Благие намерения

Екатерина глубоко вздохнула и внимательно посмотрела на сына. Он выглядел спокойным и уверенным, хотя еще за полчаса до этого предлагал ей отказаться от их плана, не смирившись с тем, что им придется делать. Она и сама не смирилась. Ночью ей удалось уснуть раньше, чем Франциск покинул ее спальню, но сон был коротким и беспокойным. В нем она видела и смеющихся ей в лицо солдат из Флоренции, и обвиняющего ее во всех смертных грехах Генриха. Но самым ужасным оказалось видение, где жаждущие власти дворяне и религиозные фанатики расправлялись с Франциском, а потом и с его братьями. Возможно, она, как и Нарцисс, преувеличивала опасность, но во Франции уже давно не было такой накаленной обстановки. Самая опасная война та, которая прикрывается именем Бога. Религиозную войну стране не выдержать, но и католики, и протестанты не желали этого понимать, раздирая короля на части своими требованиями. Он должен править железной рукой, но Франциск еще слишком молод, слишком чувствителен и слишком жаждет справедливости. После этой мысли Екатерине захотелось провести ладонью по пояснице, сохранившей следы его справедливости. Утренние часы королева провела в тревоге, уныние не оставляло ее ни на секунду. Только-только все более-менее наладилось, только-только она стала фавориткой, заглушив голос совести, кричавший, как это дико и неправильно, только-только вместо презрения придворные стали испытывать страх перед ней, как Екатерине пришлось лично придумать план, который вернет ей насмешки в двойном размере. Слухи нужно пресечь. Если королевская власть пошатнется, она и сама потеряет все. Она идет на это не только ради Франциска и остальных своих детей, но и ради себя тоже. Тоска снова захватила Екатерину. Ей уже никогда не стать той, кем она была раньше. Фаворитка короля − вот вершина ее успеха. Любовница собственного сына. Не о таком влиянии на него она мечтала, днями и ночами молясь и пытая Нострадамуса его же видениями. Однако часть ее, та самая часть, молчавшая долгие месяцы, стараниями Франциска забытая и спрятанная глубоко внутри, теперь беспрерывно нашептывала Екатерине: это тоже шанс, воспользовавшись которым, она может получить власть, даже большую, чем прежде. Нужно только стать единственной женщиной и самым главным советником в жизни сына. Екатерина пока не определилась, что из этого легче − ее постель манила короля, заставляя приходить снова и снова, но и о жене он не забывал. Мария по-прежнему занимала главное место в его сердце. Екатерина не хотела избавляться от нее, но и согласиться быть просто любовницей, ночами терпеливо дожидающейся короля, не могла. Гордость еще не умерла в ней. Стать королю опорой тоже оказалось непростой задачей. Екатерина сама осложнила себе жизнь − Франциск и раньше далеко не всегда прислушивался к ней, а после ее предательства и вовсе относился с недоверием. Сегодняшняя жертва должна убедить сына в ее преданности. − Успокойся. Ты выглядишь настолько болезненно, что они скорее увидят во мне беспощадную тупую жестокость, чем твердость и решимость, − он легко провел пальцами по ее щеке. − Ты здорова? Может, стоит отложить? − Франциск смотрел на нее с все возрастающей тревогой, а Екатерина пыталась успокоиться. Почему она так разволновалась? Только выставит себя еще большим посмешищем. В конце концов, все и так знают, что она раздвигает ноги перед сыном. Этот раз принесет им обоим только выгоду. Проклятые сны. Проклятые страхи. Все из-за них. − Ни в коем случае. Ожидание вредно и для них, и для нас, − она постаралась придать голосу стальных нот, вызвав у сына улыбку. − Тебе стоило родиться королем, − пошутил он и поцеловал − по мнению Екатерины, слишком страстно для обстоятельств, благодаря которым они оказались здесь. − Не сейчас, − пожалуй, слишком грубо оттолкнула она его и отвернулась, чтобы вытереть рот. Двери в зал отворились, и стража пропустила десяток дворян. Одиннадцать − поправила себя королева. Идеальный выбор − знатные и обладающие весом представители католической партии. Идеальные свидетели, которые донесут впечатления об увиденном отсутствующим Гизам и прочим важнейшим семействам. − Ваше Величество, − выразили они свое почтение королю, склоняясь неубедительно низко. − Давайте отбросим любезности и перейдем сразу к делу, − Франциск с удивительной легкостью вжился в роль, пока Екатерина ловила на себе оценивающие взгляды. Не те, испуганные или ненавидящие, которые притягивала в последнее время, а настоящие, светящиеся неподдельным интересом. Они пытались высчитать, насколько важна и каким влиянием на самом деле обладает королева, ведь она впервые открыто появилась с сыном на таком серьезном мероприятии. Неожиданно ей стало особенно жалко разочаровывать их. − Это касается протестантов, Ваше Величество, − с негодованием начал один из дворян. − Несмотря на Эдикт, они продолжают сбиваться в небольшие общины и вести свою отвратительную пропаганду. Многие местные жители поддерживают их, помогая продуктами и деньгами, − он продолжил рассказывать о якобы бесчинствах протестантов, а Екатерина размышляла, насколько это глупо. Честолюбивые идиоты