Четыре осени

What it takes to be a man with my heart

Среди полуразрушенной улицы сгорают тела. Скудное магическое пламя пожирает превратившуюся в лохмотья одежду, переходит на волосы, словно бы нерешительно касается мертвой плоти. В нос ударяет отвратительный запах гари – паленых волос и жареного мяса, и те, кто слабее, складываются пополам, не в силах бороться с тошнотой. Мне тоже хочется натянуть на нос ткань мантии, оградить себя от этого удушающего смрада, но я продолжаю стоять на месте, не делая никаких движений. Держу спину ровной, подбородок поднят, тело вытянуто по струне, руки уверено сжимают волшебную палочку, а лицо застыло в бесстрастной маске – я чувствую это, чувствую, что если бы я даже захотела, ни одна мышца не смогла бы расслабиться. Возможно, когда я вернусь домой, то снова буду сходить с ума от непрекращающейся дрожи, возможно, мое сознание снова затмится непроглядной дымкой, и я буду витать на границе двух миров – реального и несуществующего. Возможно, я буду кричать, швыряться предметами и разбивать руки в кровь о стены Лестрейндж-Холла, а, быть может, буду просто неподвижно сидеть в кресле напротив камина, судорожно сжимая теплую руку Рудольфуса. Случиться может что угодно – обычно я никогда не могу предугадать, что снова захочет выдать мое больное подсознание, но то, что я каждый раз удивляюсь его сюрпризам – это факт. Однако сейчас не время строить догадки. Сейчас время для того, чтобы наблюдать за тем, что происходит здесь и сейчас, слышать затихающие крики и наблюдать за тем, как пламя пожирает тела тех, кто сопротивлялся больше всего. Это был не Адский огонь, обычное Инсендио, но и его хватило, чтобы эта часть волшебного переулка украсилась живыми факелами. Рядом со мной топчется Макнейр, и мне не нужно смотреть на него, чтобы знать: его лицо перекошено тем, что он бы назвал улыбкой – для других же это неясная гримаса, которая делает его лицо еще менее привлекательным. Я переступаю с ноги на ногу, обхожу несколько валяющихся посреди дороги булыжников, равнодушно переступаю распростершийся труп и еще раз обвожу взглядом улицу. Небольшая подворотня превратилась в настоящее поле битвы. Живых осталось мало, но те, кто еще способны держать в руках палочку, продолжают свою борьбу, и, если честно, уже довольно трудно различить, кто на какой стороне. Конечно, если это не авроры, пестрящие красно-серыми мантиями. Поднимаю голову к небу – оно серое, тяжелое, тучи сгустились так низко, что вот-вот обрушатся на город проливным дождем. И из-за них сумерки наступают быстрее, чем следовало бы. Я вижу, как в углах переулка сгущаются тени, и если бы не языки пламени, освещающие сражавшихся, вряд ли бы можно было что-то рассмотреть. Удушающий запах только становится более резким, и теперь уже морщусь даже я, хотя никогда брезгливостью не отличалась. Накатывает приступ тошноты, и я замедляю шаги, чтобы справиться с ним и ничем не выдать свою слабость. Как раз в этот момент я чувствую, как мне на лицо падает большая дождевая капля, а еще через несколько секунд начинается настоящий ливень. Он тушит лишь несколько огней – магическое пламя продолжает пожирать мертвую плоть не хуже любого стервятника. Где-то еще слышатся выкрики заклинаний, кто-то пробегает мимо меня, пытаясь настичь жертву и, если честно, я даже не знаю – он из наших или же по ту сторону баррикад. Да и какая разница? То, что было обыкновенным рейдом, сейчас превратилось в бессвязное месиво – неясно, кто что делает, сколько погибло и когда все закончится. Я не чувствую ничего, кроме скуки. Поле битвы всегда было тем местом, где я ощущала себя в своей стихии – ничто меня так не влекло, как постоянная опасность. Меня охватывал азарт, мое сознание и тело отделялись друг от друга, заклинания произносились сами по себе, мною управляли рефлексы, а после я захлебывалась от приливов адреналина. Сделать выпад, и смотреть, как под моим заклинанием падает очередной противник – это было своеобразной игрой. Что же теперь? Когда от битвы ничего не остается, наступает скука, и я брожу между телами, лениво отталкиваю от себя заклинаниями тех, кто пытается меня атаковать и ищу очередную игру. Когда понимаю, что о достойных противниках остается только мечтать, я снова останавливаюсь. Горящие тела остаются в нескольких футах позади меня, но запах, кажется, еще сильнее, чем был, и я больше не могу скрывать своего отвращения. Впрочем, от кого? Краем глаза вижу, как дождевые капли тушат тело по правую руку от меня, отвратительное шипение отчего-то слышно крайне четко, и от этого становится еще более тошно. Еще один шаг по мокрой, грязной брусчатке, и я поднимаю вверх руку с волшебной палочкой. Кажется, это хотел сделать Макнейр, но с каких это пор я уступала подобную честь кому-то другому? Заклинание вылетает из кончика палочки мутной серой дымкой. В какой-то миг кажется, что она станет разрастаться по этой обшарпанной улочке, но стоит мне на мгновение зажмуриться, как магия поднимает туман вверх, и теперь среди серых свинцовых туч медленно расплывается беззубая улыбка иллюзорного черепа, а вскоре из нее появляется большая голова змеи. Не могу сдержать улыбку – подобное зрелище, заполоняющее небо, всегда вызывало во мне необъяснимое торжество. Словно бы напоминало о том, что и зачем я делаю, кем я была и кем стала. Мимо проносится вспышка заклинания, и я просто отступаю на шаг, чтобы она меня не зацепила. Волосы мокнут от тяжелых капель ливня, а сумерки становятся столь густыми, что различать в них людей становится еще труднее – лишь огонь и вспышки боевых заклинаний освещают безликие фигуры. Кто-то кричит, указывая в небо, и этот крик становится для него последним – зеленый луч угождает прямо в спину глупого зеваки. Зато последнее, что он увидел в своей жизни – это знак того, во имя кого он отдал свою жалкую жизнь. Макнейр смеется, переступает через этого кретина, направляется в мою сторону, но я уже не смотрю на напарника. Мой взгляд прикован к другой фигуре, такой же безликой, как и все, но в то же время чем-то выделяющейся из этого общего хаоса. Она резко отскакивает от убитого, кидается к соседнему телу, тормошит его, совершает над ним взмахи волшебной палочкой. Движения мне кажутся смутно знакомыми. Я смахиваю с лица мокрую прядь волос, вытираю рукавом со лба дождевые капли, и делаю решительный шаг в ее сторону. Что мною руководит? Снова инстинкт охотника, желание поиграть или какое-то другое, необъяснимое ощущение? Нет, я не хочу об этом думать, только не сейчас. Благодаря давно выработанному рефлексу отбиваю несколько летящих в меня оглушающих (эти гуманисты действительно думают, что смогут так просто одолеть меня несколькими Ступефаями?), переступаю колдобину, в которую уже начала скапливаться дождевая вода, и все меньше обращаю внимание на то, что происходит вокруг меня. Человек, согнувшийся над раненным, продолжает колдовать, явно пытаясь спасти ему жизнь, отвлекается лишь на мгновение, когда отбивает летящее в него проклятье. Впрочем, следующую вспышку устремившегося в него проклятья отбиваю уже я – это получается само собой. Ничего удивительного. Я слишком много вижу, слишком многое понимаю, пусть и сознание не желает постичь это окончательно. Для этого еще будет время, сейчас важно лишь добраться до цели. Я стараюсь двигаться бесшумно, и, кажется, мне это удается, а, быть может, мои шаги заглушают отзвуки царящего вокруг хаоса и шум усиливающегося ливня. Но с каждым мигом мои движения замедляются, становятся менее решительными, и внутри меня, где— то в груди, словно бы образовывается удушающая петля. Отвратительное чувство, вызывающее только раздражение, которое с каждым мгновением рвется наружу. Оно придает мне сил и решительности, и я делаю еще один шаг – широкий, решающий. Слишком поздно что-либо понимать, моя милая жертва. Слишком поздно что-то предпринимать. Простой «Экспеллиармус», и палочка из светлого дерева в моих руках, еще шаг вперед, и мои пальцы железной хваткой сжимают тонкое запястье. Больше не могу сдерживать улыбку, она появляется на лице сама по себе, становится шире. Я довольна. – Негоже так увлекаться, милая, – мой голос на удивление мелодичный, и звучит почти заботливо. Если, конечно, не пытаться расслышать в нем что-нибудь еще – например, нетерпение. Резкое движение, попытка вырваться, но я сильнее, я всегда была сильнее. Капюшон спадает с головы, открывая мне до омерзения знакомое лицо. Широкие скулы, большие глаза, аккуратный нос, небольшой рот, мокрые и растрепанные волосы. Ну что ж, привет, дорогая Андромеда, давно не виделись. Как дела? Как жизнь? Рада меня видеть? Продолжаю улыбаться, почти жадно разглядываю твое лицо, пытаюсь рассмотреть каждую черточку, каждую морщинку, но проклятый дождь пеленой стоит перед глазами. Какая жалость, а ведь я так ждала встречи. Сколько лет терпеливо прятала в глубине души свое безудержное желание дотянуться до тебя и воздать по заслугам. Кто как не я, милая моя? И вот, сегодняшний вечер преподнес мне потрясающий подарок. – Пусти, – рычишь ты, и в твоем голосе звучит самая убийственная ненависть, которую я когда-либо слышала. Это вызывает у меня только улыбку – кажется, нам придется сегодня посоревноваться в том, кто кого больше ненавидит. Я вся в предвкушении, а ты? – Обязательно, – обещаю я, но только сильнее впиваюсь пальцами в твое запястья. – Через несколько минут. Ты пытаешься вырваться, брыкаешься, шипишь и выплевываешь какие-то ругательства, называя меня сумасшедшей, сукой и фанатичкой. В следующий момент я понимаю, что еще несколько таких твоих усердных попыток, и я не смогу тебя удержать, пусть и на моей стороне преимущество двух волшебных палочек. Нет уж, Меда, я так просто не сдамся – сколько лет я хотела до тебя добраться, как давно мечтала, чтобы ты оказалась в моих руках. Ведь я должна завершить то, что мы начали с тобой целую вечность назад – ведь должна я когда-нибудь с этим покончить. Не потому, что для меня это имеет смысл, лишь по той причине, что я так и не научилась прощать предателей – несколько месяцев назад Сириус Блэк прекрасно это доказал. – Не спеши, девочка, – мой голос звучит насмешливо. Притягиваю