Благие намерения

В дверь стучали − долго, настойчиво и громко. Вынырнувшая из глубокого сна королева охрипшим и слабым голосом дала разрешение войти в темные и душные покои уже начавшим волноваться фрейлинам. Девушки кинулись раздвигать шторы, приоткрывать окна, впуская свежий воздух, и желать своей госпоже доброго утра. Та не слушала их, пытаясь вытянуть тело из плена теплой и удобной кровати. Это оказалось непросто и удалось Екатерине только с третьей попытки. − Ваше Величество, вы здоровы? − одна из фрейлин смотрела на нее с тревогой, пока она усаживалась на постели, морщась и прижимая к себе одеяло. У Екатерины болела грудь. Так сильно, что стоило только прикоснуться, на глаза наворачивались слезы. Однако она не жалела о том, почему страдала сейчас. Все правильно. Так и должно быть. − Убирайтесь, − грубо приказала она и зло зыркнула глазами на испуганных ее состоянием девушек. − Можете идти. Я справлюсь сама, − уже мягче добавила королева, и те неохотно последовали приказу, периодически оглядываясь на нее. Екатерина опустила ноги на пол и стащила с плеч сорочку. Кожа под ней краснела теми же багровыми, местами кровоточащими полосами, что и спина несколько дней назад. Только тогда она почти не мучилась уже через сутки, а сейчас чувствовала − для облегчения будет мало даже трех дней. Она желала боли и она ее получила. Королева вспомнила, как просила сына вновь высечь ее и облегчить нелепые душевные терзания. − Ты причинишь мне боль? − когда она спросила, Франциск оторопел, а потом оскорблено отодвинулся от нее. − Конечно, нет. Тебе нужно отдохнуть, оправиться. Ты такое пережила, мама… − он протянул руку и погладил Екатерину по волосам, глядя с нежностью и заботой. Внутри снова потеплело, и стало чуть легче. − Да. И мне нужно лекарство. Боль. Боль поможет мне, − она прильнула к нему, горячо прижимаясь и поглаживая через рубашку. − Пожалуйста, прошу тебя, − Екатерина перекинула одну ногу через его бедра, ощущая, как горит, словно в лихорадке. Ее рассудок плавился под прессом позора и стыда, отвращения к себе и любви к сыну, ради которого она пожертвовала последней оставшейся у нее гордостью. − Ты нездорова. Нельзя сейчас, − опасаясь за мать, возразил король, тая под ее прикосновениями и поцелуями. − Нездорова лишь моя рука. Спина уже давно не болит, − прошептала Екатерина, забираясь ладонью под его ремень. Она поступала низко, манипулируя страстью сына, но ведь она все равно носила титул шлюхи и все равно нуждалась в боли. Он не навредит ей − только поможет. − Ты обещал отблагодарить меня. Я прошу о боли, Ваше Величество, − да, вместо власти и трона она просила короля о боли. Без нее ни то, ни другое не будет ей в радость. Екатерина чувствовала, что сойдет с ума, если не сделать ничего сейчас. Все в голове перемешалось, давило, кромсало на куски, вытягивало силы. − Ты уверена? − Франциск недоверчиво вгляделся в лицо матери, вытаскивая ее руку из своих штанов. Королева с готовностью кивнула и порывисто поцеловала его в щеку. Он сомневался, но тоже видел, что ей нужно. Он ведь начал все это с целью помочь матери, доставить удовольствие, отбросить страхи. − Вставай, − приказал он мягче, чем обычно, чтобы не напомнить о жестокости в тронном зале. Екатерина поднялась с кровати уже с облегчением, вернее с его ожиданием. Скоро она не сможет думать ни о чем, кроме боли, а после все будет казаться не столь ярким и выматывающим. Если под плетью сына она забыла ужас, случившийся много лет назад, недавний позор должен изгладиться из памяти еще быстрее. Она ждала решительных действий короля, но сегодня он показывал куда большую выдержку. Франциск аккуратно стянул до пояса сорочку матери и встал у нее за спиной. Его руки опустились на грудь Екатерины и принялись приподнимать, нежно поглаживать и ласкать ее кончиками пальцев. Она смутилась, не понимая, зачем он делает именно это вместо того, чтобы взяться за плеть, и одновременно прижалась еще сильнее, размякая и расслабляясь. − Лучше не трогать пока твою спину. К тому же, ты уже не почувствуешь той боли, которую ждешь, − зашептал Франциск, сжимая материнскую грудь чуть крепче. − Можно попробовать кое-что еще. Но это не просто больно, мама. Очень больно. Особенно с чувствительностью твоей груди, − добавил он, слушая тихие вздохи и невнятные стоны разгорячившейся под его ласками любовницы. − Причем тут чувствительность моей груди? − да, прикосновения к груди всегда разжигали в Екатерине огонь, тянущее внизу живота нетерпение, женское желание, так любимое в ней сыном, но она решительно не понимала, как связаны плеть и одна из самых отзывчивых частей ее тела… пока пальцы Франциска не потерли соски королевы, вызвав горячую волну удовольствия и низкий стон. − Ты хочешь высечь плетью мою грудь? − сглотнув, спросила она и облизнула разом пересохшие губы. Такое не приходило Екатерине в голову − женская грудь никак не соотносилась у нее с чем-то подобным. Следы, которые останутся на ней, будут