Дорога к солнцу

– Спустя полгода я знал о нем все: где он жил, в какой школе числился… Можешь себе представить – я уже был студентом, проходившим практику, а влюбился в школьника?! – Тилль усмехнулся сам себе, опустив на какое-то время взгляд на все еще не тронутый стакан, и снова уставился в окно, продолжив: – Конечно, он не учился, просто числился, на учебу у него не хватало ни желания, ни сил, ни времени. Тогда-то я впервые понял, что я и понятия не имел, с чем мне придется столкнуться. Он сидел на игле. Он в свои шестнадцать был на самом дне зависимости. Я сначала отчаялся, но потом поставил перед собой цель: вытащить его из этого смертоносного капкана любой ценой. Я верил, что у меня получится. Я перевелся в наркологическое отделение. Узнал все о лечении и реабилитации наркозависимых, что только смог, все, на что была способна медицина того времени. Я практически жил на работе. «Чтобы понять, в какое дерьмо тебя занесло, надо посидеть в приемном отделении», – с немалой долей ехидства и издевки в голосе говорил мне тогда заведующий отделением доктор Лоренц. В ту ночь – мою первую в нарколожке – привезли одного такого с передозировкой из «Саунда». У него шла пена изо рта, глаза были навыкате, при этом зрачков почти не было видно. Он буйствовал. Его попытались привязать, он дернулся, задел капельницу, случайными образом воздух попал в вену… Потом меня рвало в туалете под ободряющие хлопки по спине дежурящего в ту ночь врача: «Ничего, привыкнешь, и не такое еще предстоит тебе повидать, если, конечно, не струсишь после сегодняшнего». Доктор Оливер Ридель в будущем стал мне близким другом, но в ту ночь я отмахнулся от него, процедив сквозь зубы, что я не ради развлечения сюда пришел и что, когда я стану практикующим врачом, уж я то не потеряю ни одного своего пациента. – Тилль снова вздохнул, на этот раз почти надрывно, но собрался с силами. – Я продолжал приходить к «Саунду» и высматривать его у клуба. Он почти каждый вечер приходил туда, один раз пришел с каким-то парнем в обнимку. А я молча смотрел на них из-за угла, вцепившись до посинения пальцами в ключи, лежавшие у меня в кармане, в итоге глубоко прорезал себе ладонь. Меня пронзило острым чувством ревности. Я стоял и сокрушался, как же так, он с каким-то наркоманом обнимается, не со мной. Ведь это я его люблю. Я. Забавно, правда? Рихард даже не помнил меня, в то время как я каждую ночь представлял себе нас вместе. Через неделю, когда я вечером зашел в отделение, чтобы отдать ежедневные отчеты по пациентам, мимо меня пронеслась бригада, спасающая очередного наркомана, переборщившего с дозой. Я снова почувствовал, что это такое, когда тебя будто током прошибает – на каталке лежал Рихард. Меня словно подкосило, в глазах потемнело, а в следующую минуту я уже раздавал четкие указания, что нужно делать каждому и что конкретно нужно мне: трубка, клизма, физраствор и прочее, прочее. Мне удалось купировать его приступ удушья, он проблевался желчью пустого желудка, раздышался и впал в забытье. Я продолжал стоять в реанимации, смотрел, как его на каталке увозят в палату. Очнулся я после уже знакомого хлопка по спине. Ридель сказал, что я молодец, хотя и без моей помощи они вполне бы справились. На что я тут же парировал, что, когда он со своей бригадой в прошлый раз справлялся, парень на тот свет отправился. «Бывает», – ответил он мне и ушел прочь, предварительно осведомившись об отчетах, которые я бросил россыпью в приемном отделении. Я простоял еще несколько минут, осознавая, что не кто-то другой, а именно я спас его. Тогда я почувствовал себя настоящим героем. Именно в тот вечер я окончательно решил, что с этого момента мы обязательно будем вместе. Он проснется и увидит меня – своего спасителя, и, как в лучших романтических сюжетах кино, полюбит. Мы победим его болезнь и будем вместе. Обязательно. Это была, пожалуй, самая