Дорога к солнцу

После случая с Лилит я окончательно убедился в том, что рассматривать женский пол в перспективе более чем приятельских отношений мне не стоит. Оливер не раз звал меня к ним на обед или ужин, но я приходил уже без Констанс, объясняя это банальным разрывом. Как я и думал, Ридель не заставил себя долго ждать и тут же предложил мне ближе познакомиться с его родственницей, на что я ответил категоричным отказом и даже пообещал съездить ему в челюсть, если он еще раз решит воспользоваться ей в этом направлении. Он отстал. Зато нельзя было не заметить, что с появлением третьего члена семьи Оливер начал получать удовольствие не только от исполнения потребностей, но и от обязанностей, что сделало его более уравновешенным и менее болтливым. Я думаю, что он просто катастрофически уставал дома, и молоть языком, как раньше, у него не оставалось сил. Поначалу он приходил отсыпаться на смены, а когда малыш, наконец-то, решил спать по ночам, Ридель перестал спать в ординаторской. Он стал более ответственно относиться и к своей работе, в итоге мы были теперь не просто коллегами, а частью команды, о которой я, молодой и перспективный врач-реаниматолог наркологического отделения, мог только мечтать. К слову сказать, командой обзавелся не только я. Рихарду удалось собрать полноценную группу только лишь спустя еще пару лет после последних событий. Его амбиции росли не по дням, а по часам. Не имея за спиной вообще ничего, кроме моей словесной поддержки, он устраивал настоящие кастинги на должность того или иного требуемого на данный момент музыканта. Честно сказать, я понятия не имел, откуда они все брались, но ажиотаж по моим меркам был нереальным. Впоследствии он мог сутками пропадать в гараже, не обременяя себя даже короткими перерывами на перекус. У него развилась новая зависимость. Он жил ей, только о ней и говорил. Круспе стал вести себя слегка высокомерно по отношению к другим ребятам из группы, чем не раз провоцировал скандалы. Периодически вновь испеченные согруппники по очереди сбегали, неизменным оставалось их трио – Круспе, Ландерс, Шнайдер. Видимо, потому что изображать из себя звезд рок-сцены на уровне гаражной дискотеки они начали втроем, поэтому во всех смертных грехах им было проще обвинить новичков, чем признать виноватыми самих себя в целом или кого-то в частности. С собакой я все чаще стал гулять в одиночестве, Рихарду было не до того и моя компания не вызывала у него живого интереса. Ожидающие меня ранее ежедневные ужины после рабочих смен стали редки, а потом и вовсе прекратились. Мы почти не виделись, хотя и жили под одной крышей. И все же однажды Рихард вспомнил о моем существовании. С того дня, как он выписался из больницы, прошло семь лет. Он решил, что мы должны отметить эту сакральную дату как-то по-особенному, чему я несказанно удивился. Раньше он частенько вспоминал свою жизнь до того самого момента, пока в ней не появился я. В последнюю же пару лет, уж не знаю по каким причинам, он вообще не возвращался к этой теме. Я молча наблюдал за тем, как он менялся, «шагая в ногу со временем» – по его словам, как расправлялись его плечи, более не обремененные тяжестью наркозависимости, как лицо его становилось серьезней и сосредоточенней, а сам он из худого самоуверенного юнца-задиры перерождался в молодого, амбициозного, хваткого мужчину, знающего цену себе и своим талантам. Это было в девяносто первом году. Стена уже пала, и мы частенько в то время гуляли по восточной части города, словно оправляясь на экскурсию в другую страну. Вскоре Рихарду эти прогулки надоели, а мне одному было неинтересно, я предпочитал оставаться дома. Теперь я готовил ужины и ждал, когда Рихард вернется домой. Я редко его дожидался, сидя на кухне, оставлял тарелку на столе, а сам уходил в свою комнату. В один из таких поздних вечеров, когда я уже собирался отправиться спать, Рихард и заявил о своем желании отпраздновать важную для себя дату. Мы отправились в клуб «Кнаак», что находился на другом конце города в восточной его части, в районе Панков на улице Грайфсвальд. Там проходила какая-то тематическая вечеринка, уже не помню какому событию посвященная, да это и не важно. У нас было свое, особенное событие, которое мы решили отметить только вдвоем. Мы отлично провели тот вечер, Рихард пару раз выбирался на сцену, исполняя под караоке песни «Depeche Mode». Я же смотрел на него, наверное, тем самым пожирающим взглядом влюбленной по уши фанатки, которой посчастливилось побывать в непосредственной близости своего кумира. Он вел себя уверенно и расслабленно, лениво растягивая гласные во время вокальных партий, двигался плавно, слегка покачивая бедрами в такт композиции, открыто улыбался залу, посылая долгие загадочные взгляды только ему известным силуэтам, тонувшим в клубах сигаретного