дерутся между собой, пока голод и последствия чумы раздирают Францию, погружая в мор и нищету. И Франциск зачем-то подписал совершенно невыгодный стране Эдикт. Королева пыталась выяснить причину, но он упрямо молчал. Эта тема мгновенно выводила сына из себя, и Екатерина все больше убеждалась, что за такой реакцией пряталось нечто важное, гораздо важнее обычной недальновидности или глупости. − Опять? − ожидаемо и искренне взвился Франциск. − Вы не можете справиться с кучкой протестантов и после того, как я издал против них Эдикт? − ему даже не пришлось притворяться. Он действительно разозлился. Екатерина хорошо знала, каким он становится в такие минуты. − Франциск... − решила она воспользоваться шансом начать представление. − Ваше Величество... − поправилась Екатерина под его недовольным взглядом. Трудно было понять, недоволен он ее обращением всерьез или просто играл роль. − Помолчи. Ты хороша не в советах, − разыгранное пренебрежение ударило неожиданно остро. Слишком хорошо Екатерина помнила время, когда оно было настоящим. Интерес в глазах дворян стал ярче. Теперь на нее пристально смотрели даже те, кто до этого лишь прошелся взглядом. − Они продолжают террор, Ваше Величество. Они нападают на королевских посланников и служителей Церкви, посланных укрепить истинную веру, − говоривший определенно обладал смелостью, раз продолжал, даже видя гнев короля. Или же король не внушал ему опасения, несмотря на написанную на его лице ярость. − Может, это потому, что королевские посланники и служители Церкви предпочитают укреплять веру, отрезая языки и отправляя десятки людей на костер? − с вызовом вмешалась Екатерина. Интерес во взглядах сменился ненавистью. Теперь эти болваны считали ее не только желающей прибрать короля к себе фавориткой, но и плохо притворяющейся еретичкой, хотя в высказанном ею предположении был смысл, доступный пониманию любого непредвзятого и более-менее сообразительного человека. − Я же приказал тебе молчать. Не забывай, кто здесь король. Если я иногда интересуюсь твоим мнением, это не значит, что ты можешь открывать рот без моего разрешения. По крайней мере, открывать для разговора,− Екатерина не сомневалась, что ее щеки сейчас краснее маков. Они с Франциском не репетировали, и на мгновение сказанное им показалось ей правдой. Эти слова не звучали бы так болезненно даже из уст его отца. Екатерине пришлось напомнить себе, ради чего они были произнесены, и снова принять невозмутимый вид, пока Франциск продолжал спорить с до идиотизма упрямыми дворянами. − Ваше Величество... − вмешался один из молчавших до этого посетителей, собираясь поделиться очередными призванными убедить размышлениями. − Чего вы хотите от меня? − прямо спросил король, явно теряя терпение. Ему нужно успокоиться, иначе когда дело дойдет до их плана, он на самом деле применит к матери силу, а ей совсем не хотелось пострадать от настоящих побоев − разыгранных на публику и так хватит надолго. − Когда в Англии истинная королева Мария Тюдор пыталась возродить католическую веру, она зажгла тысячи костров, и только смерть помешала ей... Вы должны зажечь гораздо больше, − теперь гнев разгорелся и в Екатерине. Эти люди толкали ее сына на невиданную глупость и ничем не оправданную жестокость, которая может стоить ему жизни. − Этого не будет. Мой сын никогда... − она прервалась на полуслове, когда рука с красовавшимся на ней королевским перстнем ухватила ее за волосы, чуть не сбив с головы корону. − Это был последний раз, когда ты ответила за меня. Пора преподать тебе урок. Как и всем тем, кто считает, что может править вместо меня, − Франциск толкнул ее с неожиданной силой, и Екатерина приземлилась на каменные плиты не слишком удачно − в одной из выставленных рук раздался неприятный хруст, а следом по запястью пробежала резкая боль. − Никто не в праве пользоваться моим расположением настолько, чтобы считать себя королем, − он потянул зажатые в кулаке волосы Екатерины вверх, и, протащив по полу, швырнул грудью на подлокотник трона. Удар вышиб из королевы воздух, но она послушно уперлась согнутыми руками в подлокотник и сильнее приподняла зад, чтобы облегчить королю дальнейшие усилия. Быстрый взгляд на присутствующих показал ей их шок и удивление. Они еще не осознали до конца, что произойдет на их глазах прямо сейчас − только ошарашено отскочили в прямо противоположную сторону. Шокированные возгласы послышались, лишь когда Франциск потянул ее юбки вверх, задирая их до пояса. − Каждый из вас должен знать свое место, − слишком назидательно заявил он и спустил прикрывавшие ее бедра панталоны. Она носила их в редких случаях вроде конной прогулки верхом, но сегодня ей показалось уместным использовать данный предмет гардероба. Пусть отобранные зрители думают, что она примерная, благовоспитанная женщина. Это даже забавно − все ведь в курсе, кто и как пользовался ее благовоспитанностью. Благовоспитанная шлюха, используемая для самых непотребных утех. Надевая утром панталоны, королева хохотала, как безумная, потешаясь над таким нюансом. Ей казалось, она посмеется не только над собой, но и над теми, кто будет наблюдать за одетой в