последняя моя столь наивная мысль. Утром я сидел у его постели и ждал, когда Рихард придет в себя. Он не желал просыпаться до обеда. Очнувшись, он фыркнул моему присутствию. – Ну, чего ты уставился? – прохрипел он, чуть приоткрыв глаза. – Пить хочешь? – я протянул ему заранее заготовленный стакан. Он еще некоторое время поворочался, но приподнявшись на постели, жадно выхватил стакан из моих рук, чуть не расплескав его содержимое. Я смотрел на него и не знал, что сказать. Читать нотации пациентам врачу моей специальности не принято. «Они самоубийцы – ничего ты с ними не сделаешь. Спасли, очнулся, ушел. И так по кругу, пока однажды не будет уже слишком поздно», – не переставал повторять нам, работникам наркологического отделения, доктор Лоренц. «Нельзя привязываться к пациентам, нельзя испытывать какие-либо чувства к ним, иначе потом ты просто испугаешься и не сможешь помочь», – эхом звучали у меня в голове слова, сказанные лектором в первый день моей учебы в институте. Он отставил стакан на тумбу возле кровати и суетливо начал собираться восвояси. Я ошалело смотрел на него, лихорадочно придумывая, что сказать. – Куда ты собрался? Ты еще слишком слаб, – мои слова звучали жалкой мольбой. – Ты новенький что ли? Ничего со мной не будет – не первый раз. И да, спасибо, что откачали. – Последнее было сказано с явным сарказмом. – Ты никуда не пойдешь пока не наберешься сил, – мой голос окреп и начал набирать силу. Он удивленно и одновременно вопросительно поднял бровь, усмехнулся и продолжил копошиться в своих вещах, бросая на ходу: – Смешной ты, доктор. Будешь так о каждом нарике заботиться, надолго тебя не хватит. Он остановился, поднял на меня взгляд слегка раскосых глаз, прищурился, будто высматривая что-то интересное, от чего его бледное лицо приняло слегка лукавое выражение. Мне вдруг резко захотелось его обнять, даже в плечах заломило. Изможденный, ослабленный вчерашним приступом, с темными синяками под глазами, он все равно был самым прекрасным для меня. Я смотрел на него и понимал, что отныне прикован к нему крепкими цепями, которые никакими его выходками или колкими словами не разорвать. – А я тебя помню, – неожиданно выдал он. – Собака у тебя дурной какой-то породы, да? В клубе вроде еще тебя видел. Ты туда подопытных себе ходишь выискивать? – он рассмеялся и тут же закашлялся. Я устало поднялся с койки и со всей строгостью будущего-бывшего терапевта выдал: – Рихард Круспе, вы не покинете стен больницы, так как у вас пневмония. Вы находитесь в инфекционном отделении, и просто так уйти отсюда не получится. Так что предлагаю расслабиться на больничной кровати. Вам здесь не один день пролечиться придется. Он откинулся на подушку, сложив руки на груди. – Ты издеваешься? Не буду я лежать в больнице, заставить не имеете право. И нет у меня никакой пневмонии. Я эту палату как свои пять пальцев знаю – не первый раз здесь, в отличие от вас, доктор. Так что я, пожалуй, пойду. И да, не мешало бы тебе маску на лицо надеть, а то пневмония – штука заразная. Я почувствовал резкую боль в самой грудине. Не так я себе представлял наш первый разговор. Совсем не так. Я думал, он попросит о помощи. Я знал, что она ему нужна, думал, что он тоже это понимает. А он оказался не просто сопливым запутавшимся мальчишкой, свернувшим «не туда», он всем своим видом демонстрировал свою доморощенность в проблемах наркомании. Он не считал, что он болен. Я же решил попробовать последний раз убедить, что помощь ему необходима. – Рихард, пожалуйста, позволь тебе помочь! – я кинулся к нему, схватив его за руку, словно он самый дорогой для меня человек. В общем-то, так и было, да кто кроме меня знал об этом? Он удивленно посмотрел на меня, не решаясь высвободить свою руку. Я явно ошарашил его своей такой выходкой, и он, видимо, все еще находясь под действием введенных ему препаратов, закатив глаза, обреченно