тебя к себе, а ты, конечно же, не собираешься поддаваться, но я ловкая и у меня отменная реакция, даже после проклятого Азкабана. Резко поворачиваю тебя к себе боком и упираю кончик волшебной палочки в низ твоей спины, и от этого жеста ты вздрагиваешь, на несколько секунд замираешь. Этого мне достаточно, чтобы отпустить твое запястье и обхватить тебя рукой спереди, прижав к себе. Конечно же, ты пытаешься вырваться, но я шиплю тебе на ухо, чтобы ты прекратила – как всегда, безрезультатно. Что ж, если тебя расщепит во время аппарации, в этом не будет моей вины. Рисую в своем сознании очертания Лестрейндж-Холла, и уже готова перенестись к воротам старинного поместья, однако в этот же момент мне в голову приходит другая мысль. Совершенно сумасшедшая и никак не вписывающаяся в рамки здравого смысла. Впрочем, у меня не так много времени на то, чтобы раздумывать – насколько безумен мой следующий поступок. Наверное, если бы я задумывалась об этом каждый раз, совершая что-то, то мне пришлось бы провести остаток своей жизни в ненужных размышлениях. Во время аппарации я сильно впиваюсь ногтями в твою руку, словно бы это может помочь мне тебя удержать, если ты решишься каким-то образом сопротивляться. Ты не решаешься. Конечно, ты ведь всегда была такой благоразумной и здравомыслящей – неужто ты ни капли не изменилась? Что ж, у меня будет достаточно времени, чтобы это проверить. Когда мои ноги снова касаются земли, мне становится слишком трудно держать равновесие, и я пошатываюсь, отчего моя хватка становится слабее. Тебе удается вырваться, и на какое-то мгновение ты решительно настроена бежать прочь, но в итоге все равно замираешь в нескольких шагах от меня. Признаться, мне самой хочется бежать отсюда как можно дальше, но мне тоже все движения даются с большим трудом. Под ногами мокрый настил слипшейся листвы – не только той, что сыпется с ближайших деревьев от каждого порыва ветра, но и той, которая осталась здесь с прошлого, позапрошлого года. В глаза бросаются сотни желтых, красных, коричневых пятен, и от этого идет кругом голова. Я прикрываю глаза, вдыхаю — влажный и пропахший землей воздух кажется невообразимо свежим, особенно, после зловоний полуразрушенной улочки на окраине Лондона. Я прихожу в себя слишком быстро, кажется, быстрее, чем ты. На фоне буйства осенних красок этого заброшенного сада ты выглядишь слишком темным пятном, чем-то инородным, и я волей-неволей вспоминаю прожженную дыру на семейном древе, такую же черную. Ты всегда была темным пятном, правда ведь, сестра? Среди нас – предательница крови, среди них – выходец из чуждого им мира. Старый сад, словно бы подтверждая мои мысли, не желает тебя принимать – поднимается ветер, осыпает нас мелкими листьями стоящего рядом ясеня. В отличие от Лондона здесь совсем другое небо. Оно выше, а тучи более редкие – если будет дождь, то лишь поздно вечером. Окружающий меня сад кажется чрезмерно тесным и маленьким – деревья растут слишком густо, давно не подрезаемые кусты разрослись настолько, что скрыли за собой все тропинки, которые здесь когда-то были. Даже подъездная дорожка поросла сорняками и завалена старыми ветками, а прямо перед входом в дом лежит поваленное дерево. Сам коттедж выглядит также неухожено – несколько ступенек крыльца обвалились, фасад оброс мхом, а крыша над вторым этажом скрылась под опавшими листьями и ветками. Окна больше походят на дыры, ведущие в черную бездну, они запылены, краска на рамах и приоткрытых ставнях давно облезла, и теперь невозможно сказать, какого она была цвета. Впрочем, нет, если закрыть глаза, то можно представить небольшой ухоженный коттедж с белым фасадом и темно-коричневыми окнами. А когда здесь шел снег, дом напоминал большое воздушное пирожное – по крайней мере, так казалось мне. Ты смеялась с этой моей ассоциации, а я злилась, хотя этой злости никогда не хватало надолго, и мне приходилось делать вид, что я раздражена. Конечно же, ты это замечала и изо всех сил мне подыгрывала. Сейчас ты не смеешься, а я молчу. Тишину разбавляет только приглушенный шум ветра в верхушках деревьев старого леса, тянущегося от этого крохотного дворика до прячущихся в дымке гор. Здесь все кажется слишком вялым, слишком вязким и слишком медленным, словно само время этого места течет как-то иначе, а наше появление только тревожит привычный уклад жизни. И одновременно кажется до крайности правильным. — Добро пожаловать домой, — произношу я. Усмехаюсь, хотя губы с большим трудом поддаются улыбке, а голос звучит слишком хрипло, больше походя на рычание. — Пошла ты, Лестрейндж, отпусти меня, сейчас же, — ты требуешь. Как всегда, не просишь, а говоришь так, как будто бы знаешь, что все непременно будет по-твоему. Ошибаешься, родная. Больше никогда на свете не будет так, как хочешь ты – ведь ты в моих руках. Теперь ты прекрасный трофей после удачного рейда, и я не думаю, что Темный Лорд будет против, если я немного с ним поиграю, тем более, если нас с тобой связывает столь давнее недоразумение. Ведь подобные проблемы всегда нужно решать как можно скорее, а я уж слишком долго тянула. Когда я хватаю тебя за локоть и тащу в сторону дома, ты сопротивляешься с новой силой. Ругаешься, рычишь, плюешься, пытаешься вырваться, и тебе даже удается расцарапать мне щеку – в ответ на это я отвешиваю тебе пощечину, из-за чего ты падаешь на лежащий поперек дорожки ствол дерева. Твоя прическа распадается, волосы светлой волной закрывают перекошенное от гнева лицо, и я, пожалуй, почти рада этому – всего на мгновение мне кажется, что я вижу в тебе свое отражение. Меня это бесит, я не могу бороться с раздражением, поэтому кидаюсь к тебе, хватаю за волосы – ты не можешь сдержать вскрика, а я нервного смеха. — Веди себя прилично, — шепчу на ухо. Стараюсь не обращать внимания на то, как твои волосы едва-едва щекочут мне кончик носа, как меня окутывает твой запах. Раньше ты пахла ягодами и теплом, а сейчас совершенно иначе, и из-за чего мне хочется снова сделать тебе больно. – Так будет проще. — Пошла к черту. — Была уже, и не только у него, — почти весело отвечаю я, и мне приходится сделать над собой огромное усилие, чтобы не задержаться в таком положении на лишнюю секунду – хотя бы для того, чтобы убедиться в том, что ты больше не пахнешь тем постоянным запахом ягод. Чтобы была еще одна причина прикончить тебя. В доме темно и пыльно, стоит запах сырости, а еще почему-то осенних листьев. Мне не нужно зажигать волшебную палочку, чтобы сориентироваться в этом месте, и тебе, кажется, тоже совершенно не требуется свет. Не ты ли протестовала против того, чтобы мы зажигали свечи, когда пробирались ночью на кухню за очередной порцией сладкого? Так интереснее, говорила ты, моя любительница острых ощущений. Что ж, сегодня ты получишь их столько, сколько не получала никогда, уж я-то постараюсь. Знаешь, кое в чем я достигла определенных высот, и непременно тебя удивлю. Я резко отпускаю тебя, и ты, не удерживая равновесия, ударяешься спиной о противоположную стену прихожей. Шипишь от боли, раздраженным жестом убираешь упавшие на лицо волосы, смотришь на меня снизу вверх, так и не выпрямившись, и в твоих глазах читается такая ненависть, что по моей спине проходит дрожь. Это чувство заводит меня, сводит с ума. Вызывает ощущение предвкушения чего-то, к чему я никак не могла прикоснуться. Я жду твоего представления, Андромеда, и знаю, на этот раз ты меня не подведешь – ты слишком ненавидишь. Я чувствую это почти физически, и больше всего на свете мне хочется впиться пальцами в твою шею, заставить тебя делать то, что нужно мне. А я так и сделаю, непременно, милая. Но в тот момент, когда ты будешь меньше всего это ожидать. Как ты когда-то – самый болезненный нож в спину бьет тогда, когда ты к этому совершенно не готов. Быть может, ты поведаешь мне об этом? — Думаю, для начала нам следует расположиться, сестренка, — произношу я голосом радушной хозяйки. Подхожу к тебе, рывком ставлю на ноги, заставив выпрямиться, заправляю твои локоны за уши, разравниваю смявшуюся мантию. – Знаешь ли, здесь уже много лет никого не было, мне было не до того, чтобы приводить в порядок наше гнездышко, но ты ведь простишь отсутствие некоторого комфорта? Упоминая о том, что некогда здесь мы были вместе, я снова ухмыляюсь. Ты ведь помнишь Ирландию, милая? Наши зимние и пасхальные каникулы в этом домике, вдали от школы и тех, кто мог бы помешать нашему общению. Ты старательно делала вид, что воспринимаешь это как данность, а я не уставала тебя подначивать из-за твоего деланно неприступного вида. Мы ссорились по десятку раз на день, а ночью ты забиралась под мое одеяло, крепко прижималась и рассказывала о том, как сходишь с ума. Не сомневаюсь, родная, – в этот раз ты тоже будешь сходить с ума, я тебе это обеспечу. Старая домовая эльфиха Тикки едва переставляет ноги, почти забыла о том, как разговаривать, а ее глаза затянула белая пелена. Тем не менее, она активно кланяется, задевая кончиком огромного носа потертый ковер, и невнятно причитает на тему того, как хорошо, что «молодые хозяйки» вернулись. За это она получает несколько подзатыльников, и уже молча, слегка неуклюже, отправляется на второй этаж приводить в порядок жилые помещения. Ты хмуро наблюдаешь за ней, ничего не говоришь, не смотришь на меня, и мне снова приходится применить силу для того, чтобы ты отправилась вслед за мной. На этот раз я произношу «Империо», вперив кончик своей волшебной палочки тебе в бок, и у тебя нет выбора – ты послушно следуешь за мной вверх по деревянной лестнице, а на твоем лице читается ледяное отвращение. Больше я не решаюсь заглядывать тебе в лицо, лишь пропускаю вперед, а после поторапливаю, грубо толкая в спину. Ты путаешься в полах мантии, несколько раз спотыкаешься – неужто пытаешься бороться с моим заклинанием? Ох, сестренка, ты, как всегда, слишком много о себе мнишь. На несколько мгновений ты останавливаешься у приоткрытых дверей одной из спален – из нее веет теплом и запахом свежих поленьев, но я толкаю тебя в спину, заставляю продолжить путь. По мне разливается ощущение абсолютной власти, я чувствую тебя, как не чувствовала очень давно – ты