поистине жуткими, а боль наверняка и вправду невыносимой. Но разве не этого она хотела? Забыться. Выпасть из реальности. Не ощущать стыда. Не помнить, как король грубо бесчестил ее на глазах у собственной знати. − Только если ты позволишь мне. Ты должна действительно хотеть этого, − Франциск погладил живот королевы, и она вернула обе его руки выше, туда, где скоро тоже появятся следы запретной и противоестественной связи. − Я хочу. Сделай это, Франциск. Так сильно, как только может быть, − он вздохнул у нее над ухом, выдавая предвкушение, и снова начал мять, стискивать и сдавливать материнскую грудь. Екатерина задышала громко и бесстыдно, ожидая исполнения своего желания, пока еще не передумала, не испугалась. Сын уловил ее опасения и, прихватив веревки из ящика стола, повел к сундуку, подаренному им вместе с ворохом платьев и драгоценностей. Раньше она не замечала ручек по его сторонам, но как только Екатерина улеглась на плоскую крышку спиной, ее руки оказались надежно примотаны над головой к одной из них. Она посмотрела на белоснежный с лепниной потолок, чтобы не видеть дальнейших приготовлений сына. Коже вдруг стало холодно, а внутри все сжалось от страха. Не страха боли, а страха неизвестности. Она не знала, что почувствует, что будет потом, понравится ли ей, какой окажется боль − резкой и короткой или ноющей и долгой. Пусть он начнет, пусть начнет поскорее… − Если ты не справишься, предупреди меня, чтобы я остановился вовремя, − Франциск взялся за рукоятку плети, рассматривая округлую, не слишком большую грудь с аккуратными розовыми сосками и примериваясь. Екатерина понимала, как много зависело от его точности, но она уже давно полностью доверяла сыну, иначе никогда бы не позволила использовать свое тело столь… необычными способами. − Боже! − вырвалось у королевы, стоило первому удару обрушиться на нее. Нежную кожу рассекло мгновенно, и из длинной яркой полосы принялась стремительно сочиться кровь. Боль была такая, что пальцы Екатерины мгновенно свело судорогой. Один нанесенный удар стоил двадцати по спине и сотни по заду. Она испуганно взглянула на сына: королева едва не потеряла сознание, но это не помешало ей бояться, что он передумает. Нет, ей нужно именно это. Чтобы сводило дыхание, чтобы тело трещало от острого и долгого давления череды ударов, чтобы зубы крошились от усилий не завыть, как животное. Франциск лишь поморщился, недовольный собой, и примерился снова. Плеть коснулась груди во второй раз, выбив из Екатерины новый крик. Она опасливо посмотрела вниз − добавленная полоса багровела, но не кровоточила. Болеть стало сильнее. Чесалось, зудело, саднило, умоляло приложить что-нибудь холодное. Екатерина задышала глубже, отгоняя желание потереть специфический ушиб. Третий удар тоже оказался выверенным, и между грудей заныло, закололо, отдаваясь в животе. Теперь кожу подергивало, как при гнойном нарыве, тянуло и щипало, как будто от вина, случайно пролитого на рану. Королева стиснула зубы, наслаждаясь ощущениями. То, чего она так желала. Больно, невероятно больно. Словно ее били под дых кулаками, вышибая не только дух, но и мысли, переживания, страдания. Она готова была молить сына продолжить. Он ударил еще раз − ровно поперек, почти у ребер. Боль взорвалась у самого сердца. Оно зашлось часто-часто, и Екатерина стала задыхаться, пока края получившейся полосы зарябило, стянуло и запекло. Перед глазами поплыло, отчего королева счастливо заулыбалась. Кожа горела, местами вспарываясь от ударов. Новый удар захватил бок − в Екатерину словно воткнули тупой нож, а потом медленно вспороли и искрошили им почки, желудок, кишки и бог знает что еще, превращая в кровавую жидкую кашу. Она захлебнулась собственным криком и задергала ногами, не сдвигаясь лишь потому, что чуть ниже живота ее удерживала вторая веревка. Королеву замутило − грудь теперь ныла постоянно, наливаясь тяжестью и зудом. Больше всего хотелось почесать разбитое место, а потом придавить, как прижигают каленым железом опасную подгнившую рану. Железо она уже познала. Оно так же огнем разрывало кожу в клочки, обнажая кровоточащее мясо. В следующий раз плеть задела соски, и королева взвыла от поистине нечеловеческой муки − тело как будто разрезали на части. Она неожиданно перестала ощущать свои ноги. Всего на несколько секунд, но этого оказалось достаточно, чтобы страх подпитал давящее жжение и резкое покалывание в самой нежной части груди. Екатерина замычала, закусив до крови язык, который тут же неистово защипал от слюны. Она решила, что лучше кричать, иначе она просто откусит его, слишком сильно сжав челюсти. Еще удар − из глаз посыпались искры, а кожу словно порезало битым стеклом. Резь тоже сопроводилась жжением от стекавшего с шеи соленого пота. Королева выгнулась дугой, насколько позволяли веревки, подставляясь под плеть сильнее. В голове уже звенела пустота, пальцы ног подгибались, скручиваясь судорогами, а ногти на руках впились в ладони до