выдохнул, чем сделал мне большое одолжение. – С какой стати ты решил, что мне нужна помощь, тем более твоя? Меня все устраивает. Отстань от меня, ладно? – все это он проговорил с заметным раздражением. – Не ладно, Рихард, совсем не ладно. Почему ты не хочешь просто попробовать? Ну, вдруг получится? Разве ты не хочешь выбраться из этого дерьма, в которое попал? Разве не хочешь нормальной полноценной жизни? Я могу помочь. Я хочу помочь, просто позволь мне, – я тараторил скороговоркой, пытаясь убедить, увещевать, уговорить. – Слушай, может ты тоже под кайфом, а? Чего ты так прицепился ко мне, я тебя едва знаю! – он отмахнулся от меня, как от надоедливой мухи. Как же он был прав! Да, мы совсем не были знакомы, но при этом в одном были очень схожи. У каждого из нас был свой наркотик. Он был моим. Поэтому я, как никто другой, понимал его тягу и зависимость. И я хотел избавить его от его тяги, а сам – укрепиться в своей. Я и так уже погряз в ней по самые уши, хотя еще не до конца осознавал это тогда. Все же мне удалось его убедить остаться еще хотя бы на день. Это было не просто, но чем больше я приводил доводов, тем меньше он сопротивлялся. У меня получилось его напугать. Как ни крути, но он был, в сущности, еще ребенком, хотя и строил из себя бывалого, побитого жизнью и повидавшего многое на своем недолгом веку фраера. В конечном итоге он пролежал в больнице почти месяц. Ломки были болезненными, мучительными для него и продолжительными. Его лихорадило и периодически рвало. Мне удалось выпросить для него отдельную палату в отделении терапии, не без помощи Оливера, конечно. Хотя он искренне не понимал, чего же это я так вожусь с каким-то обычным нариком. Я отдавал ему свою еду, которую приносил из дома. Сам толком не ел и почти не спал. Когда Рихарда било в очередном приступе, я был с ним. Он ел очень мало, и буквально тут же его желудок отторгал принятую пищу. Я давал ему обезболивающее с аскорбинкой, уверяя, что открыли новый препарат, который быстро поможет ему, а он верил мне безоговорочно. На ночь обязательно вкалывал снотворное, чтобы он мог хоть немного поспать. Сам же штудировал больничную библиотеку, изучая все тонкости лечения наркомании. За это время я потерял почти десять килограмм, сильно осунулся на лицо. Начал курить. Мать говорила, что я загоняю себя, что это чересчур благородно, настолько рьяно посвящать себя медицине, да только невдомек ей было, чему, точнее кому, на самом деле я себя посвятил. Через неделю пребывания в больнице Рихард попросил присмотреть за его догом – уж очень он любил его. – Прошу тебя, забери его. Отец его выкинет на улицу, – уверял он меня. Я, конечно, пообещал непременно это сделать, и в тот же день отправился к его родителям. Они знали, что у сына проблемы с наркотиками, но, как оказалось, своих собственных трудностей у них было выше головы, так что собаку мне отдали без лишних вопросов. Я уверял, что Рихард обязательно поправится, но им это было неинтересно. Боуи, так звали дога, я привел к себе домой, а на вопросы родителей: «на кой черт тебе эта лошадь?» я отрешенно ответил, что друг попросил приглядеть за собакой, пока тот отсутствует, впрочем, он скоро вернется, и собака не доставит особых хлопот. Через три недели ломки вовсе прекратились. Рихард начал хорошо есть, появился здоровый румянец не лице, почти исчезли синяки под глазами, и болезненная прозрачность кожи начала понемногу сходить. И я, вдохновленный своей победой, тоже начал возвращаться к жизни. – Сегодня тебя выписываем. Ты молодец, я тобой горжусь! – Я обнял его, искренне радуясь, что все самое страшное уже позади. Он обнял меня в ответ, тепло выдохнув в шею, отчего кожу тут же обсыпало мурашками, и все тело буквально завибрировало мелкой дрожью. О таком я мог только мечтать. – Это здорово! – ответил он, не выпуская меня, да я и не спешил высвобождаться. – Может, мы