Доктор Хаос

      Серьезные разговоры, мысли о личной жизни и прочую чепуху пришлось отложить — нагрянули майские праздники. Еще по Новому Году Глеб понял, что такие масштабные выходные — настоящий ад для врачей его специальности и всех сопутствующих. Особенно много проблем возникало в реанимации. Учитывая все это, Глеб взял отпуск за свой счет в салоне и бросил все силы на больницу.       Пенсионеры повалили толпой — поработать на свежем воздухе после целой зимы на диване было, пожалуй, не особенно логично, зато крайне традиционно. У Лабушкина язык чесался прочесть мораль каждой бабушке, которая растянула спину, выравнивая грядки. Год назад он бы так и поступил, но теперь понимал, как глупо будут смотреться подобные тирады.       Чрезвычайные происшествия превратились для него в рутину. Он переодевался на автомате, мыл руки, размышляя о последней серии любимого сериала, заходил в операционную, отстраненно думая о всякой чепухе, и выходил отдохнуть, совершенно не фиксируя, кого, зачем и как долго они оперировали. Люди становились кусками мяса, у которых порой возникают проблемы. Разрезал, исправил, зашил — свободен. Он стал угрюмым, а несколько полных смен полностью лишили его былого энтузиазма.       Наконец, за традиционным воскресным обедом мать подняла серьезный разговор.        — Глебунь, ты бы не напрягался так, а? Хорошо так было, когда ты на полставки. Иди обратно в эту свою парикмахерскую, зачем тебе больница?       Глеб понял, что, несмотря на всю абсурдность формы, смысл предложения матери все же был здравым. Таким нервным, истощенным и злым он не чувствовал себя уже очень давно — с последнего курса, когда приходилось не спать ночами над сложными конспектами.        — Да отстань ты от парня — помнишь, как ему нравилось? — возразил отец.       Отца тоже можно было понять — тот всю жизнь провел на работе, которую терпеть не мог. С другой стороны, нравилось Глебу вовсе не оперировать, нравилось смотреть на то, что делает Котов. Теперь-то понятно, почему, а раньше он все списывал на восторг от профессии.       Стало совсем грустно. Получается, зря поступал в медицинский? Зря все мечты, зря бессонные ночи, зря потрачены последние месяцы в оперблоке? И Котов тоже зря? Так, что ли?       Глебу стало совсем тошно, грустно и до скрежета в зубах одиноко. Он подумал, что стоит поговорить с дядей. И решил сделать это после следующей смены.       Привезли очередного старичка с открытым переломом. Глеб разглядывал повреждение безучастно, стараясь не лезть под руку Котову. Когда они вышли из операционной, Богдан Сергеевич, Даня, строго спросил:        — Ты пьяный?       Глеб очнулся от своей меланхолии и замотал головой.        — Ну, слава богу, я уж решил, что ты пить начал. В чем дело-то? Ты сам не свой последние дни.       Глеб решил, что рассказывать все, как есть, сразу после операции — не лучшая мысль, но Котов настаивал в свойственной ему безапелляционной манере.        — Устал, говоришь? Это еще неплохой год — пасмурно, многих дети за город не пустили. Как солнышко и тепло, вот тут начинается паника. Коек не хватает. Может, тебе отпуск взять? Ты же почти год тут.        — Вы же в отпуск не ходили, — возразил Глеб. На людях и в больнице он всегда обращался к Котову на «вы».        — Я привык, мне в отпусках делать нечего. Без работы я не знаю, куда руки деть.       Глеб подумал, что он не знает, куда девать руки на работе. Но вслух не сказал.       Вечером к дяде идти не хотелось, и Лабушкин уже совсем решил замять инициативу, когда Верочка вызвала его к главному. Сам, значит, зовет. Мать, небось, позвонила.       Глеб хмуро смотрел на Семена Аркадьевича, предвкушая морали и поучения, но ошибся. Главный врач предложил племяннику чай, открыл коробку конфет и не стал задавать никаких вопросов.        — Я, Глеб, знаешь ли, тут работаю уже почти тридцать лет. Сначала, конечно, интерном пришел, но это я не считаю. Вот так, чтоб без перерыва — двадцать девять лет будет. И я за это время много народу видел. Приходят хорошие специалисты, приходят плохие. От плохих, конечно, стараюсь избавляться, в рамках закона, но так, своими методами. С хорошими вот сложнее. Бывает, человек справляется, все у него выходит, но смотришь на него, а он… вот, прямо как ты. Бледный, уставший, измотанный. Тьфу, глаза б не видели! — Семен Аркадьевич шумно отхлебнул чаю и слопал конфету.        — Так я просто… праздники же, — вяло возразил Глеб.        — Не договорил еще, не перебивай, — отмахнулся дядя. — Я вот, Глеб, присматривался к тебе. Думал, начнешь косячить — все, сразу матери твоей позвоню, скажу, чтоб искала тебе другое место. Присматривался-присматривался, и очень ты мне приглянулся. С Котовым вы, конечно, не поладили, но теперь, я смотрю, все нормально. Это ты молодец, это хорошо. Подход можно найти к любому, а уж в нашей профессии это обязательное условие. Начинаешь характер показывать — так они назло таблетки выплевывают. Дураков-то на свете много. Так я о чем? — он повторил трюк с чаем и конфетой. Глеб представил, как в гордом одиночестве Семен Аркадьевич уплетает эти конфеты без перерыва, и вяло улыбнулся. — Я тебе о том говорю, что недостаточно быть хорошим специалистом. Ты вот выбрал себе сложную специальность. Сложную, тяжелую. Стал бы стоматологом — чего лучше? Поставил пломбочку, минутное дело, и все, считай, на машинку себе заработал. Тут совсем по-другому. И никакие праздники тут не при чем. Это у тебя в голове, — дядя постучал кулаком по собственной. — Есть люди, которые могут, а есть те, кто может что-то другое. Ты бы подумал, Глеб. Я-то тебя не гоню — мне до чего хорошо, что под крылом хороший травматолог растет. Еще и знакомый, при случае словечко замолвить можно, не откажешь. Так ведь дело-то в тебе самом.        — Вам мама позвонила? — усмехнулся Глеб.        — И мама тоже, — кивнул Семен Аркадьевич. — Но главное, что мне позвонил Котов. А он, знаешь ли, просто так не будет.        — Котов? — насторожился Глеб. — А что он сказал?        — Сказал, что тебе нужен отпуск. И чтоб я с этим отпуском не затягивал. Такие вот у нас с ним отношения, без обиняков, — зачем-то пояснил дядя. Должно быть, стало стыдно, что отчитывается перед собственным сотрудником. — Ладно, иди, у меня еще дел полно. Ты только подумай. Дело такое — уйдешь, потом вернуться будет сложней, чем вуз закончить. Но если не твое — так ничего не поделаешь.       Глеб вышел, испытывая обиду на мать и на Котова, которые так подставили его с Семеном Аркадьевичем. С матерью он не собирался встречаться до выходных, а вот Котов подкараулил в ординаторской.        — Ну, и что с отпуском? — строго спросил Богдан Сергеевич.        — Ничего, — ответил Глеб. — Подумаю.       После смены они зашли выпить кофе под сдержанную брань Зиночки. Котов спросил, где подрабатывал Глеб, выяснил все о салоне, поинтересовался даже адресом.        — Да зачем тебе это? — возмутился Глеб. — Вы все меня сговорились отсюда вытурить?       Котов помолчал, глядя в пустую кружку, и пошел к выходу. Глеб, схватив свой недопитый кофе, засеменил следом.        — Да есть у меня один корыстный интерес, — Даня закурил, покосившись на силуэт больницы. В сумерках он казался огромным памятником здравоохранению.        — Какой еще интерес?        — Думал, пригласить тебя куда-нибудь.       Глеб продолжал идти рядом с Котовым, хотя перестал чувствовать, где ноги соединяются с телом. Теперь они действовали автономно.        — В смысле?        — Думал, сходим куда-нибудь. Ты кино любишь?        — Вы, Богдан Сергеевич, как это принято говорить, подкатываете, что ли, ко мне? — опешил Глеб. Он держал в голове вскользь оброненную Котовым фразу о симпатии, но не придавал ей серьезного значения. Просто зафиксировал у себя в мозгу, а потом оставил на дальней полке — наступили тяжелые для больницы времена, и все закрутилось.        — Нет, — покачал головой Даня. — Озвучиваю гипотетическую возможность. Ты работаешь со мной в одном отделении. Как я могу к тебе подкатывать? Знаешь, какой я выговор получил за букетик цветов Верочке? Пришлось докладную в отдел кадров писать, что я хотел сказать этим букетиком, и по какой причине это нельзя считать романтическим интересом. Мы, Глеб, в серьезном заведении работаем.       Глеб выбросил пустой стаканчик и запихнул руки в карманы куртки, хотя весенний вечер был очень теплым. Его прошиб озноб, и мурашки побежали по телу. Действия Котова приобрели совершенно другой оттенок.        — И давно вы меня хотите куда-нибудь пригласить? — поинтересовался Лабушкин, поражаясь своей любознательности.        — Где-то полгода, — ответил Котов. Буднично и просто.       Они долго шли молча, Даня курил, а Глеб просто не знал, что бы такого ляпнуть, чтобы потом не жалеть остаток вечера.        — Тебе в больнице нравится? — напрямик спросил Котов, когда они добрались до метро.        — Наверное, нравится, — ответил Глеб. Неуверенно ответил, запнулся.        — Наверное, говоришь?       Котов подошел вплотную, схватил Глеба за плечи и прямо на улице, возле толпы людей, снующих у входа в метро, поцеловал. Жадно, пользуясь замешательством парня. Глеб дернулся от испуга, но мертвая хватка врача с черным поясом не позволила отстраниться.       Сразу же стало жарко — он и думать забыл о том, чтоб куда-то там прятать руки. Тепло разлилось от губ по всему телу, добравшись до мест, о которых Глеб на улице предпочитал не думать. Чтоб не случилось казуса в общественном транспорте. И непонятно было, то ли Котов так умело целовался, то ли дело усугублялось откровенной публичностью. Вот так, у всех на виду — он вообще нормальный?       Котов отступил и невозмутимо пошел дальше. Прохожие, которые видели поцелуй, шарахнулись от него, а другим не было дела. Очень быстро он смешался с толпой, нырнув в подземку. Глеб ринулся следом, не представляя, что говорить. Понятно было одно — мальчики ему действительно нравятся.       Догнать Даню удалось только на платформе. Он махнул на прощанье Глебу из окна вагона, когда тот тронулся. Ну, прямо мелодрама! Глеб остался, прикидывая, что можно сделать. И, в конце концов, сел на следующий поезд.       Котов курил у выхода. Заметив Глеба, выбросил сигарету и запихнул руки в карманы. Лабушкин прикинул, нет ли у них других похожих черт, и с циничным наслаждением отметил самое главное. Встает не на тех.        — Притащился, значит, — резюмировал известный хирург. — Ладно, пошли.       Глеб снова семенил рядом, представляя себе, что уместно было бы сделать, если бы они не были двумя мужиками, а кто-то из них был бы женщиной. Можно было бы теперь уже взять Котова за руку или еще рано? Так и дошел до знакомой квартиры.        — Я бы съел чего… — начал Глеб, когда они зашли в коридор. Но стоило двери захлопнуться, Котов накинулся на него со вторым поцелуем. Этот был совсем другим — медленным, глубоким и уверенным. В прошлый раз Даня явно проверял, бросал вызов, а теперь ему все было понятно. Еще бы Глебу что-нибудь понять — вот было бы здорово.        — Потом лопать будешь, — пообещал Котов, утягивая гостя в комнату. Он раздевался быстро, а раздевал еще быстрей, и по этому поводу у растерянного Глеба в голове бродило множество похабных шуточек. Озвучить их, правда, он так и не решился.        — Я же никогда не…       Его снова прервали, на этот раз повалив на разложенный диван. В таком состоянии на нем вполне могли поместиться два Глеба. Котову только он явно был маловат.       