсе не был дураком и прекрасно видел, куда гнула мать и ее родственники. − Он уедет. Тяжелая дорога сюда утомила его, но он уже набрался сил. Обещаю, в ближайшие дни он отправится в Рим, − переплетая свои пальцы с пальцами сына и не обращая внимания на презрительные взгляды присутствующих за столом, прошептала Екатерина. Король заметно расслабился, а она в очередной раз принялась раздумывать над разрешением противоречия: им обоим нужна власть, но когда она тянет ее на себя, потешаются над ним, а стоит ему проявить больше своей воли, чем обычно, к ней неслись недовольные посланцы из Ватикана. Нужно было срочно что-то делать. Сегодня она опять слышала громкие разговоры уже почти не скрывавшихся дворян о несостоятельности короля − недовольство росло, впитывалось в стены, отравляло все вокруг. Опасность переворота зрела прямо под крышей королевского замка. Екатерина собирала нужные сведения полдня, терпеливо выслушивая донесения фрейлин и шпионов, составляя планы и определяя роли − собственную, Франциска, важных дворян и каждого в замке, если не в королевстве. Все складывалось не слишком радужно. Религиозные трения осложнили существующие десятилетиями связи, и даже старые союзники теперь зачастую отказывались разговаривать друг с другом. Как бы Екатерина ни высчитывала, как бы ни выкручивала, выход вырисовывался только один − Франциск должен править железной рукой, держа в кулаке и католиков, и протестантов, не давать никому ни капли власти, подчинить обе стороны, проведя между ними жесткое разграничение и только потом приведя к компромиссу. Сейчас каждый обязан был узнать свое место, и ей самой не осталось и его кусочка рядом с троном сына. Екатерина старалась принять это, принять необходимость временно отступить, хотя бы создать видимость, но у нее не получалось. Она слишком, слишком привыкла к власти, слишком долго ее добивалась, она согласилась стать шлюхой ради нее. Королеве приходилось готовить жертву, к которой она оказалась не готова. Череду донесений нарушил уже знакомый человек в черном, и она совершенно не обрадовалась его визиту, почти не ожидая хоть каких-нибудь приятных вестей. Да и не ко времени он пришел. − Ваше Величество, − он поклонился, подозрительно улыбаясь, − я принес вам новость, которая вас обрадует. − Если опять какое-нибудь бессмысленное письмо, лучше приберегите его до следующего раза, когда доставите своим расследованием реальную пользу, − бросила она, надеясь высвободить хоть немного накопившейся внутри злобы. Человек в черном вновь совершенно не смутился пребывавшей не в духе королевы и даже по-отечески улыбнулся ей. Екатерина занервничала сильнее. Забот хватало, на новые у нее просто не было свободной минуты. − Да, вы правы, это письмо. Письмо, написанное бывшему хранителю королевской печати Бертрану, − пояснил он, едва не лопаясь от гордости. − И что? − глупо спросила Екатерина, непонимающе хлопая глазами. Помощник короля слишком любил эффектные выступления, за которыми терялась суть. В голове уже образовалась каша из всевозможных сведений, требовавшая тщательного переваривания. − Когда мы разобрались с письмом Монморанси, немедленно принялись вычислять его отправителя. Должен признать, это стоило определенного труда, − явно похвалился он, приосаниваясь, − но мы выяснили. Его отправил Бертран. Это показалось нам странным, ведь они с Монморанси не так уж много общались. Мы предположили месть за какие-нибудь уже забытые всеми столкновения, но дело оказалось еще интереснее. У него в доме мы не нашли ничего подозрительного, и вел он себя уверенно, если не сказать нахально, но в тайнике, за картиной, намертво прилепленной к стене, мы обнаружили новое письмо. Оно понравится вам, − он протянул разволновавшейся в наконец-то завладевшем ей предвкушении Екатерине свернутую в трубку бумагу. От растерянности она даже не посмотрела на остатки тщательно сколотой бордовой печати. − Думаю, вы догадаетесь, за чьим портретом пряталось это послание, − человек в черном сочувственно улыбнулся, наблюдая за тем, как бегают глаза королевы по изящно прописанным буквам. − Дрянь! Костер будет слишком щадящим