глубоких царапин. Плеть опустилась снова. Екатерина закричала, чувствуя, как по груди текут тоненькие струйки крови, а по щекам − горячие слезы. Ее выворачивало наизнанку, вспарывая, оголяя, выдавливая кровь и вопли. Никакого стыда, никакого ощущения грязи. Плеть обнимала ребра, вышибая воздух из легких, но дышать стало легче. Знать видела, как король насиловал ее в тронном зале и бросил на полу со следами своей страсти, но она не видела этого. Он помогал ей забыть, он выполнял ее просьбу, он заботился о ней, он наказывал их обоих. Плеть опустилась снова, грудь заныла до зубовного скрежета, багровея, едва не превращаясь в месиво. Она беспрерывно чесалась, свербела, горела, саднила, щипала, тянула, как будто за нее дергали, как будто неумелый любовник сдавил ее до одури самыми настоящими острыми, почти звериными когтями. Еще немного. Екатерина ждала − в животе уже закололо неестественным теплом, а значит, скоро заколет и ниже. Там, где Франциск совсем недавно доказывал свою королевскую власть. Нет, она не думала об этом, она думала лишь о боли, которая щекотала, дразнила и разрывала ее плоть кипятком, острыми иглами, жгучим ядом. Екатерина снова посмотрела вниз − вся ее грудь покрылась вздувающимися красными полосами, а соски отчетливо набухли и кровоточили, едва не рассеченные плетью пополам, напоминая два воспалившихся и опухших укуса пчелы. Такой боли она не чувствовала никогда. Такая боль растекалась от груди к шее, бокам, животу и всем органам в нем. Казалось, ни одно место в теле не осталось не дергающимся в агонии. Ее раздробило, расплющило, перемололо в мелкие куски. Локти и колени подпрыгивали, глаза закатились, кости заломило, Екатерина в буквальном смысле тряслась, без устали колотясь затылком об обитую железом крышку сундука, пока плеть в крошево раздавливала ей грудь опять и опять. Королеву словно поливали кипятком, варили в кипящем масле, поджаривали на костре − так все пекло, горело, жгло и пульсировало. Несколько новых ударов, и Екатерина захныкала − от невыносимых мучений и от наконец-то появившегося жара между ног. Там потянуло сладко и приятно, в сочетании с болью рождая настоящее блаженство. Воспоминания и метания остались далеко позади − королева громко стонала от наслаждения, подставляя искалеченную грудь под удары плети снова и снова. − Достаточно, − как и всегда Франциск остановился, когда ей оставалось совсем немного. Она недовольно всхлипнула и скривилась: стоило ударам прекратиться, терпеть боль стало сложнее − она больше не готовилась к новой, забывая о старой. Теперь грудь горела, ныла и свербела, превратившись в тяжеленный мешок, тянущий на дно все остальное тело. Екатерина закрыла глаза, приказывая себе расслабиться и разогнуть пальцы на руках и ногах. Получилось не сразу, но потом судороги отступили, сменившись легкостью. Она в который раз облизнула губы, когда король отвязал веревку, перетягивающую ее живот. Они еще не закончили. Плеть подводила Екатерину к грани, но только проникновение помогало окончательно переступить эту грань. Сын должен был овладеть ей, иначе удовольствие не станет полным, иначе сладкая пульсация между бедер испарится, исчезнет, оставшись горьким послевкусием во рту. Любовники, они любовники, и Франциск как никто знал, улавливал малейшие желания ее тела. Он уперся ладонью в сундук, примостив ее рядом с головой Екатерины, и развел ноги матери. Она посмотрела в его горящие страстью и удовлетворением от подаренного подчинения глаза, а потом выгнулась ему навстречу. − Перестань. Ты уже достаточно меня помучил, − она опять облизнулась, нетерпеливо заерзав, когда сын внезапно отстранился. Случайные движения потревожили притихшую боль, и заметивший это, задетый за живое ехидным замечанием, Франциск специально сдавил материнскую грудь − совсем легко, но в состоянии Екатерины это показалось ей пыткой. − Ты сама просила, − Франциск усмехнулся и милостиво толкнулся внутрь разгоряченного материнского тела. − Я не хочу, чтобы ты страдала. Боль не должна быть для тебя мукой, только удовольствием. Она помогает тебе, но ты должна знать меру, − уже совсем другим, тихим и ласковым голосом добавил он, и она лишь кивнула, готовая пообещать что угодно, только бы он продолжил. Слабая мысль на краю сознания мелькнула предупреждением − она не знала меры, она слишком привыкла страдать, превратив страдания в извращенное удовольствие собственной силой и стойкостью. Екатерина отбросила нелепую помеху и вновь застонала, встречая его с готовностью и облегчением. Совсем не как в тронном зале − он двигался мягко, плавно и уверенно, каждым толчком приближая их обоих к наслаждению. Несколько долгих, ощутимых прикосновений к набухшим и вспухнувшим соскам мгновенно отозвались желанным наслаждением, и Екатерина вскрикнула, содрогнувшись, не в состоянии справиться с собственным телом, наконец-то прошитым решающей вспышкой боли и одновременно удовольствия. Франциск посмотрел на нее со странным восхищением