Сколько волка ни корми

      Кинджо в курсе всего происходящего — ничего удивительного, на самом деле, он состоит в учебном совете, так что ему полагается. Ясутомо не слишком вникает, по какому поводу время от времени устраиваются какие-то вечеринки, да и неинтересно ему, но пару-тройку раз Кинджо его туда всё-таки притаскивает, и нельзя сказать, что всё так уж плохо. Хотя сперва Ясутомо жмётся, как больной воробей — слишком много малознакомых и совершенно незнакомых людей, в смешении запахов не понять, что от кого ожидать. Кинджо говорит, что не стоит в каждом встречном видеть врага, но это, между прочим, не так-то просто, привычка — вторая натура, и всё такое. И Ясутомо чувствует себя предельно неловко — господи, что он вообще тут забыл? — а потом Кинджо кладёт ему руку на плечо и кивком указывает на разномастную парочку чуть поодаль. С тем, что Кинджо для него — как поводырь во всём, что касается общения, Ясутомо смирился, так что толку с ним спорить? По собственному почину Ясутомо всё равно с места не сдвинется. Мотивации не хватает.       — Тоже с инженерного, — поясняет Кинджо, махнув в ответ заметно оживившемуся долговязому парню со стянутыми в куцый хвост тёмно-рыжими волосами. Долговязый немного смахивает на усталую куницу, зато мнущийся рядом с ним коротышка до смешного похож на бурундука, вроде тех, за которыми до полной отключки гоняется Акичан всякий раз, когда Ясутомо, приехав навестить дражайшее семейство, выгуливает её в парке. — Аозаки-семпай, Ообаши, вы сегодня просто неуловимые!       Первогодки и большая часть второгодок здесь трезвы, как стёклышко — возраст не тот, — и вблизи алкогольные пары не забивают основной запах, позволяя делать выводы. Эти двое пахнут безобидно — Ясутомо сразу немного успокаивается. Впрочем, Кинджо в этом плане правда можно доверять: он неплохо в людях разбирается, ещё и наблюдательный очень, и зачастую сам предостерегает Ясутомо, с кем лучше держать ухо востро, а то и вовсе стараться лишний раз не пересекаться… Ну, вот как с Матсумурой. Есть кадры, для которых такие, как Ясутомо — хуже бельма на глазу, и с ними как ни старайся держать себя в руках, а всё равно втянут в проблемы.       — Вблизи не такой ты и дикий, — фыркает долговязый — Аозаки-семпай, — от души встряхнув протянутую руку. Рукопожатие у него крепкое — Ясутомо терпеть не может, когда ладонь телепается снулой рыбиной. Мало что может быть противнее безвольных ладоней. — Рё, что ты жмёшься, сам видишь — не так страшен чёрт… — добавляет Аозаки-семпай, обернувшись к спрятавшемуся ему за спину бурундуку. — Извини, он это… тупит, когда новых людей встречает, — ухмыльнувшись, поясняет он, оглянувшись на Ясутомо. — Рё, хорош уже мне спину обтирать, синий пингвин, ё-моё…       Бурундук — простите, Ообаши — смотрит на Ясутомо с опаской. Представляется нервно, скомканно, и снова отступает за спину Аозаки-семпая. Прям как младшеклашка, который за материнскую юбку прячется.       — Ты на свой счёт не воспринимай, он тот ещё социопат на реабилитации, — фыркает Аозаки-семпай. — Ну-ну, Рё-чан, иди поиграй…       Ясутомо, на самом деле, почти смешно: это всё правда очень похоже на то, как мамаши пытаются подружить нелюдимых детей. Ещё и Аозаки-семпай старательно играет роль такой вот заботливой родительницы — видно, привык уже опекать Ообаши — прям и интонации, и мимика, ещё и пальцем грозит, как заправская мамашка. Небось, в театральном клубе состоит.       А Ообаши, помявшись, всё-таки отлипает от Аозаки-семпая, неловко трёт шею и заводит разговор о погоде и птичках. Ни о чём, короче. Ну, наверное, так общаться и начинают. Поддерживать беседу Ясутомо худо-бедно научился — Кинджо с каким-то миссионерским терпением втолковывал ему всякие каноны человеческого взаимодействия. Правда, долго «трепаться ни о чём» Ясутомо всё равно не умеет, поэтому ему всё-таки неловко, но когда к разговору подключаются Кинджо и Аозаки-семпай — мамаши, чтоб их, — это как-то забывается. Тут слово, там пара фраз, сям кивнул, здесь хмыкнул. Для поддержания иллюзии общения этого с головой хватает. Тем более, Ообаши, сперва скованностью напоминавший заржавевший доспех, немного оживает — видно, привыкает, — даже мимика меняется. И как-то так незаметно вдруг обнаруживается, что им есть, о чём поговорить. Да хоть бы и о зверье — Ообаши оказывается ярым собачником, и Ясутомо, проведший большую часть жизни в компании четвероногих зверей, общаться с которыми было куда как проще, чем со зверями двуногими, точно есть, что добавить.       Кинджо выглядит очень довольным. И Ясутомо даже не пытается наворчать на весь мир, когда он предлагает сходить на следующую вечеринку. И на следующую. И…       — В честь конца триместра? — фыркает Ясутомо, когда Кинджо как бы между прочим сообщает ему об очередном мероприятии. — За три дня до гонки, как-то не очень…       — Весь клуб идёт, — пожимает плечами Кинджо, собирая вещи после пары. — Даже Шизуки-сан. Аракита, телефон выпадет.       Ишь ты, даже вице-кэп, вскидывает брови Ясутомо, переложив телефон в карман брюк и закрыв рюкзак. Этот тихоня редко когда где-нибудь показывается, кроме как в клубе. Ну да чего там, тренировки у них более чем интенсивные, если один вечер немного развеяться — хуже точно не будет.       — Приютишь потом? — зевает Ясутомо, подождав Кинджо, нырнувшего за укатившейся ручкой. Общежитие куда как ближе к университету, чем квартира, которую снимает Ясутомо, а после добровольно-принудительного пребывания в коллективе он чувствует себя, как какой-то лимон из рекламы очередной «супер-эффективной» соковыжималки. И физически, и морально. Кстати, до родных комнат добираются далеко не все — частенько наутро хлебнувших лишнего семпаев можно найти в самых причудливых позах по всему кампусу.       — Не вопрос, — отзывается Кинджо. — По коням?       До отборочной гонки три дня, стандартные тренировки — для слабаков. Кинджо не зря в Сохоку капитанил — дополнительное тренировочное меню, которое он составил, куда напряжённее обычного, и после него Ясутомо домой приползает чуть ли не трупом, но оно того стоит. Всякий раз, улучшив результат на пять, десять, двадцать секунд, Ясутомо в этом убеждается.