наказанием! − завопила она, дочитав и уже давно поняв, кому принадлежал почерк. Конечно, все выглядело логично. Она всегда догадывалась, что аноним обладал мощной шпионской сетью, многое видел и знал сам, имел огромные связи и вероятнее всего большое влияние при дворе. И он ненавидел ее. Не просто за то, что она была лишь наследницей итальянского рода банкиров по происхождению, не за то, что она якобы сотнями убивала невинных и травила врагов самыми мучительными ядами. Нет, здесь было что-то личное. Личная вендетта. Теперь все стало на свои места. Оскорбление за оскорбление, удар по материнскому сердцу за разлуку с сыном, грязные намеки за так и не отданное до конца сердце любовника. Ее вечный враг. Самый хитрый, изворотливый и подлый. Самый ненавистный, опасный и самый успешный. − Я должна была убить ее сразу после смерти Генриха. Но он взял с меня слово. Этот ублюдок взял с меня слово! Они всегда измывались надо мной! Будь они прокляты! − полным отчаяния голосом закричала Екатерина, так громко, что человек в черном отскочил от нее, несмотря на закаленную годами различных ужасов выдержку испытав настоящий страх. В глазах королевы горела сама смерть. − Не торопитесь, Ваше Величество, у меня есть подозрения, что… − начал он, собираясь поведать ей обо всех сложностях и подводных камнях этого дела, но королева уже не слушала, наконец-то получив шанс отомстить, который ждала не один десяток лет. − Где она? Где эта шлюха? − зарычала Екатерина, с трудом подавив желание лично броситься за вечной соперницей. − Вы схватили ее? − наступая на посланника короля, едва не завыла она. Ей одновременно было очень радостно и очень больно. Гораздо больнее, чем когда плеть опускалась ей на спину. Столько лет муж и его любовница сознательно и несознательно издевались над ней и ее чувствами. Они смеялись ей в лицо, потешались над непроходящей несмотря ни на что любовью к нему. Не упускали случая показать Екатерине ее настоящее место. Она терпела, ограничиваясь почти беззлобными ответными выходками, и, сумев отлучить Диану от двора, предпочла забыть о существовании соперницы, даже дала мужу слово не причинить ей вреда и заботиться. Но эта дрянь нашла способ вновь поизгаляться над ней. Она заплатит за это. Теперь у Екатерины был законный повод и была власть короля. Никогда еще она так не радовалась тому, что являлась его любовницей. − Вы не даете мне закончить. Она скрылась, и уже давно. Сразу после смерти вашего мужа Диана де Пуатье исчезла, и больше никто ее не видел. По крайней мере, нам не удалось найти такого человека, − смело сообщил он, невзирая на ярость королевы, чуть было не поверженную после этого апоплексическим ударом. − Что? И вы смеете являться ко мне, не поймав ее? − она заметалась по комнате, едва не круша все вокруг, не в силах справиться с бушевавшей внутри бурей эмоций. Ненависть, гнев и мрачное торжество заслоняли все остальное. − Вы найдете ее? − титаническим усилием воли взяв себя в руки, поинтересовалась Екатерина. − Сделаем все возможное. Я как раз собирался отправиться в путь, но нашел минуту, чтобы сообщить вам новости, − слегка недовольно пояснил мужчина, явно желая поскорее убраться отсюда. − Езжайте и привезите ее мне. Вы слышите? − он кивнул и скрылся за дверью, а Екатерина снова принялась размышлять. Неожиданный, но приятный подарок. Конечно, старой шлюхе Диане не уйти, и рано или поздно она взглянет в ее лживые глаза, а потом отправит в пыточную и на костер. Потаскуха ответит за все. За десятилетия унижений. Только бы дождаться, только бы не наделать глупостей, не потерять головы. Она тоже направилась к дверям, побоявшись остаться одной и не справиться с волнением − уж больно сильно клокотала внутри ненависть. Однако на пороге вдруг возникла стража, чьих слов от растерянности она даже не поняла и отступила назад. − Прошу у вас аудиенции, Ваше Величество, − Екатерина недовольно посмотрела на появившегося в покоях Нарцисса. Она хотела было выдворить его грубо, но граф выглядел озабоченным и серьезным, словно и не имел привычки паясничать и играть на публику. Екатерина замешкалась, раздумывая. − Позже, − все-таки