шелковые панталоны чопорной вдовой, сношающейся с королем у всех на виду. Занимательнейший парадокс. − Ты ведь хотела трона? Как и многие здесь. Только ты его получишь − погреешь для меня, − рука сына огладила ее зад, и Екатерина принялась пересчитывать напольные плиты между тронами, чтобы не думать, как выглядела в этот момент, стоя практически на четвереньках с задранной юбкой и обнаженной задницей перед королем и десятком дворян. Никто из них даже не попытался возразить или высказать свое нежелание смотреть на непристойное представление. Это было странно − чувствовать, как откровенно оглаживают тело, словно смакуя каждый клочок нежной и бархатистой кожи, и слушать ошарашенные мужские вздохи пытающихся осознать происходящее дворян. Конечно, они пребывали в шоке. Такого древние стены замка и французская знать не видели как минимум несколько столетий. − Нет... − протянула королева, не желая, чтобы сын продолжал унижать ее странными ласками. Пусть просто овладеет, проявит грубость и добьется желаемого. Пока она еще могла себя контролировать. − Моя фаворитка не может говорить мне «нет», − совершенно чужим голосом возразил он, двигая ладонью по бледному заду матери еще увереннее. − Ее «нет» всегда значит «да», не правда ли? − вторая рука сжала ее ягодицу, заставляя Екатерину вновь отвлечься от зазвучавших громче и куда довольнее дворян. − Да, − выдавила она и мгновение спустя услышала, как он расстегивает свой ремень. Екатерина вздохнула, ниже опуская голову. Мужчины вокруг шептались, впиваясь в нее жадными взглядами, чтобы не пропустить ни минуты ее унижения. У королевы яростно горели щеки, а от откровенных смешков, плохо скрываемых даже при риске разозлить монарха, ее в буквальном смысле тошнило. Франциск уложил одну руку на скрученный нервными спазмами живот матери, больше не давая передышки, и вошел в нее сильным коротким движением под аккомпанемент зазвучавших еще громче изумленных возгласов. Почему-то она думала, что будет больно. Глупо, учитывая, насколько часто король овладевал ей, но события из прошлого отдавались порой совершенно нелепым образом: Екатерине казалось, он раздерет ее до крови, как сделали когда-то солдаты во Флоренции. Она не знала, какую тактику выберет сын, ожидая безжалостных и быстрых толчков, однако он предпочел куда более унизительный способ − проникал размеренно и долго, выходя и снова входя, пошлепывая по порозовевшим округлым ягодицам, натягивая до треска прядь волос, спавшую ей на спину. Когда он сделал это особенно мощно, Екатерине пришлось задрать голову, отклониться назад и устремиться к нему навстречу. Перед глазами вновь возникли перекошенные и насмехающиеся лица. Кто-то смотрел с неприязнью, кто-то с восторгом, кто-то с ярко выраженным омерзением, но ни в ком не читалась жалости. Зачем жалеть всего лишь шлюху, обязанную всячески ублажать своего господина? Теперь все видели ее место. То, чего они с сыном и хотели. Екатерине почудилось на мгновение, что, подобно героиням из тьмы веков, она отдала свою честь во спасение государства. Нет. Она не могла так польстить себе. Она просто любила власть и просто была матерью. − Двигайся, − почти брезгливо приказал Франциск, вынудив содрогнуться от осознания, как сильно напоминал его голос тот, который он использовал во время их разрыва. Королева послушно заспешила к нему бедрами, сильнее сгибая колени, подаваясь назад все нетерпеливее, проворнее, словно стремясь угодить даже в мельчайших прихотях. Он крепко вогнал ногти ей в кожу, и Екатерина сдавленно застонала − от неожиданности, а не от боли. Кто-то рассмеялся, посчитав это проявлением страсти, и она с трудом сумела не зажмуриться от стыда. Шепотки пролетели по залу еще явственнее, пока король умело вбивался в напряженное тело любовницы. Она постаралась отвлечься − вместо чего-нибудь приятного на ум сразу пришли воспоминания о монастыре. Екатерина дернулась, вильнув бедрами и заставив сына довольно вздохнуть. Она испугалась вновь потерять рассудок, но картины прошлого оказались неожиданно блеклыми, далекими, давно пережитыми. Она удивленно уставилась перед собой, рассматривая бархатную подушку сидения, не веря, что кошмар в самом деле отступил. Отступил, как она и рассчитывала, позволяя королю привязывать ее к кровати, а затем и сечь. Ее практически насиловали на глазах у французской знати, но она чувствовала лишь стыд, желание поскорее закончить и страх перед последствиями. Не страх из прошлого. Франциск помог ей. Помог забыть. Она ощутила знакомый и в то же время ни с чем несравнимый приступ любви к нему. Внутри что-то растеклось теплой волной − невыносимо, мучительно сладко. Екатерина задвигалась еще быстрее, совсем искренне, почти ежесекундно обхватывая вцепившуюся ей в бедро руку сына своей, едва не воя от давления впивающегося ей в грудь подлокотника, от усталости в полусогнутых ногах, от ноющей, сопровождающейся нездоровым хрустом боли в запястье, на которое приходился вес ее тела. Она не подумала, что боль теперь вызывала в ней вполне определенную реакцию и, только гортанно застонав в забытьи, услышав следом новый приступ хохота, опомнилась, попыталась