это отпразднуем, сходим куда-нибудь вместе? Я нехотя отстранился и посмотрел на него недоверчиво и даже испуганно. На что он рассмеялся, всплеснув руками: – Чего ты тык испугался? Я не собираюсь возвращаться к клубу, разве что только утереть друзьям нос. Я откололся. Я чист. Может и они захотят избавиться от наркотиков? Я в очередной раз убедился, какой же он еще в душе ребенок, но не стал с ним спорить. Он был так воодушевлен собственной победой над зависимостью, что я просто не имел права разочаровать его в этих грезах. Не сейчас во всяком случае. Вечером родители сообщили, что на лето собираются съездить к родственникам, и я не задержался рассказать об этом Рихарду, предложив ему пожить у меня, чтобы соблазн вернуться к игле был максимально мал. Он тут же согласился. Проводив родителей, я поспешил на встречу с ним на мосту через Шпрее. Я забрал дога, и мы пошли гулять в Рудов. Он делился своими впечатлениями от пережитого, рассказывал, что чувствовал, какие мысли его посещали, пока он мог еще соображать, находясь в ломках. Я делился с ним своими «открытиями», говорил о том, что хоть он и выписан из больницы, но лечение еще не закончено. Нужно правильно и хорошо питаться, желательно заняться спортом, чтобы привести организм в норму. Обязательно надо найти занятие по душе, и какую-нибудь работу. Когда мы вернулись домой, он предложил приготовить ужин, ссылаясь на то, что с раннего детства по непонятным причинам был отвергнут собственными родителями, которые были заняты исключительно своими проблемами, а есть при этом все равно хотелось, так что готовить он научился, чуть ли не покинув пеленки. Ужин был прост и незатейлив: спагетти с котлетами, но от того, что Рихард приготовил его для нас, самозабвенно напевая себе что-то под нос, он был самым вкусным, что я когда-либо ел в своей жизни. Позже он поделился со мной, что хотел бы заниматься музыкой: – Я неплохо играю на гитаре. Несколько лет занимался в школьном кружке, пока его не сделали платным. – У тебя есть гитара? – прикурив впервые дома сигарету и облокотившись на косяк в дверном проеме, поинтересовался я. Рихард отвел взгляд, тоже закурил и с нескрываемой досадой ответил, что гитару ему пришлось продать, чтобы получить свой «чек». Я же пообещал ему ее раздобыть, лишь бы он только начал заниматься тем, что ему по-настоящему нравится. Спать легли мы в одной комнате. Я постелил себе на полу, убедив его в том, что мне так удобнее, и вообще я всегда так сплю. Сомневаюсь, что он мне поверил. В ту ночь я практически не спал. Я слушал его дыхание, наблюдал, как двигаются его глаза под закрытыми веками. Пытался угадать, что могло ему сниться. И просто улыбался сам себе от того, что мои мечты начинают потихоньку сбываться. Через несколько дней я получил зарплату, и мы пошли в музыкальный магазин. Он выбирал долго и придирчиво, но в итоге, найдя ту самую, засиял как начищенный самовар, стоявший у меня дома на кухне, подаренный матери ее близкой подругой, которой удалось побывать в Советском Союзе и раздобыть эдакую диковину, исключительно для украшения интерьера. Мать с него буквально пылинки сдувала. Так что, когда на него из окна падал солнечный свет, он ослеплял своим блеском. Вот и у Рихарда сейчас так же блестели глаза, полные надежды, что уж в этот раз ему точно не придется расставаться со столь значимым для него инструментом. Цена на него, впрочем, тоже была вполне значимой. И отдавая за гитару деньги, я уже видел у себя в графике пару-тройку лишних дежурств, чтобы хоть как-то прожить предстоящий месяц. – Я верну тебе за нее деньги, как только смогу! – уверял меня Рих. Я не сомневался ни в едином его слове, хотя и не нужны мне были от него деньги. Мне нужен был он сам, и в какой-то степени я получил, что желал. Вечером, когда я возвращался со смены, он неизменно встречал меня с собакой на мосту через Шпрее, и мы каждый