отмахнулась она. Месть оказалась так близка − долгожданная, желанная, сладкая. На этот раз Диана не отвертится, Екатерина добьется, чтобы ее сначала растянули на дыбе, а потом сожгли заживо, как ведьму, которой она и являлась. Королеве не терпелось обсудить все с сыном и выплеснуть хотя бы часть эмоций. Франциск не откажет своей фаворитке в одной-единственной просьбе. Просьбе мучительной смерти для настоящей преступницы. Екатерину тянуло, словно за шиворот тащило к королю, и она едва сдерживалась, чтобы не понестись со всех ног. − Сейчас, − с выражением крайнего беспокойства на лице безапелляционно возразил Нарцисс, взявшись за руку королевы, и она вскрикнула от резкой, неожиданной боли. − Что это? − он удивленно взглянул на появившееся из-под длинного рукава красное, разодранное, изувеченное запястье, немедленно выдернутое из его хватки Екатериной. За последние ночи она растерла руки до багровых ссадин, будучи сначала просто привязанной к кровати, а потом и встречая удары плети. Спина наверняка выглядела еще хуже, но в данный момент не сильно волновала Екатерину. У нее были проблемы куда важнее. − Не ваше дело, − фыркнула королева, отступая от Нарцисса, явно глубоко задумавшегося над увиденным. − Говорите, что хотели, и катитесь прочь, − надежнее закутывая руку в ткань платья, добавила она, сдаваясь под его напором и немного поостыв от болезненных ощущений. − Хорошо. Мне не нравится обстановка при дворе, − наконец-то вырвавшись из оцепенения, начал граф. − Король пал в ваши объятия целиком и полностью, осыпает вас подарками, исполняет ваши пожелания, уделяет все свободное время. И это случилось так быстро и внезапно, что знать мгновенно взбудоражилась и обозлилась. Истерики королевы Марии только добавляют масла в огонь − Гизы всполошились и рванулись мешать ваше имя с грязью, что навредило королевскому престижу еще больше, − он посмотрел так, словно ожидал немедленных решительных действий, но Екатерина не представляла, каких и зачем, ее голова еще не успела до конца воспринять даже результаты расследования, не то что совсем новые трудности. − И что требуется от меня? Я не собираюсь отказываться от него. Как и он от меня, − она закружила по комнате, стараясь успокоиться и остыть окончательно, но все равно нетерпеливо поглядывая на дверь. Нарцисс заметил это и встал ровно перед ней. − К тому же, вы должны понимать, как никто другой, что я пока не обладаю властью и реальным влиянием на короля. Мои возможности сильно преувеличены. − Тогда, скорее всего, вам стоит воспользоваться именно этим. Покажите, что вы во власти короля, а не наоборот, − предположил Нарцисс, снова поглядывая на руки Екатерины, и она подавила возникшее желание потереть запястья. Он мог догадаться, и на фоне всех прочих переживаний вдруг ярко высветилось еще и такое. Сейчас она даже не знала, на что давить − на свою беспомощность или на свое якобы всемогущество. Именно в эту несчастную минуту Екатерине не хотелось заниматься заговорами против власти, но ей не давали выбора. К тому же одна ошибка в разговоре с Нарциссом может потом стоить ей очень дорого. Королеву разрывало на части. − Мне не до этого! − наконец не выдержала королева, бросаясь на него. Она решала проблему недовольства дворян много дней подряд и могла посвятить один себе и лелеянью собственной мести. Всего один день. Даже не день − хотя бы пару часов. − Завтра вы можете умереть, если не предпринять что-то срочно! − тоже закричал Нарцисс и схватил королеву за запястье, вглядываясь в искаженное болью лицо. − Заговор зреет и почти готов, пока вы кувыркаетесь в постели короля, − он еще сильнее сдавил руку едва не заплакавшей от переизбытка чувств Екатерины. − Но вы можете использовать и это, если ничего другого вам в голову не приходит, − заметил граф, а она вдруг поняла, что он боится. Боится вместе с властью монархов потерять и свою власть. Он выстраивал ее годами и сейчас был готов на все, чтобы сохранить. − Сделайте вид, что вы не больше, чем его шлюха, и спасите жизнь всем нам! − потеряв на мгновение самообладание, подтвердил ее опасения Нарцисс. Екатерине стало не по себе − если