злишься, ты напряжена, как струна, ты бьешься о рамки моей воли, но тебе не удается ее пошатнуть. Я слишком хочу, чтобы ты мне подчинялась, слишком хочу, чтобы ты хоть раз делала то, что пожелаю я. А я желаю, чтобы ты шла дальше, в конец коридора, и шепчу об этом тебе на ухо – в этот момент ты не шевелишься, смотришь в одну точку. Твои шаги вымученные, ты словно бы сама заставляешь себя двигаться, а я улыбаюсь. Сегодня ты слишком часто вызываешь у меня улыбку – возможно, по той причине, что я дождалась того, чего так хотела все эти годы? Ты помнишь эту комнату, милая? Последняя дверь короткого коридора, окна, выходящие на сад, светлые стены, темные шторы, широкий камин и мягкие кровати. Всего ничего пространства, тесно и компактно, но ты любила эту комнату. Особенно тебе нравился этот камин – часами лежать рядом с ним на полу, толком ни на что не тратя время, а потом удивляясь, куда же оно летит. А хочешь, я тебе предоставлю еще одну такую возможность? Будешь лежать, пока мне не надоест играть, но обещаю – это займет немало времени, и ты сможешь насладиться всем сполна. В сочетании с этим местом ты смотришься слишком гармонично, делаешь эту комнату довершенной, и меня это бесит. Возможно, по этой причине тебе удается вынырнуть из плена моей воли – ты резко поворачиваешься ко мне, я даже вздрагиваю от неожиданности, твои глаза пылают гневом, и на секунду мне кажется, что ты готова броситься на меня, вцепиться в волосы, задушить голыми руками. Колеблясь лишь несколько секунд, я опускаю волшебную палочку, захлопываю дверь – в замке слышится щелчок, и теперь, лишенная возможности колдовать, ты всего лишь пленница этого пропахшего прошлым помещения. — Ты сумасшедшая, Лестрейндж, — с ненавистью цедишь ты. – Лучше отпусти меня. Хватит цирк устраивать. — Так быстро? – картинно удивляюсь. – Не разочаровывай меня, дорогая, мы только начали. И не говори мне, что тебя ждет твой несчастный грязнокровка и ваше отродье. Потерпят и без тебя. Ты стоишь посреди комнаты, скрестив руки на груди и в упор смотришь на меня так, словно бы у меня сейчас нет в руках волшебной палочки. Так, словно бы я не решусь произнести еще одно непростительное. Так, словно бы это очередной спор нас-школьниц, которые не могут решить, кто кого больше раздражает. Это неправильно. Это невыносимо. Это безумно. Как же я ненавижу тебя, дрянная Андромеда. Я должна всего лишь убить тебя, и тогда все это прекратится – эта глупая, преследующая меня вот уже больше двадцати лет история. Ведь нет тебя – нет проблемы, так же? — Отлично, — ты просто пожимаешь плечами. – Тогда убей меня, и покончим с этим. Не будешь забирать время ни у себя, ни у меня. Ты едва успеваешь договорить, как я оказываюсь рядом с тобой. Даже не осознаю того, как подбегаю к тебе, как хватаю тебя за волосы на затылке, твои глаза на мгновение округляются от боли, но больше ты ничем не выдаешь своих ощущений. — Хватит уже притворяться, — рычу я. В этот момент я словно бы наблюдаю за собой со стороны, вижу, как мои пальцы сильнее впиваются тебе в затылок, вторая рука прижимает волшебную палочку к твоему подбородку. Меня переполняет такой гнев, что я никак не могу отвечать за собственные действия, я не помню даже своего имени. А ты просто смеешься. Нагло усмехаешься, в глазах ирония, губы чуть искривлены – такой знакомый взгляд. Так ты смотрела когда-то только на меня. За это мне всегда хотелось тебя убить – ровно как и за это упрямое спокойствие в момент, когда я больше не могла держать себя в руках. Ты чуть поворачиваешь голову в сторону, чтобы смерить меня уничтожающим взглядом. Я выше тебя, но ощущение такое, словно бы это ты смотришь на меня сверху вниз. — Вылечись уже, Лестрейндж, я же тебе говорила. Все давно закончилось, хватит жить прошлым, — произносишь ты. Кажется, ты хочешь сказать что-то еще, но я быстро затыкаю тебе рот – просто толкаю тебя, а после снова настигаю, чтобы приложить к твоему виску волшебную палочку. Шепот «Круцио», и моя ненависть переливается в тебя волнами невыносимой боли. Ты можешь сдерживаться несколько секунд, но мое проклятие слишком сильное — через миг комната наполняется пронзительным воплем. Я ненавижу тебя. Ты бросила меня. Ты ушла от меня. Променяла меня на самую последнюю, самую отвратительную грязь. Пользовалась мною, чтобы избавиться от чувства собственной ничтожности, а при первой же возможности бросила, несмотря на мою искренность. Растоптала, разбила и почти сломала. А знаешь ли ты, милая, что ты была единственной, с кем я была открытой? Знаешь ли, милая, что все, что я делала с тех пор, я делала назло тебе? Жила, боролась и стала тем, кем сейчас я есть, тоже лишь назло тебе. Даже сейчас мы с тобой находимся здесь лишь вопреки тебе – потому что тебе невыносимо мое общество, а я должна причинить тебя столько же боли, сколько ты однажды причинила мне. Только так я успокоюсь, только так смогу отпустить тебя окончательно. Сделать тебя жалкой и беспомощной, а после одним махом уничтожить, чтобы навсегда выжечь из себя. Ты задыхаешься, твои глаза расширены от боли, руки беспомощно цепляются за мою мантию, словно бы ты о чем-то меня просишь. Я бы решила, что ты умоляешь меня о пощаде, но слишком хорошо тебя знаю – ты не сделаешь этого, даже если будешь умирать от самой невыносимой боли. Однако я постараюсь. Я ломала тех, кто был сильнее меня, и лучше не думать о том, что с ними сейчас. Эти несколько секунд растягиваются на самые длинные часы в моей жизни. Твой крик стихает в тот момент, когда я отвожу волшебную палочку. Теперь ты тяжело дышишь, время от времени из твоей груди вырывается хрип, а еще дрожишь из-за пережитых конвульсий, словно бы твое тело еще не до конца поняло, что пытка прекратилась. Твои глаза выражают ненависть, но теперь к ней примешалось что-то еще. Жалость? Страх? Удивление? Я не могу понять, не хочу. Ты ведь больше мне не сестра, ты только ненужная опухоль в моей душе, от которой нужно как можно скорее избавиться. Отвожу от тебя взгляд, смотрю на зажатую между пальцами волшебную палочку, и не чувствую никакого удовлетворения. Во мне по-прежнему ненависть, отчаяние и то отвратительное давящее чувство в груди, которое не дает ни дышать, ни думать, ни расслабиться. Почти как тогда, когда я поняла, что ты больше никогда не вернешься, а у меня больше никогда не будет родной близкой Меды, и решила, что лучше исчезнуть навсегда мне самой – чтобы ты не сделала этого первой. Ты лежишь на спине, твоя голова повернута в мою сторону, а я делаю над собой усилие, чтобы отвернуться, посмотреть в окно – куда угодно, лишь бы не видеть тебя. Я должна была почувствовать удовлетворение, слушая, как ты орешь раздавленная моей магией. Мне должно было становиться легче от каждого болевого спазма, проходящего сквозь твои клетки. Но я чувствую только, как внутри меня все связывается в еще более тугой узел, как будто бы кто-то держит меня внутри стальной хваткой и сильнее сжимает кулак. Как в те годы, когда любое, даже самое крошечное воспоминание о тебе вызывало у меня приступы тошноты, а тело охватывала отвратительная слабость. — Ну, Лестрейндж? Больше ты ни на что не способна? – ты выговариваешь слова с заметным трудом, однако в твоем голосе звучит такой знакомый мне вызов. Ненавижу. Ненавижу! Резко поднимаюсь на ноги, отскакиваю от тебя как от прокаженной и смотрю как ты медленно, с трудом садишься на пол, поправляешь съехавшую с плеч мантию, откидываешь назад волосы. Чуть морщишься от боли, но при этом выглядишь все такой же непреступной. Хочется плюнуть в тебя. Вместо этого я только отворачиваюсь, отхожу и останавливаюсь всего в паре дюймов от двери. Я хотела сделать тебе больно, покончить со всем этим, но никак не думала, что находиться с тобой в одной комнате будет столь невыносимо. Сжимаю зубы, сильнее хватаюсь за волшебную палочку и прикрываю глаза. Вдыхаю – и, кажется, ты слышишь это. Впрочем, в этом не стоит и сомневаться – когда-то нам не нужно было видеть лиц друг друга, чтобы знать, что они выражают. (И душ тоже, чтобы знать, кто что чувствует). — Слушай, Лестрейндж, давай скорее, — произносишь ты. – Мне уже надоело ждать твоей чертовой Авады. Ты же хочешь прикончить меня, зачем тянуть? Я поворачиваюсь к тебе слишком медленно. Ты права. Конечно, права. Ты сидишь на полу, упрямо смотришь на меня, не моргаешь, словно понимая, что мое лицо – это последнее, что ты увидишь. Так оно и будет. Мне слишком невыносимо находиться с тобой в одном помещении, а ты всегда больше всего на свете ненавидела ждать. Я едва заметно киваю, но не знаю, заметила ли это ты. Наверное, как всегда, увидишь даже больше, чем следовало бы. А я действительно не хочу, чтобы ты существовала, ты мешаешь мне, мешаешь мне быть той, кто я есть – чего мне стоят затянутые туманом сны, которые не может отогнать от меня даже Рудольфус, чего стоят постоянные сообщения для боевых групп, где теперь фигурирует фамилия твоей проклятой дочурки, то и дело напоминая о твоем предательстве. И если время с этим ничего не сделало, пусть постарается моя магия. Я решительно делаю шаг в твою сторону, думая о том, как же это просто – направить на тебя волшебную палочку, нарисовать ею в воздухе завиток и произнести два заветных слова. Я проделывала это десятки раз, и даже получала от этого удовольствие. — Только не тяни, Беллс, — ты шепчешь. Зажмурилась, сидишь неподвижно, сжала кулаки, но при этом остаешься спокойной – так, словно бы я собираюсь тебе сейчас просто расчесать волосы. – Если уж этому суждено случиться, то пусть это сделаешь ты. Так будет лучше всего. Сейчас я сделаю это, и забуду тебя – наконец-то произойдет то, чего я так ждала эти годы. То, о чем думала в Азкабане, просыпаясь после очередного наваждения, где ты говоришь мне, что я больше для тебя никто, что я самый низкий человек. Больше ты не посмеешь этого сказать. Больше ты никогда не посмеешь вмешаться в мою жизнь, безмолвно появившись на улице, привлекая внимание своим независимым видом и исчезая, так ничего не и сказав. Больше ты не вернешься к своему гнилому ублюдку Тонксу, на которого так просто променяла то, что было у нас с тобой, то, что было у тебя всегда. Больше