Дорога к солнцу

Надежды Рихарда оправдались, его амбиции были удовлетворены. Звезды легли так, что и концерт в «Кнааке» они с ребятами отыграли на отлично, и продюсеры толпились в клубе в тот вечер. Одному из них, естественно, понравилось выступление молодой, талантливой и перспективной группы. После недолгих переговоров был заключен заветный контракт, а это уже совсем другой уровень, нежели репетиции в гараже. Ребята решили, что пора бы им добавить серьезности вкупе с солидностью в работу, а потому арендовали небольшое, но вполне сносное помещение под студию в округе Митте, и в скором времени Рихард съехал из моей квартиры в Веддинг, чтобы до студии было проще добираться. – Я решил переехать, – без всяких предисловий заявил он мне за ужином. Я чуть не подавился от такой новости. Я предполагал подобный исход событий в ближайшем будущем, но не был к нему готов. Мне ничего не оставалось, кроме как промолчать и одобрительно кивнуть в ответ, хотя мне хотелось броситься к нему, как тогда в больнице, и сыпать множеством весомых доводов, зачем и почему он должен остаться. Он просто обязан остаться со мной. Разница была лишь в том, что теперь это не ему надо было, а мне. Я никогда не принуждал делать его то, чего он не хотел или не мог, потому не стал ничего ему говорить против и в тот момент. Я снова остался наедине со своей любовью и слепым обожанием без возможности проронить хотя бы слово. Я так же молча поднялся, отнес посуду в раковину и, помыв за собой тарелку, отправился в свою комнату. – Если тебе вдруг что-то понадобится, ты всегда можешь ко мне обратиться, – вскользь кинул я напоследок и скрылся за дверью. Сейчас он уйдет, и я больше никогда его не увижу. Его дела пойдут в гору, и я перестану быть ему нужным. Он оставит меня в своем непривлекательном прошлом, как он не раз делал это с другими. Вычеркнет из своей жизни, перевернет страницу и пойдет дальше к вершине своего успеха, а я буду предаваться своему горю в одиночестве. Эти и другие подобные мысли терзали меня в ту ночь, пока я вжимался лицом в подушку. Мне хотелось выть от боли, раздирающей меня изнутри, меня душили сдерживаемые слезы, било крупной дрожью, я катался по кровати, словно в бреду, не в силах найти себе место. А он даже не догадывался, как плохо мне было тогда. Я сожалел о каждом упущенном моменте, когда мог признаться ему в своих чувствах, вспоминал все наши проведенные дни вместе, будь то прогулка по набережной Шпрее или тихий вечер перед телевизором. В моей голове вихрем вились обрывки фраз, полузабытые откровения, долгие разговоры по душам, минуты, а то и часы спокойного, благоговейного молчания. И любое из этих четких или размытых воспоминаний причиняло мне невыносимые страдания, кололо где-то в левом подреберье, кружило всполошенную голову, сдавливало горло, не давая вдохнуть. Мне безумно хотелось встать и бежать к нему, ворваться в его комнату, сжать в объятиях, не давая опомниться, побороть его сопротивление, подчинить его себе, заставить, упросить, вымолить. Начать безудержно целовать, ощущая его отдачу, теплое, прерывистое от ответного желания дыхание. Почувствовать, как его руки, смелея, жадно гуляют по моему телу, врезаясь пальцами под кожу, раздирая ту в кровь. Как он льнет ко мне, как загорается безумным пламенем страсти, которым я пылаю уже давно. Как он раскрепощен и податлив, как сжимает свои крепкие ноги поверх моих бедер, как бесстыдно кричит и бьется в безудержном оргазме подо мной. Как, сотрясаясь всем телом, прижимается ко мне после сумасшедшего секса. Как улыбается растерянно, признаваясь в любви, и говорит, нет – твердит, что мы всегда будем вместе. Эта сумасшедшая, яркая и почти осязаемая фантазия окончательно выбила меня из колеи. Мне и раньше представлялось, что могло бы случиться, будь я чуточку смелее и уверенней в себе, но так живо и в таких подробностях я никогда не мечтал о нем. Потом я плакал, завернувшись в одеяло с головой, закусывая ладонь, ненавидел себя за нерешительность, метался