находчивым и изворотливым графом владел страх, значит действительно все было очень плохо. − Хорошо. Хорошо, − сдавленно пообещала она, покачнувшись и поморгав. Екатерина слишком перенервничала, переволновалась, и, видя состояние королевы, Нарцисс предпочел обхватить ее за талию, на случай если ей вздумается упасть в обморок. − Отбросьте все остальное. Ваш сын исполнит любое ваше пожелание. Потом. Что бы ни владело вами сейчас, это всего лишь пыль, Екатерина. Забудьте об этом на время. Потеряете для действий всего несколько дней, и вашего сына сбросят с трона и прикончат. Как и других ваших детей. Можете представить, что сделают с вами, прежде чем убьют? − Нарцисс вгляделся в совершенно белое лицо королевы, наблюдая за ней. Екатерине явно было нехорошо, и она отчетливо переживала о чем-то еще, но они действительно не могли ждать. − Вы тянете Франциска в пропасть. Его любовь к вам. − Я что-нибудь придумаю, − пообещала Екатерина, приказывая себе забыть. Забыть о мести и клокотавшей в груди ярости. Тот человек сказал, Диана скрылась. Сначала ее следовало найти, а за это время королева разберется с недовольством двора, религиозных фанатиков и вельмож. Они тоже искали повод. Повод самим оказаться на троне. Нарцисс прав. Она вела сына к гибели. Все предпочитали видеть только внешнюю сторону их отношений, и никто не замечал, в каком положении она оказалась в действительности. Она вовсе не обладала тем, в чем ее обвиняли, но именно обвинения могли стоить им всем жизни. От короля избавятся, от его братьев тоже, а с ней сделают… сделают то, что и полагается делать со шлюхами, и только потом предадут смерти. Екатерина выпроводила Нарцисса, постоянно оборачивающегося и опасливо поглядывающего на нее, и ненадолго дала волю слезам. Почему-то это было так тяжело − всем сердцем хотеть отомстить и не иметь возможности даже поговорить об этом, иначе мстить придется уже из могилы. Франция погрузилась в такую пучину гражданских и религиозных междоусобиц, что ее монархам не осталось ни минуты на личные амбиции. Им приходилось каждую секунду ловить за хвост шпионов, заговорщиков, предателей, а сил на это оставалось все меньше − королевский престиж неумолимо падал. Падал из-за нее. Она должна была смириться и подчиниться королевской воле так, чтобы это увидели все, чтобы больше ни один наглец не шептался по углам, что король под каблуком у матери. Екатерина размышляла над советом Нарцисса − следовало показать ее истинную роль, истинное значение. Шлюха короля обязана владеть им в постели, но не на троне. Впрочем, в постели тоже не она владела им, а он ей. От этого стоило отталкиваться. Екатерина искала простое, эффективное и быстрое решение. Нечто такое, что продемонстрировало бы дворянам жесткость короля, его умение не беспокоиться о желаниях матери и любовницы… чтобы они пораскрывали рты от удивления, ошалело присвистнули и даже похвалили своего монарха, в тайне призадумавшись, не поотрубает ли он им головы при малейшем недовольстве. К вечеру Екатерина нашла решение. Только предстояло еще убедить в его правильности короля, ведь без его участия ничего не выйдет. Наступила уже глубокая ночь, когда тихо и почти бесшумно открылась дверь в спальню королевы, заставив ту обернуться. Франциск подошел к окну и молча уставился на пейзаж за ним. Подавленность и смятение читались во всем − позе, взгляде, молчании. Екатерина положила голову на плечо сына, решив, что пора сделать первый шаг. − Что тебя так тревожит? Расскажи мне. Ты знаешь, я всегда на твоей стороне и обязательно помогу тебе, − его рука обвилась вокруг ее талии с той же силой, с какой хватается утопающий за своего спасителя. − Ты не должна об этом думать, − после недолгой борьбы с самим собой выдал Франциск, привычно стараясь избавить ее от любых волнений. Только Екатерина уже знала. Знала все лучше него самого. − Я уже думала, − голос даже без ее желания стал мягким и нежным, стоило сыну проявить о ней заботу. − Я знаю, что не дает тебе покоя. В этом виновата я, − пальцы на ее талии сжались еще крепче. Королева неслышно вздохнула, готовясь к битве с упрямством сына. − Ты не