и прошелся влажными губами по исчерченной следами плети груди, отчего королева взвыла и в отместку обхватила его ногами, прилагая недюжинные усилия, чтобы двигать бедрами ему навстречу и не вывернуть по-прежнему связанные руки. Он задышал ей в ухо часто-часто, сжимая бедро и стараясь не свалиться с нее раньше времени. Екатерина мстительно улыбнулась, выгнулась, принимая под невообразимым углом, и услышала удовлетворенный стон вдавившего ее намертво в сундук короля. − Пойдем. Нужно обработать, − поцеловав и позволив ощутить соленый вкус крови во рту, он мгновенно вспомнил о том, что следовало сделать дальше, освободил руки матери, помог ей подняться на негнущиеся ноги и, поддерживая за талию, довел до кровати. В тот вечер Екатерине пришлось делать настоящий компресс − Франциск наложил мазь и прикрыл ее плотными салфетками, мгновенно намокшими от крови и лекарства, прежде чем королева натянула сорочку на плечи и укуталась в одеяло. Ей было так хорошо − голова наконец-то опустела, стыд ощутимо ослаб, напряжение спало. Екатерина заснула гораздо раньше ухода сына, спала крепко и долго. Только проснулась тяжело. Очнувшись окончательно и покончив с воспоминаниями, она выбралась из кровати и направилась к камину, чтобы сжечь жутко окрасившиеся в коричневый салфетки. Грудь ныла так, как не болела даже после каждых родов, когда ее туго перетягивали и пережимали, чтобы поскорее избавить королеву от сочившегося из нее молока. Даже просто двигаться было невероятно тяжело, и оделась она едва не воя от неимоверной пытки. Екатерина не желала мучиться одиночеством в своих покоях и поэтому приступила к исполнению обычных обязанностей. В это утро королева ходила медленно и осторожно, едва не поддерживая болевшее место руками и притягивая удивленные взгляды вперемешку с насмешливыми. Наверняка кто-то из сплетников уже посчитал, что король поразвлекся с ней, грубо вдавив в какую-нибудь горизонтальную поверхность и измучив до потери сознания. Конечно, такой расклад многим казался более чем приемлемым. Французскому двору страдания проклятой итальянки всегда приносили предельное удовлетворение. После завтрака ей неожиданно стало легче. Резко и в один миг. Ощущения перестали быть невыносимыми, превратившись скорее в неприятные. Екатерина испуганно замерла на своем стуле, не понимая, что случилось. Неужели она все же повредилась рассудком? Или собиралась умереть, и поэтому ощутила предсмертное облегчение? Мысли атаковали беспрерывно. − Это специальные травы в твоем чае. Лекарь посоветовал их, еще когда ты… была больна, − заметив ее беспокойство, пояснил Франциск и посмотрел на нее с заботой. Екатерина расслабилась, чувствуя ответную любовь и благодарность к сыну, не забывшему о том, что сделал с ней, пусть и по ее просьбе. − Мы идем в сад, мама, − он помог ей подняться и предложил для поддержки свою руку. Королева не собиралась прогуливаться, но раз Франциск этого хотел, почему бы и нет. Они покинули замок, быстро преодолели аккуратно выстриженные лужайки и двинулись туда, где смыкались такие же ухоженные фруктовые деревья. Она шла чуть впереди, и Франциск наблюдал за ней, размышляя и не переставая улыбаться. Его мать была так красива − платье сливового оттенка закрывало искалеченную грудь, но открывало покатые белоснежные плечи, волосы золотились в свободной прическе, драгоценности и изящная корона сверкали на ярком солнце. Погода стояла чудесная − ни единого дуновения ветра, зелень искрилась в жарких лучах, тепло и хорошо. Франциск чувствовал себя абсолютно счастливым и не отрывал взгляда от материнской спины. Он давно уже не вспоминал детство, но сейчас в памяти всплыли времена, когда совсем маленьким он играл с королевой здесь же, в благоухающем и зеленом саду. Будущий наследник французской короны едва переставлял крохотные ножки и радостно заливался смехом, пытаясь догнать такую же смеющуюся и смотрящую на него с любовью мать. Конечно, она вряд ли шла даже быстрым шагом, но тогда Франциску казалось, она по-настоящему бегает от него, прячась в сени деревьев. Потом, стоило ему запыхаться и закашляться от усилий, она подхватывала его на руки, и Франциск вдыхал знакомый и сладкий аромат ее духов, зарывался носом в светлые, как у него, волосы. Он не понимал, почему взрослые с таким недовольством говорили, что он похож не на отца-дофина, а на свою чужеземку-мать − Франциск гордился ее красотой и был совсем не прочь походить на нее, а не на хмурящегося и нелюдимого отца. Маленький принц обожал мать и всегда с нетерпением ждал ее визитов. Его сердце заходилось от счастья, когда они бегали вот так в саду, а иногда еще и когда она щекотала его за попытки притвориться усталым и догнать ее быстрее. Только одно оставалось для Франциска загадкой − почему прекрасное материнское лицо мрачнело, стоило в другом конце сада появиться его отцу под руку с незнакомой женщиной. Завидев их, мать обязательно подхватывала Франциска на руки и скрывалась в тени