раз отправлялись в Рудов. Я молчал, в основном говорил всегда он. Для его возраста у него была неимоверно насыщенная событиями жизнь, в отличие от моей. Мне было интересно абсолютно все. Он рассказывал, как первый раз попробовал наркотики, что при этом чувствовал и почему не смог в итоге остановиться. Свой же опыт я предпочел оставить при себе и не делиться, как меня рвало под деревом перед клубом на глазах у опытной в этом вопросе молодёжи. Одним из таких прекрасных летних вечеров, когда в воздухе ароматно пахло цветущими травами, а предзакатное солнце, лениво раскинувшееся над кромкой далекого леса, щекотало наши улыбающиеся лица, окрашивая нас и все вокруг в медные, сияющие цвета, Рихард повествовал об очередной заварушке в клубе, из которой ему посчастливилось выбраться без каких-либо последствий. Внезапно он остановился, и, взяв меня под локоть, начал активно одергивать и разворачивать в обратную сторону. Я не сразу понял, в чем дело. Лишь, когда к нам подошла небольшая компания и обступила со всех сторон, я догадался, чего он испугался. Впрочем, он быстро пришел в себя. Это были его лучшие друзья, та самая тусовка, которую я наблюдал тогда у «Саунда». – А мы уж было решили, что ты откинулся. А ты живой, оказывается. Круто! Пойдешь сегодня в клуб? – начал один из них. Я растерялся, не знал, что сказать, да и стоило ли вообще мне что-либо говорить. Но, в отличии от меня, Рихард был в себе уверен на сто процентов. – Я откололся! – гордо заявил он, сдерживая своего дога, который, подобно мне, не обрадовался такой нежданной встрече, но в отличие от меня чувствовал себя более уверенно. Рихард продолжил: – Я уже больше месяца не употребляю! Я чист! Мне не нужно все это. И у меня теперь еще и гитара есть. Так что я планирую стать знаменитым, как… как… как «Kiss», поняли!? Я создам свою группу, вот так вот! Я, конечно, в душе расхохотался от подобного заявления. Мальчишка! Наивный, глупый, при этом старающийся казаться много взрослее, чем есть на самом деле, но все-таки еще совсем юнец. К моему удивлению ребята, окружавшие нас, не стали подстегивать и убеждать его в обратном. Наоборот! Они начали интересоваться, как у него это получилось, и всячески расхваливали его такое достижение. При этом не гнушаясь тут же затягиваться травкой и передавать друг другу только что раздобытые «чеки». Они пожелали ему удачи, но на всякий случай напомнили, что если вдруг что понадобится «для вдохновения», он знает, где их искать. Рих махнул им рукой, и мы отправились домой. Я так и не нашелся, что сказать ему по этому поводу, меня мучило это самое «вдохновение», которое может понадобиться. Лето подходило к концу. Скоро должны были вернуться родители, и меня не переставало преследовать чувство досады близящегося момента расставания. Еще и это обещанное «вдохновение» не давало покоя. Однако все мои сомнения вскоре все же улетучились. Я приходил с работы домой, где Рихард уже ждал меня с приготовленным ужином, за которым делился впечатлениями от очередного прожитого дня без наркотиков. Я же слушал его с открытым ртом, изредка прикрывая его, чтобы прожевать очередную порцию жареной картошки с грибами. – Я сегодня написал песню! – заявил Рихард и протянул мне листок с текстом. – Споешь для меня? Я чуть не подавился от такого заявления: – Я не умею петь. Надо мной медведь еще в детстве поиздевался, так что ни слухом, ни голосом не наделен, уж извини. – Да брось ты! Это абсолютно не важно. Я же не на сцену тебя зову. Просто прошу подыграть мне немного. – Он умоляющим взглядом уставился на меня, и мне ничего не оставалось, как согласиться. Мы прошли в зал, где была комната родителей, и уселись на полу. Я несколько раз прочел текст и с его помощью под аккомпанемент гитары затянул песню, не сводя глаз с его рук. Он так нежно и заботливо обнимал гитару, что мне на какой-то момент захотелось оказаться