никогда… Хочется что-нибудь сказать, прежде чем я произнесу два решающих слова. Но в голову не приходит ничего, только бессвязные обрывки разговоров прошлого, когда мы еще имели друг для друга значение. Когда-то у меня было слишком много слов для тебя, теперь нет ничего, лишь одно простое заклинание. — Сдохни, — шепчу я. Ватные губы, едва меня слушаясь, произносят Смертельное проклятье, и из кончика палочки вылетает несколько зеленых искр. Они даже не долетают до тебя, просто растворяются в воздухе, а волшебная палочка в руке кажется неестественно холодной, бездейственной – почти такой, какой была тогда, когда попала мне в руки после четырнадцатилетнего расставания. Я даже не замечаю, как делаю шаг назад, потом еще один, и снова замираю, не в силах пошевелиться. А хочется упасть и больше никогда не двигаться – ноги подкашиваются, и я не знаю, какие чудесные силы не позволяют мне повалиться на пол. Еще мгновение думаю о том, чтобы снова произнести Смертельное проклятье, но больше мое тело не подчиняется мне. Рука с палочкой бессильно опускается. Ты медленно открываешься глаза, в них отражается если не удивление, то хотя бы озадаченность. Я все жду, когда ты усмехнешься, скажешь, что прекрасно знала, что так получится, и я пойму, что ты намеренно провоцировала меня – чтобы наверняка знать, что я сделаю свое дело. Но ты этого не делаешь. Ты вообще ничего не делаешь, просто сидишь на полу передо мной, смотришь в лицо, словно бы пытаясь что-то понять, и впервые за вечер у нас появляется нечто общее – недоумение. Если бы ты сейчас вскочила, вырвала у меня из рук волшебную палочку и побежала к выходу, я бы, наверное, даже не пыталась тебя остановить. Но ты этого не делаешь. Ты вообще ничего не делаешь. А я чувствую, как во мне снова поднимается злость, настолько сильная и всеобъемлющая, что мне не хватает воздуха. Я резко разворачиваюсь и бегу к двери, открываю ее, автоматически произнеся «Алохомора», и оказываюсь в коридоре. Прижимаюсь спиной к двери, закрываю глаза, бессильно бью кулаком по стене, до боли прикусываю губу, понимая, что ненависть во мне становится еще больше, еще объемнее. Ненависть не к тебе. К себе самой. Какой же слабой и жалкой нужно быть, чтобы не сделать этого. Ведь это так просто, всего два слова, такая привычная концентрация злобы и ненависти в волшебную палочку, и дело закончено. Я делала это всю жизнь, это заклинание получилось у меня с первого раза, еще тогда, когда я была двадцатилетней девчонкой, когда на месте жертвы представляла тебя со знакомой ироничной улыбкой. Сколько раз я рисовала в сознании картины, когда тебя пронзает зеленая вспышка, ты падаешь к моим ногам, и я ухожу, больше ни разу не вспомнив о тебе, освобождаюсь. И впредь никогда не возвращаюсь к твоему образу, а ты не смеешь меня преследовать. Сейчас я закрываю глаза и снова вижу тебя. Твой образ настолько яркий, каким не был последние двадцать лет. От этого хочется орать, выть и ломать окружающие предметы. Через миг я ловлю себя на том, что действительно запускаю большую вазу в стену, и она сыпется на пол крупными осколками. Я снова бью кулаком стену, хочется закричать, но с губ не срывается ни звука. В доме вообще необычайно тихо, не слышно даже усиливающегося за окном ветра. Всего на несколько мгновений я бросаю взгляд на сад за стеклом, в густых сумерках едва виднеются гнущиеся от порывов ветра деревья – вмиг ставшие голыми ветки время от времени цепляют за стекла. На мгновение ко мне в голову закрадывается мысль убежать, скрыться и больше никогда не возвращаться в этот дом воспоминаний, сделать вид, что только что здесь ничего не произошло. В этом я неплохо преуспела – у меня были годы практики. Но я не трусиха. Я могу быть кем угодно, но не такой – иначе я не стала бы лучшей среди Пожирателей Смерти. Эта мысль словно бы отрезвляет меня, а возможно, помогает вспомнить, кто я такая, и это лучше любого Энервейта. Мне требуется еще несколько секунд для того, чтобы взять себя в руки, но в итоге я поворачиваюсь к двери, и еще через миг толкаю ее. Понятия не имею, что буду сейчас делать, но это не важно – с тобой всегда все решалось в последнюю минуту, и этот раз вряд ли будет исключением. Если бы не разожженный камин, в комнате была бы кромешная темнота. А сейчас на противоположной от двери стене пляшут тени, а тусклый свет освещает очертания мебели. Первое, что бросается в глаза, так это место на полу, где сидела ты – оно пустое. На мгновение мое сердце замирает, я готова снова начать рвать и метать, но тут же успокаиваюсь – ты сидишь на кровати. Перебралась на то место, где спала много лет тому назад – недалеко от окна. Ты сидишь с ровной спиной, твои руки сложены на коленях, волосы откинуты назад, смятая мантия поправлена и снова идеально на тебе сидит – настолько, насколько это возможно. Ты серьезная, почти задумчивая, внимательно наблюдаешь за мной, ничего не говоришь, и это молчание больше всего сводит меня с ума – лучше бы ты снова кричала, обзывала меня и говорила о том, как ненавидишь. Я не могу понять: это равнодушие, ненависть или усталость? А, может, ты, как всегда, поняла больше, чем понимаю я? Или просто пытаешься скрыть тревогу. Так проходит какое-то время, несколько секунд, возможно, несколько минут – в этом месте время всегда течет как-то иначе: слишком медленно, когда чего-то ждешь и слишком быстро, когда хочешь оттянуть момент. Мои руки сами по себе прячут волшебную палочку в чехол между складками юбки, где находится и твоя, однако пальцы продолжают касаться теплой рукоятки. Еще несколько шагов, и я оказываюсь возле твоей кровати, сажусь рядом с тобой, и ты в этот миг вздрагиваешь, но ничего не говоришь, лишь продолжаешь задумчиво смотреть в темноту комнаты. Молчание затягивается, тишина давит, и это раздражает, но у меня нет сил как-либо выражать свою взвинченность. Сомневаюсь, что сейчас я вообще на что-либо способна. — Ты знала? – произношу я, прежде чем осознаю, что нарушила молчание. Мне не нужно уточнять, не сомневаюсь, что ты и без того понимаешь, о чем я. — Глупости, — фыркаешь ты. Так, как будто бы это наша самая обычная беседа, как будто бы между нами нет пропасти в двадцать лет ненависти и отрицания факта существования друг друга. Так, как будто бы еще вчера мы вместе бродили по горам вокруг этого дома. Потом внимательно смотришь на меня, и, кажется, впервые за сегодня твой взгляд не выражает ни ненависти, ни отвращения. А я не нахожу в себе сил посмотреть на тебя, наблюдаю лишь краем глаза, сильнее сжав пальцы вокруг волшебной палочки, словно бы это и вправду может чем-то помочь. Почему ты так действуешь на меня, Меда? Прошло столько лет. Мы были детьми. Глупыми и беззаботными детьми, которых тянуло к чему-то новому и неизведанному. Мы слишком много фантазировали, были слишком сосредоточены на том, чтобы друг другу что-то доказать. А я воспринимала все это слишком серьезно, намного серьезнее, чем ты. Я поплатилась за это, очень жестоко, и теперь хочу, чтобы за это поплатилась ты – все просто, все справедливо. Я не знаю, как это происходит, просто в какой-то момент понимаю, что твоя рука накрывает мою. Так просто и непринужденно. Ты чуть сжимаешь мою ладонь, почти неощутимо, а я никак не реагирую на этот жест – я и не знаю, как реагировать. Думаю о том, что должна наброситься на тебя, ненавидеть еще сильнее, беситься от отвращения, но мне этого не хочется, и это самое ужасное. — Послушай, Беллс… — Что ты… Начинаем мы одновременно, и также одновременно останавливаемся. А после долго, пожалуй, даже слишком долго смотрим друг на друга. И мне кажется, что сейчас в тебе есть что-то, что я искала последние годы во время всех наших мелких случайных встреч, во всех видениях, в которых меня преследовал твой образ. Что происходит, Меда? Ты снова играешь? Решила вспомнить свою молодость и затеять эту гребанную игру под название «отгадай-что-сейчас-будет-Белла»? Отвали, пожалуйста, хватит. Не провоцируй меня. Перестань меня уничтожать. — Просто побудь немного нормальной, Беллс, — ты произносишь это едва слышно. Твой голос почти дрожит. Мне кажется, или у меня помутился рассудок? Кто ты сейчас, Меда? Я действительно хочу понять, кто сейчас передо мной: злобная стерва Андромеда, которая променяла меня на грязнокровку или та, кого я считала своей маленькой Медой, к кому тянулась и кого обещала никогда не бросать? Нет, не стоит, ведь последней никогда не существовало, я ее «сама себе придумала». Твои же слова? Мои пальцы сильнее сжимаются вокруг волшебной палочки, а ты поглаживаешь большим пальцем внешнюю сторону моей ладони. Так, как будто бы это самая нормальная для тебя вещь. Я никак не реагирую – лучше буду игнорировать, пока не придумаю, как действовать дальше. — Ты же можешь… — почему я чувствую твое дыхание возле своей шеи? И почему, дракклы дери, по моей коже расходятся мурашки? Опомнись, чертова Андромеда! — Ничего я не могу, Меда, — отрезаю я, однако не шевелюсь. А ты так близко, сильнее сжимаешь мою руку, переплетаешь мои безвольные пальцы с твоими. И больше в этих жестах нет невинности, ты как будто бы прекрасно знаешь, что делаешь. Как и всегда.