Дорога к солнцу

Стоило мне только начать паниковать, как он тут же материализовался в дверях. Конечно, я не запрещал покидать ему квартиру без моего ведома, тем более, когда он устроился на работу. Но он меня все же здорово напугал. – Я знал, что не успею к твоему возвращению, поэтому на всякий случай оставил записку. – Он сиял лучезарной улыбкой во все тридцать два зуба, отчего я тут же забыл обо всем на свете. Он дома – это самое главное. Денег со стола я так и не взял и не стал интересоваться, где он был. Решил для себя, что если он захочет, то сам поделится. По сути, я просто перечитал всевозможных книг разнонаправленных доморощенных психологов и психиатров, с многочисленными советами по тому, как стоит вести себя с наркоманами, чтобы «не спровоцировать больного к рецидиву». Потому и не лез к нему с лишними навязчивыми расспросами. Рихард все больше посвящал все свободное время музыке. Он разве что не спал с гитарой в обнимку. Конечно, мне хотелось, чтобы он не с гитарой обнимался, но также важным для меня было, чтобы у него не было причин для срыва. Я старался максимально оградить его от окружающего негатива, стал вроде щита с фильтром, принимающего на себя основной удар и отсеивающего всю ненужную по моему разумению информацию. Как бы ни было порой туго, я старался сделать так, чтобы он даже не догадывался о возникающих проблемах. Хотя сейчас мне кажется, он все знал, просто не хотел по каким-то своим причинам расстраивать меня. Вот так мы и прожили пару лет, оберегая друг друга от собственных страхов и опасений. Я отдал Рихарду свою комнату, сам же поселился в родительской. К слову сказать, на счет родителей: мне не раз приходилось общаться с семьей Круспе по тем или иным вопросам. Оформить на него опекунство я не мог, но мне удалось заполучить официальную бумагу, где я значился его лечащим врачом и куратором на время реабилитации. У меня получилось устроить его в вечернюю школу, потому что Рихард не собирался возвращаться в свою обычную. Утром он работал, днем играл на гитаре, вечером сидел за учебниками. Мне казалось, что вот она, та самая идеальная жизнь для нас двоих, и вскоре, после получения аттестата, он сможет поступить в институт – неважно какой, главное, что все у нас будет хорошо. Как выяснилось позже, вечерняя школа не выдает аттестаты, а лишь справку, что Рихард Круспе прослушал курс средней школы. Я расстроился, что перспективы получить высшее образование оборвались таким жестоким образом. Ни одно высшее учебное заведение не примет с такой вот справкой. Рихард в отличие от меня не переживал ни разу. Он смял эту бумагу в руке и швырнул в мусорное ведро. – Да и черт с ними! Не нужны мне эти институты! Я играть хочу, – довел он до моего сведения. – Отлично! И как же ты думаешь выкрутиться из этой ситуации? – Пока не знаю, но что-нибудь обязательно придумаю. Во всяком случае, работа у меня есть, без хлеба не останемся. – Он подмигнул и, прихватив поводок, позвал пса на прогулку. – Ты с нами, или так и будешь сидеть здесь мрачнее тучи? В тот вечер мы гуляли непривычно долго. Я, как обычно, молчал, выслушивая многочисленные версии развития событий от Рихарда. Я не мог не заметить, что он «вырос» за это время, в его речах уже больше присутствовали причинно-следственные связи. Не просто «я буду знаменит, как «Kiss»!», но и что, а главное откуда, он смог бы достать все для этого необходимое. Оказалось, у него был один друг, который работал вместе с ним. Их смены совпадали, но и не только смены, как выяснилось, – они оба играли на гитаре. Звали этого друга Пауль, Пауль Ландерс, и Рихарду бы очень хотелось как-нибудь нас познакомить. Я не возражал. Хотя меня и смутило внезапное наличие какого-то там Пауля. За те два года, что мы прожили вместе, Рихард ни разу не упомянул о нем, а тут вдруг Пауль то, Пауль сё. Меня остро пронзило чувством ревности, как когда-то давно, возле клуба. Но Рихард не знал о моих чувствах к нему, а потому я не мог себе позволить ничем не прикрытую ревность. После того знаменательного для меня поцелуя у нас не было больше похожих интимных моментов, мы сосуществовали друг с другом на ролях близких приятелей, возможно даже друзей, но не более. Впрочем, он тоже был далеко не дурак. Он все тогда понял, судя по выражению его лица. Не сразу, но разговоры о друге Пауле сошли на нет, и я немного успокоился. Через неделю у Рихарда был день рождения – ему исполнялось восемнадцать. За это время чего только я не нагрезил себе, в ночи обнимая подушку. Я мечтал, как смогу, наконец, признаться ему во всем, рассказать о тех чувствах, что переполняют меня уже несколько лет, о том, как он мне на самом деле дорог, и на что я готов ради него. Хотя, как я уже не раз говорил, Рихард не был дураком. Это сейчас я понимаю, что он давно все знал, правда, почему молчал, я не могу понять до сих пор. В день его рождения я отпросился с работы, поменявшись сменами с Оливером, и решил к его возвращению приготовить сюрприз. Я собственноручно испек его любимый яблочный штрудель. Вид, конечно, у него был весьма непрезентабельный, а потому я от души засыпал его сахарной пудрой. Помимо этого мне удалось выбить месяц назад для себя гараж