виновата, − резко возразил Франциск, разрывая объятия и отходя к камину. Она снова сделала вдох − Екатерине и самой было непросто после утренних событий, но она приказала себе забыть о них и теперь просчитывала, как подготовить короля к тому, что она собиралась предложить ему. − Мы оба знаем, что виновата, − она снова подошла к сыну. От камина веяло жаром. Екатерина любила тепло, но после клейма старалась держаться подальше от горячих поверхностей и источников жара. Это был не страх, просто воспоминания, казалось, отдавались ожогом на пояснице. − Слухи при дворе лишили тебя покоя, и это обоснованно. Они угрожают твоей власти, Франциск. Зреет заговор недовольных. Ты в опасности, − она коснулась его щеки, отбросив закрывавшую ее прядь голос. − Не стоит говорить об этом, − снова начал отпираться он, сбрасывая ее руку. Екатерина подавила вспышку раздражения неуместным благородством сына и нежно улыбнулась. − При дворе укрепилась мысль, что ты полностью подвластен моей воле, окончательно отвернулся от жены и отказываешься с ее помощью подарить стране наследника престола, − жестко выдала она всю накопленную информацию, не собираясь ходить вокруг да около всю ночь. − Вы всегда все знаете. Сколько у вас шпионов при дворе? − ей стало не по себе от выражения бешеной злобы, появившейся на лице короля. Слишком сильно она походила на ту, которая горела во Франциске, когда Екатерина стояла перед ним на коленях, ублажая самым унизительным способом. Он давно уже не проявлял ее, но не стоило забывать, что он по-прежнему оставался способен на нее. − Все они служат вам, Ваше Величество, − смиренно склонив голову, уверила она, поглядывая на сына и отмечая владевшие им эмоции. − Вы знаете, но это ничего не меняет. Со сплетнями можно покончить, только укоротив языки, − ярость и задетое самолюбие собирались взять над ним верх, и Екатерина убедилась в правильности плана, разрабатываемого весь день. Он сыграет свою роль безупречно, никто не усомнится в спектакле. Король будет выглядеть именно таким, каким и должен. − Это только уверит двор в правдивости слухов и обострит напряжение в обществе, − она почти вплотную прижалась к сыну, чувствуя, как учащается его дыхание. План был необходим еще и для того, чтобы Франциск не нашел решение в отказе от нее. Он любил ее, но уже многократно предпочитал ей Францию. Вдруг советники убедят его избавиться от представлявшей опасность любовницы ради спасения королевства? При отсутствии альтернатив он мог и согласиться. Тогда она потеряет все. Нет, придуманный ею план выгоднее. − Есть другой выход. − Какой? − хрипло спросил он, нетерпеливо ухватив за волосы и уже опустив свободную руку ниже ее поясницы. Спина мгновенно зачесалась, но Екатерина не выдала дискомфорта, прильнув к нему еще сильнее. − На завтрашней встрече с представителями католической партии ты овладеешь мной у них на глазах. Грубо и жестко. Так, будто мое мнение ничего для тебя не значит, будто я игрушка для постельных утех, будто нужна лишь для того, чтобы ублажать короля, в любое время принимая в свое готовое тело. Потаскуха монарха, к которой он перестал питать особые сыновние чувства, не простив ее преступлений и угрозы собственному трону, − даже звучало омерзительно, и как она перенесет такое, Екатерина не знала. Слишком это походило на уже случившееся когда-то в жизни королевы. Но это было гарантированным решением проблемы − больше никто не подумает, что Франциск правит по ее указке, особенно если потом он нанесет пару вполне определенных визитов жене. Екатерина тоже извлечет выгоду − ее влияние на короля только возрастет, пусть и видно его будет лишь в темноте спальни. − Что? − на лице сына заиграла непередаваемая смесь эмоций, главным из которых было недоумение. − Ты понимаешь, что говоришь? Я никогда не унижу тебя так. Боже, перед сборищем этих глупцов и негодяев... Как тебе пришло такое в голову? − теперь в нем играли отвращение и ярость, но и их нужно было использовать во благо. Завтра все должны увидеть именно его жестокость и холодность к ней. Только физическое влечение и жажду отомстить за непозволительную дерзость, унизив самым