– Что ты делаешь? Спрашиваю требовательно, но больше ничего вымолвить не могу – ты не отстраняешься. Я чувствую на своей шее твое теплое, но редкое дыхание, а еще меня охватывает твой новый запах – сейчас я осознаю, что ты пахнешь чистотой и зельями. Он кажется чужим, но одновременно связан только с тобой. С той Андромедой, которую я ненавидела все эти годы. Твоя вторая рука касается моих волос, чуть перебирает локоны, а я напрягаюсь еще сильнее, задерживаю дыхание, отворачиваюсь. Смотрю на то, как пламя в камине методично пожирает поленья, как на стене отражаются тени от бушующих за окном веток. Я должна нарушить тишину, что-то сделать, но я бессильна перед тобой. — Это какое-то безумие, — наконец произносишь ты. Возмущенно, раздраженно, непонимающе, но даже и не думаешь отстраняться. – Зачем это происходит, Лестрейндж? Мне кажется, или в твоем голосе звучит страх? — Я скучала, Беллс, — поспешно шепчешь ты. – Следила за тобой и скучала. Ты чертова ненормальная сука, больная на всю голову. Тебе нужно было подохнуть в Азкабане, ты бы сделала этим всему миру одолжение. Я оборачиваюсь слишком быстро и слишком резко, а ты настолько сбита с толку, что не успеваешь отпрянуть. Зато моя рука успевает схватить тебя за шею, чуть сжать, и теперь ты не можешь пошевелиться, чтобы не перекрыть себе доступ к воздуху. Смотришь на меня расширенными, полными ненависти глазами, губы приоткрыты, лицо бледное, странно озадаченное. — Тебя это никак не касается. Моя жизнь тебя не касается. Ты должна была это понять, или общество вонючего грязнокровки так затуманило твой мозг, что ты и вовсе перестала соображать? Ты сама во всем виновата! Ты тварь, ты… — мой голос срывается, я резко тебя отпускаю, ты закашливаешься, но лишь на несколько мгновений, потом поднимаешь голову, смотришь на меня. — Заткнись, ради Мерлина, Белла, закрой свой рот, — ты говоришь хрипло, держишься руками за горло. — Не то что? Пожалуешься своему магглу? – последнее слово произношу с таким презрением, на которое только способна. И улыбаюсь – губы сами по себе растягиваются в недоброй усмешке. Наверное, выгляжу я сейчас по-настоящему сумасшедшей. Ты не отвечаешь. Только выпрямляешь спину, бросаешь на меня хмурый взгляд, качаешь головой. — Как же ты меня бесишь, — произносишь ты. Тянусь к тебе, чтобы ударить, вцепиться руками в волосы, оттянуть их, царапать ногтями кожу головы, но вместо этого только прикасаюсь к твоим растрепавшимся локонам. Я целую тебя, жадно, исступленно, как будто бы только это может помочь мне решить все проблемы, как будто это единственный ключ к распутыванию клубка наших с тобой чувств. Кладу руку тебе на затылок, прижимаю к себе, не позволяя отстраниться. Бесцеремонно раздвигаю языком губы, провожу по зубам, проникаю им в рот, чувствую твой вкус. На мгновение мы сталкиваемся лбами, ты выдыхаешь, а еще через секунду я понимаю, что ты отвечаешь на поцелуй. Хватаешься за мои плечи, до боли сжимаешь их, но я не обращаю внимания, только сильнее прижимаю тебя к себе. Дышать невозможно, тело не поддается контролю, каждая его клеточка тянется к тебе, меня всю охватывает дрожь, хочется кричать, я задыхаюсь, но не могу оторваться от тебя ни на секунду. Мерлин тебя дери, Меда, как же мне это было нужно. Нужна была ты, всегда только ты – именно такая, податливая, моя, всегда лишь моя. — Лестрейндж, — то ли хрипишь, то ли стонешь мне в губы, когда я отстраняюсь лишь на дюйм, чтобы вдохнуть воздух. Но не отпускаю тебя, держу в своих руках, не хочу, чтобы ты исчезала. Но ты, кажется, и не собираешься – ты все также сильно держишься за мои плечи. Упираюсь кончиком носа в твою щеку, прикрываю глаза – наверное, ты чувствуешь, как мои ресницы щекочут кожу. Раньше я часто так делала, а ты смеялась, говорила, чтобы я перестала. Естественно, я тебя не слушала. Сейчас ты не смеешься, а я не пытаюсь делать тебе назло. Я вообще не понимаю, что и как сейчас делаю. Путаю пальцы в твоих волосах, целую уголок губ, провожу по ним языком, а ты выдыхаешь, дрожишь – я чувствую это. — Я хочу тебя, — ты произносишь это как в бреду. – Беллс… — Тише. — Это безумие. — Я знаю. Сжимаешь руками мою мантию, пытаешься ее стянуть, я забираюсь с ногами на кровать, обнимаю тебя. Ты утыкаешься носом мне в шею, что-то шепчешь, а я не слушаю. Вдаваться в подробности слов – выше моих сил. Целую губы, щеки, линию подбородка, а ты откидываешь голову в сторону, подставляя под поцелуи шею. Я безжалостно кусаю светлую кожу, хочу оставить на ней как можно больше следов. Такая жалкая, отчаянная попытка доказать миру, что ты все еще моя. Пусть не до конца, но все же частичка тебя всегда находится во мне, и это не изменит никакой грязнокровка, никакой Азкабан, никакая жизнь. Отстраняюсь, чтобы снять мантию, откинуть ее в сторону, а ты тут же тянешься ко мне, хватаешь меня за ткань платья, притягиваешь к себе, целуешь сама, сводишь с ума. Почему, почему ты такая необходимая, Меда? Почему ты все еще здесь? Почему я веду себя так, словно бы мне снова восемнадцать? Объясни, ты ведь такая умная, всегда все обо всем знаешь. — Нет, не нужно, я сама, — шепчешь ты, когда я пытаюсь расстегнуть свой корсет. Ты откидываешь мои волосы в сторону, коротко, как бы невзначай целуешь шею, а после самостоятельно распутываешь ленты и размыкаешь крючки. При этом ты смотришь мне в глаза, внимательно, пристально, словно бы пытаясь высмотреть в них душу, пытаясь найти что-то, известное только тебе. Кажется, находишь, так как уголки твоих губ поднимаются вверх, впрочем, эта улыбка кажется мне слишком отчаянной. Наверное, как и мои ласки. От платья ты избавляешь меня поспешно, а после касаешься моей груди, чуть выдыхаешь Сначала твои прикосновения почти робкие, после же ты сжимаешь соски, целуешь полушария, сминаешь их, а я снова шумно выдыхаю. Все почти так, как прежде. Слишком просто и одновременно слишком сложно. А когда я избавляю тебя от мантии, от рубашки, от юбки, ты придвигаешься ближе, обхватываешь мои бедра ногами, прижимаешься плотнее, а я спешу снять с тебя бюстгальтер, чтобы почувствовать, как твоя грудь прижимается к моей. В этот миг я не сдерживаюсь, издаю негромкий стон, и, кажется, это первый раз в жизни, когда я проявляю при тебе такие эмоции. — Как же ты нужна была, — шепчешь ты. Целуешь губы, шею, ключицы, я откидываю голову назад, ласкаю пальцами твою спину, талию, сжимаю ягодицы. — Пожалуйста, не надо так… — это почти просьба. Ты обхватываешь бедрами мою ногу, трешься, и я чувствую, что твое белье уже насквозь пропиталось влагой, и от этого хочу тебя еще больше. И я получу тебя. Сейчас ты моя. Пусть всего на несколько часов, но ты станешь моей маленькой Медой, а завтра утром я покончу с этим безумием и забуду о тебе навсегда. Больше никогда не прикоснусь к тебе, даже мысленно. Сама не замечаю, как впиваюсь ногтями в твой плечо, а ты часто дышишь, но терпишь. Ты вообще любишь терпеть. Почти всегда. — Не отпускай. — Ляг на спину. Ты медлишь, и мне приходится податься вперед, чтобы ты откинулась назад, на подушки, спрятанные под покрывалом. Целую, кусаю, снова целую твою грудь, и ты не сдерживаешь стон. Такой громкий, отчаянный, полный возбуждения – от него по всему моему телу проходит жар, внизу живота снова то невыносимое тянущее чувство. Меда, зачем ты это делаешь? — Я хочу тебя, Лестрейндж, мать твою… Ты уже не сдерживаешься, даже позволяешь себе несколько нецензурных фраз, отчего я не могу сдержать улыбку – это так знакомо и почти предсказуемо. Опускаюсь прикосновениями к низу твоего живота, а ты проделываешь тоже со мной. Я позволяю, не отстраняюсь, и даже наоборот, подаюсь навстречу твоим пальцам. Не отрываюсь от твоих губ, прилагаю несколько усилий, чтобы разорвать кружевные трусики, а после раздвигаю твои ноги. Ты вынуждена оторвать от меня руки, но оно того стоит – мне нравится смотреть на тебя раскрытую, а еще больше – пробовать на вкус. Он, кстати, ни капли не изменился, и я все также им упиваюсь. Ты легко, даже нежно ласкаешь мои волосы, и при этом требуешь большего, так, что меня хватает лишь на несколько минут, после я применяю в ход пальцы. Ты кончаешь, оттягиваешь мои волосы, выкрикиваешь мое имя и извиваешься, я же размазываю влагу по твоему животу, чувствуя, как внутри меня все сворачивается от возбуждения. Но я ведь терпеливая, я умею ждать. Я поднимаюсь, прижимаюсь к тебе, подминаю тебя под себя, обнимаю собственническим жестом, целую, а ты слизываешь с моих губ собственную влагу. — Беллс, черт возьми… это… Оставляю поцелуй на твоей правой груди, рядом со вздернутым соском. — Твой грязнокровка так не может, да? – в моем голосе насмешка, вызов. Почти как тогда. За исключением того, что теперь я могу говорить об этом уроде почти спокойно, не желая спрятаться от всего мира. — Заткнись, — отрезаешь ты, поглаживая мое бедро, а я подаюсь навстречу твоим рукам. Ты очерчиваешь пальцами мои изгибы, тянешься ниже лобка, раздвигаешь губы, массируешь между ними, а я задыхаюсь, больше не в силах тебе ответить. Выгибаюсь, перекатываюсь на спину, отвожу в сторону ногу, а вскоре ты располагаешься между моими бедрами почти так, как я была несколько минут назад. Проникаешь в меня, касаешься губами, а я комкаю покрывало, прижимаюсь к тебе бедрами, свожу ноги, зажимая между ними твою голову. Все так просто, и так сложно, и мысли путаются, и жар сводит с ума, и я запрокидываю голову, шепчу твое имя, сдерживаю рвущиеся наружу слезы, и все спрашиваю – почему ты меня бросила? И даже не знаю, облачаю ли это вопросы в слова. А ты молча возвращаешься на место, крепко обнимаешь меня, прижимаешься, кажется, даже невпопад целуешь – то грудь, то плечо, то щеку. Я не осознаю и не ощущаю, все еще дрожу от оргазма, поджимаю колени, сминаю покрывало, утыкаюсь носом в твою шею, вдыхаю твой не твой запах. — Ты тоже меня бросила ради Лестрейнджа, — доносится до меня из темноты твой голос. Хриплый, совершенно невыразительный, словно бы ты намеренно делаешь его столь бесцветным. Какое-то время в комнате царит молчание, до меня не сразу доходит смысл твоих слов, но как только я их осознаю, то резко поднимаюсь и смотрю на тебя. Ты стойко выдерживаешь мой взгляд, да и как же иначе? Не знаю, что хочу найти в тебе, почему так рассматриваю. Раньше я видела тебя насквозь, ты была слишком зажатой, но и слишком понятной, но какая ты теперь? Резко отворачиваюсь – я не хочу знать. Ничего не хочу о тебе знать. Скоро мне придется с этим всем покончить, и незачем забивать голову лишним мыслями, нужно лишь собраться силами, собрать в кулак всю свою ненависть к тебе, все отчаяние, которое ты в меня вселяешь. — Только не говори, что ты бросилась в объятья грязнокровки из-за несчастной любви, — выплевываю я – внезапно обнаруживаю себя слишком раздраженной. Молчишь. По стеклу начинают стучать дождевые капли, я непроизвольно вздрагиваю, а ты тут же подбираешься ближе, прижимаешься ко мне со спины. Такой знакомый жест. И так не подходящий к нашему разговору. — Это все уже не важно, — шепчешь ты. Целуешь плечо, и я чувствую, как из того места по коже разбегаются мурашки. – Пожалуйста, забудь обо всем… Обхватываешь меня руками, я прикрываю глаза, стараясь сдержать