на ее месте, чтобы тоже почувствовать прикосновения его пальцев на своих «струнах», согреться теплом его тела, снова почувствовать его жаркое дыхание у себя на шее. Он выбил меня из собственных мыслей бурными аплодисментами в мой адрес: «Это было потрясающе! С чего ты решил, что не умеешь петь?» Я не нашелся, что ему ответить – просто пожал плечами, а он придвинулся ко мне и неожиданно поцеловал. Я почувствовал, как сердце бешено забилось у меня в груди, как мир взорвался перед глазами. Я забыл, как дышать, и просто замер в оцепенении. Он отстранился от меня, а я так и остался сидеть со сложенными «в трубочку» губами и прикрытыми глазами, вызвав у него приступ откровенного хохота. – Тилль, ты девственник? – неожиданно спросил он, отчего я тут же пришел в себя и залился краской. – У меня были девушки, когда я учился в институте, – я ответил растерянно, пряча от него глаза, полные стыда. – Я не об этом, – парировал он тут же, убирая гитару в угол. – Я о ребятах. У тебя был парень? Впрочем, можешь не отвечать, и так видно, что нет. – Тогда зачем спрашиваешь, если все и так видно? – во мне поселилась горькая обида на столь очевидный факт, замеченный им. Я поднялся с пола и пошел в кухню за сигаретами. Прикурил и выдохнул дым в распахнутое там окно. Он проследовал за мной. – Просто стало интересно, что ты мне ответишь, – ему не удалось закончить, телефон, висящей на стене, разразился спасительным для меня звонком. Я подскочил на месте и поспешил ответить. Звонила мать. Сказала, что отцу предложили хорошую работу с предоставлением жилья, а так как их сын давно уже взрослый мужчина, ему выпадает привилегия жить отдельно и строить свою жизнь самостоятельно, ведь они уже давно убедились, что я со всем могу справиться сам. Мать попросила выслать им кое-какие вещи, но очень настаивала на том, чтобы тот самый самовар я оставил себе, потому что он слишком громоздкий, ну и его ежедневные полировки будут напоминать мне о матери, которая уже безумно соскучилась по своему единственному сыну. Разговор занял почти час, и Рихард, уставший ждать его окончания, ушел в соседнюю комнату, продолжив тихонько что-то наигрывать себе. Я сказал ему, что отныне живу здесь один, и если он хочет, то может остаться со мной. Рихард подпрыгнул с пола и заключил меня в объятиях, заявив, что он мог только мечтать о таком исходе. Я с облегчением выдохнул и отправился спать. Завтра у меня дежурство, нужно было хорошенько выспаться. Он сказал, что поиграет еще немного, а я не стал возражать. Придя в комнату, я рухнул на матрац, уткнувшись лицом в подушку. Губы продолжали ощущать невесомые отголоски прикосновений его жаркого, чувственного рта, казалось, что они до сих пор горят стыдливым огнем желания. Я зажмурился, едва простонав. Не могу я себе позволить до него дотронуться, как бы мне не хотелось. Он не совершеннолетний, не дай бог еще кто узнает, что мы живем вместе – появится куча ненужных вопросов. Он рядом, и этого пока вполне достаточно. Может быть, потом, как-нибудь. Я заснул, погруженный в собственные мечты о возможной нашей совместной жизни уже совсем на другом уровне, нежели сейчас. Рихард нашел работу на почтамте. Ему каждое утро нужно было разносить по району утренние газеты и письма, если таковые имелись, а после оформлять посылки. Работал он до обеда, потому что был еще подростком, от того заработок его был весьма скудным. Впрочем, я ни марки у него не спросил за все это время. Однажды, вернувшись домой после смены, я обнаружил на столе деньги и записку всего с несколькими словами, написанными аккуратным, каким-то детским почерком: «спасибо за жизнь». Сумма соответствовала той, что я отдал за гитару. Его впервые не оказалось дома. Я не знал, что и подумать, и в ужасе решил, что он ушел от меня, но гитара стояла в зале, на своем привычном месте, и ужин был приготовлен незадолго до моего прихода.