сдержать удовольствие, позорившее еще больше. − Хороша, − тихо прыснул кто-то в кулак, наблюдая, как совершенно красная королева со съехавшей набок короной на растрепанных волосах, золотистыми прядями свисающими на трон, стыдливо поскуливает, двигая бедрами и сверкая повлажневшими глазами. − Шлюха-Медичи. Там ей самое место, − добавил другой, сплюнув на пол и растерев плевок сапогом. Екатерина зарделась еще больше, не в силах противостоять удовольствию, к которому так прочно приучил ее сын, и содрогаясь от испуганных вздохов, робких шуточек вперемешку с более смелыми оскорблениями. Франциск ободряюще погладил поясницу матери, натягивая ткань платья пониже, чтобы случайно не открыть клеймо, а следом мощно шлепнул ее по заду. Она вскрикнула, привычно приняв в себя еще глубже, и отчаянно попыталась вычислить, сколько времени потребуется ему. Терпение Екатерины было на исходе, но король то ли слишком вжился в роль, то ли наоборот, подобно матери, никак не мог совладать с эмоциями. Она решила помочь им обоим, наплевав на стыд, остервенело подаваясь то назад, то вперед, постанывая, стараясь максимально использовать все возможные мышцы, не вывихнуть окончательно горевшую огнем руку и не рухнуть на уставшие колени в самый неподходящий момент. Пережитое короткое удовольствие скорее мешало, но король приближался к цели куда более стремительно, чем раньше, и через несколько мгновений плохо соображавшая к тому моменту Екатерина по его рукам, стиснувшим ее бедра до нового звонкого женского вскрика, поняла, что все закончилось. Наконец-то. Осталось только убраться отсюда. Она надеялась, что сын натянет на нее панталоны и поправит юбки, избавив от необходимости при одевании еще более откровенно сверкать голым задом перед потешающимися дворянами, но вместо того, чтобы поскорее прикрыть обнаженное, оскверненное им тело, он вдруг ощутимо отпихнул уже не державшуюся так крепко мать в сторону. Не успевшая ничего сообразить Екатерина растянулась у подножия трона, наполовину прикрытая взметнувшейся юбкой, из-под которой на виду у всех стекали по голым до колен ногам густые белесые потеки. − Отправляйся в свои покои и приведи себя в порядок. Я приду вечером, − холодно и в то же время насмешливо приказал Франциск, поднимая королеву за волосы и наконец небрежно помогая поправить одежду. От шока Екатерина не смогла вымолвить ни слова, хотя и стоило как-то подыграть, делая спектакль совсем правдоподобным. Ее занимала лишь одна мысль: все видели не только омерзительное совокупление, но и его следы на ногах королевской любовницы. Сын не помог ей − он позволил всем в подробностях рассмотреть очевидные проявления его страсти на ее полуголом теле, просто отбросив в сторону обнаженным задом кверху. Почему-то к такому она оказалась не готова. Екатерина встала, мутным взглядом оглядывая присутствующих, чьи смеющиеся, довольные лица слились перед ней в одну смазанную цветную картинку, и неуверенно сделала несколько шагов. Король теперь не был ей занят, поэтому громкого смеха больше не слышалось от заопасавшихся дворян, но их горящие ненавистью и злобным торжеством взгляды никуда не делись. − Вернемся к делам. Можете поблагодарить королеву-мать − она остудила мое желание казнить вас всех за дерзость королю. Однако не стоит испытывать мое терпение снова. За одно лишь то, что вы видели зад моей матери, я могу отправить каждого из вас на дыбу. Неуважение королевской семьи − прекрасный, надежный и законный повод, − зычно объявил Франциск, не спуская глаз с прямой, как палка, спины матери, медленно двигающейся к выходу. Екатерина шла осторожно, боясь растерять последнее величие, надеясь услышать побольше и не в состоянии отогнать наваждение, вызванное случившимся. Голова кружилась, ноги дрожали, рука болела, и она поддерживала ее здоровой. Осталось немного, осталось только выйти отсюда. − И мама, − вдруг окликнул ее Франциск, заставив испуганно замереть на месте, − забери у ювелира те украшения, которые я выбрал для тебя. Они отлично подойдут к твоей ночной сорочке, − со смешком добавил он, а дворяне поддержали его оглушительным непристойным хохотом. Представление явно пришлось им по нраву − несмотря на страх оказаться наказанными за дерзость, они теперь радостно проявляли полную мужскую солидарность с королем. Осознанием своей никчемности, немыслимого и непоправимого позора, ощущением невиданной прежде грязи Екатерину накрыло окончательно и так сильно, что она едва ли не бегом бросилась к двери, чувствуя себя маленькой дешевой шлюхой. Платье запуталось у нее в ногах, отчего она едва не упала, вызвав настоящий гогот у присутствующих. Как преодолела последнее расстояние до выхода, она не помнила. Хотелось только бежать, бежать без оглядки. Ей казалось, она так и делала, сбиваясь с быстрого шага на бег и обратно, минуя пустые коридоры, ничего не видя от слез унижения. Однако когда Екатерина очнулась хоть немного, широко распахнула чешущиеся глаза, поняла, что не отошла от тронного зала совсем − просто выбралась оттуда, рухнула в ближайшую нишу, закрытую синим гобеленом с золотыми лилиями, и прижала ноги к груди. Мокро. Было мокро