подступившие слезы. «Забудь обо всем сейчас, пока ты не решишь, что со мной делать» — хочешь сказать ты. Конечно же, ты права. Ты столько раз права, Меда, гарпии тебя дери. Ненадолго, правда, ненадолго. Я обещаю. А после поворачиваюсь к тебе, отвечаю на твое объятие, прижимаю к себе, и больше ничего не хочу обсуждать. — Я все равно не прощу тебя, сестренка. — Я знаю, — а после толкаешь меня из-за нелепого «сестренка». Утро серое и невзрачное, я просыпаюсь, когда уже рассвело, но солнце так и не решило почтить своим присутствием эти края. Зато весь сад за окном пестрит желтыми и белыми красками – видимо, ночью дождь успел превратиться в снег, и теперь он мелким слоем покрывает усыпанную листьями землю. В этом месте зима всегда наступает в октябре. Я отрываюсь от окна, накидываю на плечи простыню и ступаю на холодный пол. Морщусь, прикрываю глаза, и почему-то на несколько мгновений замираю. Мне приходится сделать над собой усилие, чтобы шагнуть, затем снова и снова – тело ноет, на нем все еще чувствуются твои прикосновения, а еще мне кажется, что оно навсегда впитало в себя твой травяной запах. Я прохожу мимо погасшего камина, собираю с пола свою одежду и стараюсь не смотреть на спящую тебя. Теперь ты снова предательница Меда, я ненавижу тебя с новой силой, а ты считаешь меня сумасшедшей маньячкой, достойной только Азкабана. Это лучший расклад. Самый правильный. Под горячими струями воды в душе я стараюсь смыть с себя ощущение тебя, моя кожа краснеет от усердных прикосновений мочалки, а в голове роятся сотни мыслей, которые никак не желают выстраиваться в отдельную цепочку. Я пускаю их на самотек, смотрю на мир сквозь призму равнодушия, хотя в какие-то секунды мою грудь сжимают неконтролируемые приступы злобы. Тогда я задерживаю дыхание, замираю, выжидаю несколько секунд, после чего продолжаю приводить себя в порядок. Когда я выхожу из ванной, ты уже встала, застилаешь постель и не смотришь на меня. Я стою рядом с окном, скрестив на груди руки, зажав в ладони свою волшебную палочку, и хмуро наблюдаю за тобой. Улавливаю каждое твое движение, каждый жест, смотрю на напряженное выражение лица, ничего не выражающий взгляд, но могу поспорить – ты прилагаешь все усилия, чтобы унять дрожь и не показать своего волнения. Напрасно, моя милая, ты ведь прекрасно знаешь, что я могу читать тебя как открытую книгу. Получасом позже мы пьем кофе. Сидим рядом на кровати, смотрим в стену и короткими глотками потягиваем горячий напиток, заботливо приготовленный для нас здешним домовым эльфом. Ей удалось даже достать для нас печенье – имбирное, с привкусом цитруса, в форме змей и драконов. В детстве мы таскали его с кухни и грызли под одеялом, а после не могли избавиться от вездесущих крошек. Сейчас я только ломаю, крошу корж и оставляю в таком же виде лежать на подносе – кусок в горло не лезет. А кофе – тоже дань прошлому, ведь прежде мы каждое утро именно так пили чай: сидели рядышком, только-только приняв утренний душ, и молчали, каждая уткнувшись в собственную чашку. Тогда молчание было непринужденным, мы искали уединения, но не могли расстаться друг с другом, сейчас же оно накрывает нас черной волной какой-то мрачной неизбежности. От этого хочется запустить чашкой в стену, разбросать все вокруг и кричать, кричать. Но никто из нас этого не делает, словно бы довести ритуал до конца – жизненно необходимо. Так, словно бы через какую-то четверть часа я не лишу тебя жизни. — Я не хочу это делать здесь, — внезапно произношу я. Ты только смотришь на меня, всего секунду, хотя мне она кажется вечностью, а после безмолвно киваешь. Ставишь чашку с недопитым кофе на поднос, наклоняешься, надеваешь туфли, поправляешь мантию и направляешься к двери. Так быстро? Так просто? Мы больше ничего друг другу не скажем, а ты позволишь мне себя убить? Не будешь убегать и не дашь отпор? Будь это кто-то другой, я бы решила, что в его голове созрел хитроумный план того, как обвести меня вокруг пальца и устроить побег. Но ты слишком честна, если бы ты хотела сбежать, то вела бы себя совершенно иначе, в тебе не было бы этого обреченного спокойствия. Ты останавливаешься у двери, топчешься, словно бы пытаешься вспомнить – не забыла ли чего? А, может, просто ждешь меня. Но я не медлю, быстро поднимаюсь с кровати, ставлю чашку на поднос, разбрызгивая напиток, и поспешно подхожу к тебе. Моя палочка наготове, словно бы я в любой момент готова выбросить боевое заклинание, но в глубине души знаю, что все это лишь фарс. Касаюсь ее кончиком твоего плеча – тоже выдумка, просто игра, я ведь знаю, что бежать ты не будешь. И то, что я легонько толкаю тебя в спину, тем самым давая знак идти, а ты ступаешь за порог спальни – тоже не более чем представление. Но для кого? Для нас самих? До чего же мы с тобой дошли, Меда… Спускаемся на первый этаж в такой же гробовой тишине, лишь на темной лестнице ты немного оступаешься, раздраженно выдыхаешь. Я терпеливо жду, когда ты выровняешься, и мы без приключений спускаемся вниз. Стараюсь не смотреть по сторонам, не обращать внимания на детали, не думать, и, кажется, у меня это получается. Я действую, словно бы нахожусь во власти Империуса, и, пожалуй, это лучше, чем очередной шквал безудержных эмоций, который может привести к чему угодно. На улице намного холоднее, чем вчера, пахнет снегом и листьями, свежий горный воздух кружит голову, а несильный, но достаточно холодный ветер тут же принимается трепать волосы. Теперь мне приходится то и дело поправлять вечно лезущие в глаза пряди и бороться с дрожью – после Азкабана мое тело слишком остро реагирует даже на самую небольшую прохладу. Я стискиваю зубы и приказываю себе потерпеть еще немного. Ты же смотришь куда-то перед собой, но почему-то мне кажется, что ты, как и я, не видишь ничего. — Куда? – твой голос звучит глухо и безжизненно. Действительно, куда? — Прямо. Ты понимаешь, что я имею в виду калитку. Что хочу уйти подальше от этого проклятого дома, усыпанного снегом, как тогда, когда мы проводили здесь зимние каникулы. Наверное, по этой причине ни одна из нас не оборачивается и не смотрит по сторонам – слишком много воспоминаний, которые могут помешать нашему последнему безумию. Под твоими ногами хрустит снег, под моими — ломается ветка, и мы обе вздрагиваем, хотя силимся не показывать своих секундных слабостей. Как же это по-нашему, Меда, как знакомо – всю жизнь прятаться, скрываться, чтобы никогда не показывать себя настоящих. Возможно, если бы мы этого не боялись, все было бы иначе? Тропинок здесь давно нет, да и если бы были, то вряд ли мы бы смогли их рассмотреть, ведь все завалено тонким слоем нетронутого снега. Мои ноги начинают мерзнуть, но я даже не думаю о том, чтобы остановиться и применить к себе согревающее заклинание. Потом, все потом. Я все успею, когда мы наконец-то отпустим друг друга. Еще несколько минут, насколько шагов, казнь, и мы обе будем свободны. Потерпи, Меда, потерпи, моя дорогая, все будет очень быстро. Прокручиваю эту мысль в голове десятки раз — пожалуй, это из-за того, что я не хочу думать о чем-либо другом, решать, передумывать. Эта поляна похожа на все другие. Такая же бесформенная, прячется среди безлистых деревьев и колючих кустов – нам приходится пробираться через них, придерживая ветки, чтобы не порвать одежду, так, словно бы это действительно имеет значение. Я смотрю под ноги, на то, как под моей обувью на тонком слое снега появляются небольшие следы, открывая подстилку из опавших листьев. Я почти не вижу тебя, но это и не нужно – я слишком многое чувствую. Ты все также невидяще смотришь перед собой, твое лицо напряжено, губы сжаты в тонкую линию, а в глазах какая-то уж слишком упорная решительность. Наверное, поэтому я и не хочу смотреть тебе в лицо, не хочу в очередной раз вызывать в себе какие-либо мысли. Какое-то время мы стоим среди поляны, я всего в нескольких шагах от тебя, поднимаю взгляд, смотрю на твое плечо. Отчего-то рука с волшебной палочкой дрожит, а я собираю остатки ненависти к тебе, остатки отчаяния и остатки желания больше никогда тебя не видеть. Забыть как страшный сон, впервые зажить, не просыпаясь от туманных кошмаров с твоим лицом. Не думаю, только резко подхожу к тебе, и не сразу осознаю, что оказываюсь значительно ближе, чем нужно для произнесения заклинания. А ты, кажется, этого даже не замечаешь. Я чувствую, как ты дрожишь, мне кажется, что слышу стук твоего сердца – ты боишься? Конечно, боишься, милая, но когда бы ты это признала? Все такая же гордая. Я не могу сдержаться – поднимаю свободную руку, касаюсь твоей щеки, веду по ней вниз, и только в этот момент ты смотришь на меня. Всего на мгновение, затем переводишь взгляд на мои губы, на шею. — Быстрее, — шепчешь ты так тихо, что в какой-то момент мне кажется, что это только шум ветра в верхушках деревьев. Мне отчаянно хочется что-то сказать. О чем-то попросить, что-то произнести, но язык не слушается, мысли сжались в тугой комок, и внезапное осознание, что все уже не важно, заставляет меня замереть. Только тянусь к тебе, скольжу губами по твоей щеке, а ты негромко выдыхаешь. С каких пор твой новый запах стал для меня родным? Больше ничего не думаю. Конец, Меда. Действительно конец. Из моей палочки вырывается белый луч. — Обливиэйт. Ты пошатываешься, а я не ловлю тебя. Еще миг, и ты падаешь на снег, а я наклоняюсь, чтобы вложить в безвольную ладонь твою волшебную палочку, и я отступаю на шаг. Поспешно накидываю на голову капюшон, и мне приходится сделать над собой адское усилие для того, чтобы повернуться к тебе спиной. Последнее, что я помню – это разметавшиеся по снегу светлые волосы и едва заметно вздымающаяся грудь. И это все, на что я способна, спросишь ты? Что ж, радуйся, моя дорогая, – ты снова победила. Снова я ухожу от тебя, и бегу, прячусь, не в силах навсегда покончить с тем, что теперь впору назвать неизлечимой болезнью. Вот только ты не вспомнишь, и это станет моей единственной победой. Я бы попрощалась, моя дорогая, но сколько раз я делала это впустую? Оказавшись подальше от поляны, я зажмуриваюсь, сжимаю зубы и аппарирую. И все-таки рискую – прощая, милая моя сестра. В очередной раз навсегда.