и скулил, пока не забылся тревожным, горячечным сном. Хмурое утро не принесло облегчения, вчерашний вечер не привиделся мне – все было наяву, и Рихард действительно сообщил о своем намерении съехать от меня. В подтверждение этого я застал его за сбором вещей. Я старался не подавать вида, что мне вся эта ситуация крайне неприятна, но у меня это плохо получилось. Он краем глаза наблюдал, как я слежу за меткими полетами рубах и штанов в мешки, неожиданно остановился и подошел ко мне, погладив рукой по щеке. – На тебе лица нет. Не переживай так, я же не в другой город или страну переезжаю, да и жить у тебя вечно не смог бы. Ты же все прекрасно понимаешь, – он говорил тихим проникновенным голосом, ласково глядел, продолжая легко касаться моего лица ладонью, у меня защемило сердце. – Я привык, что ты всегда рядом, мне будет тебя не хватать, – наконец, я выдавил из себя что-то вразумительное, от чего меня буквально затрясло, ноги стали ватными, а глаза застило пеленой. – Тилль, ну что ты в самом деле? Я же не навсегда прощаюсь, мы будем видеться и общаться. Ты слишком много значишь для меня, чтобы я смог от тебя отказаться. Ты заставил меня жить, и всему хорошему, что со мной произошло, я обязан лишь тебе, – он пристальным взглядом смотрел на меня, словно тоже о чем-то своем сожалел, но так и не осмелился озвучить. После минутной паузы Рихард осторожно прикоснулся к моим губам коротким поцелуем и крепко обнял, а я стоял как вкопанный не в силах пошевелиться, даже руки поднять для ответных объятий было не под силу. Мне казалось, что мою душу, скомкав так же как рубаху, швырнули куда-то в мешок, из которого вряд ли когда-нибудь достанут. Надо сказать, что Рихард сдержал слово. Мы часто созванивались, хотя и очень редко виделись. Он звонил мне сам, рассказывал последние новости, что они заключили еще один контракт со звукозаписывающей студией, готовятся к выпуску первого альбома, несколько раз выступали в различных клубах Берлина и уже подумывают о не большом туре по Германии. Я был искренне рад за него. Пару раз даже бывал на его выступлениях. У него все получалось. Он по уши был в работе, но все-таки находил для меня время, хотя бы на пятиминутный звонок. У меня на работе появилось вакантное место заведующего отделением, и Ридель без зазрения совести и моего ведома выставил мою кандидатуру на эту должность, а так как желающих больше не оказалось, и положительный опыт был только у меня, главный врач больницы не стал рассматривать какие-либо другие варианты. В тот же год мне посчастливилось съездить в Лондон на симпозиум по проблемам наркомании среди подростков Европы, где, зачитав свой доклад о проделанной работе, я получил признание среди своих коллег. По возвращении домой я сражу же позвонил Рихарду, решив, что просто обязан поделиться с ним своим успехом. Он меня поздравил, хотя я не могу сказать, что его интонация мне понравилась. Я решил, что он просто пьян после очередного концерта, поэтому не стал надоедать ему своим желанием пообщаться. Он пообещал, что мы в скором времени обязательно увидимся, но я представить себе не мог при каких обстоятельствах. Спустя несколько месяцев тишины между нами меня разбудил ночной телефонный звонок. Я вернулся со смены, отработав чуть больше полутора суток. У Оливера случились неотложные дела, и я не смог отказать ему, подменив на несколько часов, потому просто отключился, сидя на кухне. – Да, – я машинально взял трубку, не разлепляя глаз. Но услышав дрожащий голос Рихарда на том конце провода, моментально проснулся. – Тилль, я в больнице. Шнайдер… мы повздорили. Я… я не знаю, как это произошло. Я сорвался с места, не удосужившись даже ответить ему. На улице бушевала гроза, дождь стоял непроглядной стеной, взрезаемый острыми всполохами молний. Я сел в машину – к тому времени мне удалось обзавестись подержанным Опелем – вжал педаль в пол и рванул с места. Дворники еле справлялись со стихией. Я гнал по ночному городу больше по памяти, видимость