Дорога к солнцу

Я торжественно объявил Риделю, что, наконец-то, принимаю его приглашение и завтра собираюсь прийти к нему в сопровождении своей девушки. – Констанс ее зовут. И давай без вопросов личного характера, ладно? – Как скажешь, хотя убей меня – я не понимаю, чего ты так стесняешься? Округ Тиргартен, в котором жил Оливер, также располагался в приграничной полосе Берлинской стены. Его дом был недалеко от парка, практически вырубленного во время войны, восстановление которого началось после сорок девятого года. Это сейчас он выглядит величественно, а в середине восьмидесятых он не был так красив, тем не менее пользовался большой популярностью среди жителей в любое время года. Там всегда было чем развлечь себя, будь то лето или зима. Я бы, наверное, и сам не раз прогуливался там, но он был далеко, чтобы каждый вечер отправляться туда с собаками. Так что мы с Рихардом, как правило, довольствовались малыми остатками природы все в том же Рудове. Я предупредил Риха, что постараюсь вернуться не поздно, но он был слишком занят написанием новой песни, поэтому вряд ли услышал меня. Только махнул рукой на прощание, не поднимая глаз, и продолжил самозабвенно спорить с Паулем о том, кто и когда из них должен вступить, и что вообще не мешало бы обзавестись бас-гитарой, да и клавишные не были бы лишними. Я не стал вникать в суть их проблем, все равно в этом мало что понимал. Мне предстояло выдержать «семейный вечер» в малоприятной мне компании. Констанс я ждал возле подъезда, вооружившись двумя букетами цветов для приличия – один для нее, второй для Лилит. Оливеру я купил бутылку коньяка, хотя понятия не имел, что он пьет и пьет ли вообще, на работе это было не принято, потому даже разговоров на тему алкоголя не поднималось. Сам я никогда не пил по определенным обстоятельствам. При появлении моей «девушки» я слегка оторопел, она нарядилась в ядовито-зеленое платье, щедро расшитое разноцветными пайетками, с пышными рукавами-фонариками, от чего ее плечи казались огромными, юбка же наоборот была чрезмерно узкой, делая ее походку похожей на передвижение японских гейш. Начесанные сверх всякой меры волосы и броский, я бы даже сказал вульгарный, макияж делали ее нарочито сексуальной, агрессивно-привлекательной, как ей, наверное, казалось. Все это было модно тогда, в восьмидесятые, но мне намного больше нравился классический стиль у женщин, в пастельных тонах, чем эти неимоверные наряды всех цветов радуги, превращающие молоденьких, свеженьких девушек в искусственных бабочек, переливающихся таким же искусственным огнем в свете вечерних фонарей. Одну из таких «прелестниц» я вел сейчас под руку по шумным улицам ночного Берлина. Лилит же, словно в противовес Констанс, была олицетворением нежности и изысканности, и такой же гостеприимной, как и хозяин дома. Оливер был чрезмерно обходителен с нами и не переставал нахваливать кулинарные способности супруги, которая расстаралась на славу к нашему визиту. Во время ужина он сыпал множеством провокационных вопросов о том, как мы познакомились с Констанс, как давно вместе, строим ли мы планы на будущее, живем ли мы вместе, и по какой причине нет. На все вопросы отвечал только я, односложно, недвусмысленно, стараясь не развивать тему дальше, Констанс же смущенно краснела и опускала глаза в пол. Лилит хлопотала вокруг нас и лишь изредка пропадала в ванной, что не могло меня не насторожить. Впрочем, Констанс проявила, как это говорится, женское любопытство к ее интересному положению, и в скором времени наша четверка разбилась на две пары. Мы с Оливером ушли в гостиную, где устроили партию в шахматы. Девушки же остались на кухне наводить порядок и делиться собственными секретами. – Все-таки я не могу понять, что не так, – начал Оливер, – вы не выглядите влюбленной парой. Точнее не похоже, чтобы она тебе была близка. Или вы поругались просто? – Нет, мы не ругались, но и не бросаться же нам друг на друга в присутствии свидетелей, – я попытался отшутиться. – Дело не в этом. Я не вижу, чтобы между вами искрило. Вы как будто просто знакомые. – Я не привык демонстрировать свои чувства на людях, – это была, пожалуй, единственная правда, сказанная мной в тот вечер. – Констанс это понимает и не требует от меня ничего подобного, – я решил сменить тему, потому что устал врать, хотя сам