I saw you wanted this to end

По лицу бьют хлесткие капли дождя, и я почти жалею о том, что в очередной раз пренебрегла маской – приходится то и дело протирать глаза рукавом и убирать спадающие на лоб пряди волос. Я злюсь и больше всего хочу оказаться подальше от этого проклятого места. Но отчего-то голос разума мне не помогает, лишь больше сковывает движения, мешает двигаться вперед и что-то предпринимать. Волшебная палочка в руках, но и от нее мало толку – я ничего не могу сделать, да и не должна. Нос, горло, а после и легкие заполняет запах гари и дыма, а еще почему-то гнили, и на миг я уже готова аппарировать прочь, но снова останавливаю себя – так, словно бы я должна что-то сделать. Это бесит, выводит из себя, и я срываю злость на одном из егерей, швыряя в него заклинание удушья. Он падает, хватаясь за горло, но больше я не слежу за этим идиотом. Звуки ливня, бессвязные крики заклинаний и треск горящего дома смешиваются в единственную какофонию, она заполняет все пространство, все сознание, и в какой-то момент мне кажется, что это неясное шипение вот-вот облачится в какие-то слова. Совсем как в неизменных кошмарах, что так полюбили посещать мое сознание – когда во сне, когда наяву. Отступаю на несколько шагов — горящие щепки, головешки и прочий мусор отлетают все дальше, и мне приходится пятиться все больше и больше, чтобы пламя не зацепило мою одежду. Дождь усиливается, однако никак не влияет на пожар – кажется, огонь становится только сильнее, разгорается с каким-то необъяснимым азартом и заполняет собой всю округу. От него исходит палящий жар, но я никак не могу перестать дрожать, и, кажется, еще мгновение, и я рассыплюсь на сотни мелких кусочков, навсегда потерявшись в этом лесу. Что-то мне подсказывает, что я не должна была этого делать. Что должна была оставаться в Малфой-Мэноре или вернуться в Лестрейндж-Холл, ждать прямых распоряжений Темного Лорда и готовиться к следующему рейду. Но никак не участвовать в глупой зачистке грязнокровок, которой так увлеклись егеря, позарившиеся на вознаграждение из состояния Малфоев. Глядя на любого из этих ублюдков, мне так и хочется плюнуть в их лица, и я никогда не скуплюсь на парочку заклинаний для них – просто так, чтобы выпустить пар. Почти никогда не помогает. Сейчас я стараюсь быть в стороне, не привлекать к себе внимание, но лишь до поры до времени, пока не буду убеждена в том, что здесь находится тот, кто мне нужен. Отчего-то я никогда не думала о том, чтобы самостоятельно найти его, устранить, как ненужную проблему, пусть и когда-то давно, десятки жизней назад, я могла часами думать, каким изощренным способом избавляюсь от этого проклятого гнилья. Сегодня я услышала от Фенрира, что в одном из лесов Шотландии найдено тайное убежище тех, кто объявлен вне закона, и среди предполагаемых беглецов прозвучала фамилия Тонкс. Я даже не сразу осознала, что вызвалась участвовать в этой зачистке, совершенно не интересуясь мнением Фенрира и его вшивых подчиненных. Несколько угроз и парочка демонстраций их на живом примере, и я оказалась в этом гребанном лесу, не понимая, зачем мне все это нужно. А что бы сказала на это ты, милая сестра? Рассмеялась бы, заметила, что я оказываю твоей жалкой семейке слишком много чести? Пожалуй, ты была бы права. И именно это меня больше всего раздражает. Ведь я отпустила – плевать, что ты об этом не знаешь, плевать на то, что ты не знаешь вообще ничего. Впрочем, я знаю – иногда тебе снятся сны, не могут не снится. Вот только, что в них – я хочу тебя убить или напротив, ты раз за разом возвращаешься в один из наших с тобой дней? Возвращайся. А я пойду дальше. После того, как полюбуюсь на твоего несчастного муженька, превратившегося в живой факел. Мир вокруг постепенно превращается в хаос. Темнота смешивается с клубами дыма, языками пламени и льющейся с неба водой, ноги утопают в мокрой, полусгнившей листве, пачкаются в грязи, и от этого крайне сложно передвигаться. Я пытаюсь обойти горящий дом стороной, туда, где пламя еще не до конца захватило здание, откуда егеря еще могут доставать жертв. Я не должна пропустить ни одного – мне нужно лично видеть, как умирает тот, кого я видела всего несколько раз в жизни, но ненавидела долгие десятилетия. Ты назвала бы меня маньячкой, сумасшедшей и, возможно, даже плюнула в лицо. Пожалуйста, милая моя, теперь можешь ненавидеть меня сколько угодно – после того, как я знаю правду, после того, как снова позволила себе сойти с ума. Мне приходится отбить несколько летящих в меня заклинаний. Я делаю это лениво, почти нехотя, даже не замечая, откуда именно в меня летят эти вспышки. Как всегда, в таких случаях тело действует само по себе. Я подбираюсь к зданию, с трудом осознавая окружающую меня реальность и мало отдавая отчет в своих действиях. В какой-то момент мне кажется, что все происходящее вокруг – лишь какой-то лишенный смысла фарс, глупая игра юнцов, решивших почувствовать себя настоящими охотниками и бойцами. Я перешагиваю через тело, про себя думая о том, как, видимо, расстроился тот, кому этот беглец не достался живым. Наверное, я должна испытывать торжество? Думать, что ты наконец-то получила по заслугам, оставшись без своего маггловского урода. Тебе будет больно, а это самое главное. Если я не могу тебя убить, то смогу хотя бы насладиться тем, как ты постепенно сходишь с ума от боли и пустоты. Почти как я… когда-то. Я даже усмехаюсь, но как-то вяло. Делаю шаг, еще шаг в сторону дома, и резко останавливаюсь. На какой-то миг мне кажется, что я вижу знакомый силуэт. Небрежно накинутая мантия, растрепанные светлые волосы, какие-то дерганные, поспешные движения, манипуляции волшебной палочкой. Трясу головой, чтобы видение прошло, но нет – рядом с крыльцом действительно та самая фигура, которую я меньше всего ожидала увидеть. Хочется развернуться и бежать прочь, но ноги меня не слушают, почти по щиколотку утопая в вязкой грязи этого ненавистного леса. Водоотталкивающие чары постепенно теряют свою силу, я чувствую это – мой капюшон мокнет, капли струятся по лицу еще сильнее, а под мантию закрадывается отвратительный холод, заставляя тело сотрясаться мелкой дрожью. Ненавижу холод. Мне приходится сделать над собой большое усилие, чтобы снова посмотреть в гущу того, что кто-то мог бы назвать битвой. На какой-то миг мне кажется, что я тебя потеряла, или лучше – что ты мне лишь показалась, и в этот момент мое сердце пропускает удар: отчего-то этого мне хочется больше всего. Но еще миг, и среди толпы снова появляется твоя макушка – ты отбиваешь оглушающее, уворачиваешься от смертельного, но режущее немного задевает твое плечо. Я не могу разглядеть твое лицо, но сознание тут же рисует то, как ты морщишься от боли и выплевываешь несколько нецензурных выражений. Я не могу видеть, от кого ты отбиваешься – вокруг слишком много хаоса, к тому же, следующий минуты я трачу на то, чтобы посылать проклятия в тех, кто пытается на меня напасть. Два смертельных, два оглушающих – мне приходится пробираться сквозь толпу. Дождь отчаянно мешает, я проклинаю его на чем свет стоит, цепляюсь мантией за разросшиеся кусты и несколько раз нелепо поскальзываюсь на размокшей грязи. Со стороны фасадной части дома слышится треск – кажется, это начинает обваливаться крыша, а пламя постепенно переходит на те участки, где еще не успело оставить свой след. Чем ближе я подступаю к дому, тем сильнее меня обдает жаром, нос удавливает ужасный запах дыма и, кажется, горящей плоти. К горлу подступает тошнота, я стараюсь ее игнорировать, с каждым шагом голова кружится все больше. А когда я оказываюсь рядом с крыльцом, то больше тебя не вижу. Неужто, ты мне почудилась? Нет, в дверном проеме мелькает копна светлый волос. Кто как не ты? Конечно же, кинулась спасать своего дорого возлюбленного, ценой своей жизни, зато это потешит твою любовь к глупым надуманным принципам, так ведь? Внутри дома ничего не видно из-за дымовой завесы. Я тут же рефлекторно прикрываю глаза рукой, но при этом стараюсь прислушиваться к собственным ощущениям, чтобы среагировать на того, кто может напасть. Это получается крайне сложно – тело плохо мне подчиняется, и единственное, что ощущаю – это мелкую дрожь, грозящуюся вновь выбить меня из колеи. Пытаюсь прислушаться, но ощущаю лишь шум дождя, треск горящих балок и отдаленные крики людей. Почему-то сейчас весь этот набор звуков кажется особенно оглушающим, он выталкивает из сознания все мысли, кроме одной единственной – бежать отсюда прочь. Я уже и правда готова позабыть обо всем и убираться из этого проклятого дома, от которого очень скоро не останется ничего, кроме горсти пепла. Делаю шаг в сторону предполагаемого выхода, но внезапно слышу кашель, а после негромкое ругательство. Совсем недалеко от меня. Убираю руку от лица – глаза тут же начинают слезиться, но я-таки могу разглядеть черную мантию, бледное лицо. Какая ты отчаянная, Андромеда. Прекрасно понимаешь, что все потеряно, что если его не убили егеря, то он зажарился там, на втором этаже, и все равно пытаешься пробраться к лестнице. Упорная и слабоумная – что за гриффиндорский дух? Меня это бесит. Как все остальное, что связано с тобой. Возможно, мне сейчас-таки стоит бежать, не оглядываясь, чтобы дым завершил то, что я не смогла сделать месяц назад. И знать наверняка, что больше ты никогда не появишься на моем пути. Но мои руки действуют сами за себя. Ты даже не сразу понимаешь, что я хватаю тебя за шиворот, грубо притягиваю к себе, а ты, кажется, уже не в силах сопротивляться. Смотришь на меня сквозь густую пелену дыма, чуть щуришь глаза – они опухшие, красные, кажутся слишком большими на бледном лице. Всего мгновение ты пытаешься отбиться, выпустить из волшебной палочки заклинание, но взмах получается слишком корявым, единственное, на что ты способна – это на несколько искр, растворившихся в этом дыме. Что с тобой, моя милая? Ты надышалась гари или настолько убита горем, что не можешь двигаться? Ты еще раз пытаешься вырваться из моих рук, но в итоге обмякаешь, явно с трудом осознавая, что происходит и, думаю, даже не узнавая меня. Как так, моя милая, не узнать родную сестру! Мы оказываемся