под всеми юбками и панталонами. То, что король явил своему двору, еще не высохло и дарило омерзительное ощущение грязи. Лучше бы он вел себя грубее, но не показывал… этого. Возможно, он не планировал швырять ее на пол полуголой и мокрой, возможно, все получилось случайно − они ведь оба нервничали, переволновались. Пока Екатерина не могла думать о произошедшем спокойно. Она сама предложила, сама настаивала, она не должна… Просто теперь она стала даже не обычной шлюхой, а наиболее дешевой и жалкой. Какая там власть − никто не взглянет на нее без плевка. Стоило ли оно того? Конечно, стоило, иначе она и дети умерли бы, потеряв все. Нет, не имело значения, что эти дворяне видели ее… такой. Вернее, имело, но не для нее… Екатерина запуталась в своих мыслях. Она всегда презирала тех, в кого сегодня превратилась сама. Ей нужно было время привыкнуть, осознать… Совсем немного времени. − Похоже, король разделяет наши опасения, но нужно быть осторожнее. Черт его знает, что ему в голову взбредет, − начавшим покидать тронный зал после аудиенции дворянам не терпелось обсудить случившееся в нем. − Его предложение выгодно и выделенные средства щедры, но то, как он поступил с ней… − Екатерина вжалась в стену, стараясь не выдать своего присутствия и расслышать получше. − Она шлюха, которая заигралась во всесильную королеву. Сколько болтовни было про ее возможности. Сегодня она переступила черту и подписала себе приговор. Такой позор не смоешь, − заметил один из собеседников, явно стараясь анализировать и мыслить здраво. − Слава богу, что король позволил ей не больше, чем раздвинуть ноги по его приказу. Без веской причины ее не примут ни в одном приличном обществе. Будет таскаться за сыном на веревочке. К черту ее. Главное, что у нас есть средства и распоряжение короля насчет протестантов. Их дома для собраний будут гореть, а тех, кто надеется тихо отсидеться, все равно казнят − за пособничество и организацию. Даже тех, кто обладают, не меньшими титулами, чем мы. Мы ведь давно этого добивались. Больше никому не скрыться. Это очень щедрое предложение, − рублено закончил свою речь он. Следом Екатерина расслышала стук сапог, подсказавший, что количество разговаривающих увеличилось. − Но Гизы тоже обещали неплохую сумму, особенно если последние Валуа падут, − совсем тихо заметил кто-то, наверняка испуганно оглядываясь по сторонам. − У них нет гарантированных шансов на успех. Страна раздирается на части множеством семей, и то, что они первые в этом списке, ни о чем не говорит. Они в любом случае скинут все на нас − и сам переворот, и его последствия, если он выйдет неудачным, − вмешался новый собеседник, постукивая чем-то по полу и делая паузы между словами. − Гизам все равно понравится известие − деньги и приказ короля у нас, а их племяннице ничто не угрожает. Шлюха никогда не составит ей конкуренцию на троне, − дослушав, Екатерина зажмурилась, понимая, что сейчас выносится приговор всей ее семье. Если они посчитают власть короля недостаточной, Валуа могут не дожить до вечера. Предложение Франциска и полное отбрасывание со счетов его фаворитки должны были соблазнить их. − И все же она хороша, − рассмеялся новый голос, разряжая обстановку. Королева облегченно выдохнула − сработало. Они испугались рискнуть всем, получив шанс этого не делать. Никому не хочется потерять головы, если можно получить желаемое без потерь. − Стонет сладко, ублажает умело, и зад у нее смачный, − теперь загоготали остальные, делясь комментариями о теле и умениях королевской любовницы. Екатерина вновь покраснела, выслушивая, какие пошлые звуки издавала и как, наверное, влажно и горячо у нее между ног. − Нечего нам обсуждать это здесь. Если король услышит, всем нам не поздоровится, − зазвучал еще один голос − с хрипотцой и придыханием. − Давайте уберемся отсюда, а потом решим, что говорить Гизам и прочим. Возможно, стоит обратиться за поддержкой к графу Нарциссу. Он умеет обращаться с любой знатью и обставлять все в нужном свете, − с таким предложением согласилось большинство, и уже скоро удаляющиеся шаги стихли где-то в соседнем коридоре. Екатерина выбралась из случайного укрытия, чтобы на негнущихся ногах направиться в свои покои. Снова и снова она размышляла, почему чувствовала себя так гадко. Она ведь заранее все знала, сама подбивала короля, смирилась, даже ждала, и вышло точно по плану, но… Она не хотела такой судьбы. Пусть убийца, шантажистка, бессердечная змея, пусть шлюха… но публичная шлюха, валяющаяся в ногах господина, оставившего на ней следы удовольствия, специально продемонстрированные ее врагам… Это оказалось слишком. По крайне мере, сейчас. Ей нужно было как следует отдохнуть и что-нибудь выпить. − Мама, как ты? − Франциск ворвался к ней вечером, выполняя данное в тронном зале обещание. Вбежал и застыл на месте: королева выглядела совершенно потерянной и измученной едва ли не сильнее, чем в период заживления клейма. − Я в порядке. Только руку повредила, − она подняла вверх туго забинтованное запястье и отпила глоток из наполненного чем-то ароматным бокала. − Ты все сделал превосходно. Думаю, спектакль удался, − она устало