деревьев. Потом он узнал имя той спутницы отца. Диана. Мать терпеть ее не могла и не выносила присутствия Дианы рядом с ним. − Я не хочу, чтобы ты грустила, мамочка, − шептал матери в саду Франциск, только научившись говорить и пытаясь дотянуться до ее большого живота. Все вокруг твердили, что ей нельзя волноваться, а он видел, что она волновалась, вновь заметив Диану и его отца у благоухающих красных роз не так далеко от них. − Пока ты у меня есть, я не грущу. Ты мой золотой ребенок, Франциск, − она улыбалась и становилась рядом с ним на колени, не обращая внимания на пачкающееся травой платье. − Скоро у тебя появится еще один братик. Или сестренка. Тебе будет, с кем играть, − она всегда целовала его в щеку после таких слов. − Я хочу играть с тобой, − капризно тянул принц и притворно надувался, чтобы растаять, как только мать поцелует его еще раз. − Разве ты не любишь Елизавету? Скоро она подрастет и будет бегать с нами, − смеялась она, и он чувствовал себя слегка виноватым за то, что не хотел играть с сестрой. Он просто очень скучал по матери. Потом Елизавета действительно подросла, а следом и Клод. Их было уже трое, и мать старалась уделить внимание каждому, в очередной раз поддерживая живот, где дожидался появления на свет следующий наследник. Втайне Франциску хотелось, чтобы они снова были только вдвоем − он и она, но эти мысли быстро уходили, стоило матери взлохматить его светлые кудри и подхватить на руки. Король улыбнулся, выныривая из самых лучших воспоминаний детства. Мать все так же шла впереди, ухватившись за метущее землю подолом платье. Неожиданно Франциску подумалось, что он мог бы поступить так, как когда-то давно она поступала с ним. − Что ты делаешь, Франциск? − вскрикнула мать, когда он в пару шагов нагнал ее и подхватил на руки, стараясь не причинить случайной боли. Она посопротивлясь совсем недолго и затихла, обхватив его за шею и уткнувшись носом в грудь. Франциску показалось, что ощутить большую любовь просто невозможно. Он нес на руках любимую женщину, которая так же любила его в ответ, жертвовала ради него всем, оберегала с самого рождения и будила в нем нежную привязанность к матери и горячую страсть к любовнице. Сердце щемило от переизбытка чувств, от желания бесконечно благодарить, улечься рядом прямо на траве, обнимая крепко-крепко, или наоборот нести на руках снова и снова. Вечно. − Я хочу поддержать тебя. Помочь. Ты не должна бороться в одиночку, − он поцеловал ее в лоб и двинулся дальше, без труда прогуливаясь среди деревьев с ношей на руках − сейчас его мать будто не весила ничего, заставляя Франциска размышлять, какое меню составить ей на будущее. Королева совсем отощала и вновь осунулась. Словно и не приходила в себя после клейма. Еще совсем недавно ее красота расцвела новыми красками, но теперь за здоровьем матери нужно было следить, особенно после жестоких утех и безжалостного надругательства над ней на виду у всех. − Ты уже помог мне. Боль избавила меня от этого жуткого ощущения, − она поморщилась и прижалась еще теснее. − Обещаю, скоро я стану прежней, − будто опасаясь его недовольства, пробормотала мать. Франциску льстило стремление угодить, но он не собирался унижать и использовать ее в своих целях. Он терпеливо ждал бы, даже если бы после случившегося в тронном зале она отказалась делить ложе. Он не тиран, не тот безумец, которым стал его отец, измываясь над ней и десятком других женщин. Он вернет матери всю любовь, годами отдававшуюся ему. Сейчас она особенно в ней нуждалась. Не только позор мучил ее − матери не давала покоя ненавистная Диана, укрывшаяся там, откуда достать ее оказалось сложновыполнимой задачей. Эта женщина несколько десятилетий изводила королеву, а теперь нашла способ ударить по самому больному и успешно скрыться. В чужом государстве даже у него нашлось власти, поэтому работать приходилось и обычным солдатам, и послам, и тайным шпионам. Что-то слишком не сходилось в странной и опасной истории, а поиск истины требовал времени и усердия. Конечно, его мать все это понимала, но сложности и переживания истончали, уничтожали ее с пугающей быстротой. Да, она нуждалась в поддержке, нуждалась в нем и его власти. − Тебе нужна не только боль, мама. И я не хочу причинять тебе только боль. Я люблю тебя и хочу подарить тебе нежность, которой ты заслуживаешь, − он остановился и взглянул в ее глаза. Она не поняла до конца, как дорога была ему, не поняла, что плети и боль вовсе не главное и не составляют все его желания. Плети и боль только лучше раскрывают самое важное чувство, связывающее их. Он обязан показать ей то, от чего они отказались в последнее время. Пока никаких плетей и веревок, лишь нежные ласки, мягкие поцелуи, легкие касания. Только нежность и забота. − Я буду поддерживать тебя во всем, что бы ни случилось. − Лучше сохрани Францию для нас обоих. Защити нашу семью. Это все, чего я хочу, − он опустил мать на землю, и она сразу отвернулась, не впечатлившись