во дворе дома. Машины у меня не было, но Рихарду же надо было где-то устроить «студию» для группы, о которой он так мечтал, и я решил немного помочь, хотя бы тем, что смогу предоставить вполне себе сносное помещение на первых парах. Ну а что, кто-то по-другому начинал? Подарок был преподнесен в лучших традициях американского кинематографа, Рихард вообще любил все американское. Он на работе выписывал для себя популярные в то время журналы, вообще все: от «The Washington Post» и «Newsweek» до случайно проскользнувших в печать музыкальных брошюр-однодневок. Не говоря уже о том, что его комната превратилась в сплошную стенгазету отечественного производства. Рихард, кстати сказать, помимо игры на гитаре, увлекся изучением английского языка. Я не раз заставал его сидящим со словарем, переводившим ту или иную статью из журнала. Я гордился и собой тоже, что вытащил его из лап «Саунда», и им, что он оказался таким ярым борцом за нормальную жизнь. Я все больше не понимал, почему с таким интересом к жизни он практически на корню чуть сам не загубил ее. Итак, Рихарду – восемнадцать. С подарком я успел вовремя и как никогда кстати. Рихард поинтересовался, может ли он пригласить Пауля в гости, я не стал возражать, решив для себя, что раз уж я воспринял этого Ландерса как потенциального соперника, то врага лучше знать в лицо. Лицо это оказалось веснушчатым, крайне подвижным, с ярко и озорно блестящими круглыми карими глазами, излучающими невероятную любовь ко всему окружающему. К тому же это самое лицо озарялось открытой, добродушной улыбкой почти каждую минуту. Казалось, что Пауль радовался любой мелочи, происходящий с ним, будь то кусок яблочного штруделя, который он уминал с большим аппетитом, или же дежурной вопрос о музыкальных пристрастиях. Я никак не мог понять, чему он был все время так весьма обрадован. Впрочем, как уже практикующий дипломированный врач-нарколог, начитавшийся умных книг от таких же практикующих психологов, я быстро поставил ему соответствующий диагноз. Он был щуплым пацаном невысокого роста с взлохмаченными, выбеленными пергидролю волосами, торчащими в разные стороны в неимоверном беспорядке. Узкие, замызганные, рваные по всей длине, джинсы и не по размеру, да к тому же еще и вытянутая, тельняшка довершали его образ озорного гуляки. Одним словом – оборванец, косивший под рок-панка. Они оба скакали возле гаража-студии, как дети, заполучившие долгожданный леденец. Я снова почувствовал гордость за себя. Не зря я из кожи вон вылез, чтобы добиться очередных объятий от Рихарда. Он с силой хватал меня в охапку, сыпал благодарностями и крепко сжимал мой локоть, восторженно рассказывая о будущих их успехах. Ведь теперь-то, когда у них есть место для репетиций, они наверняка прославятся на весь мир, стоит лишь чуть-чуть набраться терпения и выдержки. Я торжественно вручил ему ключи под радостные вопли подпрыгивающего на месте Пауля, и мы вернулись в дом, отпраздновать очередной новый этап в его жизни. За праздничным ужином выяснилось, что для группы маловато двух гитаристов. Я уж не вспомню сейчас того черта, что дернул меня за язык ляпнуть, что в школьные годы я играл на барабанах. Они переглянулись, и следующие два часа я выслушивал разнообразные причины, по которым я просто обязан продемонстрировать им свое умение игры. Я сопротивлялся, как только мог, но они наседали на меня с двух сторон, по очереди заглядывая в глаза и увещевая об их острой необходимости в драммере, от наличия которого зависит ни больше ни меньше вселенское равновесие. Благо позже, под их раздосадованное моим категоричным отказом бурчание, я вспомнил о Кристофе, после чего глаза двух сумасшедших гитаристов вновь загорелись дьявольским огнем предвкушения славы и почета. Я пообещал, что познакомлю их как-нибудь, хотя я понятия не имел, где он и чем занимается на тот момент. В последние два года кроме Рихарда для меня никого не существовало. Пауль ушел поздно ночью, хотя мы с Рихардом уговаривали его остаться у нас. Честно признаться, я не хотел, чтобы он тут маячил, у меня были свои планы на эту ночь, и свидетели мне были ни к чему. Впрочем, ничего у меня не вышло. Стоило нам с Рихардом остаться наедине, как вся моя молодецкая удаль куда-то исчезла. Я промямлил что-то на счет гаража и прекрасных посиделок, он рассеянно и односложно ответил, погруженный в свои, видимо, весьма важные мысли. После чего он вполне искренне поблагодарил меня за устроенный праздник, вновь крепко обнял, обдав горячим дыханием шею, быстро поцеловал, едва скользнув губами по щеке, и скрылся в своей комнате. Я остался один и некоторое время продолжал стоять в коридоре, как тогда, когда Рихарда на каталке увозили в палату. Смотрел на закрытую дверь, все еще ощущая тепло его губ на своем лице. Просто стоял и думал. В голове крутилось множество разных слов, признаний, убеждений. Где-то на задворках сознания зарождались смутные образы несостоявшейся ночи, обещающие мне бессонницу на ближайшие пару дней. Не знаю, почему я так и не смог признаться ему. Я был полон решимости весь вечер, а в итоге очередную ночь провел в привычном одиночестве, смотря в темный потолок и обнимая холодную подушку.