была почти нулевая. В голове билась одна только мысль – лишь бы с Рихом было все в порядке, о Шнайдере я вообще не думал. Сама его фраза, что он в больнице, фактически свела меня с ума. Через двадцать минут я уже бежал по «родным» коридорам в поисках Круспе. Рихард вместе с Паулем сидели в приемном отделении. Я буквально налетел на него, начав шарить руками по телу, выясняя, не повредил ли он себя, не обращая никакого внимания на Ландерса. – Ты в порядке? Что случилось? – я обхватил его голову обеими руками, задрав к потолку, от чего свет лампы дневного освещения резанул ему по глазам. Он уставился на меня суженными до игольного ушка зрачками. – Да, со мной-то все нормально, – он отмахнулся от меня, отворачиваясь и пряча взгляд, словно я позволил себе что-то лишнее в присутствии посторонних. Я перевел взгляд на Пауля, тот стоял, облокотившись спиной к стене, и меланхолично прикуривал сигарету. – Ты обалдел!? – я ударил по его рукам и затушил упавший на пол окурок. – Что произошло? Он рассказал, что они спокойно репетировали в студии, но Шнайдер, накаченный наркотой, начал вести себя похабно: задирался, отвешивал плоские шуточки и откровенно наслаждался реакцией негодующих Пауля с Рихом. В конечном итоге он нарвался на скандал, после чего, демонстративно хлопнув дверью, выскочил на улицу с гордо поднятой головой. Обеспокоенные его невменяемым состоянием ребята кинулись за ним вдогонку. Крис даже до конца улицы не дошел, на ближайшем перекрестке произошла авария: в сплошной стене обрушившегося на Берлин ливня водитель не заметил метнувшуюся от тротуара на проезжую часть фигуру и не успел затормозить. Я ринулся в операционную, но на полпути встретил Риделя. – Шнайдер, Кристоф. Где он? – я налетел на Оливера, заглядывая ему через плечо в двери реанимации. – Шнайдер? Он умер от полученных многочисленных травм, его отшвырнуло на пять метров от машины. Вообще непонятно, как парень дожил до приезда бригады врачей. У него обнаружены наркотические вещества в крови, – он, помолчав немного, равнодушно добавил, – может он суицидник? Ридель говорил сухо, впрочем, как и всегда, когда речь шла о смерти пациента. Он не знал, что Шнайдер был мне другом, потому был явно удивлен моим рвением попасть в операционную. От услышанного меня ощутимо тряхнуло, будто оборвалось что-то внутри. Первый мыслью было – как я скажу об этом Рихарду, как смогу оправдаться за то, что не успел помочь Крису. – Он? Нет, Кристоф не мог покончить с собой, – начал было я убеждать Риделя, что он заблуждается. – Оливер, как сказать-то? Я не могу, Шнайдер мне другом был, когда-то. – Другом? Ты еще и дружишь с наркоманами? – удивленно вскинул он брови, но увидев мое выражение лица, тут же осекся. – Давай я скажу, мне не привыкать. Где родственники? Мы прошли по коридору до приемного покоя, где сидели Рих и Пауль. Завидев их, Оливер на секунду приостановился. – Лицо знакомое вон у того, где я мог его видеть? – вглядываясь в Рихарда, спросил он меня. – Это Рихард Круспе, он музыкант и мой друг. Может, слышал где, – выпалил я, не задумываясь. Оливер пожал плечами и направился к нему. Он сообщил о смерти Кристофа в тот момент, когда в дверях появилась обеспокоенная Констанс. Меня снова как подкосило. О том, что у него еще сестра есть, я и думать забыл. После слов Риделя о кончине она опустилась на скамейку, закрыв лицо руками. Рихард с Паулем переглянулись и, поджав губы, решили ретироваться, объясняя, что им нужно еще сообщить трагическое известие менеджменту. Я остался наедине с Констанс, стараясь хоть как-то ее утешить. Я проводил ее в ординаторскую и дал успокоительного, через полчаса она слегка оклемалась, и я отвез ее домой. Вернувшись к себе, я застал Рихарда, сидящим на полу в его бывшей, ныне пустой и одинокой комнате. Я замер, решив, что мне это кажется, но потом вспомнил, что не забирал у него ключи, а потому он мог совершенно спокойно попасть в мою квартиру. Он сидел, раскачиваясь, словно убаюкивал кого-то, что-то