обещаниями и явно пребывая в унынии. Он отчаянно искал, чем развеять эту тоску, как прекратить страдания подарившей ему жизнь женщины. − Ты будешь счастлива со мной, − Франциск порывисто обхватил ее за талию, не позволяя отступить и притягивая ближе, склоняясь к уху. − Я сделаю тебя счастливой, обещаю, − он потянул ее к раскидистому дереву и притиснул к нему, чтобы вглядеться в лицо и получить разрешение. Он исполнит свое слово. Он никогда больше не унизит ее, никогда не оскорбит, завалит подарками, а чуть позже, смягчив и приведя в чувство, даст ей уверенность, вручив то, чего она всегда желала. Она получит власть. Не сейчас, но потом. Когда они справятся с расколом в стране, усмирят фанатиков и прижмут к ногтю знать. Она станет счастливой. Екатерина смотрела на раскрасневшегося сына, твердящего ей в ухо о любви, прижимающего к дереву, целующего ее следом непривычно медленно, осторожно, неглубоко, и ощущала нечто, что одновременно успокаивало и пугало. Его слова не были пустыми, она это знала. Знала, что получит немало, что забудет об унижениях рано или поздно, что никогда не станет держать зла на него. Но благодарность и предвкушение мешались внутри с чем-то еще. Чем-то опасным. Очень опасным. Любовь всегда жила к ней. Любовь к сыну, наследнику, самой главной радости. Она и сейчас чувствовала ее. И все же где-то в сердце засело нечто другое − знакомое и незнакомое. Она испытывала подобное в первые годы брака и поэтому догадывалась, что это, не решаясь принять свое предположение. Любовь к мужчине начала зарождаться в ней, грозясь уничтожить навсегда. Она не должна любить сына так, что бы он ни делал и ни говорил. Никогда. Это даже большее преступление, чем просто похоть, страсть, жажда оказаться в одной постели. А еще Екатерина боялась. Потому что в прошлом любовь к мужчине не принесла ей ничего хорошего. Она оказалась мучительной, невыносимой, никому не нужной, смехотворной для всех, кроме нее самой. И она не проходила, не отпускала, убивала день за днем. Вряд ли такое же чувство к сыну, являвшемуся к тому же женатым мужчиной и королем, принесет ей счастье. Она не должна строить иллюзий. − Мы можем устроить семейный праздник, − вдруг предложил Франциск, обнимая мать крепче. Она покачала головой, не обрадовавшись его словам. Семья тоже презирала ее, и душевных посиделок абсолютно точно не выйдет. − Мы не будем звать никого лишнего. Только моих братьев и сестер. И … − Екатерина знала, чье имя он собирался назвать. Поэтому не хотела странного праздника вдвойне. Находиться за одним столом с ехидно и обиженно надутой Клод, недоумевающим Карлом, совсем ничего не понимающими младшими детьми и злобно сверкающей глазами невесткой королеву не привлекало совсем. − Только мы. Мы с тобой, мои братья и сестры, − Екатерина удивленно посмотрела на сына, оценив его жест. Он готов был даже на один день забыть о жене, лишь бы сделать приятное матери. Она улыбнулась, собираясь вежливо отказаться. − Необязательно устраивать все это в замке. Мы можем приказать накрыть в саду. Погода прекрасная. Представь, Генрих и Эркюль носятся за мячом чуть больше яблока, Карл наставляет их, словно лучшего учителя не найти, а Клод забавно фыркает, завидуя, что сама не может бегать с ними, − королева заулыбалась еще шире, не успев возразить и представив, как ее дети резвятся и заливаются смехом на солнечной зеленой лужайке. Она так редко видела их. Возможно, ей все же стоило согласиться. − Я была бы рада, − наконец сдалась Екатерина под умоляющим взглядом, и сын удовлетворенно чмокнул ее в щеку, явно уже начав просчитывать детали предстоящего события. − А завтра мы могли бы покататься верхом. Если ты будешь хорошо себя чувствовать, − она вздохнула − Франциск давно не проявлял к ней подобного внимания и теперь словно старался наверстать упущенное. − Франциск, я не каталась верхом несколько лет. Не думаю, что это хорошая идея, − вряд ли болевшая сегодня грудь сильно помешает ей завтра, но Екатерина не торопилась поддерживать все авантюры сына. − Но раньше ты была лучшей наездницей, − он ласково погладил ее щеку, смахнув с нее прядь волос. − Тебе нужно развеяться, а я хочу провести время с тобой, − серьезно сказал Франциск, и она вдруг поняла, что сама не хочет избегать его общества, не хочет отказывать себе в тепле и поддержке, находить спасение в одиночестве. Если она была официальной фавориткой короля, почему бы не наслаждаться его чуткостью и заботой? Екатерина снова согласилась. Они с Франциском еще некоторое время погуляли по саду, наслаждаясь свежим воздухом, пением птиц и всем тем, что не интересовало ее уже много лет. Непринужденный разговор обо всяких глупостях, беседа о меню для праздника и мужская рука на талии напомнили Екатерине те годы, когда политика еще не вышла для нее на первое место, и она больше занималась семейными делами, стараясь порадовать мужа. Она словно вернулась в то почти беззаботное время. Ненадолго. Потом Франциск отвел мать в