прекрасно понимал, что скажи я правду Риделю еще тогда, в ординаторской, сейчас не чувствовал бы себя таким идиотом. – Тебя не беспокоит состояние Лилит? По-моему, она слишком бледная, и озабочена чем-то. – Да нет. Она себя так уже почти месяц ведет. Через пару недель я планировал ее в больницу отправить – срок подходит, вот она и нервничает. Говорит, что боится рожать, представляешь?! – С трудом. Мы посидели еще некоторое время и засобирались восвояси. Оливер же, видимо, не успевший выспросить все его интересующее за вечер, предложил проводить нас через парк, то есть сделать большой крюк перед расставанием. Девушки были не прочь поворковать «о своем» еще некоторое время, и мне пришлось согласиться с милой улыбкой, хотя я уже понял, что мне все это просто надоело, и я банально устал от людей, которые мне на тот момент были более, чем неинтересны. Наша компания неторопливо прогуливалась парами под ручку в ночном парке, едва освещенным редкими фонарными огнями, Оливер продолжал сыпать бесконечным количеством историй из своей добрачной жизни, на что девушки реагировали бойко, посмеиваясь и переглядываясь. Они шли скорее втроем, я следовал молчаливой тенью рядом. Мне нечего было рассказывать им, забавного со мной мало случалось, интересного уж тем более, да и не хотел я ни с кем делиться подробностями своей жизни. Когда мы прошли примерно половину пути, Лилит резко остановилась и на подкосившихся ногах начала опускаться на землю, едва успев ухватиться за Оливера. – Что? Что случилось? – запаниковал Ридель. Констанс же молча отстранилась от них, прикрывая рукой рот, чтобы не завопить от страха, сковавшего ее от увиденной картины. У Лилит отошли воды, такое бывает при скоротечных родах. Куда-то бежать или звонить не представлялось возможным, ближайший телефон-автомат был на другом конце парка. Мы заторопились к выходу, пробираясь тропинками меж густых кустов, я подхватил Констанс под руку, Оливер же нес Лилит на руках. Схватки начались довольно быстро и стремительно набирали силу. – Милый я больше не могу терпеть, – простонала она, после очередного спазма. Оливер помог ей присесть на скамейку, и мне пришлось снять пальто, чтобы подстелить его под нее. – Тилль, что делать то? – он присел у ее изголовья, крепко держа Лилит за руку, пока та страдала от очередной схватки. Я рассердился на него. Вся его показушная подготовка, о которой он только и говорил на работе, рухнула на глазах. Он был не менее беспомощен, чем его жена в тот момент: – Ты же врач! Сделай что-нибудь! – А ты кто? Мимо проходящий? – но он меня уже не слышал, его пробрал страх за любимых людей и просто обездвижил, парализовал все элементарные навыки. «Нельзя испытывать какие-либо чувства к пациентам, иначе потом ты просто испугаешься и не сможешь помочь» – зазвучало у меня в голове. Я понял, что от Оливера не стоит ждать чего-то вразумительного. – Констанс, попробуй найти телефон, вызови врачей. Оливер, сядь так, чтобы она смогла облокотиться на тебя! – начал я. – Ничего не бойся! Все будет хорошо. Давай, начинай дышать: вдох носом, выдох ртом. Вдох, выдох, вдох, выдох. Вот так. Молодец. Так гораздо легче? – я решил избавить ее от белья, но Ридель выказал резкий протест моим действиям. – Может ты сам тогда? – заорал я на него. Он испуганно замотал головой и, лишь крепче сжав руку Лилит при очередной схватке, согласился довериться мне. Я понятия не имел, что нужно делать в таких ситуациях. То есть я, конечно, как и любой другой врач, проходил соответствующие лекции в институте, был на практике в родильном отделении, в обморок от увиденного не падал, но акушером-гинекологом стать у меня никогда и мыслей не было. Что-то общее я помнил из курса, но это совершено другой случай. Роды стремительные, может произойти все, что угодно. – Раскрытие уже довольно большое, – я вынырнул из-под юбки Лилит, соображая, чем же можно ей помочь, пока не прибудет бригада врачей, – попробуй повернуть ее на бок! Она перевернулась, но тут же приняла обратное положение. – Не могу. Больно! – простонала она. – Оливер, мне страшно. – Успокойся, родная, Тилль знает, что делает. Я?! Я понятия не имел, что и как. Лишь прокручивал в голове все, что слышал от Риделя когда-то в ординаторской. Я знал, что нужно ей дать хотя бы папаверин, но я же не ношу с собой аптечку