присела на стул, отставляя напиток и кутаясь в халат. − Я забрала драгоценности. Они очень красивые. Спасибо, − Екатерина посмотрела на сына совершенно пустыми глазами, распахнула темно-бордовый ворот и показала сверкающее на ночной сорочке ожерелье. − Боже, мама, что я с тобой сделал? − очнулся от оцепенения Франциск и бросился к матери, подхватывая ее и прижимая к себе. − Я не должен был. Несмотря ни на что, не должен был… Прости меня, − он поцеловал ее в лоб и обнял еще крепче, ощущая, как бешено колотится сердце у нее в груди, вопреки отдыху и выпитому вину, которым отчетливо от нее пахло. − Не говори ерунды. Мы оба поступили верно. Ты король. Настоящий король. Теперь все уверены в этом, − она подняла на него затуманенный взгляд, после чего Франциску захотелось лично уложить ее спать, поддержать, улечься рядом и ждать, пока она мирно заснет с разметавшимися по подушке и поблескивающими в темноте волосами. Во сне она была невероятно прекрасна. − Не надо. Пожалуйста, мне нужно побыть одной, − неожиданно остановила его мать, когда он уже потянул ее к кровати. Король ощутил болезненный укол разочарования и огорчения − она отвергала его помощь, предпочитала одиночество… но она имела право. После случившегося она имела право на что угодно. Она пожертвовала честью ради него, унизилась непозволительно даже для обычной женщины, а для королевы-матери, богатой и знатной − тем более. Такую жертву могла принести только она, только его смелая и любящая мать. В этот момент Франциск ощутил самый мощный приступ любви за всю жизнь − ответной, благодарной, искренней. − Я дам тебе все, что ты пожелаешь. Ты заслужила намного больше, чем я могу тебе дать. Я не доверял тебе, но ты… − пылко начал он, готовый исполнить малейший ее каприз, посадить на трон, убить любого по ее просьбе. − Знаю. Я знаю. Просто позволь мне побыть одной, − обессилено повторила королева, усаживаясь на кровать и подтягивая к себе одеяло. Франциск подчинился, посмотрев на нее в последний раз, надеясь, что она справится, перенесет этот позор, навсегда лишивший ее приличного имени, ведь как бы мать ни храбрилась, она была рождена, чтобы править, а не ублажать сына на глазах у улюлюкающей от восторга толпы. Он тихо вышел, наблюдая за ней, а потом приказал страже не спускать глаз с ее покоев. Мало ли, куда толкнет королеву потрясение. Франциск решил сделать ей что-нибудь приятное, проявить всю возможную теплоту, как только она позволит. Главное, самому не поддаться эмоциям. Екатерина тоже думала об этом − о том, чтобы, в очередной раз вкусив настоящей власти, он не наворотил дел. Она легла в постель с такой мыслью, но голова почти моментально отключилась, стоило ей коснуться подушки. Королева успела лишь вспомнить о кузене, уезжающем завтра утром. Она должна проводить его и уговорить не рассказывать Папе ничего о случившемся. Пусть поведают другие, выиграв немного времени. Наверное, теперь у нее будет хоть капля реальной власти, и она сможет показать ее Ватикану. Не зря ведь Франциск обещал исполнить любое желание матери. Утром она проснулась с мигренью и обмотанными вокруг шеи драгоценностями. Она просто не сняла их вчера. Забрала у ювелира, собираясь придерживаться легенды до конца, нацепила и забыла сразу же, как показала сыну. Неважно. Теперь у нее другие задачи на повестке дня. Екатерина тщательно подобрала платье, корону и, пропустив завтрак, отправилась встречаться с кузеном. В глубине души она рассчитывала, что он еще не знает и просто уедет, дежурно попрощавшись, однако неожиданная встреча с Марией в коридоре разрушила хрупкую надежду. − Я слышала, вчера были прекрасные скачки, − ухмыляясь, вместо приветствия сообщила невестка, а Екатерина начала судорожно размышлять, о чем она говорила. − Главным было поставить на правильную кобылу, − Мария откровенно рассмеялась, пока королева осознавала, что кобылой на скачках назвали ее саму. С трудом нацепив маску холодного безразличия, она двинулась дальше. Только-только успокоившееся нутро снова свело от унижения и стыда. Екатерина раз за разом напоминала себе, что результат был правильным, ожидаемым, но пока поддаться внушению окончательно не получалось. Время. Нужно время. Больше времени. Королева добралась до гостиной и глубоко вздохнула, намереваясь использовать свои выдающиеся актерские способности. Кузен смотрел на нее с удивлением, жалостью и ноткой раздражения. Значит, придется непросто. − Мне пора ехать, но я не знаю, что говорить Папе. Я уже подготовил прекрасный доклад в твою пользу, и он бы полностью удовлетворил его, я уверен. Но слухи, которые дошли до меня сегодня... Ты же понимаешь, Катерина… − первым затараторил Романо, позволяя понять, что слухи вовсе не были пустой болтовней придворных − в них уже верили и наверняка выяснили подробности. Королева недовольно поморщилась. − Это ничего не меняет, Романо. Нам с королем требовалось приструнить знать, и… − решив воспользоваться объясняющей все правдой, начала она, но кузен не захотел выслушать до конца. − Не меняет? Он обесчестил тебя на глазах у французского двора! Речь теперь идет не только о власти, но и о бесчестии всей