напевая себе под нос. Я опустился на пол рядом с ним. Мы помолчали каждый о своем, после чего он заговорил. – Я не виноват… Я предупреждал его, что не стоит этого делать, но он меня не слушал. Мы пыхнули всего-то по косяку, ну, не в первый раз же. Я не знаю, что на него нашло, - он бубнил бесцветным голосом себе под нос, будто не замечая моего присутствия. «Мы… не в первый раз». Меня прошибло холодным потом. «Запомни мой друг, бывших наркоманов не бывает», – повторил у меня в голове голос Шнайдера. Я оцепенел. Меня сковало всего, я сидел молча и слушал несвязную речь Рихарда. Он то плакал, то заливался смехом, рассказывая в подробностях как все произошло. Шнайдер уже давно употреблял кокаин, но в этот вечер его не оказалось, и ему пришлось довольствоваться предложенной Паулем «дурью». В процессе репетиции он заявил, что ему мало, что из-за этого у него ничего не получается, да и настроение не то, обстановка гнетущая, еще и Рих лажает, а Пауль вообще бездарь. Он требовал еще косяк, а лучше два, но не было. В конце концов Рихард не выдержал, и они сцепились в словесной перепалке за неудачно отыгранные проигрыши, и, разозлившись, Шнай заявил, что ему просто необходимо получить желаемую дозу, иначе он отказывается заканчивать репетицию. Круспе послал его ко всем чертям, и Кристоф не преминул воспользоваться этим предложением. Пауль пытался его остановить, но тот вырвался и выскочил на улицу. Я мог бы ему сказать, что, не употребляй они наркотики, пусть и банальную коноплю – «натуральный продукт», как говорил все тот же Шнай, не считавший себя наркоманом, ничего бы не случилось. Но Рих и так был подавлен случившимся. Все мои увещевания лишь усугубили бы его состояние. Я решил, что нам лучше поговорить утром. Мы легли в моей комнате вместе на одну постель, впервые за все время знакомства. Он доверчиво прижимался ко мне всю ночь, изредка что-то бормоча себе под нос или вскрикивая, обеспокоенный собственными сновидениями. А я снова думал, что он так близок ко мне, лишь когда опять потерял друга. «Мы пыхнули всего по косяку». Это «мы» застряло в моем сознании и никак не желало из него выбираться, какие бы оправдания Рихарду я сам для себя не придумывал. Меня съедало это изнутри. В тот день я многое понял: насколько же Шнайдер был тогда прав, насколько я был ослеплен своей любовью, и на какое малое время хватило Рихарда. Я так долго ничего не замечал. Как позднее обвинил меня сам Рихард – я просто не хотел ничего замечать. Круспе вернулся к наркоте чуть ли ни с первого дня знакомства с Кристофом, а я этого не видел. Не хотел видеть. «Мой Рихард не такой!» Утром мы крепко повздорили. Я спросил, как давно он употребляет и что конкретно, он отмахнулся, мол, это не моего ума дела. Я начал осуждать его и явно зря. Рихард отказывался меня слушать, а спорить с ним уже было невозможно. Применять когда-то ранее сказанные слова сейчас тоже было бесполезно, он уже давно перестал быть легко внушаемым подростком. Он звезда местного масштаба, и кто я вообще такой, чтобы разговаривать с ним подобным тоном? Самое отвратное во всем этом то, что он был прав, как никогда. Я действительно никем ему не приходился. Хотя я всегда верил, что являлся ему другом. Оказалось, я тоже его опозорил в каком-то, понятном только ему, смысле. Он начал оскорблять все, что мне было дорого. В довершении своей пламенной речи он заявил, что они с Паулем давно «развлекаются» вместе, и будь я чуть смелее раньше, то не Ландерс бы трахал его, а я. Меня как ледяным душем охолонуло. Сердце сковало льдом, а разожжённая ревность вкупе с досадной обидой бурным потоком устремились в голову, заливая глаза кровью, напрочь лишая меня возможности соображать. Я не помню, что я тогда наговорил ему, он лишь смеялся надо мной, продолжая методично уничтожать все, что между нами было или могло бы быть. Я велел ему убираться из моего дома, он не заставил себя долго ждать. С грохотом захлопнув дверь за ним, я потерял его на последующие несколько лет.