говорящим способом. − Это решит все проблемы, и ты это знаешь. Важно лишь то, что ты возьмешь меня в тронном зале на глазах у нескольких влиятельных вельмож, которые донесут свои впечатления о случившемся кому следует. Гизы будут в восторге, − на секунду поморщилась Екатерина, представив, как со смехом и наполненными вином кубками герцоги обсуждают павшую в самую грязь итальянку. − Лишнего никто не увидит. Я вмешаюсь в ваш разговор, ты схватишь меня за волосы, поставишь на четвереньки, слегка приподнимешь юбки, и... − она прервалась, не в силах расписывать все в подробностях. − Думаю, ты прекрасно знаешь, как взять женщину. Не заставляй меня произносить это вслух. Главное, чтобы это было грубо и показывало твою силу. − Это отвратительно. Я никогда не слышал такой мерзости, − Франциск отвернулся, но потом вдруг крепко сжал ее в объятиях. − Мама... − Тогда мы все умрем. Ты, Мария, твои братья и я. Только если вас просто отправят в мир иной, мне еще придется помучиться напоследок. Любимую постельную игрушку короля, ненавидимую столько лет, так быстро не отпустят. Ты погубишь всех нас своим упрямством. Нас и Францию, ведь еще неизвестно, кто придет к власти позже, − она вырвалась из его рук и сделала шаг в сторону. Слезы правдоподобно потекли по щекам, вызывая у короля жалость и смятение. − Мы придумаем что-нибудь еще, − порывисто возразил король, в глубине души уже признав ее правоту. Екатерина видела это. Франциск любил свою власть и не хотел потерять. У него было такое право, и она сделает все, чтобы помочь сыну сохранить его. − У нас нет времени! − она тряхнула головой, с вызовом глядя на него. − Мы ничего не изменим, только покажем суть. Я любовница короля, и у меня давно нет репутации. Ты переживаешь не о том, о чем следует, − Екатерина скривилась, слишком сильно взмахнув рукой и ощутив боль в запястье. − Мама, подожди, − Франциск притянул ее обратно, подтверждая правильность тактики. Екатерина готова была рассмеяться − она уговаривала сына применить к ней насилие и обесчестить на глазах ненавистных вельмож в тронном зале. Нервы уже начали подводить ее. − Скажи, зачем тебе это? − Я люблю тебя. Ты мой сын. Я не могу видеть, во что превращают тебя и твое царствование жадные до власти и денег мерзавцы и оголтелые религиозные фанатики. Когда ты родился, я поклялась защищать тебя. Я делала это всегда и всегда буду делать. Хочешь ты этого или нет, − не задумываясь, ответила она. Пусть она желала сохранить хоть каплю власти и остатки прежней жизни королевы, главным для нее все еще оставалось благо сына. Ради него она едва не пожертвовала жизнью и сделала бы это снова, если бы такая необходимость возникла. Мать в ней всегда была сильнее всего остального, выгоду это несло или унижения. − И твои братья… Я ждала вас столько лет. Я не вынесу… − Ты не представляешь, как я люблю тебя, − Франциск прижал ее ближе, целуя в лоб и перебирая беспорядочно сбившиеся волосы. − Ты получишь все, что я только смогу тебе дать, − его руки заскользили по изувеченной им самим спине, и Екатерина облегченно выдохнула − он согласен, а значит, совсем скоро снова будет в безопасности. И она вместе с ним. − Мама... − Франциск склонился к ее лицу, и она приоткрыла рот, с неожиданным нетерпением дожидаясь, когда он коснется его своим. − Побереги силы на завтра, − после долгого и глубокого поцелуя, задыхаясь, пошутила она. Шутка была не слишком смешной, но лучше шутить, чем в красках представлять себя на полу под мужчиной, да еще на виду у всех. − Иди ко мне, − чересчур робко попросила она, развязывая пояс халата и усаживаясь на кровать. Глаза сына вспыхнули хорошо знакомой страстью, и, сбросив камзол, он присоединился к ней, накрывая тяжестью своего тела, разводя шире полы ее халата, скользя теплыми ладонями по напряженным бедрам, оставляя следы влажных поцелуев на шее. Он никогда не оставался в ее постели до утра, но впервые за все время Екатерина хотела, чтобы он это сделал. Она не станет просить его о таком одолжении, только постарается заснуть раньше, чем, бросив на нее благодарный и нежный взгляд, он поднимется и, одевшись, направится к дверям.