ее покои, помог снова обработать следы плети и настоятельно попросил отдохнуть. Но у нее была назначена важная встреча. Слишком важная, чтобы отказаться или перенести. Королева жаждала увидеть посла своего родственника Козимо, правившего Флоренцией, где пряталась теперь Диана. Одно время Козимо и сам проявлял хорошие задатки посла, и это позволило ему уже в семнадцать лет выторговать себе титул герцога и правителя Флоренции. Да, торговаться он умел, возможно, даже лучше нее. Наверняка поэтому Папа и попросил его сообщить Екатерине интересную новость. Теперь она хотела знать, почему он не подчинился такому приказу. − Что скажете, Микеле? − не без ухмылки спросила королева, в двух словах описав усердно прикидывающемуся идиотом послу суть проблемы. − Почему мне не доложили? Или это лично вы побоялись моего гнева? − Конечно, нет, − он побледнел, пытаясь найтись с ответом. Разумеется, составлять послания с подробным описанием устройства французского королевства было куда проще¸ чем отчитываться перед королевой-матерью. − Честно признаться, я не обладаю достаточной информацией, но если герцог так решил, значит, он опасался, что время еще не пришло. При всем уважении, мадам, все знают о вашей ненависти к этой женщине. Кто знал, как вы отреагируете, узнав, где она? Думаю, Его Светлость руководствовался лишь общим благом, − посол заговорил увереннее, придумав неплохое объяснение и прикрывшись якобы заботой правителя о государстве. − Да бросьте, вы полагаете, мы бы выслали туда войска? − Екатерина рассмеялась, помня, чем закончились итальянские войны для ее мужа и свекра. Франция едва сумела унести из Италии ноги. − Тем более, благодаря моей невестке наша армия плотно завязла в Шотландии. Не будем скрывать очевидное, − она устало прикрыла глаза, отстраненно размышляя, не выпить ли тех самых трав, которые помогли ей утром. − Нам хватило бы десятка солдат для такой операции. − Мне нечего сказать, кроме того, что я уже сказал. Если вы хотите моей отставки, вы имеете полное право попросить ее у Его Светлости. Однако если вы хотите написать ему так, чтобы он ответил максимально подробно, я могу помочь вам, − на такое предложение Екатерина ухмыльнулась − соотечественники всегда обладали умением ловко выворачиваться из любых неприятных ситуаций, нагло врать и безбожно храбриться. Впрочем, от этого человека действительно ничего не зависело, он точно молчал не по своей воле, если вообще что-то знал. Екатерина успела поостыть после шокирующей новости о местонахождении старой соперницы и потому мыслила достаточно трезво. Пожалуй, она воспользуется услугами посла. Сообщив о своем решении и отложив его исполнение на время выздоровления, королева отправилась отдохнуть. Даже просто вытянуть ноги оказалось неожиданно приятно − переживания последних дней и последствия от ударов плети совершенно ее измотали. Она собиралась было лечь совсем, наплевав, что еще не начало даже темнеть, но ей вдруг доложили о прибытии представителей итальянской инквизиции, настоятельно требовавших с ней встречи. Екатерина удивилась. Она могла бы понять, если бы Романо уже успел доехать до Рима, а Папа выслать новых своих слуг с целью вытрясти из нее побольше, но с отъезда кузена прошли всего сутки. Неужели Папа отправил кого-то, не дождавшись доклада? Зачем? При всей скорости слухов, они не могли долететь до него так быстро. Екатерина очень устала, и от этого грудь снова болела сильнее. Однако королева не могла отказаться от встречи с очередными посланцами Ватикана. Особенно после событий в тронном зале совсем недавно. Нужно показать свою власть, уверенность и невозмутимость. Поэтому сейчас она размеренно шла к крытой беседке в саду. Инквизиторы приехали сегодня, но уже не только затребовали встречу с Екатериной, но и попросили место для разговора потише и понадежнее. Это заставило королеву думать, что за таинственным визитом крылась совершенно простая причина − наверняка они будут попрекать Екатерину связью с сыном и просить прекратить ее, намекая, что регулярные щедрые пожертвования способны решить эту проблему. Она уже просчитывала, из каких средств оплатить индульгенцию своих грехов. Казна и без того почти опустела − возможно, придется пожертвовать собственными богатствами. − Добрый вечер, Ваше Величество, − стоило ей войти внутрь, два человека в кардинальских мантиях поприветствовали ее почти с радостью. − Добрый, − отозвалась она, разглядывая их не слишком старые, бледные лица. − Что привело вас ко французскому двору, господа? − теперь Екатерина заметила, что ее тоже разглядывают − критично и бесстыдно. На мгновение она пожалела о платье с открытыми плечами, подчеркнуто небрежной прическе и перстне фаворитки на пальце. У нее просто не осталось сил переодеться. − Папа снова мной недоволен? Что на этот раз я должна сделать, чтобы наша с сыном постель перестала быть цирковой ареной? − мужчины ошарашено дернулись, не ожидав столь решительного наступления, но взяли