нашей семьи! Это же позор! Такой же, как тогда, в монастыре, только его не скрыть! − гневно закричал Романо, и королева сначала растаяла от благодарности, уловив его заботу о ней, а потом дернулась, словно от удара, услышав о прошлом, которое они всегда старались не обсуждать. − Это временно! Слухи нужны сейчас, но когда они сделают свое дело, мы найдем способ их искоренить, и уже через пару недель о них никто не вспомнит! Про меня сочиняли множество мерзостей, поэтому я прекрасно знаю, как с ними бороться! − яростно бросилась в бой Екатерина, встряхивая волосами, искусно уложенными фрейлинами, краснея от обиды и ощущения, что нужна собственной семье ублажающей и склоняющей к их воле короля Франции исключительно за закрытыми дверями спальни. − Не злись, Катерина. Я знаю, тебе нелегко, − кузен подошел к ней и неожиданно обнял, совсем по-родственному. − Не хочу даже думать, что ты испытала там вчера. Ты привлекательная и умная женщина, заслуживающая больше, чем место придворной шлюхи в замке собственного сына. Ты богатая и знатная наследница, − он погладил ее по голове, вынудив Екатерину совсем растеряться. Неужели она выглядела так жалко? Неужели снова походила на бьющуюся в истерике маленькую девочку? − Почему ты никогда не думала сбежать? Они используют тебя. Все. Ты правда так любишь власть? − О чем ты говоришь? − ошарашено спросила она, недоверчиво высвобождаясь из объятий, и по сконфуженному лицу кузена понимая, что он пытался ее поддержать − совсем неумело, ведь Медичи не обучались любви и доброте, они знали только яды и жажду власти. − Может быть, ты и права. Слухи надо уметь использовать. Но это не отменяет того, что я не знаю, о чем говорить Папе. Ему доложат сразу же. Если ты только не найдешь, как это предотвратить, − Романо предпочел вернуться к насущному вопросу и отошел подальше к окну, пока Екатерина подбирала аргументы для Папы. − Говори то, что и собирался. Если он начнет расспрашивать о моем позоре, скажи, что ничего не слышал. Прикинься дураком. Ты ведь уезжаешь сегодня, ты мог и не поинтересоваться тем, что происходило непосредственно перед твоим отъездом. В такие минуты мужчины предпочитают пройтись по кабакам, а не общаться по поводу сплетен. Папа вышлет очередного выражающего недовольство посланца, но к тому моменту я уже придумаю что-нибудь, − лучшего плана королеве в голову пока не приходило. Нужно было потянуть время, а потянуть иначе не представлялось возможным. Если бы еще Романо возвращался в Рим подольше… но об этом просить она не будет. Хорошо бы, он согласился хотя бы не говорить лишнего. − Тебя это не спасет, ты ведь знаешь, − кузен с сочувствием посмотрел на нее и вновь отвернулся, а в Екатерине вдруг взыграла злоба − мощная, бессильная, подавляемая долгие месяцы. − Конечно, не спасет! Меня спасти могу только я! Пока вы сидите в Риме, целуя бархатные туфли Папы, я решаю множество задач, с которыми большинство из вас не справилось бы никогда! Я вынуждена быть любовницей сына, терпеть всеобщую ненависть, рисковать всем, подчинять знать любыми способами и навсегда втаптывать свое имя в грязь, чтобы спасти собственных детей! И все это под аккомпанемент насмешек и издевательств бывшей шлюхи мужа! Черт возьми, я даже ей шею не могу свернуть! И вы не готовы подождать всего пару недель, учитывая мой плотный график? − скороговоркой выплюнув полную ненависти речь, в конце Екатерина сорвалась на нервный смех, сводивший на нет ее грозность и величественность. Слишком много свалилось на плечи королевы за последние двое суток. − Диана? Диана де Пуатье? Ты о ней? Она ведь давно в Италии. Кажется, даже во Флоренции. Я думал, ты уже забыла о ней, − Романо растерянно захлопал глазами, не понимая, почему кузина вдруг вспомнила о сопернице, давно не появлявшейся при французском дворе. − Что? − изумленно спросила Екатерина, размышляя, не ослышалась ли. Ищейки короля разыскивали Диану по всей Франции, ежедневно присылая отчеты, где сообщали лишь о неудачах, а эта мерзавка тем временем притаилась на родной земле Екатерины. Королева едва не лишилась чувств, осознав слова кузена. Если они правдивы, нужно немедленно высылать конвой за проклятой потаскухой. − Козимо должен был сообщить тебе. Я слышал, как Папа поручал ему эту щекотливую миссию, − имя еще одного ее родственника почти не удивило королеву. Козимо одно время был послом и не очень с ней ладил. Может быть, он предпочел такую мелкую и в то же время болезненную для нее месть. − Черт бы побрал их обоих, − снова ощутив бесконечную усталость и полное бессилие, она просто опустилась в мягкое кресло и сложила руки на коленях. Даже там, где она имела реальную власть и шансы на успех, мешали предатели. Предатели из собственной семьи. Как же она устала идти против ветра. − Я ничего не скажу Папе. Обещаю, − смилостивился Романо, погладив кузину по голове и наблюдая в окно, как подводят к воротам замка его полностью готовую к поездке лошадь. − Мне пора. Я желаю тебе удачи. Ты справишься, Катерина, − на прощание подбодрил он королеву и, поцеловав в щеку, покинул гостиную. Посидев еще некоторое время, Екатерина поняла, что ей нужно