дыма. Складывалось впечатление, что он рожден на сцене и для сцены, словно ему каждый день приходилось стоять здесь. Всем своим видом он демонстрировал, что делает большое одолжение, выйдя к достопочтенной публике. К слову сказать, публика, если и не ревела от восторга, то очень тепло встретила новоиспеченного солиста. Позже, когда мы с Рихардом сидели в баре, и я расхваливал его сольный мини-концерт, к нему с выражением одобрения подошли два незнакомца и, выведав у него под кружку пива, что он не просто музыкант-любитель, а имеет еще и собственную группу, пригласили его выступить перед малой аудиторией на одной из следующих вечеринок. Я искренне обрадовался за него, он же вел себя так, будто это не первое признание его таланта, и подобные предложения падают на его распрекрасную гениальную голову чуть ли не каждый день. – Вот тебе и подарок на праздник – станешь знаменитым, как «Kiss»! – я усмехнулся самому себе, выпрямившись в полный рост и задирая нос так же гордо, как Рих когда-то давно в парке, сообщая своим друзьям важную новость про выздоровление и отказ от наркотиков. – Пародист из тебя хреновый, сядь на место, – не сдержал он добродушного смеха, но после очередного глотка пива изменился в лице, придав ему выражение надменности. – Ничего удивительного, – он фыркнул на мою несостоявшуюся пародию, – рано или поздно это должно было случиться, меня должны были признать. Завтра обрадую пацанов, что пробил нам путь на сцену «Кнаака», – воодушевленно продолжил он, но тут же осекся. – Это всего лишь начало. Еще немного, и помещение клуба будет слишком мало, чтобы принимать в себя всех моих фанатов. Я буду собирать крупнейшие площадки Германии, а потом и всего мира. – А ты не слишком амбициозен? Одно дело – хорошо спеть уже известную песню, другое – преподнести зрителю что-то совершенное новое, свое, не похожее ни на что, звучавшее ранее. – Не слишком. Я просто уверен, что пришло мое время. Мне не терпится рассказать ребятам! Пауль и Шнай будут в восторге! Остальные просто дар речи потеряют, – он рассмеялся в голос, но закашлялся, словно сам себя одернул, заставляя внутреннего мальчишку вести себя достойно, хотя бы для своего возраста, – кхм... главное, чтобы дар игры на своих инструментах не потеряли, а то еще опозорят меня по полной программе. «Опозорят», – резануло слух, и именно тогда я обратил внимание на то, как на самом деле Рихард относился к окружающим его людям. Я бы мог предположить, что он таким образом отшутился, но я слишком хорошо знал его, чтобы точно понять, что это не шутка. Все же я смел надеяться, что ко мне это не относится. – Поздно уже. У меня смена завтра, пойдем домой. – Я решил, что пора возвращаться, наш маленький праздник удался на славу, а о большем я уже давно перестал мечтать. Рихард одобрительно кивнул головой, допил свою кружку пива, и мы отправились восвояси. Он предложил прогуляться пешком, я опешил от такого заявления – идти на другой конец города в ночи не представлялось мне перспективным, но возможность побыть немного дольше обычного в компании с любимым человеком практически наотмашь снесла все мои «против». На протяжении всего обратного пути он самозабвенно рассказывал, как он представляет изумленные лица ребят после ошеломляющих новостей о предстоящем выступлении в самом «Кнааке», как они восхваляют его за удачное решение спеть пару песен сегодня на сцене, как он будет выступать всего через пару недель, как замечательно пройдет этот предстоящий вечер, и какая слава – о, это обязательно! – обрушится на него после всего этого. Главное, чтобы там был кто-нибудь из музыкальных продюсеров, а они там бывают часто, буквально толпами роятся, выискивая молодых и перспективных исполнителей, и уж в этот день, когда там будет Рих с группой, они просто обязаны всей своей продюсерской братией заявиться в клуб и мгновенно обратить на них свое строгое, но справедливое продюсерское внимание. На момент мне показалось, что я перед собой вижу того же восторженного мальчишку, исполненного радужными мечтами о светлом будущем, что и семь лет назад, когда он был воодушевлен своей победой над героином. Но, чем больше он углублялся в подробности своих планов, тем больше я понимал, насколько все-таки сильно он изменился. А я остался прежним, я и мои чувства к нему. Я был так же молчалив и скромен, не фонтанировал восторгами, не сыпал восклицаниями, на моем лице не менялись сотни выражений за считанные минуты, как у него, я лишь молча кивал и одобрительно улыбался, изредка подбадривая его односложными согласиями с его гениальными идеями и поистине наполеоновскими планами, ловил каждый его взгляд, каждое его обращение ко мне, каждое мимолетное прикосновение. Впитывал в себя его энергию, бьющую через край, пропускал ее через себя и только тогда начинал чувствовать тепло в