Опасения Лабушкина приобрели панические нотки — решительность, конечно, хорошо, только вот он же действительно «никогда не», без преувеличений. Стыдно сказать к такому возрасту, и все-таки правда. Даня целовал его в губы, гладил тело, но Глеб превратился в сплошную ледышку, парализованную ужасом, так что ничего не чувствовал и молчал, как больные с геморроем у проктолога.        — Вы как-то с вашим другом не нашли общий язык, я погляжу, — сказал Котов, демонстративно кивнув в сторону «друга». Глеб посмотрел вниз, и ему стало отчаянно смешно. Да, бояться боится, а возбуждение никуда не делось. И от этого смеха на душе стало легче. — Нефиг ржать у меня в постели, обижусь и расплачусь, — продолжил Даня.       Глеб расслабился и сам потянулся к чужим губам. Впрочем, поцелуи Котову уже надоели, и он опустился на колени, оставив растерянного Лабушкина сидеть на диване. Вот уж чего он не ожидал, так это подобного поведения. Серьезных фантазий на сексуальные темы еще со школы у Глеба не случалось, он как-то привык к наработанной схеме — представлять классику жанра пару раз в неделю. В любом случае, минета от другого мужчины в его арсенале не было. Да, пожалуй, и от женщины тоже.       Совсем иначе дела обстояли с Даней — убедившись, что новым для Глеба будет абсолютно все, он перекладывал парня на разные края постели, сажал, снова укладывал, и снова сажал, упиваясь реакцией. Сначала Глеба охватывал ужас, потом он смеялся, а потом начинал получать то, для чего их общие предки изобрели любовь.       В себя Глеб пришел, когда почувствовал во рту незнакомый вкус. Поднял взгляд вверх и увидел подбородок Котова, вскинутый вверх, к потолку. Даня стонал от удовольствия, и Глебу от этих стонов стало неприлично хорошо. Только вот измотанный организм оставил ему исключительно платонические восторги. Тело отказывалось реагировать всерьез, разве что мурашки лениво пробежались по спине.        — Вот теперь пошли есть, — Котов поднялся и направился на кухню.       Происходящее совершенно не вязалось с тем, как Глеб представлял себе романтику. Где, мать их, признания в любви? Где полежать в обнимку? Где это все?!       Исполненный праведным гневом, он направился следом, по пути заскочив в ванную, чтобы промыть рот. На кухне Даня уже ставил в микроволновку удручающую пародию на пиццу. Что-то из местного пищепрома. Вид у Глеба был такой растерянный, что Котов рассмеялся.        — Чего загрустил?        — Да я как-то…        — Ты есть хотел, — Даня извлек из микроволновки пиццу, — лопай.       Сидя на кухне в одних брюках, уплетая противную пиццу, Глеб чувствовал, как к нему возвращаются разум и рациональность. В конце концов, самое главное он получил. Удовольствие, удовлетворение и, чего скрывать, бесценный опыт.        — Кстати, ты мог бы переехать ко мне, — сказал Даня, прервав тем самым размышления Глеба о том, что можно прожить и без романтики. — Гипотетически.        — Знаешь, кто ты? — нахмурился Глеб. — Ты — мудак. Все нормальные мужики через постель повышения добиваются, а я через постель прямиком на увольнение мечу.       Высказав вслух мысли, он дожевал последний кусок и окончательно успокоился. С Котовым сложно — петь серенады под окном он точно не будет. Неудивительно, что довел Андрея до таких истерик. Тут важно найти правильный подход. А мечты о прекрасной леди с борщом — ну их к черту.        — И карьеру заодно, — вслух закончил Лабушкин.        — Чего-чего? — не понял Даня.        — Уволюсь я, вот чего.       Котов промолчал, но когда Глеб посмотрел на него, слова были уже не нужны — на вечно хмуром и недовольном лице расцветала широченная довольная улыбка. У Глеба сложилось ощущение, что Дане только что выдали Нобелевскую премию.        — Точно мудак, — заключил Лабушкин. — Мой мудак.