токолитиков и обезболивающих с седативными препаратами. Хотя именно они бы не помешали сейчас не только Лилит, но и мне с Оливером за компанию. – Можешь встать на четвереньки? – с надеждой спросил я. – Нет! – она говорила с трудом, тяжело дыша. – Ладно, давай, начинай тужиться, уже головка показалась. Оливер, снимай куртку, клади ей под голову, рубашку свою мне давай, – я раздавал указания, как заправский акушер. – Зачем? – Ридель был в полуобморочном состоянии, не понимая, что и зачем я делаю. – Нравится она мне сильно! Ты идиот? Я во что ребенка завернуть должен? Тоже мне горе-врач-недопапа! Ну, давай же! А ты дыши и тужься, как только почувствуешь очередную схватку. Куда ты ее кладешь? Сюда давай. Лилит стоило напрячься еще буквально пару-тройку раз, и плечи малыша уже показались. Можно было подхватить его и потихоньку тянуть на себя, избавляя будущую мать от боли. Я обернул руки в рубашку Риделя и потянул малыша, тут же укутывая его в клетчатую фланель, прихлопнув его по сморщенной попке, чтобы дать раздышаться. Только когда малыш заголосил, я облегченно смог выдохнуть и передать его в руки Лилит. Оливер буквально накинулся на меня с объятиями и рассыпался кучей благодарных, несвязных между собой слов сквозь проступившие слезы, он то и дело оглядывался на такую же заплаканную Лилит. И вот тогда я понял, насколько сильно он был напуган, а потому абсолютно бесполезен. Хорошо, что я не был привязан к ним. Иначе был бы таким же беспомощным. К этому моменту подоспела Констанс с врачами. Когда все закончилось, и бригада врачей на каталке забрала новоиспеченную уставшую мамочку, я понял, что прошло всего каких-то два часа. Я объяснил врачам, что и как было, и, получив одобрительный хлопок по плечу, закурил, присев на скамейку, ставшую буквально пару минут назад родильным ложем. Констанс примостилась рядом, она еще с полчаса не переставала комментировать произошедшее. Я ее не слушал, молча откинулся на спинку, выдыхая в небо серый дым. Я думал о том, что в принципе у себя в реанимации занимаюсь тем же самым, только в несколько иной форме. Все мои подопечные, как новорожденные, кричат от разрывающей их изнутри боли. Если бы дети появлялись на свет, уже умея говорить, я думаю, что слов благодарности за помощь было бы высказано мало. Наркоманы так же не понимают, зачем их вытащили из теплого и уютного места своих грез, где им было комфортно. Они ненавидят тебя сначала, плачут, кричат. Потом так же по понятным только им причинам чему-то улыбаются, начинают есть самостоятельно, делают первые шаги и покидают больницу. Некоторые возвращаются, кто-то уходит навсегда. Я вернулся домой уже под утро. Остывший ужин был на столе, на котором, сложив перед собой руки, спал Рих. У меня сердце забилось где-то под горлом. Он снова ждал меня, а я… Я осторожно подошел и погладил его по волосам, он открыл глаза и, сладко зевая, произнес еле слышно: – Я что – отключился? Извини, наверное, переутомился за день, мы много чего наработали с Паулем, – он выпрямился и потянулся, пару раз моргнул и, широко раскрыв глаза, удивленно уставился на меня. – У тебя кровь!? Что случилось? Я рассказал ему о своем приключении, не вдаваясь в подробности произошедшего. Тем не менее от услышанного глаза у него удивленно округлились. Впрочем, Рихард никогда не акцентировал ни на чем долго своего внимания, если это не касалось музыки. Он умел быстро перескакивать с темы на тему, не обременяя себя лишними объяснениями и комментариями. – Я тебе разогрею ужин, – он посмотрел на часы, – точнее уже завтрак. Иди пока в душ, тоже мне – супергерой! Я не стал есть. Выйдя из душа, на автомате дошел до комнаты и без сил рухнул на кровать. Последнее, что помню за тот бесконечно длинный день, это как Рихард заботливо укрывал меня пледом. У Оливера родился сын. Уж не знаю почему, но они с Лилит назвали его именно Свеном. То ли жене его имя понравилось, то ли они решили таким образом обозначить тот факт, что я теперь не просто коллега Оливеру, но и близкий друг их семьи. Я же таковым себя не считал. Лилит провела в больнице с малышом две недели под присмотром опытного медперсонала. Естественно, вся больница знала, что произошло, со слов Оливера. Мне проходу не давали поначалу. Однако стоило Лилит выписаться, как все благополучно забылись привычной суетой.