на пороге дома очень вовремя – как раз в помещении проваливается потолок, падает первая горящая балка. Мысленно проклинаю крутые ступени, непрекращающийся ливень, грязь под ногами и тебя, а каждая моя попытка взять себя в руки рассыпается в прах. Кажется, ты едва соображаешь, что происходит, так как послушно следуешь за мной, переставляя ноги по вязкой грязи, вцепившись в мой рукав. Лишь тогда, когда мы оказываемся на приличном расстоянии от дома, среди густо растущих деревьев и цепких кустов, ты останавливаешься. Что, пришла в себя, моя дорогая? Смотришь на меня удивленно, ничего не говоришь, а еще через миг пытаешься оттолкнуть меня, вырваться из моей хватки, дернуться и побежать в сторону дома. Как же так? А поблагодарить за спасение? Впрочем, ты никогда не отличалась особой вежливостью. — Отпусти меня, психопатка, — рычишь ты. А мне даже не нужно прилагать усилий, чтобы сделать хватку железной. Интересно, что тебя ослабило – горе и отчаяние или дым, попавший в легкие? Странно ощущать себя столь спокойной, пытаясь задержать твои жалкие попытки к бегству и не делать практически ничего. Ты снова дергаешься, смотришь на меня, но сомневаюсь, что тебе отчетливо видно мое лицо – то, как по нему расплывается удовлетворенная улыбка. — Сейчас же, ненормальная, — твой голос дрожит от злости и беспомощности, а я издаю негромкий смешок. Кажется, он бесит тебя еще сильнее. Как же я могла забыть, ты ведь так ненавидишь, когда все происходит не по-твоему, моя дорогая сестренка. Ах, да, когда я называю тебя таким образом, ты тоже не особо любишь. Я могла бы спросить, а что же ты любишь, и, конечно же, ты назвала бы имя своего драгоценного маггла, но, увы и ах, милая моя, – я ничего не могла поделать. — Побежишь спасать своего драгоценного муженька? – интересуюсь я. – Не стоит, не думаю, что тебя порадует запах горелого мяса. Кажется, это только сильнее выводит тебя из себя, и ты впиваешься ногтями в мою руку. От неожиданности я дергаюсь, поскальзываюсь на грязи и вынуждена тебя отпустить, а тебе хватает несколько секунд для того, чтобы отбежать в сторону и снова броситься в сторону горящего дома. Я с недоумением смотрю на тебя, и проходит лишь мгновение, когда я устремляюсь за тобой. Кажется, я не рассчитала того, что сейчас тобой запросто может руководить адреналин, и ты окажешься куда проворнее, чем я могла бы ожидать. Однако это не мешает мне настичь тебя спустя несколько секунд и вцепиться в волосы. Если не хочешь по-хорошему понимать, что я спасла тебя, рискуя собственной шкурой и репутацией, то поймешь по-плохому. Конечно же, ты начинаешь сопротивляться, шипишь, ругаешься, вырываешься из моих рук, и в какой-то момент я начинаю сомневаться в том, чего ты хочешь больше – спасти уже явно умершего мужа или просто оказаться как можно дальше от меня? В любом случае, если ты сейчас поддашься своей панике, то можешь запросто оказаться в руках у егерей, а тогда и Темного Лорда, а это последнее, чего бы мне хотелось. Я оттаскиваю тебя за ближайшее дерево, а когда ты снова пытаешься дернуться в сторону, просто бью тебя лицу. Это не пощечина, а настоящий удар кулаком. Кажется, я попадаю в скулу, ты пошатываешься, но не падаешь. Одной рукой держишься за дерево, вторую прижимаешь к лицу, и смотришь на меня снизу вверх, впервые за этот вечер осмыслено и даже удивленно. Так, как будто бы все это время не понимала, кто находится рядом. Что ж, милая, добро пожаловать в реальный мир. Вообще-то, мне хочется сказать что-то язвительное, колкое, но ничего не получается – твой взгляд кажется каким-то слишком глубоким. Он длится мгновение, второе, третье, и уже очень скоро мне начинает казаться, что время превратилось в вечность. Ты не можешь ничего знать, пусть я и не великий мастер заклятия Забвения, однако у тебя такой взгляд, словно ты что-то понимаешь. Такой, словно видишь не только меня. Я дрожу, и это вовсе не от дождя и ветра. Мне хочется отвернуться, да и это было бы разумнее всего – я сделала свое дело, вытащила тебя из того проклятого ада, впору и отпустить, но не получается даже пошевелиться. А ты смотришь, и твой взгляд словно бы спрашивает: «Что дальше?». А что дальше? Дальше ничего, моя дорогая. Дальше я снова буду тебя презирать, проклинать твой образ, так глубоко вросший в мое сознание и тщетно прогонять его, просыпаясь среди ночи, а после часами забываться в объятьях Рудольфуса, чтобы на утро вставать такой, какой я должна быть. Лишь на время – пока снова не случится что-то, и ты не окажешься рядом со мной, не будешь смотреть на меня таким полным злобы и отвращения взглядом. — Оставила меня для себя? – рычишь ты. – Ну же, быстрее… Ты отчего-то осекаешься, а я не могу не усмехнуться – где-то я уже это слышала. Ничего не говорю, лишь хватаю тебя за руку и тащу за собой. Первое время ты пытаешься сопротивляться, но в какой-то момент обмякаешь – неужели тебе снова становится все равно? Я стараюсь идти как можно быстрее, вглубь леса, туда, где деревья растут гуще, где ноги проваливаются в кучи слипшейся листвы и где запах дыма и гари сменяется ароматом осени и дождя. Мои пальцы обхватывают твое запястье, ты что-то шепчешь о том, что тебе больно, но я не обращаю внимания. С чего бы? Я вообще многое игнорирую. Тонкие ветки кустов и небольших деревьев бьют по глазам, я чертыхаюсь, но не останавливаюсь. Крики на заднем плане становятся все более отдаленными, и в какой-то момент я понимаю, что единственное, что слышу – это шум дождя, твое частое, сбившееся дыхание и мое сердцебиение. — Лестрейндж, что происходит? – ты резко останавливаешься, а я непроизвольно следую твоему примеру. Я невпопад вспоминаю, что не забрала у тебя волшебную палочку, да и имеет ли сейчас это значение? — Сейчас мы пытаемся дойти до конца антиаппарационного барьера, чтобы наконец свалить из этого пекла, — почти что терпеливым тоном объясняю я. Больше не держу тебя за руку, больше не смотрю на тебя, хотя и не сомневаюсь, что ты пытаешься испепелить меня взглядом. Чувствую это. Впрочем, если дело касается тебя, то я чувствую слишком много. Иду вперед, не оборачиваясь, и знаю, что ты следуешь за мной. Моя рука все еще лежит на волшебной палочке – мало ли что взбредет в твою затуманенную горем головку? Я точно не знаю, где заканчивается барьер, хотя не сомневаюсь, что почувствую его. Наверное, его накладывало несколько егерей одновременно – по одиночке ни у одного из них не хватило бы на это ни умений, ни магических сил. Когда мы оказываемся на большой круглой поляне, дождь, кажется, становится только сильнее. А, быть может, нас от него не прячут деревья. Все попытки воспользоваться водоотталкивающими чарами терпят крах, поэтому я ощущаю, как одежда неприятно липнет к спине, волосы тяжелеют, а руки не прекращают дрожать. Приходится сильно напрягаться, чтобы унять это ужасное ощущение. Я останавливаюсь и медленно поворачиваюсь к тебе – ты также промокла до нитки, с твоих щек стерлись пятна сажи, и, кажется, ты тоже пытаешься сдержать дрожь. Вцепилась руками в свою мантию, и, видимо, даже не осознаешь этого. Как всегда, даже в такой ситуации стараешься не терять самоконтроль – когда же ты наконец сорвешься, Меда? Пожалуй, меня это не должно касаться. Ни капли. — Лест… Белла, — ты говоришь слишком тихо, и мне кажется, или твой голос дрожит? Я смотрю на тебя сверху вниз, и снова приходится делать над собой усилие. Впрочем, разве сейчас это уже важно? Кажется, до тебя доходит. Всего на мгновение в твоих глазах мелькает изумление, но даже сейчас ты берешь себя в руки, становишься привычно вытянутой и бесстрастной – даже сейчас, даже в такой ситуации. Слишком ненавидишь меня для того, чтобы хоть на миг скинуть все свои маски? Но меня это не волнует. — Зачем? — Хотелось полюбоваться тем, как ты будешь жить без своего грязнокровки. — Какая же ты стерва. — Ты уже говорила. — Так все-таки зачем? — У меня хитроумный план лишить тебя всех. — Пошла к черту. Усмехаюсь. Все до нелепости правильно – всего мгновение той тебя, которую я знала когда-то, кого считала своей, без кого не могла представить ни дня своей жизни, и на время все становится на свои места. Расстояние между нами кажется до безобразия большим, всего какие-то несколько шагов, и я демонстративно отворачиваюсь. С тобой всегда все происходит не так, как нужно, ты всегда заставляешь меня делать то, чего я хочу меньше всего, и чем я дальше, тем лучше. Прихожу в себя только когда чувствую касание холодных пальцев к моему запястью. Вздрагиваю, зачем-то зажмуриваюсь, медленно поворачиваю голову в твою сторону – ты близко, не настолько, чтобы это к чему-либо обязывало. Ты вообще никогда не любила, когда что-либо к чему-то обязывало, не так ли? — Аппарируй уже, а? – довольно резко произношу я. Еще на какое-то мгновение твои пальцы задерживаются на моей руке, но после ты убираешь их, и всего на миг я оказываюсь в пустой и безнадежной бездне. Всего на одно несчастное мгновение, когда мне хочется поступить вопреки всему. Медленно поворачиваюсь к тебе, и ты киваешь. — И лучше не появляйся больше рядом, ладно? – мой голос звучит глухо, а ты едва заметно усмехаешься, и киваешь снова. Сейчас ты почти моя. Почти та, кто был когда-то рядом. В твоих руках появляется волшебная палочка, но я не обращаю на нее внимание, касаюсь кончиками пальцев твоего подбородка, чуть приподнимаю лицо, чтобы дотронуться своими губами до твоих. Ты удивлена, рассержена? Широко открываю глаза – нет же, вовсе нет, все это более естественно для тебя. Почему? Постой, нет, пожалуй, я не хочу этого знать. Достаточно того, что ты осторожно, но уверенно проводишь языком по моим губам, чуть раздвигаешь их, касаешься кончика моего языка и отстраняешься. Больше не смотришь на меня, а я спешу отвернуться. Ты аппарируешь, а я все еще стою посреди этой проклятой поляны, убеждая себя в том, что по моим щекам текут только дождевые капли. Почему-то мне кажется, что в воздухе остался запах трав и смутно знакомых цветочно-малиновых духов. Еще несколько минут, и я аппарирую домой, непременно. Ведь это наша последняя встреча, правда? За вдохновение спасибо композиции Placebo – A Million Little Pieces