отдохнуть. Отдохнуть так, чтобы забыть обо всем и набраться сил. Только вот она была почти уверена: обычный сон, даже долгий, не принесет успокоения. Вкус вина почему-то представлялся отвратительным, как и шуршание страниц книги. Существует ли способ призвать забытье и облегчение? Екатерина не знала. Впереди было еще полдня, но она отправилась в спальню бездумно зализывать раны. − Почему здесь так холодно? − первым делом спросил Франциск, зайдя в материнские покои. Последний раз такой мороз в обычно жарко, почти душно натопленных комнатах стоял много месяцев назад, после ссоры короля с матерью, свидетелем которой оказался его младший брат. Тогда Франциск только начал понимать, какой силой обладало влечение к королеве, и делал все, чтобы заглушить его, с маниакальным упорством ковыряясь в прошлом. − Почему ты не позовешь слуг? − ответа не последовало, и Франциск бросил тревожный взгляд на замершую у окна мать. Она выглядела почти так же, как он сам несколько дней назад, переступив порог ее спальни. Подавленность и тоска исходили от нее осязаемыми волнами. − Что говорят при дворе? Все идет по плану? − бесстрастно спросила королева, зябко поведя едва прикрытыми рукавами сорочки плечами. − Да. Пусть наш спектакль видели единицы, он еще долго будут обсуждаться по всем углам, которые только найдутся в замке. Слухи уже полетели дальше − вечером я получил несколько писем от известных своим недовольством королевской властью дворян с выражением полного почтения, − Франциск аккуратно взял ее плотно замотанную руку, снова виня себя за излишнее рвение − поврежденное веревками запястье матери теперь болело еще и от неудачного падения. − Ты не хочешь слушать, но я должен сказать тебе спасибо. Если бы не ты… − она поморщилась, недовольно отворачиваясь в сторону и явно не желая обсуждать такого рода подробности. − Я не знаю, как ты решилась на это, но я благодарен тебе. То, что нам пришлось сделать − отвратительно, и я до сих пор не могу смириться с тем, какому унижению подверг тебя, но это уже принесло результат. Ты была права. Как всегда, − о том, как безбоязненно теперь называли его мать всегда готовой отдаться ему бесстыдной шлюхой, Франциск предпочел не говорить, хотя и не сомневался − она знает, и это знание было одной из причин ее печали, дополнившей боль от публичного унижения. Он приобнял мать за талию и поцеловал в висок, отмечая холод кожи. Не только ему комната казалась ледяной. − Здесь и правда холодно, − вслух повторила Екатерина не озвученную им мысль и снова замолчала, накрывая его руку своей. − Мама... − неуверенно начал он, не зная, как она отреагирует. − Как мне тебя отблагодарить? Ты желаешь чего-либо из того, что мог бы тебе дать король Франции? − она молчала долго − Франциск уже перестал ждать ответ, когда мать вдруг резко развернулась к нему лицом. − Я хочу, чтобы ты убил их. Всех до единого. Каждого, кто видел мой позор. Каждого, кто опускал глаза, не в силах смотреть, и каждого, кто наслаждался моим унижением. Каждого, кто промолчал, и каждого, кто назвал меня шлюхой, − она посмотрела на него полным отчаяния взглядом, и на мгновение Франциску показалось, что в ее глазах заблестели слезы. − Я хочу этого так сильно, так невыносимо, будто только это способно унять мою тоску. Это глупо − мы не можем допустить массовой смерти представителей католической партии. И все же я хочу, чтобы они исчезли. Они словно и сейчас смотрят на меня с презрением и отвращением, − она задышала глубже, стараясь прекратить нелепую истерику, и отвернулась. − Я дура, Франциск, такая дура. О чем я переживаю? Почему? После того, как сама все рассчитала. Нелепость, − она скривилась, недовольная своей неожиданной слабостью. − Тебе нужно прилечь. Ты устала, − Франциск обхватил мать за талию и повел к кровати. Сегодня она не сопротивлялась, несказанно его обрадовав. Он аккуратно уложил ее на перину, накрыл поплотнее одеялом и забрался под него следом. Мать выглядела взволнованной и нездоровой, заставив прижать к груди и не выпускать, пока не пройдет хотя бы нервная дрожь. − Прости, что прогнала тебя вчера, − вдруг раздалось странное сопение у него под ухом. − Как прошел твой вечер? − Франциск удивился столь необычному разговору, но решил продолжить его, чтобы отвлечь мать от переживаний. − Я был у Марии, − не придумав лучшего ответа, король разозлился. Зачем он это сказал? Мать спасла его ценой собственной чести, а он не только побывал у жены сразу после случившегося, но и рассказал о визите ей. − Прости, я… − Все верно. Ты должен чаще навещать ее. Тогда расчет сработает окончательно. Если она забеременеет, половина проблем сразу решится, − спокойно прокомментировала услышанное королева, поглаживая его живот под рубашкой. Франциск в ответ погладил ее поясницу и поцеловал в макушку. Сейчас лежавшая рядом женщина казалась ему такой хрупкой и несчастной. Она не заслужила такого кошмара. − Франциск? − она вдруг приподнялась и посмотрела на него незнакомым взглядом − решительным и отчаянным одновременно. − Ты поможешь мне забыть? Ты причинишь мне боль? − самым обычным голосом спросила мать, и он на миг потерял дар речи.