себе, помогающее мне жить, предающее мне сил для существования на протяжении всех этих лет. Мы проходили мимо здания, где раньше располагался «Саунд», сгоревший еще в восемьдесят восьмом году. Рихард вдруг заметил человека, лежащего на земле возле спуска в подвальное помещение. Он замолк, резко изменившись в лице. Я бы даже сказал, он остолбенел, вглядываясь в лежащую фигуру. Потом осторожно подошел, узнав в нем одного из своих бывших друзей, тот находился в отключке. Круспе несколько раз попробовал его позвать, тряхнул за грудки, но он не реагировал. Я сразу понял, в чем дело. – Рих, пойдем, пожалуйста, – я позвал его, но он не сразу отреагировал. – Тилль, что с ним? – он обернулся на меня испуганным взглядом. Вся его заносчивость и амбициозность словно улетучилась, будто и не бывало вовсе. – Рих, пожалуйста, пойдем, – повторил я, одергивая его за куртку. – Не стоит здесь задерживаться. – Тилль, ему плохо! Ты можешь ему помочь? – страх сковал его мгновенно, он уже начинал паниковать, голос задрожал, а руки затряслись мелкой дрожью. Я не смог ему отказать и, склонившись над парнем, лишь убедился, что уже слишком поздно. – Рих, он мертв. Я уже ничем не смогу помочь, – ледяным тоном сообщил ему, с легкой ноткой сожаления в голосе, как учил меня Оливер. Это был мой единственный раз, когда мне пришлось сказать подобные слова не в зеркало ординаторской. Я выпрямился и направился к ближайшему таксофону: – Это Линдеманн. Я нахожусь на Гентинской улице, около здания бывшего клуба «Саунд». Молодой человек, возраст приблизительно двадцати пяти – двадцати семи лет. Передозировка наркотиками, возможно героин. Мертв. Отправьте машину, чтобы забрали тело. Я вышел из телефонной будки и застал уже рыдающего на земле Рихарда. Они были когда-то близкими друзьями, вместе ходили в школу, вместе начали принимать героин. Это был тот самый парень, который приглашал Рихарда за «вдохновением» тогда в парке. Оказывается, после этого они не раз встречались. Рих уговаривал его лечь в больницу, начать лечение, рассказывал, как живет сам, и желал того же для друга. Всем этим, сквозь всхлипы и слезы, Круспе поделился со мной, пока мы ждали приезда катафалка. Он держал меня за руку, крепко вжимаясь в рукав, наблюдая, как тело упаковывают в черный мешок. – Я хочу домой. Давай доедем на машине, - его бесцветный голос звучал глухо. Всю ночь я не отходил от него, ну, или он от меня. Мы сидели в его комнате. Точнее, я сидел, а он лежал головой у меня на коленях и никак не мог успокоиться. Я поглаживал его по волосам, стараясь как можно правильнее подбирать слова, чтобы ему хоть немного стало легче после пережитого. Потом он успокоился, я даже решил, что он заснул, но вскоре Рихард рассмеялся в голос, говоря об иронии судьбы. Сегодня был тот день, когда он смог сказать героину «нет», и день, когда он потерял одного из своих друзей, все из-за того же героина. От осознания этого у него случилась банальная истерика. Мне пришлось напоить его успокоительным, впервые за долгое время. Впрочем, я не мог не радоваться тому факту, что он в этот момент так близок ко мне, что именно я был рядом с ним в тяжелый для него час, однако само обстоятельство такой близости меня крайне огорчало. Я не мог понять, почему он так расстроился из-за человека, которого не видел несколько лет, который давно перестал быть ему другом, а те, кто в данный момент с ним, работают бок о бок, должны были его «опозорить». Я и сейчас этого не понимаю. Дождавшись, когда он, наконец, уснет, я осторожно приподнял его голову, чтобы встать с дивана, и, укрыв его плотнее одеялом, отправился в свою комнату. Снова погружаясь в самоанализ, прокручивая в голове события последних дней, я так и не уснул в тот день, проворочавшись в кровати несколько предрассветных часов. Плюнув на необходимый сон, я направился в кухню, чтобы приготовить завтрак. Утром Рихард вел себя как ни в чем не бывало. Он пережил события вчерашнего дня и четко решил для себя оставить их в прошлом. Я спросил, как звали того парня и адрес, где он жил, чтобы в больнице могли связаться с родственниками. Рихард сообщил всю информацию с отрешенным видом, будто не он вчера потерял друга, не он сидел на асфальте, согнувшись в три погибели, и дома истерика случилась вовсе не с ним. Впрочем, я уже говорил, что Рихард никогда не зацикливался на чем-то. Особенно, если это что-то портило ему настроение. А он не собирался переносить события из прошлого в свое светлое будущее. В будущем у него был «Кнаак», было живое выступление, рукоплещущий зал, пусть и не стотысячная, но все же его аудитория. И, по его мнению, именно после этого он пойдет семимильными шагами к тому, к чему так долго и упорно стремится. Рихард принялся обзванивать всех подряд с одной единственной фразой: «Бегом в гараж! У меня сумасшедшая новость!»