себя в руки так быстро, что теперь заволновалась Екатерина. − Папа здесь ни при чем. Нас послала ваша семья, − такой ответ ошарашил королеву, и она изумленно захлопала глазами, усаживаясь за стол. Зачем Медичи послали к ней инквизиторов? Если они хотели денег или поддержки, выбор посланцев был более чем странным. − Медичи? Что им нужно? Я думала, я выполнила все их условия и уже давно. Не понимаю оказанной чести, − не в состоянии даже нормально сидеть она практически развалилась за небольшим столом, на котором красовалась ваза со свежими фруктами. Кардиналы не последовали ее примеру, заставив нервничать сильнее. Люди напротив нее словно нависали сверху и выискивали все возможные особенности внешности и характера. Нет, у них явно имелась какая-то совсем необычная цель, которую Екатерина никак не могла высчитать. − Я не лезу в их дела, но они настойчиво лезут в мои. Или им снова нужна информация? Я только что рассказала Романо все о нашей связи с сыном. − Оставьте в покое своего сына. Мы уже убедились, что ни о чем другом вы думать не способны, − Екатерина отшатнулась, обомлев от такой наглости и не зная, как на нее реагировать. Она никогда не вела никаких дел с инквизицией, не находила объяснения ее визиту и не представляла его последствий. В голове застучали одновременно ярость, удивление и волнение. Как ей поступить? Возмутиться или проглотить оскорбление, чтобы побыстрее избавиться от неожиданных гостей? − Там, в саду… ничего более мерзкого я в жизни не видел, − пробурчал один из них, и у королевы скрутило живот от нехорошего предчувствия и осознания того, что за ними с сыном подглядывали представители Церкви. − Но это не имеет значения. То, что вы шлюха, ублажающая сына, меркнет на фоне другого, куда более страшного вашего греха, − услышав такие слова, она вскочила, ахнув от изумления и гнева, и тут же опустилась обратно от боли в груди, вызванной излишне резким движением. − За соответствующую плату Медичи могут простить все, но только не предательство. Вы знаете это лучше всех. − Какое предательство? О чем вы говорите? − растерявшись от изумления и набатом стучащего в ушах плохого предчувствия, выкрикнула королева. − Что вам нужно? − она снова вскочила, уже не обращая внимания на боль и кожей ощущая опасность. Что-то не так. Что-то случилось. Были эти люди посланцами Медичи или нет, они что-то задумали. Она должна позвать стражу, уйти, оказаться в безопасности немедленно. − Стра… − успела закричать она, но ей не позволили закончить. − Не волнуйтесь. Мы ответим на все ваши вопросы, но не здесь, − расслышала Екатерина, пытаясь содрать с лица руку, прижимавшую к ее носу и рту пропитанную чем-то одуряюще пахнущим ткань. Воздуха становилось все меньше, а хватка кого-то четвертого, прятавшегося все это время в темном, увитом виноградной лозой углу беседки, крепла и сдавливала ребра все надежнее. Перед глазами меркло, уши заложило, тело ослабло и обмякло. Сознание ускользало, и Екатерина знала, что не может сдаться: если она уступит снадобью, прижатому к носу, ее заберут отсюда. Похитят, утащат куда-то неизвестно зачем. − Придуши ее. Нам пора. Стража может заметить, − посоветовал один из инквизиторов, и Екатерина испугалась, что сейчас распрощается с жизнью, но державший ее человек резко стиснул свободной рукой горло королевы, и, несмотря на яростное сопротивление, она инстинктивно вдохнула странный аромат глубже, едва хватка исчезла и появилась возможность получить необходимый воздух. Окончательно размякнув, промычав что-то неразборчивое непослушным и опухшим языком, королева погрузилась в темноту, успев почувствовать, что напавший подхватил ее на руки и потащил к выходу из беседки. Темно было еще долго. Екатерина не очнулась, когда оказалась с кем-то на одной лошади, когда каждая кочка отзывалась болезненным сотрясением в теле и особенно в груди, когда кто-то провел ладонью ей по лицу, словно рассматривая и оценивая, когда после нескольких часов изнурительной дороги под порывистым холодным ветром они прибыли на место, и королеву втянули в маленький и холодный дом, окруженный ветвистыми деревьями. Она лежала на полу и мучительно приходила в себя. Голова гудела, грудь ныла нестерпимо, пальцы на ногах покалывало. Тошнило и хотелось пить. Отрава была едкой и долгодействующей. У Екатерины никак не получалось разлепить веки, а как только удалось, тусклый свет ударил по глазам так резко, что из них потекли слезы. Во рту стало горько, горло свело спазмом. Плохо. Плохо словно перед смертью. Она едва дышала и с трудом шевелила даже мизинцем. − Кто вы такие? Где я? Как вы смеете так со мной обращаться? Я королева… − она закашлялась, сотрясаясь в жутких судорогах и заставляя себя не сворачиваться калачиком, чтобы слабостью не доставить удовольствия похитившим ее незнакомцам. − Так проходит слава мирская, Ваше Величество, − громко ответил один из них на безупречной латыни, поправляя перчатки, и Екатерина снова потеряла сознание.